Текст книги "Смерть за хребтом"

Вечером, перед тем как лечь спать, Лейла пошла прощаться с матерью. Я увязался с ней и, как оказалось, не напрасно. Лишь только мы вошли в комнату, на меня черным вихрем с длинным, кривым ножом[21]21
  Этот малайский нож отец Лейлы подарил Фатиме в знак вечной верности.


[Закрыть] в руках бросилась Фатима. Удар пришелся в левую сторону груди и, если бы Лейла не успела оттолкнуть мать в сторону, он не получился бы касательным. Лезвие ножа, взрезав мою белуджскую обнову, скользнуло по ребрам и ушло подмышку.

Вырвав у Фатимы нож, я стал рассматривать прореху, образовавшуюся на рубахе. Моя обнова была безнадежно испорчена!

– Вот дрянь! Если бы я не пошел с тобой, она убила бы тебя, – сказал я побледневшей Лейле. – Теперь понятно, почему в доме нет мужчин… Фатима-Дракула, Фатима-потрошитель…

– Она больной. Сильно больной, мужчина – ее… drag, – дрожа, ответила моя возлюбленная.

– Лекарство? – переспросил я.

– Да. Ему надо многа лекарства – три, четыре, пять.

– Понятно! Капли ей нужны… Три раза в день до еды и три раза – после…

Тут Фатима, лежавшая у нас под ногами, жалобно застонала и открыла глаза. Зрачки ее остановились на мне и вспыхнули глухой ненавистью.

– Я убью тебя, все равно убью, – брызжа слюной, зашипела она на уже значительно обогатившейся и ставшей привычной моему уху смеси языков. – Ты не уйдешь от меня, не спрячешься! Я найду тебя в Иране, России, везде найду! И эту дрянь найду!

Рубашку мне Лейла заменила. Не на новую, правда, но стиранную. Потом мы легли спать, но уснули не скоро.

8. Ведьма на колесах. – Во власти пустыни. – Охота на охотницу. – Прощай, Белуджистан

Ранним утром нас разбудил доносившийся из гостиной бас Шахрияра. Лейла быстро поднялась и побежала умываться. Я, не вполне еще проснувшийся, вышел к Шахрияру.

Он похлопал меня по плечу своей громадной ладонью и повел завтракать. К восьми часам мы уехали.

За руль села Лейла, мы же с Шахрияром разместились на заднем сидении. Первый КПП был на пересечении нашего переулка с дорогой Захедан – Забол и потому мы смогли его объехать по окольным улочкам.

Со вторым КПП было сложнее – он располагался на выезде из Захедана, там, где невысокие, выжженные солнцем хребты содвигались и не были разделены широкой долиной. Нам с Шахрияром пришлось идти в горы. На всем пути мы могли видеть КПП с огневыми точками, устроенными из мешков с песком, шлагбаумом и вереницей машин по обе его стороны. Почему-то рядом не было обычной белуджистанской башни с крупнокалиберным пулеметом – она ненужно белела далеко в отрогах противоположного хребта. Может быть, сейчас оттуда молоденький иранский солдатик, наблюдая наш маневр в бинокль, спрашивает своего командира о необходимости сообщения этого факта на КПП. Но телефона, скорее всего, у них нет, рации тоже, как и кончившегося еще вчера вечером “Винстона[22]22
  Наиболее популярные сигареты в Иране.


[Закрыть]”.

“И к чему эту башню построили и зачем они там сидят?” – подумал я и вспомнил еще одно чудо местной фортификации – недавно виденный где-то в этих краях большой четырехугольный песчаномешочный редут с башенками по углам. В пустыне, вдалеке от больших дорог и населенных пунктов… Мираж, да и только…

Крепости и башни мгновенно растаяли в знойном воздухе, когда я увидел, что наша машина, преодолела блок-пост, но, не доехав до намеченного нами ранее места встречи около полутора километров, неожиданно остановилась. Немного погодя из нее вышла Лейла. Она открыла капот и начала копаться в моторе.

– Вот этого нам не хватало!” – вырвалось у меня. И не успел я добавить к сказанному обычное “Твою мать!”, как услышал у себя за спиной взволнованный голос Шахрияра:

– Look, look! – Это с КПП к нашей машине рванули два джипа, полных людей в военной форме.

