Текст книги "«Клубок» вокруг Сталина"

Надо лишь иметь в виду, что, как сказал, кажется, Михаил Шолохов: был культ, но была и личность. В истории разных народов бывали периоды культа личности, и называть это явление некой патологией общества было бы слишком опрометчиво. Французы, да и не только они, поныне чтут Наполеона Бонапарта, хотя он не создал сверхдержавы, потерпел сокрушительные поражения, нередко вел себя недостойно, постыдно (скажем, суля своим воинам разграбление Москвы и Санкт-Петербурга, бросив свою отступавшую армию в России) и закончил свои дни в ссылке. Сталин завершил свою жизнь на высшей ступени всемирной, поистине небывалой славы, идя к этой вершине с нижних ступеней социальной лестницы, в необычайно трудных и опасных условиях, создав за три десятилетия своего правления из бедствующей, полуразрушенной после Гражданской войны страны великую сверхдержаву!

Если есть до нелепости наивные люди, которые полагают, будто культ своей личности можно сотворить искусственно, они крепко ошибаются. Почти все крупные политики, особенно в "демократических" странах, где ведется активнейшая и дорогостоящая политическая борьба за власть, не столько даже властолюбцы, сколько любители славы, почета, чествований и т. п. Из них редко кто не был бы счастлив культу своей личности, делая все возможное, чтобы его создавать и раздувать. В нашей стране в XX веке такого рода деятелями безусловно были Хрущев, Брежнев, Горбачев, Ельцин. Ну и что? Удалось ли им создать что-либо подобное реальному культу личности? Нет. Не только в народе, но даже и в кругах более или менее высокопоставленных служащих такого культа, при очевидной жажде славы и чествований, им создать не удалось.

Но у всякого восхваления некой личности, а тем более превознесении ее до неслыханных высот, есть и оборотная сторона. У противников данной личности возникает столь же сильное отрицание культа, отвращение к нему, ненависть к этой непомерно восхваляемой личности. А если об этих своих мыслях и чувствах опасно высказываться прилюдно, то ненависть становится глухой и тем более непримиримой. Недаром даже у таких абсолютно мирных политических деятелей, как Махатма Ганди – подлинного непротивленца злу насилием, – оказались смертельные враги.

Для Сталина его популярность в массах (прежде всего партийных) служила как бы охранной грамотой. Вряд ли было очень трудно организовать и осуществить его убийство. Такие проекты, как мы еще убедимся, имелись. Были и люди – в немалом количестве, – люто его ненавидящие и готовые, по-видимому, рисковать жизнью ради убийства тирана.

Вот отрывок из стенограммы доклада наркома НКВД Н.И. Ежова на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года. Говоря о намерениях правой оппозиции, он подчеркнул:

"Кроме того, программа не отказывается и от индивидуального террора. Правда, они называют, видимо, на опыте Кировских событий (имеется в виду убийство Кирова. – Авт.), это "террористической партизанщиной" и предлагают перейти к групповому террору… Но, правда, они не отвергают и отдельных убийств. Однако говорят, что самая последняя "современность", т. е. убийство Кирова – не свидетельствует в ее пользу. Но, однако, рассуждают они "появление Цезаря всегда неизбежно влечет за собой и появление Брута". (Шум, движение в зале.) Они говорят: "Мы – террористы, к террору относимся совсем по-другому, чем так называемый официальный марксизм". Вот, товарищи, последнее откровение этой дошедшей до конца группы правых".

Неясно, откуда взял Ежов "последнее откровение". Хотя слова о Цезаре и Бруте вряд ли он выдумал сам. Мысль эта вполне естественна, ибо "Цезарь" действительно появился в 30-е годы в Советском Союзе.

По справедливости говоря, своими репрессивными мероприятиями Сталин вполне давал основания для подобных действий против себя. Правда, в ту пору (по крайней мере) тайные убийства он не практиковал, оставаясь в рамках "официального марксизма", предполагавшего репрессии, но не терроризм.

Так или иначе, оппозиция "генеральной линии партии" и лично Сталину вынуждена была таиться в подполье, организовывать тайные заговоры, по возможности избегая прямой конфронтации и открытого обсуждения своих взглядов, которые становились все более экстремистскими.

Почему не убили Сталина?

