Текст книги "Реальное и призрачное. Искусство управлять судьбой"

Полчаса спустя я увлеченно слушал неторопливый рассказ Волгина. Перед мысленным взором разворачивались картины удивительной бирманской культуры, которая пронесла свои сокровенные тайны сквозь многие столетия и вступила в XXI век. Европейская цивилизация, вторгшаяся в Юго-Восточную Азию вместе с колонизаторами, не разрушила древнюю традицию. Но жестокое британское господство, а затем трагические события Второй мировой войны, связанные с японской оккупацией Бирмы, поставили народ этой страны перед такими испытаниями, что даже простое выживание потребовало от людей невиданной стойкости. И этот запас прочности они могли почерпнуть только в духовной силе своей родной культуры. Древняя традиция таила в себе секрет активного и здорового долголетия, дающий человеку власть над собственной жизнью и смертью.

Вот он – поворот в моей судьбе, ведущий к новому восхождению! Возможно, придется столкнуться с немалыми трудностями и даже смертельной опасностью, но я готов был заплатить любую цену за постижение неведомого знания.

Андрей Иванович перед тем, как проститься, выложил на стол горку визитных карточек, схемы автомобильных дорог с аккуратно намеченными им самим проселками, длинные листы бумаги, исписанные убористым почерком. Все это предназначалось мне и было призвано облегчить грядущее путешествие. Внимательно просматривая полученное, я по достоинству оценил дар Волгина – на такие бесценные сведения едва ли можно было рассчитывать, планируя поездку.

Складывая полученные материалы в свой портфель, я сказал себе: «Здесь, в Санкт-Петербурге, мне уже некого и не о чем больше спрашивать». Словно продолжая эту мою мысль, Волгин подытожил:

– В путь, как можно скорее в путь. Дорога ждет вас!

Неделю спустя я благополучно прибыл самолетом в Бангкок.

Из ТЯИЛЯНДЯ S eUFMV: няпутствие KvH Чянгя

Рекомендательные письма Андрея Ивановича и протекции его таиландских друзей помогли мне успешно преодолеть все сложности пути в тот буддийский монастырь, где и произошло мое знакомство с ученым монахом Кун Чангом. В Бангкоке я пробыл двое суток, необходимых для выстраивания маршрута, ибо добираться до весьма отдаленной обители Кун Чанга предстояло чуть ли не через весь Таиланд. Междугородний автобус, поезд, старенький джип, повозка, запряженная буйволами, – я проехал эту живописную страну из конца в конец. Но экзотический мир ее зеленых просторов, рек, гор и шумных городов не успел заворожить меня, поскольку визит к Кун Чангу был лишь промежуточной целью путешествия и все мои помыслы концентрировались на Бирме. Вынужденные остановки в пути не вызывали желания праздно любоваться пейзажами, а только усиливали нетерпение приступить поскорее к тому делу, ради которого и была предпринята экспедиция.

Одолев последний переход по узкой горной тропе, я увидал наконец монастырские кровли в укромной лошине. Стоял знойный полдень, но жара была невластна надо мной – чувства обострились до предела, и окружающий мир воспринимался с такой ясностью, какая возможна лишь в наших северных краях в пронзительно прозрачные первые осенние дни. Едва пройдя монастырские ворота, я ощутил величавый покой, особую ауру обители мудрости.

Навстречу поспешил юноша в желтой рясе, по-видимому служка. Узнав, ради какой надобности прибыл посетитель, он незамедлительно провел меня к досточтимому Кун Чангу. Все произошло так, как если бы договоренность об аудиенции существовала заранее. От таиландских друзей Волгина я был наслышан о строгих порядках этого уединенного монастыря и счел добрым знаком готовность настоятеля принять меня.

Кун Чанг, весьма пожилой, но бодрый и ясноглазый мужчина, предавался ученым занятиям в монашеской келье, более походившей на хранилище рукописей и старопечатных книг. Он радушно приветствовал меня, осведомившись, чем может быть полезен.

