Текст книги "Простодурсен. Зима от начала до конца (сборник)"

Встреча за столом Простодурсена

У пудинга оказался волшебный вкус зимы, черники и голубики, клюквы и брюквы, рябины и можжевельника, кудыки и понарошки, еловой смолы и сосновых иголок, желудей и солнца, грибов и песен, и он благородно и красиво дрожал на блюде, блюдечках и ложках. Октава и Сдобсен сели за стол вместе с Простодурсеном и утёнком, которому разрешили ходить по столу и есть пудинг прямо с блюда или приглянувшейся ему ложки. Его не отругали, даже когда он, споткнувшись, рухнул в блюдо с пудингом и весь в нём извозился. Он ведь только родился и он такой милый, ему пока полагаются лишь улыбки, добрый смех и ласковушки.

А между тем было всё ещё начало дня, и Простодурсен сказал, что, когда они наедятся, надо будет сходить к Ковригсену.

– Кля, – сказал утёнок и отщипнул ещё кусочек пудинга.

Он забрался на блюдо и теперь качался на кромке, ловя равновесие.

– Осторожнее, – предупредил Простодурсен и подвинул свою тарелку под край блюда, чтобы утёнок не ушибся, если свалится.

– То-то Ковригсен обомлеет, – сказал мечтательно Простодурсен, – или перепугается, или одуреет, или как это лучше сказать? – не знаю, в общем, – когда мы заявимся к нему с живым утёнком. Только бы Пронырсен нас не выследил.

– Ерунда. Не бойся этого живоглота, – подбодрила Октава.

– Но я уже боюсь, – отозвался Простодурсен.

Сдобсен не сказал ничего. Рот у него всё время был занят пудингом. Он только водил глазами, следя за перемещениями утёнка, и подкладывал себе пудинга.

– А вот канава твоя, – спросила Октава. – Какие у тебя на неё виды?

– Придёт и её время, – ответил Простодурсен. – Вдруг выяснится, что срочно нужна канава, а она вот она, уже готова.

– Что же ты не прокопал её до реки? – сказала Октава. – Был бы бассейн. Тогда малыш мог бы плавать и резвиться прямо в саду, у тебя на глазах.

– Вот видишь, – оживился Простодурсен. – Мне уже очень нужна моя канава!

Прежде чем идти к Ковригсену, Простодурсен решил сводить утёнка к реке. Он повязал ему на шею голубой платок, а себе в карман сунул белый бульк. Сейчас этот малявка услышит первый в своей жизни «бульк». Простодурсен так радовался этой мысли, что ему сделалось щекотно от коленок до пяток.

– Смотри, – сказал он утёнку. – Вот течёт наша река. Она спускается с гор и течёт далеко к большим рыбам. А вон ту канаву на горе мы переделаем в бассейн-утюшатник, чтобы ты мог учиться плавать. А теперь смотри во все глаза – я тебе покажу такое, чего ты никогда не видел.

Река спокойно и красиво текла мимо. В прозрачной воде ясно были видны камни на дне. Их накидал туда Простодурсен. Это были горы камней. Многие тысячи, наверно. И вот он достал из кармана белый бульк. И красивой дугой запустил его в воду.

«Буль-бульк», – сказала река.

– Видел?! – вскрикнул Простодурсен.

– Кля! – ответил утёнок.

И тут случилась престранная вещь. Река внезапно изменила цвет. Она стала коричневая. И теперь уже никакого дна видно не было.

– Сюда! – закричал Простодурсен.

Октава и Сдобсен стояли под яблоней. Услышав крик, они бегом спустились на берег и увидели мутную грязь.

– Волки-ёлки-перепёлки! – выругалась Октава. – Откуда эта пакость?

– Вдруг это Пронырсен? – сказал Простодурсен. – Наверно, он уже приступил к своей серьёзной перестройке.

Они взглянули на дорогу, в конце которой стоял дом Пронырсена. Дома, правда, не было видно. На полпути к нему зеленел еловый лес и загораживал дом. А вода в реке портилась и портилась. Она была уже чёрная, как болотная жижа.

Простодурсен чувствовал, как чернота воды заползает к нему внутрь и расползается там, задвигая в стороны всё светлое и хорошее. Он испугался, но вместо того, чтобы сказать об этом вслух, принялся успокаивать утёнка, который ничуть не казался встревоженным.

– Ничего, – сказал Простодурсен. – Всё пройдёт. Немного подожди, и дно снова появится.