Окончательный ответ на этот вопрос вряд ли когда-либо будет получен. Это все-таки не математическая задачка и не раскрытие преступления. Но поразмыслить над ним стоит.

Обратим внимание на такой документ, по-видимому, подлинный: "Спецсообщение № 40919 от 18 ноября 1931 г.

Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину.

По полученным нами сведениям на явочную квартиру к одному из наших агентов в ноябре месяце должно было явиться для установления связи и передачи поручений лицо, направленное английской разведкой на нашу территорию.

12-го ноября на явку действительно, с соответствующим паролем, прибыл (по неизвестной нам переправе английской разведки), как вскоре выяснилось, белый офицер – секретный сотрудник английской разведки, работающий по линии РОВС и нефтяной секции Торгпрома (ГУКАСОВ).

Указанное лицо было взято под тщательное наружное и внутреннее наблюдение.

16-го ноября, проходя с нашим агентом в 3 часа 35 минут на Ильинке около д. 5/2 против Старо-Гостиного двора, агент случайно встретил Вас и сделал попытку выхватить револьвер.

Как сообщает наш агент, ему удалось схватить за руку ужасного английского разведчика и повлечь за собой, воспрепятствовав попытке.

Тотчас же после этого названный агент англоразведки был нами секретно арестован.

О ходе следствия буду Вас своевременно информировать…

Зам. председателя ОГПУ

(Акулов)"

Конечно, достаточно странно звучит в донесении эпитет "ужасный". Но это вовсе не означает, будто оно основано на непроверенных сведениях.

К данному документу сделана приписка: "О ходе следствия буду Вас своевременно информировать. Фотокарточку арестованного, назвавшегося Огаревым, прилагаю".

Кроме того, на донесение наложена резолюция:

"Членам ПБ (Политбюро. – Авт.). Пешее хождение т. Сталину по Москве надо прекратить. В. Молотов". И еще три подписи: Каганович, Калинин, Куйбышев.

В этой связи можно сделать несколько выводов. Во-первых, Сталин в то время не боялся ходить по Москве с минимумом охраны. Во-вторых, оппозиционеры не ставили себе целью покушение на его жизнь, ибо эту акцию тогда можно было осуществить без особых затруднений и препятствий. В-третьих, для зарубежных спецслужб, готовых осуществить такую акцию, организовать ее было как раз сложно. В-четвертых, советская разведка внимательно следила за теми агентами, которые забрасывались в СССР.

Судя по сообщению, агента на конспиративной квартире встретил законспирированный сотрудник ОГПУ, который (или которая?) сопровождал английского агента и воспрепятствовал покушению. Охрана Сталина (если она там была) вроде бы не знала о попытке теракта. И хотя не исключено, что версия с револьвером была придумана для того, чтобы подчеркнуть грозившую генсеку опасность, обращает на себя внимание то обстоятельство, что покушение, по-видимому, не было подготовлено, а явилось чистой случайностью. Вдобавок, никто из оппозиционеров не был в нем замешан.

Почему же за все долгое правление Сталина на него так и не было совершено хотя бы относительно удачного покушения?

Прежде всего это свидетельствует, пожалуй, о том, что у его врагов была к нему не столько личная ненависть (хотя она и была), сколько прежде всего вражда на идеологической основе. Наиболее вероятным результатом убийства Сталина стало бы сплочение его сторонников, яростная волна негодования среди рядовых членов партии и части народа. Никаких политических, идеологических выгод из такой акции оппозиция бы не извлекла. Напротив, ей бы грозило полное уничтожение.

Другое дело – зарубежные спецслужбы и враги СССР. Для них сильные потрясения и беспорядки в стране были желательны, а ослабление Советского Союза было только на руку. Однако им трудно было организовать покушение без активной помощи советских граждан и, главное, без помощи кого-то из высокопоставленных лиц.

Иногда пишут, что наиболее последовательным и непримиримым борцом против сталинизма был Троцкий. Но это явное преувеличение. Как пишет Н. Верт: "Отдельные оппозиционеры пытались (в 1926 году. – Авт.) продолжать пропагандистскую работу в первичных партийных организациях, в партячейках на предприятиях и учебных институтах Москвы и Ленинграда… Дискуссии часто заходили в тупик. Боясь, что их обойдут "экстремисты" из "рабочей оппозиции", и опасаясь навлечь на себя гнев всей партии, шесть самых влиятельных деятелей оппозиции – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Евдокимов и Пятаков – 16 октября 1926 г. опубликовали настоящее покаяние, где они признавали неправильность своей фракционной борьбы и давали обязательство впредь подчиняться партийной дисциплине".