Зная, что по правилам традиционного этикета, распространенного в Юго-Восточной Азии, не следует сразу же говорить о сокровенном, я завел речь о старинных сборниках монастырских хроник, которыми славилась обитель. Мне еще на родине довелось услышать о них от Андрея Ивановича, и теперь эти сведения пригодились.

Кун Чанг охотно поддержал беседу, подробно изложив историю создания этих произведений. Слушая его, я непрерывно ощущал ту чистую энергию, которая исходила от текстов, громоздившихся на столах и полках.

Разговор об истории монастыря и летописях, продолжавшийся несколько часов, только единожды был прерван чаепитием. Когда за окном начали сгущаться сумерки, Кун Чанг, жестом остановив течение беседы, промолвил:

– Близится вечер, я прошу вас говорить, глядя на восход солнца.

Формулировка просьбы не удивила меня. Андрей Иванович предупреждал о том, что слова «говорить, глядя на восход солнца» служат в буддийских монастырях Таиланда и Бирмы метафорическим призывом к искренности.

– Обещаю говорить, как вы просите, – с поклоном ответил я.

– Поведайте, что именно привело вас ко мне? Действительно ли вы интересуетесь только монастырскими хрониками и ради них проделали столь неблизкий путь?

Настал долгожданный момент, и я не собирался его упускать. Но с чего же начать и как изложить в краткой форме смысл моих поисков? Однако долго думать об этом не пришлось – нужные слова возникали сами собой. Подбадриваемый мягкой улыбкой Кун Чанга, я просто и ясно рассказал о своем стремлении проникнуть в тайну долголетия.

Слыша свою собственную речь как бы со стороны, я все глубже проникался правильностью избранного пути. В тихой келье настоятеля буддийского монастыря ко мне с новой силой пришла уверенность в том, что наступила пора принести искусство здорового и активного долгожительства на мою родину, где миллионы людей уходят из жизни слишком рано, а достигшие возраста старости в большинстве своем больны и немощны. Удастся ли выполнить эту задачу мне или кому-то другому – неважно. Я пришел, чтобы начать дело.

Выслушав мой монолог, досточтимый Кун Чанг еще долго сидел молча, словно вникая в смысл слов. Я ощущал тонкую и вместе с тем прочную связь, установившуюся между нами. Казалось, будто к моему сердцу прикоснулась теплая и нежная материнская ладонь.

– Быть может, друг мой, вы удивитесь тому, что я скажу, – прервал молчание Кун Чанг. – Погрузившись в состояние глубокого созерцания, я узнал о грядущем прибытии гостя из великой страны, простирающейся на далеком севере. Этот гость должен был прийти за секретом долгой жизни.

Кун Чанг на мгновение умолк, и я опять ощутил теплое прикосновение к сердцу.

– Вы правы, – продолжил он, – искусство здорового и активного долголетия есть именно то, в чем нуждается теперь ваша страна. Несомненно, каждому рожденному в этом мире предстоит со временем покинуть его. Но когда жизнь слишком коротка, ее робкий пламень не согревает и не освещает. Он успевает лишь блеснуть или обжечь. А продолжительная, но немощная старость лишена смысла и является тяжкой обузой. Сейчас в России не хватает прежде всего душевного тепла и света. Поэтому я ждал гостя из этой страны и повелел,

когда таковой появится, без промедления препроводить его ко мне. Но остается вопрос – вам ли суждено прикоснуться к тайне долгожительства и познать ее? Мне требуется время, чтобы обрести ответ на этот вопрос. Подождите до первых лучей солнца, разделив ночлег и утреннюю трапезу с членами нашей монашеской общины.

Назавтра, через два часа после восхода солнца, Кун Чанг снова пригласил меня к себе. Послушник приготовил чай и оставил нас наедине. Взглянув в лицо досточтимого, я заметил безмятежную и радостную детскую улыбку, которую тот тщетно пытался скрыть. Чаепитие прошло в торжественном безмолвии, и лишь затем Кун Чанг заговорил.