– Кля! – отозвался утёнок.

Что внутри, что снаружи он был в пудинге по самый нос и уже гораздо твёрже держался на ногах. Простодурсен спустил его на траву. Возможно, утёнок хочет походить. Тот и правда хотел.

Когда они подошли к пекарне Ковригсена, утёнок шёл уже так уверенно, что они вполне могли гордиться им.

Ковригсен сидел в одиночестве за столиком рядом с прилавком. Маленькая жёлтая лампа раскачивалась под потолком, лишь изредка освещая сидящего.

– Добрейший денёк, добрейший денёк! – защебетала Октава.

– Предположим, – ответил Ковригсен.

– Как торговля? – спросил Сдобсен.

– У меня сегодня был лишь один покупатель – Пронырсен. Он, как всегда, взял чёрствый хлеб и не стал за него платить.

– Тебе пора отказаться от этого невыгодного чёрствого хлеба, – сказал Сдобсен.

– Но мы пришли, ля-ля, пришли! – запела Октава. – И будем коврижку и сок на всех!

– А дверь что не закрыли? – спросил Ковригсен.

Снаружи было холодно, а Сдобсен, Октава и Простодурсен уже грелись внутри.

– Ну просто ещё не все вошли, – ответила Октава.

– С вами ещё кто-то? – спросил Ковригсен.

Настроение его поднималось на глазах. И он встал, чтобы обслужить гостей. Он стоял и смотрел на дверь. Смотрел, смотрел – и вдруг через порог перевалился внутрь малыш, которого он никогда раньше не видел. Кроха с голубым платком на шее.

– Кля! – сказал малыш.

– Это кто? – спросил Ковригсен.

– Как кто? – изумилась Октава. – Ты с ним вчера знакомился.

– Я с ним знакомился?

– Да. Он сидел в своём яйце.

– Не может быть… Он уже вышел?!

– Уже вышел, уже съел свой первый пудинг, а теперь хочет попробовать коврижку в черничном соке, – сказала Октава.

– Ну и ну… – только и сказал Ковригсен. – Ну и ну… – только и повторил он.

– Кля, – включился в разговор утёнок.

– И тебе кря-кря! – ответил Ковригсен.

Простодурсен ничего не говорил. Он стоял, окутанный вкусным хлебным запахом, вдыхал его и старался забыть ужасный цвет реки. Если забыть его начисто, то и река, быть может, станет такой же чистой и красивой, как раньше, надеялся он.

Они сидели и с хрустом грызли коврижку. Её вкуснота медленно размазывалась по горлу и опускалась внутрь. Утёнок коврижку, конечно же, не грыз. Он её полоскал в соке.

И тогда Сдобсен рассказал про реку. Что она стала грязная и наводит тоску. Если называть вещи своими именами, то она стала похожа на болото.

– Это ведь не навоз и не птичий помёт? – уточнил Ковригсен.

– Непонятно, – ответил Сдобсен. – Но вид отвратительный.

– Я готовлю на воде и коврижки и торты, а если это теперь навоз с помётом, то…

Тут в Простодурсене проснулось наконец желание разговаривать.

– В коврижках есть вода? – спросил он.

Это совершенно невозможно. Как может быть вода в коврижках с их такой твёрдой и хрусткой корочкой?

– Конечно, – ответил Ковригсен. – Нет воды – нет хлеба. А с грязной водой… Пойдёмте посмотрим.

Они захватили пакет коврижек для перекуса и пошли по дороге мимо дома Простодурсена. Если утёнок устанет, подумали они, положим его у Простодурсена спать. Простодурсен уже нёс его на руках. Утёнку нельзя ходить так много в первый день жизни.

Потом они спустились к месту кидания бульков. Простодурсен ещё надеялся увидеть всё в прежнем порядке. Не как было до появления утёнка, но как было, пока вода не стала мерзкой. Тщетные надежды. Сейчас реку нельзя было назвать даже болотом. Потому что вода исчезла. Совсем.

Русло было пусто. Пусто и безводно. Они стояли на бывшем берегу. В полной тишине. Над головами проплыла вереница драных облаков. Луна поднималась из-за ёлок, но тихой воды, которая задумчиво плескалась бы перед глазами, не было. Как если бы кто-то украл её. Прихватил с собой. Забрал всю и унёс.

– Смотрите, – сказал Простодурсен. – Теперь я могу… теперь можно… бульки, да?