По словам Н. Верта, противника не только сталинизма, но и большевизма вообще, да и самой коммунистической идеи: "Десять лет спустя, анализируя причины разгрома оппозиции, Троцкий объяснял его "победой сталинской бюрократии над массами". Подобное объяснение не выдерживает проверки фактами…"

Плох, даже безнадежно плох тот политик, которого и сочувствующие ему историки вынуждены признать или некомпетентным (если он не способен верно анализировать причины своих поражений и сопоставлять факты), или лживым. Столь же бездарен, по нашему мнению, анализ Троцким причин побед Сталина.

Последующие годы Троцкий посвятил не обоснованию и пропаганде своей бредовой идеи мировой революции, а борьбе против Сталина лично (не исключено, что из зависти), его политики и СССР, который в значительной степени стал детищем того же Сталина. При этом Троцкого привлекали в этой борьбе любые союзники, на каких бы идеологических позициях они ни стояли, по принципу: враг моего врага – мой друг.

Правая оппозиция, как представляется, была более осмотрительной. Потерпев поражение в открытых выступлениях, она тоже затаилась. Это была разумная тактика, учитывавшая текущую ситуацию внутри страны. Ведь курс на ускоренную индустриализацию и колхозное строительство, на борьбу с кулаком и спекулянтом был сопряжен с огромными трудностями и лишениями народа, с отдельными вспышками открытого недовольства.

Оставалось только дождаться момента, когда этот курс окончательно зайдет в тупик, вызовет массовые выступления недовольных, голодающих, уставших от ожидания улучшений в своей жизни людей. Этот момент, казалось, вот-вот наступит. Сталин сам признался, что происходит не ослабление, а ожесточение классовой борьбы, увеличение сопротивления капиталистических элементов, и что предстоят новые трудности главным образом в области сельского хозяйства, требующие новых жертв со стороны крестьянства.

Бухарин предлагал вновь отступить и возродить НЭП, вернуться к экономическим и финансовым способам регуляции рыночных отношений; темпы индустриализации, по его мнению, следует привести в соответствие с развитием сельскохозяйственного сектора.

Все это было вполне разумно. Появлялась возможность приглушить "классовую борьбу", обеспечить население жизненно важной продукцией (при необходимости предлагалось закупать хлеб за границей), начать выпуск дефицитных товаров ширпотреба, которые стимулировали бы крестьян к производству и продаже своей продукции.

Осенью 1932 года писатель Михаил Пришвин, у которого сломалась расческа, вдруг убедился, что даже такую мелочь приходится где-то с трудом "доставать". Обдумывая этот мелкий факт, он записал в дневнике: "Вопрос в том, существует прямое вредительство или оно само собой выходит как следствие неверных посылок? Например, как можно предположить, что при обсуждении плана пятилетки вовсе забыли о мне – потребителе. И нынешняя нехватка в "ширпотребе" не есть ли то же самое, что в царской войне явилось в решительный момент как нехватка снарядов… Все вытекало из системы".

О системе – верно, а вот сравнение неудачное. Отсутствие ширпотреба совсем не то, что отсутствие боеприпасов. Тем более страна находилась на военном положении, ожидая агрессии и с Запада и с Востока (и то, и другое было совершено). Политика "пушки вместо ширпотреба" рассчитана на сохранение и безопасность государства, а не на удовлетворение материальных потребностей населения.

К концу этого же года Пришвин записывает: "О пятилетке нет больше лозунгов; не удалось. Общее уныние". А затем: "Новая волна". Каждый раз, когда подходит волна, люди думают: – Вот теперь уж большевикам конец! И каждый раз уходит волна неприметно, а большевики остаются. Теперь наступает голод, цены безобразно растут, колхозы разваливаются, рост строительства приостанавливается…"

Можно предположить, что правые оппозиционеры рассуждали примерно так же. Им не было необходимости вступать в теоретические дискуссии с большинством в партийном руководстве и в партии. Не было никакой необходимости прибегать к опасным террористическим методам. Достаточно было лишь подождать, надеясь на принцип – "история нас рассудит". Советский Союз переживал острый кризис прежде всего в области снабжения населения продуктами питания и ширпотребом, а также в результате социальных перестроек и репрессий.