Он рассказал, как провел всю ночь в состоянии глубокой отрешенности, надеясь получить ответ на давешний вопрос. Теперь, заверил он, можно без колебаний открыть мне, каким должен быть следующий шаг к сокровенной тайне, поскольку именно я и удостоен права прикоснуться к ней.

– Мой друг, – сказал Кун Чанг, – я говорю вам так, как говорят, глядя на восход солнца. Выслушайте мое пророчество с должным смирением, свойственным подвижнику. Ныне вам предстоит отправиться в Бирму. Скажу больше – не вами избран этот путь, вы избраны, чтобы его пройти. Дорога сама приведет вас к цели, но путь не обещает быть легким. Три испытания предстоят вам, и их нельзя одолеть с помощью серебра или золота, оружия или хитрости. Потребуется вся мощь сознания, не ведающего лени. Отныне вы воин, чье оружие – разум, любовь к страждущим и сила духа. Ступайте, и да будет с вами мое благословение.

Я поднялся, намереваясь проститься, но Кун Чанг жестом остановил меня.

SB

– И все же я назову вам имя того, кто владеет высшим знанием, – сказал он. – У Ланита. Запомните это имя, начертав его в своем сердце.

– У Ланита, – эхом повторил я. – Но кто это? Бирма велика, и мне неведомо, где отыскать этого достойного господина.

– Имени достаточно, и настанет день, когда путь приведет вас к святейшему У Ланите.

Кун Чанг самолично проводил меня до ворот обители и еще раз благословил на прощание. Мы расстались в лучах солнца, сиявшего над джунглями, и я ушел, не оглядываясь. Пение птиц и звуки леса, пробужденного от ночного сна, сопровождали меня. Идти было легко. Мой путь лежал в Бирму.

Испытания анзума и люеаи к СТРАЖДУЩИМ

Дорогу до бирмано-таиландской границы я преодолел значительно быстрее, нежели предполагал. Бумаги, которыми снабдил меня Андрей Иванович, оказывали помощь на каждом этапе пути. Беда была в другом – сведения о местонахождении святейшего У Паниты раздобыть нигде не удавалось. Чиновники и ученые мужи, охотно содействовавшие мне в практических нуждах, недоуменно замолкали, когда я напрямик интересовался, где могу встретиться с У Ланитой. Невозможно было понять – то ли имя это ничего им не говорит, то ли сам вопрос неуместен.

Оставалось надеяться на случайных людей. Переезжая из города в город, я заходил в харчевни, где бирманцы, спасаясь от дневного зноя, потягивали

чай с опием, и расспрашивал о святейшем. Обращался я и к сторожам храмов, и к торговцам, и к полицейским. Как правило, мне советовали разыскать какого-то конкретного человека, который, возможно, что-то знает и захочет мне помочь.

Собирая по крохам интересующие меня сведения, я побывал в таких местах, о существовании которых туристы-европейцы даже не подозревают. К тому времени, как я добрался до Рангуна, столицы Бирмы, денег у меня почти не осталось. Я все больше тревожился по этому поводу. Вспоминалось глуповатое присловье, которое мне довелось когда-то слышать от одного из пациентов, весьма неудачливого бизнесмена, – «деньги не Бог, но милуют крепко». Теперь оно уже не казалось столь нелепым – без средств продолжать путешествие представлялось немыслимым.

На второй день пребывания в Рангуне я спозаранку бродил по городу и, измученный жарой, свернул во двор одного из местных храмов. Хотелось присесть на ступени, передохнуть, а возможно, и поспать в тени причудливого навеса, защищавшего храмовый двор от палящих солнечных лучей.

Расположившись поудобнее, я не приминул осмотреться вокруг – нет ли поблизости какого-нибудь подозрительного типа, способного, когда задремлю, заинтересоваться моим кошельком? Но невольно мое внимание привлекла сцена, заставившая позабыть об усталости.