Он разглядывал реку, вытаращив глаза. Правду говоря, назвать это сейчас рекой было никак нельзя. Разве что канавой. Но на дне огромной кучей лежали все бульки, какие он перекидал в реку за свою жизнь. Да, некоторые из них стащили совы, некоторые укатились вниз по течению, но… Он даже и не мечтал получить их обратно. Не думал, что один и тот же камень можно булькнуть второй раз или третий. А теперь вот…

Простодурсен вспомнил, каким богачом чувствовал себя каждый раз, спускаясь на берег с полным карманом камешков. Чёрные, коричневые, белые, серые. Некулёмые и ровные. Круглые и продолговатые. Не бывало двух одинаковых, и булькали они все по-разному, и фонтан брызг тоже менялся. Но раз от разу за камешками приходилось ходить всё дальше и дальше. Тут поблизости он на коленях всё излазил в поисках бульков. Зато спускаясь к реке с набитыми карманами, он чувствовал себя настоящим богачом. И был ужасно счастлив, бросая первый камень. А самый лучший оставлял напоследок. Такой, что булькнет чудеснее всех.

И так день за днём. Вечер за вечером. Бульк, бульк. А днём дальний поход за камнями. Если только ему их не дарили. Да, случалось, что, приходя к нему, гости приносили в подарок бульки.

А теперь вон они. Все. Лежат прямо у него под ногами. Он может купаться в них как в золоте. Тут горы прекрасных камней, залежи и россыпи.

У него скрутило живот. Он почти позабыл об утёнке. Забывшись, чуть было не кинул его в канаву, как мусор, прилипший к ладони. Но, к счастью, вспомнил, что он держит в руках. Что это утёнок. И тогда он представил, как прекрасно они заживут теперь. Они только и будут делать, что булькать камни. Всё время, когда не спят и не едят пудинг. А когда камни кончатся, Простодурсен просто сходит за ними вниз да принесёт.

Он не мог больше сдерживаться.

– Ура-а! – завопил он.

Потом аккуратно посадил утёнка на валун, чтобы освободить руки для камней, и побежал вниз.

Выбраться со дна на берег оказалось непросто, Простодурсен покатился вниз, но со второго раза залез, а что перепачкался, это его не огорчило. Зато у него полный кулак идеальных бульков.

Он стал на краю бывшего берега и кинул первый камень.

Чпок!

Простодурсен попробовал бросить не на камни.

Шмяк!

Остатки воды текли по самому дну, и Простодурсен подумал, что если попасть туда, то дело пойдёт лучше. Но камень снова угодил в жижу.

Чпффу!

Наконец Простодурсен попал-таки в воду. Но камень не булькнул.

Шлёп, – сказал камень. Мерзкий, короткий шлепок. Всё, на что сподобилась эта якобы речка.

Тогда он увидел всех, кого на время забыл. Сдобсена, Октаву, Ковригсена. Утёнка он не забывал всё же.

– Река! – закричал он. – Река исчезла!!!

Никто из них не ответил. Ведь они поняли это раньше Простодурсена. Они стояли в траве, повернувшись носом к старой доброй реке. Смотрели, глазели, таращились. И поняли. Река исчезла, её здесь больше нет.

Но поскольку они все трое стояли молча и неподвижно, Простодурсен набрал побольше воздуха и завопил ещё громче:

– Река! Она больше не булькает! Потому что её тут нет! Неужели это правда?!

– Нет, – ответил Сдобсен. – Это не может быть правдой. Это невозможно.

– И тем не менее, – сказал Ковригсен, – это фактический факт.

– Но это никак невозможно! – взвился Простодурсен. – Скажи, Сдобсен, ведь это даже и не получится, правда? Как можно взять и унести реку? В чём ты её понесёшь?

– Вот именно, – сказал Сдобсен и посмотрел на Ковригсена исподлобья. – Раз ты намерен считать это фактом, то будь добр, объясни: как можно унести реку? Ну как?

Утёнок ковылял по траве. Иногда он падал, наступив на свой платок или запнувшись о палочку. Но только крякал и вставал.

Октава взяла его на руки и зарылась носом в мягкий пушок. И сказала, стоя так:

– Это Пронырсен. Наш бандит из-за леса.

Простодурсен и сам готов был так думать. Только он не мог понять, как Пронырсен мог это сделать. Не выпил же он её всю? Или он стоит у себя там на берегу и вычерпывает её? Это довольно утомительно. Тогда он должен иногда отдыхать, и во время перерывов река текла бы как обычно. Но она не течёт.