Нужно ли в такой ситуации покушаться на жизнь новоявленного вождя? Его генеральная линия станет для него же петлей-удавкой!

Такой могла быть точка зрения теоретиков, убежденных в гибельности для страны и партийного руководства, и взятого курса лично товарищем Сталиным. Однако многим желательно было ускорить их гибель, содействовать усугублению кризиса. Как писал в дневнике Пришвин: "Вредитель, конечно, есть, как существо с бесчисленными именами и лицами… общее имя ему Кащей Бессмертный".

И в этом случае политический образ Пришвину не удался. Потому что были, пожалуй, злостные вредители, но в большинстве своем они были стихийными выразителями протеста против проводимой политики, вынуждавшей терпеть страдания, а то и страшные мучения слишком многих безвинных людей. Этим людям действительно можно только сочувствовать.

Пусть, читатель, это не покажется вам диким, но то же самое хотелось бы сказать и о тех, кто сознательно и безоглядно проводил в жизнь генеральную линию партии. Большинство из них понимало, на какие мучения обрекается народ. Однако была ли у них какая-нибудь разумная альтернатива взятому курсу?

Обычно считается, что они все, а в особенности Сталин, спасали собственные жизни, стремились удержать в своих руках власть, ради чего и обрекали народ на бедствия и страдания. Однако простая логика подсказывает: ужесточая репрессии, загоняя врагов в подполье, усиливая классовую борьбу, укрепляя социалистическую систему, ее руководители подвергали увеличивающемуся риску свои жизни. Они, можно сказать, вынуждали своих внутренних и внешних врагов прибегать к террористическим методам. И заговоры против Сталина, и покушения на него провоцировала его политика. И он не мог этого не понимать.

История и историки

Говорят, история не терпит сослагательного наклонения. Это верно. Но анализ исторического процесса, разбор тех или иных программ приходится делать, прибегая к этому приему.

Какой вред Сталину и его сообщникам могло принести сползание в правый уклон? Некоторую потерю авторитета в партии? Возможно. Укрепились бы позиции Бухарина как теоретика, только и всего. К 30-м годам положение Сталина как вождя стало непоколебимым, и он вполне мог себе позволить – как некогда Ленин и ссылаясь на ленинский опыт – возродить НЭП (что он и сделал, но только отчасти, держа ситуацию под контролем).

Эта мера в критической ситуации уже себя оправдала. Ленин сохранил в период НЭПа свое руководящее положение. Почему бы не использовать тот же прием?

Уступки капитализму были выгодны и в отношении внешней политики: можно было рассчитывать на поддержку индустриально развитых держав. (Мы же помним, как активно поддерживали Горбачева и Ельцина руководители капиталистических богатых стран.) Почему бы и Сталину не воспользоваться такой поддержкой в трудное для СССР время?

Тут-то и полезно обратиться к опыту последних двух десятилетий. "Помощь" западных держав оказалась губительной для СССР, который был расчленен. Ну, а что могло произойти в сходной ситуации в 30-е годы? По-видимому, последствия были бы также губительны для России-СССР и для народа. Ведь страна тогда лишь начинала вставать на ноги, и еще только начиналась разведка тех минеральных ресурсов, за счет которых осуществилась индустриализация.

Что же касается руководства, то за свои жизни они могли бы не опасаться. Мы знаем, что те, кто старательно помогал внешним врагам расчленять СССР и разрушать мировую социалистическую систему, добились для себя огромных привилегий и живут как самые настоящие западные миллионеры, только без их забот о сохранении капиталов.

Да и вовсе не обязательно было сталинистам отходить от кормила власти. Ведь не отошли же от него ельцинисты (или, если угодно, ельциники). Объединившись с крупными и средними собственниками, с торговцами, с бизнесменами (своими и зарубежными), правительство вполне могло бы удержать власть в своих руках. Бухарин ведь не предлагал полной реставрации капитализма и перехода к буржуазной демократии!

Конечно, с так называемой диктатурой пролетариата было бы покончено. Промышленный потенциал страны тоже был бы ослаблен, а индустриализация проходила бы вяло. Оборонные возможности страны тоже были бы минимальными. Победа над фашистами была бы невозможной, тогда как фашизм в Европе смог бы распространяться и укрепляться более действенно, чем при мощном СССР.