Бодрый старик с ясными веселыми глазами играл посреди двора с мальчиком лет четырех, вероятно внуком. Их игра была проста и в то же время загадочна. Старик неторопливо переходил с места на место, а малыш, смеясь, следовал за ним и заост-эа

ренной палочкой пытался пришпилить тень деда к земле. Со стороны их действия походили на древний магический обряд, но мальчику это было невдомек – он попросту забавлялся. Соединение древнего и таинственного с чистой детской непосредственностью притягивало мой взгляд, заставляя неотрывно наблюдать за игрой.

Однако гармония этой картины была нарушена неожиданно и ^убо. Близ храмового дворика остановилась повозка, груженная причудливо изукрашенными клетками. В каждой из них сидела птица, необыкновенно яркая, и от того повозка казалась подобной цветнику. Ее хозяин, по-видимому, направлялся в центр города, чтобы продать птиц туристам, а по пути пожелал завернуть в храм, соединяя тем самым выгоду и благочестие.

Толи от тряски, толи по какой-то другой причине дверца одной из клеток приоткрылась. Пернатая узница выпорхнула, описала круг над двором и уселась на пальму. Что тут началось! Хозяин и сопровождавшие его младшие родственники пустились ловить беглянку. Шустрые парни то разбрасывали поддеревьями зерна, надеясь приманить птичку лакомством, то закидывали на пальму ловчую сеть, суетились, кричали, но все без толку. Птица продолжала невозмутимо сидеть на дереве.

Между тем старик и мальчик не прекратили своей игры, и хотя тень деда упорно не желала пришпиливаться к земле, малыш веселился от души. Оба они как бы не замечали бесплодных усилий хозяина птичьей повозки и его помощников. Наконец старик обратил внимание на шум и суету незадачливых ловцов. Он сперва взглянул на птицу, которая в тот момент перелетела с одной пальмы на другую, а затем, пристально посмотрев на хозяина повозки, окликнул ребенка. Дедушка и внук, не сговариваясь, начали весело хохотать.

Их смех привел владельца повозки в бешенство. Подбежав к старику, он принялся крикливо бранить его. Я, к своему удивлению, без труда улавливал смысл речи, хотя разговор шел на бирманском.

– Старый бездельник! – кричал хозяин повозки. – Ты впал в детство! Только и можешь что играть с внуком. Как ты смеешь насмехаться над нами!

– Я и не думал смеяться над тобой, – возразил старик. – Мы с малышом залюбовались твоей птицей и попросту радуемся ее красоте.

– Ее красота не для вас! Она стоит денег! – злобно огрызнулся хозяин. – Я ловил эту птицу в лесу не для того, чтобы ты, выживший из ума, получил возможность повеселиться. Попробовал бы сам поймать хоть одну такую!

Старик ничего не ответил на это. Позвав внука, он вместе с мальчиком приблизился к пальме и, достав из-за пазухи простенькую бамбуковую флейту, приложил ее к губам.

Нежные звуки, подобные голосу ветерка в древесной кроне, наполнили храмовый двор. Птица, словно услышав сигнал, оставила пальмовую ветвь и принялась кружить над людьми. Ее тень скользила по земле, и в тот момент, когда она слилась с тенью старика, малыш проворно воткнул заостренную палочку в грунт.

Похоже, ребенок преуспел в магической ловле теней – птица качнула крыльями и опустилась старику на плечо. Хозяин повозки и его родственники пораскрывали рты от удивления.

Меня озарила мысль – в наблюдаемом кроется нечто чрезвычайно важное для моих дальнейших эе

действий, какая-то подсказка, и следует, не теряя времени, поговорить со стариком. Я спешно поднялся, но внезапно земля словно качнулась и начала уходить из-под ног, а перед глазами замелькали сверкающие мушки. На мгновение сознание отключилось.

Когда я пришел в себя, ни старика, ни мальчика, ни повозки, груженной птичьими клетками, не было. Храмовый двор опустел, и только яркая птица свободно парила в вышине.

Что это было – реальность, сон или предобморочное видение? Почему я, знающий не более двух десятков бирманских фраз, легко понимал чужую речь? На эти вопросы я не мог найти вразумительного ответа. Ясно одно, решил я, увиденное есть знак, который следует расшифровать и понять.