– Надо провести собрание, – сказал Ковригсен.

Собрание? Это ужасное слово Простодурсен уже однажды слышал от Пронырсена. Тот проходил мимо с этим словом. А домой пошёл уже с уткой. Несчастной уткой, попросившей о помощи. И он тащил её головой вниз и околачивал ею все кусты по дороге. Собрание…

Что это за штука такая – собрание? И откуда она взялась? Не иначе Ковригсен раскопал в одной из своих книг.

– Проведём его у тебя, – сказал Ковригсен.

– У меня? – опешил Простодурсен.

– К тебе ближе всех, – объяснил Ковригсен.

– И пудинг у тебя самый свежий, – добавил Сдобсен.

Так Простодурсен узнал, что такое собрание. Это не больно и не противно. А очень просто: Сдобсен, Октава, Ковригсен, он сам и утёнок садятся за круглый стол и говорят о реке. Естественно, они говорили о реке много раз и до того. Чуть ли не каждый день. Но их разговоры о реке никогда не были такими серьёзными. А сегодня стали, потому что река исчезла. И сегодняшний разговор называется собранием.

Сначала говорил один Сдобсен. Он был не просто серьёзный, но и грустный. И вспоминал, как было хорошо, пока у них была река.

В ней можно было отражаться, как в зеркале, говорил Сдобсен. И даже луна отражалась в воде. А иногда по ней проплывала рыба. Чудесная маленькая рыбка, которая собралась в горы посмотреть на зиму. И вода всегда оставалась чистой и прозрачной. Сколько бы Сдобсен ни отражался в ней, а рыбка ни плавала бы, воде ничего не делалось. Потому что вода не изнашивалась. Это была прекрасная река. Таких непортящихся рек не встретишь даже за границей.

И он много ещё чего говорил в том же духе. Простодурсен и не подозревал, что Сдобсен так обожает реку. Что он ходил к ней постоять, смотрелся в неё, что она подарила ему палку.

– Ну хорошо же, – сказала Октава. – Река была и такая, и сякая, и распрекрасная. Все мы это знаем. Но что нам делать, как нам быть? Вот что надо решить.

– Именно, – согласился Ковригсен. – Для этого мы и созвали собрание. Мы должны что-то делать.

– Предлагаю поесть пудинга, – сказал Сдобсен. – И коврижки, которые мы захватили из пекарни. Утёнок наверняка голодный.

– Я думаю, – сказал Ковригсен, – у нас нет другого пути, кроме как идти к Пронырсену.

– А перед походом – маленький пудинг. И крохотная коврижечка на сладкое, – добавил Сдобсен.

Его палка, прислонённая к стулу, вдруг упала. Утёнок, который с важным видом расхаживал по столу, подошёл к самому краю, вытянул шею и стал высматривать, что там грохнулось на пол.

– Бедный ты, бедный, – сказал ему Простодурсен. – Прекрасная чистая речка, канава с утюшатником, эх!.. Да что говорить…

– Кля! – согласился утёнок.

– Пожалуй, лучше я останусь дома и присмотрю за этим шпротом, пока вы ходите к Пронырсену, – сказал Простодурсен.

– Шпротом? – переспросила Октава.

– Ну да, за утёнком, – объяснил Простодурсен.

– Лучше я с ним побуду, – вызвался и Сдобсен.

– Идти должны все, – сказал Ковригсен.

Простодурсен встал и подошёл к окну. Солнце ещё только думало садиться за лес, а пока собирало полоски света, пятна и прожилки. А лес выпустил побродить между ёлками огромные тени.

– Если всё так, как думаю я… – сказал Ковригсен.

– То? – спросила Октава.

– То, похоже, мне надо захватить кое-что из пекарни, – ответил Ковригсен.

– Печенье?

– Если всё так, как я думаю, то мы будем делать огромный пудинг, – ответил Ковригсен.

– Ура! – сказал Простодурсен.

Сдобсен тоже хотел было сказать «ура!», но раз Простодурсен опередил его, то он лишь молча поднял свою палку.

– Ладно, это будет завтра, – сказал Ковригсен. – А сейчас нам пора греть собой подушки и простынки.

– Чтобы греть, надо подкрепиться, – сказал Сдобсен.