Можно возразить: зато народ в СССР избежал бы ужасов насильственной коллективизации, репрессивных кампаний, голода начала 30-х. А после улучшения условий жизни населения, появления в обилии продуктов питания и ширпотреба народ стал бы с энтузиазмом и доверием относиться к существовавшей власти, что содействовало бы не только процветанию страны, но и укреплению ее обороноспособности.

Так представляется на первый взгляд.

Общие рассуждения о достоинствах "свободного рынка" полностью опровергаются реальностью и элементарными рассуждениями. Подумайте, что выгодно производителю зерна при свободных ценах? Установить цены максимальные. Выгодно также придержать зерно до той поры, когда цена на него естественно возрастет. Наконец, когда есть возможность торговать с иноземным покупателем, то выгодно продать зерно ему, если он назначает более высокую цену, чем установленная на внутреннем рынке.

Кстати, в 90-х годах XX века россияне смогли убедиться в "благах" свободного рынка: цены тотчас подскочили вверх, производство резко сократилось, появилось множество безработных, нищих и бедняков, смертность населения неимоверно возросла. Наступило некоторое прозрение даже у того, кто проводил соответствующие "реформы", – Е.Т. Гайдара, который написал в 1995 году: "Несомненная правда, что большинство стран с рыночной, капиталистической экономикой пребывают в жалком состоянии, застойной бедности. Они куда беднее, чем Россия, лишь вступающая на рыночный путь…"

Как-то даже неловко, что этот "теоретик" не знал подобной истины, принимаясь калечить российское народное хозяйство и восклицая при этом о великих достоинствах "рыночной экономики". Теперь уже на этом пути Россия достигла "жалкого состояния застойной бедности". Но в 30-х годах ее, не имеющую мало-мальски надежного промышленного и культурного потенциала, ожидала бы пропасть.

В середине 80-х годов один из авторов этой книги писал в статье, что осуществление курса "либерально-рыночных реформ" приведет страну к катастрофе. Для такого прогноза не требовалось проводить сложных теоретических разработок: достаточен был прежде всего здравый смысл, некоторый жизненный опыт и элементарная честность.

Современный американский ученый Артур Шлезингер-младший в книге "Циклы американской истории" убедительно показал, что экономическое благосостояние США зиждется вовсе не на частной собственности, конкуренции и свободном рынке. Он отметил: "Миф о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного предпринимательства, оказался на редкость живучим. Этот миф одновременно и льстил самолюбию бизнесменов, и служил их интересам. Он оставался главным символом делового мира, лейтмотивом пропаганды монополий".

Помимо всего прочего, надо иметь в виду, что в мировой капиталистической системе все наиболее выгодные и удобные "места под солнцем" уже прочно заняты крупнейшими капиталистическими державами. Можно, конечно, воскликнуть вслед за пламенным трибуном Троцким: "В таком случае мы погасим Солнце!" Однако это представляется еще менее реальным, чем призыв одного из героев Салтыкова-Щедрина закрыть Америку.

Но почему же было необходимо проводить коллективизацию, поставившую страну на грань гражданской войны? Прежде всего потому, что крупные коллективные хозяйства органично вписывались в социалистическую плановую и управляемую централизованно государственную систему. При сохранении частной собственности на продукцию сельского хозяйства и свободы рыночных цен многомиллионные бедные слои населения были бы обречены на голод и вымирание. И если крестьяне-бедняки еще могли бы кое-как существовать, добывая пропитание на своих наделах, то для горожан, рабочих ситуация оказалась бы критической. Учтем, что рабочий класс в тогдашнем обществе был неплохо организован и считался гегемоном. Допустил бы он резкое ухудшение своего материального положения во имя процветания частников, торговцев, кулаков? Вряд ли. Тогда бы, скорее всего, и развернулась полномасштабная гражданская война.