Моя сосредоточенность на поисках У Паниты была столь глубока, что сознание схватывало и удерживало лишь значимые впечатления и образы, отсекая все постороннее. К тому же я с детства научился различать сны вещие и пустые. Видение, посетившее меня на ступенях буддийского храма, несомненно, несло в себе какую-то важную информацию, связанную с целью путешествия. Возникало такое ощущение, словно сама судьба говорила со мной на языке символов. Но одновременно это был и язык того знания, которое я неустанно искал.

Очевидно, проникновение в сокровенную тайну уже началось, думал я. Новое знание приходит в соответствие со своей собственной логикой. Принять эту непривычную логику, впустить ее в собственный разум – это и есть средство достижения цели.

Следовало глубоко проанализировать каждый этап пройденного пути, каждую мысль и эмоцию и, внимательно прислушиваясь к интуиции, сопоставить их с содержанием видения.

Итак, в поисках сведений о местопребывании святейшего У Паниты я объехал и обошел пешком пол-Бирмы, истратив большую часть средств, собранных мною для экспедиции, но все еще не имел необходимой информации. По сути дела, я так и не знал, куда двигаться дальше. Но не это меня волновало в последние дни. Мысль о цели путешествия постепенно начала подменяться тревогой о том, каким беспомощным я окажусь, когда остаток денег иссякнет.

Снова и снова я анализировал образы недавнего видения и все отчетливее понимал: именно в них заключается символическое решение моей проблемы. Что было самым главным в увиденной мною сцене? Разительное несоответствие между светлой радостью игры и той алчностью, той враждебностью, которые проистекали из суетной заботы торговцев о прибыли. Игра победила – птица не поддалась ни хитрости, ни грубому натиску ловцов, но охотно отозвалась на звуки бамбуковой флейты беспечного старца.

Не.уподобляюсь ли я в своей тревоге о деньгах незадачливому хозяину птичьей повозки, для которого крылатая беглянка так и осталась недосягаемой? Да, именно так! Пора до конца осознать – деньги не Бог и миловать не способны. Уже истраченные средства не помогли мне отыскать У Пани-ту, а значит, не от их наличия или отсутствия зависит успех моего путешествия за сокровенным знанием.

Но какая загадка скрывалась в магической ловле теней, в игре старца и малыша? – этого я еще не мог понять, но надеялся обрести ответ в скором будущем.

Да, судьба испытывает силу моего разума, способность принимать нестандартные решения. Действительно, глупо думать, будто бы в поисках знания, таящегося за порогом примитивного здравого смысла, можно опираться на логику обыденности.

Я решительно выгреб из поясной сумки все оставшиеся там купюры и даже мелкие монеты. А затем, без сожаления раздав их нищим во дворе храма, вышел за ворота.

В душе и теле ощущался невероятный прилив бодрости, как если бы избавление от денег и тщетных попыток спланировать дальнейшие поиски явилось само по себе источником новых сил. Ни голода, ни былой усталости не чувствовалось. Я словно уподобился птице, беспрепятственно парящей в поднебесье.

Миновав железнодорожную ветку, отделяющую деловую часть Рангуна от района колониальной застройки, я двигался наугад, без видимой цели. Внезапно сквозь городской шум мой слух уловил едва различимую мелодию. Она была так тиха и нежна, что расслышать звуки музыки в грохоте транспорта казалось немыслимым. Но для меня уже ничто не могло заглушить ее зова. Уверенно переходя запруженные автомобилями улицы, я без колебаний сворачивал в узкие переулки, и музыка слышалась все ясней.

В конце концов моему взору предстала невысокая ограда. За причудливым плетением чугунной решетки раскинулся сад, в центре которого виднелся построенный в колониальном стиле особняк, наполовину скрытый богатой растительностью. Вероятно, в этом особняке когда-то проживали чиновники, обслуживавшие британскую администрацию. Но теперь на просторной лужайке перед домом танцевали бирманские дети – девочки шести-семи лет.