– Надо так надо, – отозвался Простодурсен. – Я только сбегаю к реке – посмотрю, не вернулась ли она.

Нет, река не вернулась. Внизу под горой было всё так же пустынно, тоскливо и тихо.

Самый большой на свете пудинг

Простодурсен не выспался. Легли они вроде не поздно, но утёнок долго крутился и вертелся в кровати, клякал и пищал. А когда он наконец уткнулся носом в подушку и уснул, Простодурсен почувствовал, как изменилась жизнь без прекрасного напева реки. Ему словно бы перестали петь колыбельную. И ночь показалась ему дырявой, у неё на месте реки – большая противная дыра без звуков и без стен и без дна.

Куда она делась, река?

Целая полноводная река?

– Бедный ты, бедный, – сказал он утёнку, который смешно устроился на подушке и спал. – Бедняжечка, – сказал он.

И наконец уснул.

Утром его разбудил не стук дятла. Он проснулся оттого, что утёнок стоял на нём и щипал за ухо.

– Кля! – бодро сообщил утёнок.

– Ладно, понял, – сказал Простодурсен и выпрыгнул из кровати.

Обычно он просто вставал. Но сейчас подпрыгнул и бросился к окну. У него появилась крохотная надежда. Она перекатывалась внутри, как маленькое яйцо в большой кровати, и спрашивала, а не приснилась ли ему вся эта чудовищная история с пропажей реки. И если история окажется чушью и бредом, а река как прежде будет течь, петь, булькать, плескать, журчать и переливаться между яблонями, тогда это маленькое яйцо внутри Простодурсена скинет скорлупу и брызнет во все стороны светом и счастьем. Примерно так.

Короче, Простодурсен проснулся с надеждой. Или это вместе с ним проснулась мечта, что река окажется на своём старом месте.

Но если бы ты увидел лицо Простодурсена сейчас, когда он стоял у окна, разлепив сонные глаза, рядом с утёнком, который скатился с кровати следом за ним, шмякнулся на пол, прикатился к его ногам, пристроился рядом и теперь тянул шею в надежде дотянуться до окна, – ты бы сразу понял, что река назад не вернулась.

Простодурсен взял утёнка на руки. И они ещё постояли, глядя в окно. Там всё равно было на что посмотреть. Трава всех цветов – от зелёного до жёлто-коричневого. Листья на яблонях. Сочные облака. Толстое красное солнце, выкатившееся из-за горы. Сама гора. Высоченная тёмная вершина с пятнами снега. Еловый лес. Понарошка. Кудыка. Рябина. Октава. Сдобсен. Ковригсен.

Трое последних при полном параде как раз шли по дороге. Октава в огромной шляпе. Сдобсен с палкой. Ковригсен с мешком на спине.

– Кля! – сказал утёнок.

– Да, – согласился Простодурсен. – Давай-ка быстренько, чтоб нам ещё поесть пудинга на дорожку.

Утёнок ел хорошо. И накладывал себе добавку за добавкой. Пудинг исчезал на глазах. А как сделать новый? Где взять воду? Реки-то нет…

Простодурсен туго повязал утёнку голубой платок, и они вышли к троим друзьям, ждавшим их на улице в этот ранний утренний час.

– Ну что же, – сказал Ковригсен. – На горе за лесом живёт похититель реки. Вперёд?

– Так ты думаешь, что это всё-таки Пронырсен умыкнул реку? – скорбно спросил Простодурсен.

– Посмотрим, – ответил Ковригсен.

– А что у тебя в мешке?

– Порошок для пудинга.

– Целый мешок?

– Вдруг мы проголодаемся в пути. К тому же пора начать прикармливать Пронырсена пудингом, чтобы он размяк немного. А то совсем зачерствел от долгой жизни на сухарях.

Трава была мокрая, и Простодурсен посадил утёнка в карман. Тот высунул наружу голову и глазел на удивительные вещи, мимо которых его нёс Простодурсен, покачивая в такт шагам. Вокруг было не то, что прежде в яйце. Он ничуть не жалел, что выбрался оттуда сюда. Да и здесь тоже, судя по всему, яйцо, только скорлупы не видно. Это какое-то огромное яйцо, в него помещается уйма всего интересного. Высоко над большой горой висит ни к чему не прицепленный желток. Что и требовалось доказать, довольно крякнул утёнок, он попал в новое яйцо, только и всего. Огромнющее яйцо номер два. Но когда-нибудь он вырастет, пробьёт клювом и его скорлупу и перейдёт в яйцо номер три. Так устроена жизнь, подумал он. Удивительная вещь. Но пока ему хватало места.