Таков один довод в пользу ненавистной для значительной части крестьян коллективизации. Есть и другой, не менее веский. Позвольте привести выдержку из статьи В.В. Кожинова:

"Один из крупнейших представителей русской экономической школы ХX века – В.С. Немчинов (1894–1964) еще в 20-х годах показал, что крестьяне, составлявшие к 1913 году более двух третей населения России, продавали всего лишь 14,7 процента производимого ими хлеба, а остальные 85,3 процента потребляли сами. В среднем крестьянское хозяйство поставляло на рынок менее 400 кг хлеба (то есть обеспечивало минимумом хлебного довольствия – 540 граммов в день всего двух едоков). А это значит, что для преобладающего большинства населения дореволюционной России рынок играл примерно такую же роль, как и в "коммунистической", где ведь крестьяне также продавали какую-то часть выращенного ими на приусадебных участках и полученного на "трудодни".

Разумеется, были в дореволюционной России крупные хозяйства, работавшие именно на рынок, но не забудем, что крестьяне и в 1905–1907, и тем более в 1917–1918 годах с большим энтузиазмом уничтожали их. Так что ликвидация рынка (в собственном, точном смысле этого экономического феномена) – во всяком случае, рынка продовольствия – свершилась, если угодно, и по воле крестьянства, а не только коммунистов…"

Учтем и то, что современное производительное сельское хозяйство основано на использовании машин и механизмов, удобрений, мелиорации почв, научно разработанных приемов и методов. Доступно ли все это мелкому частнику? Или, как теперь любят говорить, фермеру? Нет, не доступно, если еще учесть расходы на транспортировку, добычу и доставку удобрений, на горючее…

Полезно помнить и о том, что в дореволюционной России бывали периоды страшных и опустошительных голодов в крупных регионах. Индустриализация сельского хозяйства позволяет бороться с этой бедой наиболее эффективно.

Если вернуться к ситуации 30-х годов в СССР, то необходимость коллективизации любой ценой определялась, по-видимому, прежде всего стремлением спасти от голода значительную часть рабочих и служащих, избежав тем самым гражданской войны: ведь с крестьянскими бунтами справиться много легче, чем с организованными выступлениями пролетариата. То есть правительство выбирало из двух зол наименьшее.

Какой-то иной, прекрасный во всех отношениях курс, наверное, есть, но он остается в области умозрений и фантастики.

Создание крупных коллективных хозяйств было вызвано не "идейным заскоком" Сталина, а насущной необходимостью сохранить государство и укрепить его промышленность (в значительной степени, конечно, за счет крестьян).

Другое дело, к каким методам нередко прибегали "посланцы партии", осуществляя коллективизацию. Обо всем этом правдиво написал Михаил Шолохов в "Поднятой целине", а еще откровенней и с огромным возмущением – в двух письмах Сталину в апреле 1933 года. "Сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями", – писал он, приводя примеры преступных методов, которыми "выколачивалось" зерно, оставленное крестьянами на собственные нужды (а кем-то и для последующей продажи по завышенным ценам, добавим от себя). "Только на Вас надежда", – завершил перечень бедствий народа таким криком души Шолохов.

Надежда эта в немалой степени оправдалась. В ответном письме Сталин, перечислив принятые меры для улучшения ситуации (в частности, были посланы в район и область десятки тысяч пудов ржи, – стало быть, резервы у правительства имелись), отметил:

"Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма – не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили "итальянку" (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), – этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели "тихую" войну с Советской властью. Войну на измор, дорогой товарищ Шолохов…

Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали.

Ну, всего хорошего и жму Вашу руку. Ваш И. Сталин".

Если объективно взглянуть на всю ситуацию, то приходишь к мнению, что значительная доля правды есть у всех: и у Шолохова, и у крестьян, и у Сталина, и даже у зарвавшихся представителей властей, стремившихся выколачивать хлеб любой ценой и даже, как мы знаем, ценой собственной жизни, ибо их репрессивные меры порой встречали самое ожесточенное сопротивление. И все-таки в наибольшей степени прав оказался Сталин. Он с предельной деликатностью и очень по-деловому отозвался на письмо великого писателя, в ту пору сравнительно молодого человека (28 лет). Усматривать в его словах и поступке дьявольскую хитрость – значит не уметь отличать подлость от честности.

…История не терпит сослагательного наклонения. А потому, если наши рассуждения привели к признанию неизбежности принимавшихся крутых мер в партийном и государственном строительстве, если именно этот результат подтвердил и неопровержимый опыт истории, значит, он объективен не только теоретически, но и практически, не только в умозрении, но и в реальности. Только так Советский Союз окреп, выстоял и победил в войне с фашизмом.