Яркие национальные костюмы переливались всеми оттенками синевы и золота. Пожилой мужчина аккомпанировал танцу на инструменте, похожем на цимбалы. Именно звуки этого инструмента и привели меня сюда.

Своими грациозными движениями девочки напоминали взрослых профессиональных танцовщиц. Но все же танец был для детей прежде всего увлекательной игрой, которой они предавались с той же светлой радостью и вдохновением, что и малыш, увиденный мною во дворе храма. Завороженный их прелестной забавой, я не был уверен – сон это или явь.

Помню мелькнувшее сомнение – может быть, это мираж? Но нет, все происходящее было реальным – танцующие девочки заметили постороннего и время от времени с интересом посматривали в мою сторону. Увидал меня и аккомпаниатор. Не прерывая музицирования, он приветливо кивнул и взглядом пригласил войти в калитку. Вблизи танец детей был еще прекраснее, и я зачарованно поддался его ритму.

Интуитивно распознав в увлеченном зрителе музыканта, аккомпаниатор уступил мне место за инструментом. То, что я заиграл, было моей собственной импровизацией, непохожей на бирманские мотивы. Но маленькие танцовщицы не растерялись и начали выводить свои пластические узоры на новый лад. Дети включили меня в пространство своей светлой радости, и ощущение чистого беспримесного счастья охватило мою душу. Оно было точно таким же, как и в храмовом дворе, где магическая ловля теней приоткрыла предо мной завесу сокровенной тайны.

Я закончил играть, и мы с аккомпаниатором разговорились. После знакомства и обмена взаимными похвалами он рассказал, что его подо-зе

печные приглашены выступить на храмовом пра-зднике в городе Мандалае и уже сегодня вечером на двух автобусах отправятся в эту неблизкую поездку.

– Одна беда, – посетовал он, – заболел воспитатель, который должен был сопровождать детей во втором автобусе. Вижу, наши юные артистки пришлись вам по душе, да и человек вы достойный. Раз вы имеете возможность путешествовать по стране самостоятельно и сами выбирать маршрут, то не согласитесь ли заменить заболевшего?

Я без колебаний принял это неожиданное предложение. Так началось мое путешествие на север Бирмы, куда первоначально я и не думал направляться. Но знаки судьбы не обманули меня…

После обеда подогнали оба автобуса, и вскоре я вместе с детьми и носильщиком, ответственным за сценический реквизит, музыкальные инструменты и костюмы, катил по шоссе. Путь до Мандалая должен был занять почти двое суток. Девочки меня не дичились, но необходимость говорить с новым знакомым на английском языке их заметно сковывала. Наше общение в первые часы поездки ограничивалось с их стороны вежливыми фразами.

Все переменилось благодаря случаю, когда мне понадобилось применить свое мастерство целителя. Мыс водителем решили сделать кратковременную остановку, чтобы дети подышали свежим воздухом. Одна из девочек неудачно спрыгнула со ступеньки автобуса и растянула сухожилие. Казалось бы, пустяк. Но травма могла помешать успешному выступлению труппы, и остальные дети расстроенно глядели то на свою подружку, плакавшую от сильной боли, то на меня, ожидая помощи. Разумеется, устранить последствия травмы не составляло труда.

4 Реальное и призрачное

и уже в скором времени моя пациентка позабыла о ней. Теперь девочки вовсе перестали смущаться и даже выразили охоту поучить меня игре на народных инструментах, взятых с собой на гастроли. Я с готовностью согласился и, как выяснилось, оказался неплохим учеником.

Путешествие доставляло всем нам большое удовольствие. Пение, звуки экзотических музыкальных инструментов, шутки, детский смех радовали меня несказанно. Но в душе между тем росло предчувствие, что храмовый праздник в Мандалае пройдет без моего участия. Мысленным взором я все более отчетливо видел, как расходятся наши дороги. Именно так и развивались дальнейшие события, но прежде произошло нечто неожиданное.