– Кля! – сказал он.

– Что? – переспросил Простодурсен.

– Ему нравятся дальние прогулки, – заметила Октава. – Смотри, как он тихо сидит и внимательно смотрит по сторонам.

Простодурсен побаивался. Непонятно, что они увидят у Пронырсена. А если это окажется что-то ужасное, что им тогда делать? Пропала целая река с музыкой и бульками, а они своими ногами идут в логово к этому Пронырсену.

– Ничего, ничего, – зашептал он утёнку. – Как-нибудь всё устроится, как-нибудь обойдётся.

И погладил его бережно по пушистой головёнке.

Ни Октава, ни Сдобсен, ни Ковригсен ничего не говорили. У них было заведено, что если один сказал всё, что хотел, то слово берёт другой. Но сейчас было не так. Они просто шли вереницей. Ковригсен с мешком на спине. Октава в шляпе. Следом Сдобсен с палкой. Замыкающим – Простодурсен с утёнком.

Они всё время шли вдоль реки. То есть не вдоль реки, потому что она теперь не текла, но вдоль места, где она текла раньше. Поэтому они и молчали. Но то и дело бросали печальный и тревожный взгляд на пустое русло. Оно выглядело как канава посреди леса с лужицами воды то там, то тут.

Несколько раз Простодурсен порывался остановиться. Внизу в грязи встречались россыпи прекрасных бульков, и его так и тянуло набить ими карманы. Дурсен он и есть дурсен, всегда думает об одном. И хотя у него перед домом на дне бывшей реки сейчас громоздились горы бульков, он думал только о том, как бы набрать их ещё больше. Но он не останавливался, а тащился в хвосте понурой процессии, вступившей в зелёно-коричневый мрак елового леса.

Вдруг кто-то всё же заговорил. Это оказался Сдобсен:

– Октава, спой нам песню.

– Песню? – переспросила Октава. – Ты думаешь, сейчас время петь песни?

– Этого я не знаю, – ответил Сдобсен. – Но послушать песню было бы кстати.

– Не бывает времени не для песен, – поддержал его Ковригсен.

– Но разве мы не должны неслышно подобраться к Пронырсену и застать его врасплох? Если я запою, нас услышат.

– Я думаю, он нас ждёт. Возможно, песня поднимет настроение и ему тоже, – ответил Ковригсен.

– В голову не идут слова, – пожаловалась Октава. – Тоже пропали вместе с рекой.

– Ты просто спой о нашей реке, – попросил Простодурсен.

И она спела короткую песенку о реке – кажется, такую:

 
Река нам текла каждый день –
когда ночью мы крепко спим
или днём коврижкой хрустим.
Плескаться ей было не лень.
Она журчала так мило,
она протекала мимо,
она поила нас всех,
и наш разносился смех.
Без речки нам жизни нет,
и вот нашей речки нет…
 

Грустная песня утраты. Утёнок заснул, а Простодурсен ткнулся глазом в ветку, и слёзы залили лицо. Пришлось остановиться и вытереть его.

– Ты не могла бы спеть не такую грустную песню? – попросил Сдобсен. – Если мы предстанем перед Пронырсеном с такими несчастными лицами, то…

Октава взглянула на Ковригсена. Она часто делала так, собираясь спеть песню. Посмотрела-посмотрела – и запела:

 
Но мы не простаки!
И мы не дураки!
Мы не сдаёмся, нет!
Мы все идём вперёд!
И мы несём мешок!
Ворюгу мы найдём
и плеск себе вернём!
 

Как только песенка окончилась и друзья потянулись к выходу из леса, они услышали милый сердцу звук. Это был плеск реки, как вы, конечно, догадались. Он пробивался откуда-то справа. Реку они пока не видели, но на этот звук зашагали быстрее. Вскоре они вышли из леса. И увидели всё солнце и всю гору целиком.

Они встали за большими мшистыми камнями. Раньше река протекала между ними, но теперь здесь было почти совсем сухо. И они наконец узнали, что произошло.