Подъехав, солдаты высыпали из машины и окружили Лейлу. Через минуту трое солдат уже что-то делали, погрузив руки во чрево “Лендровера”. Лейла в стороне о чем-то болтала с офицером. Но все обошлось – через полчаса мы мчались к свободе со скоростью 200 километров в час.

Дороги в Иране всегда вызывали у меня вполне российскую зависть – 200-240 километров выжимаются хорошей машиной легко и без напряжения. Всегда в наличии вся полагающаяся дорожная и придорожная бижутерия и косметика, а если трассу решено обновить или отремонтировать, то старую не закрывают – просто рядом прокладывают новую. Правда, практически нет придорожных заезжаловок с шашлыком, лимонадом, бутербродами и сортиром, хотя в старину они явно были – довольно часто нам встречались живописные развалины карван-сараев. Глиняные, с размытыми дождями купольными крышами, они напоминали о том, что не всегда транспорт двигался с нынешней скоростью.

По обе стороны дороги расстилалась пустыня. Лишь вдали бурели полосатые горы – выходы гранитных интрузий, густо рассеченных более темными по цвету дайками андезитов. Спустя несколько часов этот унылый пейзаж сменился восхитительной для любого геолога картиной – по окраинам Забольской депрессии горы сложены слоистыми разноцветными отложениями древних морей – песчаниками, глинами, эффузивами, смятыми в столь причудливые складки, что диву даешься.

Я, забыв обо всем, не мог оторвать глаз от этого чуда природы. Шахрияр вывел меня из геологического экстаза, предложив совершить очередную прогулку вокруг КПП. Мы удачно проделали этот привычный уже ход конем и затем ушли в сторону от больших дорог.

После прогулки за баранку сел Шахрияр. Было видно, что ему хорошо известны эти места: он уверенно вел машину по петляющей грунтовке и без раздумий сворачивал на развилках. Дорога во многих местах была засыпана навеянным песком: рядом, на северо-западе простирался Дашти-Лут – пустыня, славящаяся своими песчаными бурями.

Мы сидели с Лейлой на заднем сидении, обнявшись, она рассказывала об отце.

Он был геологом-нефтяником и работал по контракту с известной иранской фирмой. Мать с ним познакомилась в Тегеране на приеме у одного из родственников. Когда роман их был в самом разгаре, грянула Исламская революция. Фатима, старшая дочь богатого торговца, не приняла перемен. Слишком много они ее лишили – ежегодных поездок на фешенебельные западные курорты (Майами, Ницца, Рио-де-Жанейро), ночных увеселений в барах и ресторанах Тегерана, приемов в шахском дворце, на которых она могла демонстрировать немыслимо дорогие наряды и драгоценности и многого другого[23]23
  В послереволюционные годы одним из развлечений богатых иранских граждан стало просматривание видеофильмов, запечатлевших светскую жизнь давно ушедших лет, полуобнаженных певиц, поющих в кабаре или на вечеринках на коленях у пьяненьких джентльменов и пр. Перед отъездом из Захедана я видел один из таких полузатертых бесчисленными просмотрами фильмов – в нем хмельная, блестящая от пота миниюбочная Фатима выплясывает в кругу друзей полуевропейский, полуиранский танец).


[Закрыть].

В период антиамериканской компании любовника Фатимы на всякий случай обвинили в шпионаже в пользу США и стали разыскивать по всему Тегерану. Им пришлось тайно уехать в Захедан.

Уже на подъезде к нему, глубокой ночью, их машина на полной скорости врезалась в оставленный на дороге асфальтовый каток. Француз отделался царапинами, а Фатима, сидевшая за рулем, получила многочисленные ушибы нижней части тела и сильнейшее сотрясение мозга. Она быстро поднялась на ноги, но со временем стало ясно, что она практически полностью утратила материнские чувства, а сексуальность ее, вкупе с агрессивностью, выросли впятеро.

Когда все более-менее успокоилось, будущий отец Лейлы хотел через Пакистан уехать на родину, но первой попытки не удалась. Фатима понимала, что, отпустив любовника, она потеряет последнюю связь с милым ее сердцу прошлым. Уехать же с ним или без него она не могла – отец Фатимы к этому времени разорился и не мог обеспечить ей сносного проживания на Западе. И бедному французу пришлось прожить в сексуальной тяжелейшей неволе около полутора лет, по прошествии которых он ослаб физически и морально и за полной непригодностью был однажды ночью тайно выдворен в Пакистан.