Поздно вечером, когда шоссе опустело, мотор забарахлил, а потом заглох. Вскоре водитель обнаружил неисправность. Ремонт требовался не слишком серьезный, но без запчастей было не обойтись. Что оставалось делать? Решили отправить второй автобус до ближайшего автосервиса, чтобы поутру он доставил необходимые детали. Нам же пришлось заночевать у дороги, к которой с обеих сторон подступал густой тропический лес.

Дети не выразили по этому поводу никакого беспокойства, но на лицах водителя и носильщика я приметил плохо скрываемую тревогу. Как стало ясно позднее, она была оправданной.

Посреди ночи, когда девочки мирно спали, за окнами внезапно замелькал свет переносных фонарей, раздались крики, шум, лязг оружейного затвора. Отодвинув шторку, я увидел пугающую картину – группа грозных неопрятно одетых мужчин окружила автобус, а один из них что было мочи колотил по двери прикладом старой винтовки.

К счастью, эта винтовка, как я убедился, оказалась единственной, в большинстве своем нападающие были вооружены мотыгами. Но сомнений в том, что мы попали в лапы разбойников, у меня не оставалось. Вожак шайки приказал всем нам выйти и потребовал отдать деньги, провиант и хотя бы часть одежды.

Пока мы выбирались наружу и я второпях пересчитывал испуганных детей, водитель успел шепнуть, что нападавшие – не бандиты, а нищие крестьяне с разоренных межэтническими конфликтами земель и нам не следует опасаться за свою жизнь. Нужно, говорил он, лишь отдать им требуемое, и никто нас пальцем не тронет. Однако, успокаивая меня, сам он трясся от страха.

Вскрыв наш багаж, разбойники увидели яркие наряды и сверкающие сценические украшения юных танцовщиц. По загоревшимся алчностью глазам этих невежественных людей я понял – они вообразили, что в автобусе можно найти настоящие сокровища. Ситуация складывалась как нельзя хуже.

Пытаться что-нибудь втолковать изголодавшимся и озлобленным людям было совершенно бесполезно. Наши уверения в отсутствии чего-либо ценного только подзадоривали их. А кроме того, узнав от водителя, что я – иностранец, они надеялись обогатиться валютой.

Для спасения детей, понял я, требуется сделать нечто необычное, что-то такое, с чем этот опасный, но в общем-то жалкий и обездоленный сброд никогда ранее не сталкивался. В сознании возник образ Кун Чанга, и я снова услышал его напутственные слова: «Отныне вы воин, чье оружие – сила духа, разум и любовь к страждущим». Взгляд мой невзначай упал на распахнутый футляр бирманской арфы – небольшого щипкового инструмента, способного издавать чарующие звуки, и необходимое решение было найдено. Нагнувшись, я как бы нечаянно задел струны. Стройное созвучие проплыло в теплом ночном воздухе.

– Стой, – выкрикнул разбойник с винтовкой, выступавший за главаря. Обратившись ко мне, он спросил на ломаном английском: – Ты можешь играть на этом?

Я смело взял в руки арфу, хотя всего лишь несколько часов назад начал осваивать этот довольно сложный инструмент. В измученном злобном лице вожака шайки блеснул явный интерес. Выражение его глаз не оставляло сомнений – этот человек был страждущим и нуждался в любви.

– Играй! – потребовал он.

Я заиграл русскую песню «Среди долины ров-ныя», такую родную и близкую для меня, но совершенно незнакомую этим несчастным пасынкам судьбы. Бирманская арфа не подвела – получалось нечто невообразимое, но до слез трогавшее душу.

Главарь молча слушал. К нему присоединились остальные члены шайки, оставив в покое наш багаж. Может быть, они впервые в жизни видели чужеземного музыканта, игравшего именно для них. Я вкладывал в извлекаемые звуки все свое дарование импровизатора, все свое искусство. И бирманская арфа пела в моих руках.

Зверское выражение на лицах разбойников постепенно сменилось мечтательными улыбками. Передо мной в свете переносных керосиновых фонарей стояли, опираясь на мотыги, вполне миролюбивые крестьяне, заколдованные звуками музыки.