Пронырсен жил в модной современной норе сразу за рекой. А за норой в горе была вымоина внушительных размеров. И Пронырсен прокопал канаву от реки к этому углублению. А чтобы река свернула в его канаву, он перекрыл старое русло камнями и мхом, и вода сочилась через эту запруду в час по капле, если не меньше. Зато в самой канаве всё журчало и плескалось, как по заказу. А там, где эта вымоина или ложбина – где это углубление спускалось вниз, там канава заканчивалась и вода вытекала в траву. И уже стала собираться в небольшой прудик. А если вода сумеет растечься ещё дальше, то постепенно натечёт целый пруд. Огромный пруд. А когда и он переполнится, вода перехлестнёт через край и хлынет наружу, но в старое русло она не вернётся никогда.

– А это что такое? – спросил Сдобсен.

Он смотрел на рябину ниже по склону. Вода уже подтапливала её корни. К рябине была накрепко привязана верёвка. А к другому концу верёвки была привязана утка. На шее у неё была затянута петля.

Вот как обстояло дело. Бедная утка не умерла. А оказалась в живых. Но жила она на очень короткой привязи.

– Это утка, – сказал Простодурсен.

– Утка? – сказал Сдобсен. – Та утка?

– Та самая. Мама этого шпрота у меня в кармане.

– Думаете, он собирается её утопить? – спросил Сдобсен.

– Бедная пташка, – сказала Октава.

Пока они разглядывали из-за камней весь этот ужас, из норы вышел Пронырсен. Он заменил входную дверь на дорогую дубовую. Пронырсен грыз сухарь от Ковригсена и шёл вдоль канавы – посмотреть на утку.

– Ну давай плавай! – крикнул он утке.

Утка неподвижно стояла в траве и таращилась на ползущее к ней озеро. Время от времени она щипала верёвку, накрепко привязавшую её к этому чудовищному месту.

– Давай покажи, что ты утка, а не тряпка! – крикнул Пронырсен.

– Сам плавай, макак-переросток! – прокричала в ответ утка.

Услышав её крик, утёнок проснулся и выпрыгнул из кармана Простодурсена. Тот хотел было его поймать, чтобы он не попался на глаза Пронырсену, но утёнок проскользнул среди камней и метнулся в канаву.

– Не будешь плавать – не будешь есть, – тем временем заявил Пронырсен.

Пока он разглагольствовал, утёнок пробежал вдоль его ноги и устремился вниз по склону, а потом упал на спину и так влетел в лужу.

– Спасите! – завопила утка.

– Ой, помолчи хоть, – сказал Пронырсен.

– Ой, что это?! – верещала утка.

– Ну что? – проворчал Пронырсен.

Он утёнка так и не увидел. Тот уже забился к матери под крыло, а она только хохотала от такой щекотки. Лишь край голубого платка торчал из перьев.

– Вот оно что, – заговорил вдруг Ковригсен – так неожиданно, что все вздрогнули.

– Что? – сказал Пронырсен.

– Ты тут канаву выкопал, – сказал Ковригсен, и они все четверо вышли из-за камней.

– Да, выкопал, – ответил Пронырсен. – Здорово, правда? Первый утковод во всей долине. Надо и о красоте думать.

– Какая наглость! – завопила Октава.

– Скользкие уловки! – закричал Сдобсен. – Мы себе живём, хлеб жуём, ни о чём плохом не думаем, а ты тем временем воруешь всю воду!

– Что-о-о? – сказал Пронырсен. – Я взял только воду, которая течёт мимо меня. А ту, что течёт мимо вас, я и пальцем не трогал.

– Утка может умереть, – заметил Простодурсен.

– Никогда о подобном не слышал. Утки не тонут. Я просто держу её на привязи, пока она не одомашнится.

– Для этого тебе нужны километры верёвки! – закричала утка.

– Не слушайте вы её, – посоветовал Пронырсен. – Она по утрам не в духе. Да вы заходите на борт, заходите.

Первой зашла Октава. Она перескочила канаву и встала перед Пронырсеном нос к носу.

– Хочешь меня расцеловать? – уточнил Пронырсен.

– Вот утка правильно сказала, – ответила Октава. – Ты макак! Ты своими глупостями испортил жизнь всей долине и ещё ждёшь, что тебя поцелуют?

– Но милочка моя, – сказал Пронырсен Октаве и отстранился от её сердитого лица. – Я жду в гости родню. Ради меня они проделают долгий и длинный путь. Неужели я не могу навести к их приезду красоту?

– Красоту? – закричал теперь Сдобсен. – Ты называешь издевательство над уткой красотой?

– Дай время, – ответил Пронырсен. – Она ещё будет плавать в пруду, привлекая к себе новых уток.