К этому времени Фатима уже ждала ребенка от австралийского геолога, выполнявшего геолого-съемочные работы в Белуджистане. Потом были другие любовники, другие дети. Считая от несчастного француза, я был пятым возлюбленным этой страстной женщины…

После рассказа Лейлы мы надолго замолчали. Через некоторое время, слева от дороги я увидел знакомые места. Это было месторождение меди Чехелькуре – то самое, выпотрошенное в глубокой древности месторождение, в копях которого я недавно отбирал пробы на золотоносность… Незадолго перед тем, как очутится в яме, прикрытой автомобильной дверью…

Как знать, как знать, не побывай я в этих краях, пришла бы мне тогда в голову дикая мысль искать выхода внизу, под полом моей темницы? Наверняка не пришла бы… И тогда, может быть, все обошлось бы проще, без Заратустры и боли. Подержали бы деньков пять под дверью, а потом выпустили, добившись согласия на плодотворное сотрудничество… И мчался бы я сейчас куда-нибудь не с милой моей Лейлой, сладко вздремнувшей на моем плече, а с высохшим до сердцевины Сергеем Егоровичем и наркотиками в китайском термосе… Брр…

Проехав знакомые мне горы, мы свернули к западу, и скоро нас обступил Дашти-Лут… Пересыпанные песком участки дороги встречались все чаще и чаще, и нам пришлось снизить скорость сначала до восьмидесяти, а потом и до сорока километров в час.

Удовольствие от такой езды очень небольшое, особенно, если она длится многие часы подряд, и нам захотелось размять ноги и перекусить чем-нибудь горячим.

Вероятность привлечь чье-нибудь внимание здесь, в пустыне, просматривающейся на несколько километров вокруг, была крайне невелика, но мы решили все же перестраховаться и стать где-нибудь в укромном месте – береженого бог бережет. Таким местом могли быть предгорья невысокого хребта, протягивающегося на востоке параллельно дороге, но тратить время на трехкилометровый крюк туда и обратно мы не захотели и стали дожидаться, пока где-нибудь впереди дорога сама не прижмется к горам. Через тридцать километров впереди показалась неглубокая впадина, и мы решили спрятаться в ней.

Солнце уже прилепилось к горизонту и докрасна плавило пыльную окраину неба. Поставив машину метрах в ста от дороги в широкой ложбине с ровным и каменистым дном, мы расстелили на ровном месте байковое одеяло, вытащили из сумок все, что у нас было съедобного, и я, оставив спутников сооружать бутерброды, пошел искать сухие сучья для костра (“чай не пьешь – откуда силу возьмешь?” – говорят в Средней Азии). Несколько минут Шахрияр удивленно смотрел на меня, выламывающего поживу для огня среди ветвей сверхколючего кустарника, затем широко улыбнулся, залез в машину и достал из-под сидения маленький газовый баллон. Повозившись несколько минут, он надел на него сверху насадку, зажег огонь и поставил на него чайник.

“Совок даже в Иране остается совком”, – прочитал я у него в глазах.

Разлегшись на одеяле, я допивал вторую чашку чая и лениво раздумывал, закуривать вторую сигарету или нет (“когда есть работа – чай пить охота, чай попьешь – какой работа?”). Как только я пришел к мнению, что спешить не имеет смысла (“кто знает жизнь – не торопится”), сидевшая рядом Лейла вскочила на ноги и принялась напряженно смотреть в сторону дороги. За ней вскочили мы, вскочили и увидели вдалеке клубы пыли и впереди них красную машину, мчащуюся на бешеной скорости…

– Это наш машина, – сказала она, растерянно качая головой. – My mother is coming[24]24
  Моя мать едет! (англ.).


[Закрыть]!

Не успела она закончить фразу, как на том месте дороги, где следы наших шин сворачивали на обочину, раздался скрежет тормозов. Через мгновение машина, за рулем которой я угадал собранную в комок Фатиму, съехала с дороги и, набирая скорость, помчалась к нам!