Тем временем круг раздвинулся, поскольку ко мне одна за другой начали протискиваться маленькие ±аа

танцовщицы. Я заиграл плясовую, и девочки принялись пританцовывать. «Молодцы! Молодцы! – кричал я им по-русски. – Зачем стоять в темноте? Идите сюда. Здесь музыка и свет!» Не понимая ни слова, но захваченные моим порывом, дети двигались в такт музыке. Они подстраивались сперва робко, а затем все смелее и смелее. Теперь я играл, глядя только на танцующих девочек.

Мелодии сменяли друг друга до тех пор, пока не занялся рассвет и керосиновые фонари разбойников не погасли. Девочки, проплясавщие больщую часть ночи, уселись поближе ко мне и были готовы задремать. Я отложил арфу и огляделся вокруг. Безмолвные люди с мотыгами исчезли в джунглях подобно теням, не прихватив с собой ничего из нащих вещей.

Опасность миновала, и дети были спасены. Сила любви к страждущим торжествовала победу. Осознав это, я ощутил крайнюю степень усталости и в изнеможении прилег прямо на землю.

Да, два испытания позади, думал я, вдыхая утреннюю прохладу. Силой разума удалось одолеть суетную тревогу о призрачных ценностях, любовью к страждущим – переломить агрессию и алчность разбойников. Но в чем же смысл этих испытаний и какое отношение они имеют к тайне долголетия? Что еще уготовила мне судьба на пути к знанию?

Испытлние силь| духа

Дети легко забывают невзгоды. Часа через два, когда наш отремонтированный автобус снова бодро мчался по шоссе, маленькие танцовщицы воспоминали о ночном инциденте лишь как о захватывающем приключении, не более того. Девочки обсуждали подробности происшествия с веселыми улыбками и заливистым смехом.

Я же немалым усилием воли удалил из сознания страх за судьбу детей, пережитый во время нападения. Но спокойствие не пришло. Зародившееся ранее предчувствие близкого и драматичного расставания с юными артистками укрепилось в моей душе.

Предчувствовал я и приближение третьего испытания. Росла убежденность, что случившееся – лишь предвестник чего-то по-настоящему ужасного. Интуиция подсказывала: путь к заветной цели придется оплатить значительно более дорогой ценой, нежели импровизированный концерт перед шайкой разбойников. Увы, именно так все и обернулось на деле.

Истекали последние сутки пути до Мандалая. За окнами автобуса занималась робкая заря, когда водитель громко окликнул меня, предупреждая о внештатной ситуации. Шоссе перегородили вооруженные люди в камуфляже, неожиданно появившиеся из лесного массива. Увы, это были не военнослужащие и не работники автоинспекции, а настоящие бандиты.

Эти люди, по-видимому, заранее спланировали захват только одного автобуса и подстерегли нас именно тогда, когда первый автобус скрылся за крутым поворотом. Водитель, боясь получить пулю в лоб, по их требованию открыл двери, и в салон начали протискиваться обвешанные автоматами боевики. Они ничем не напоминали давешних разбойников с мотыгами и керосиновыми фонарями.

Вслушиваясь в их речь, я понял, что говорят они не по-бирмански. Но кто это такие, выяснилось позже. В тот момент я понимал лишь одно – мы оказались в руках вооруженного формирования, промышляющего захватом заложников.

О том, что в Бирме существуют подобные формирования, рассказывал мне Волгин. Состоят такие банды в основном из ярых сторонников сепаратизма – движения за административно-территориальное отделение по этническому признаку. Определенные причины для сепаратизма, говорил Андрей Иванович, в стране есть, поскольку она населена не только бирманцами, но и другими народностями – шанами, каренами, чинами и качинами, проживающими в экономически слаборазвитых северных регионах. Межэтнические конфликты значительно обострились, когда к власти в государстве пришли военные, абсолютное большинство которых принадлежит к наследственной бирманской аристократии. Отряды боевиков-сепаратистов укрылись в лесах, ведя жестокую партизанскую борьбу, и давнее противостояние между севером и югом страны приобрело форму затяжной скрытой войны.