– А наша вода? – сказал Простодурсен. – У нас пропала река.

– Беда, – сказал Пронырсен. – Кстати, ты рассказал им, как ты собирался пришибить утку? Я насилу её спас.

– Спас, ага, – сказала Октава. – Что-то она не похожа на спасённую. Давай теперь мы попробуем её спасти.

– Нет, вы нанесёте грязи в мой пруд с утками, – сказал Пронырсен.

– Вот оно что, – сказал Ковригсен. – Ты частенько заходишь ко мне за чёрствым хлебом. Боюсь, этому настанет конец, если ты не выпустишь воду, потому что без воды нет чёрствого хлеба.

– Что? – поразился Простодурсен. – Хлеб черствеет от воды?

– Если тебе нужна вода, можешь брать у меня, – сказал Пронырсен. – Ты как булочник можешь брать прямо сколько тебе надо, бесплатно.

Теперь Ковригсен снял со спины мешок. Он глубоко вздохнул; было видно, что он думает о серьёзном.

– Что ж, сделаем пудинг, да? – сказал Ковригсен.

– Я предлагаю, – ответил Сдобсен, – скинуть этого поганца в канаву, пусть сам побудет уткой!

– Ха-ха-ха, – расхохотался Пронырсен. – Приятно слышать, что у старика Сдобсена хорошее чувство юмора! Но, может, нам всё же лучше сделать пудинг и полюбоваться, как будет подниматься вода?

– Да, – сказал Ковригсен, – так и сделаем.

– Но… – сказал Простодурсен.

Он хотел сказать больше, но не нашёл, что именно сказать.

– Пойду принесу посуду, – сказал Пронырсен.

– Хорошо, – ответил Ковригсен.

Пронырсен зашёл в красивую дверь, а Простодурсен подошёл к склону взглянуть, не видно ли утёнка. Утка заметила, что он стоит и смотрит на неё, и закричала:

– Это ваш малыш тут меня щекочет?

– Нет, это ваш, – ответил Простодурсен. – Я принёс лопату и помог вам в тот день, когда…

– Так этот мелкий вылез из моего яйца?

– Да. И он уже отлично сам ест.

Утка сунула голову поглубже под крыло. Потом покачала ею и стала теребить верёвку.

Пронырсен принёс пять тарелок и ложки.

Видимо, хотел, чтобы они поели на улице и не топтали его ковры.

Простодурсен не чувствовал голода. У него сводило бурчащий живот, но сводило не от голода. Просто ему слишком сильно хотелось, чтобы всё это странное стало чуть менее странным. Чтобы проснуться утром – а всё примерно как раньше. А то сейчас всё было совсем не так, как раньше. И к тому же совсем неправильно.

А теперь ещё они будут угощаться пудингом, глядя на пруд с утками.

Ему хотелось спуститься и утешить утёнка. Но, похоже, сейчас утёнок не нуждался в утешениях.

– Итак, – сказал Ковригсен, – наступает время пудинга.

– Ага, – оживился Сдобсен. – Давайте быстренько его намешаем.

– Мы сделаем экспресс-пудинг, – сказал Ковригсен. – Он не самый изысканный, зато его не надо ни варить, ни остужать. Господин Пронырсен, могу я взять вашей драгоценной воды?

– Сколько угодно, – ответил Пронырсен.

Ковригсен подтащил мешок к воде, прорезал ножом дырку и высыпал всё содержимое в реку. Это оказался розовый порошок, который в секунду окрасил воду.

– Но… – сказал Пронырсен.

– Спокойствие, – ответил Ковригсен. – Сейчас всё застынет.

И вот так и был сделан тот сказочный пудинг. Сначала река в канаве стала красивого цвета «кисель с молоком». Потом они увидели, что эта розовая вода потекла по траве – и розовым стал пруд рядом с уткой. А потом всё это начало застывать – и застыло. И теперь пудингом была до краёв наполнена река и будущий пруд, покрыт склон и заполнена вымоина. Пудинг был красивого кораллового цвета, он переливался на солнце.

– Приятного аппетита, – сказал Ковригсен.

– Что это? – в страхе закричала утка.

– Это пудинг, – ответили ей из-под крыла.

– Пудинг?

– Да, попробуй. Он очень вкусный.

Утка с утёнком подошли к своему краю пудинга. Постояли, вдыхая его запах. И принялись угощаться.