Не успели мы отбежать и на несколько шагов в сторону, как раздался скрежет металла – на полном ходу “Форд” Фатимы врезался вынесенным вперед самовытаскивателем в наш “Лендровер”, затем, некоторое время волоча его за собой, отъехал задом метров на пятнадцать-двадцать, остановился на мгновение, выбирая подходящее место для смертельного удара, и на третьей скорости снова вонзил лебедку в борт заскрежетавшей жертвы… И вот уже мы, завороженные, оцепеневшие, провожаем глазами этот быстро удаляющийся к горизонту “Летучий Голландец”… Смылась… Испарилась в мареве… А я ведь был уверен, что после второго удара Фатима вылезет из своего штурмовика с малайским ножом в зубах…

Оцепенение наше длилось недолго, и было мгновенно снято запахом горящего бензина. Мы, как один, повернули головы к “Лендроверу” и, увидев робкие еще языки пламени, бросились прочь… Вслед нам ударила горячая взрывная волна, сбила с ног и бросила в песок…

Первым выразился Шахрияр. Расстроено качая головой взад-вперед и криво улыбаясь, он сказал по-русски: “Приехали! Сливай вада”.

Я знал, что в Иране многие автомобильные термины (“бензин”, “мотор”, “тормоз” и другие) заимствованы из русского языка со времен советской оккупации во вторую мировую войну и даже раньше. И тут я услышал еще эти, хорошо известные на российских дорогах слова, которые сейчас означали только одно – мы втроем остались в пустыне без колес, воды и еды. И что до ближайшего населенного пункта (и КПП) около 100 километров.

Надежда, что мы встретим какую-нибудь машину здесь, на краю пустыни, вдалеке от основных дорог, была мизерной. По крайней мере, последние три-четыре часа езды до этой нашей злополучной стоянки мы не видели ни единой. Значит, нам остается только одно – пройти эти километры, вернее сделать так, чтобы Лейла смогла их пройти…

Пока она что-то оживленно обсуждала с братом, я провел переучет продуктов и воды, сохранившихся на месте нашего прерванного ужина. Получилось, что у нас на настоящий момент имеется три листа лаваша, полбанки пахнущего бензином тунца в масле, полпачки галет, две бутылки “Парси-Колы” и литр питьевой воды в оплавившемся пластиковом бидоне. Этого вполне хватило бы на четыре дня.

Но вынесет ли Лейла, хрупкая тростиночка Лейла, стокилометровый переход по безжалостной пустыне? Мое воображение рисовало ее безжизненное тело, безвольно распростертое на песке, ее изможденное серое лицо, ее потухшие, желающие смерти глаза…

Нет, нет! Только не это. Я этого не вынесу! Что угодно, но только не это! Я согласен на все – на сдачу властям, черту, дьяволу, готов не пить, не есть, нести ее на руках, готов остановить любую машину, если таковая по воле Всевышнего покажется на этой забытой дороге. Даже машину Фатимы.

Если, конечно, она берет пленных…

Поговорив с глазу на глаз минут пять, Лейла с Шахрияром подошли ко мне и, стараясь не смотреть мне в глаза, сказали, что, по их мнению, надо идти к ближайшему поселку, а там уже действовать по обстоятельствам.

Я улыбнулся, хлопнул по плечу Шахрияра, потом нежно обнял Лейлу. Эта лирическая пауза, закончившаяся долгим поцелуем, придала мне уверенности в благополучном исходе нашего, как говориться, совершенно безнадежного предприятия. Затем мы все вместе подошли к дымящейся еще машине, покидали в рюкзак сохранившиеся продукты и затопали по пыльной дороге. Скоро стало совсем темно, и опасность сбиться с пути сделалась очевидной. Мы отошли метров на пятьдесят в сторону от дороги и легли спать на быстро холодеющую землю.

Я проснулся раньше всех и прикинул, сколько вчера мы прошли километров. Час ходьбы – это километров пять… Значит, осталось идти еще, по меньшей мере, девяносто пять.

С невеселыми этими мыслями я поднялся на ноги и внезапно за спиной услышал шум машины, несущейся на полном ходу. Я обернулся и увидел мчавшийся к нам красный “Форд” Фатимы…

Растолкав резкими толчками спящих, я бросился к быстро приближающейся машине. “Дочь свою задавит, гадина!” – мелькнуло в голове. Она бы так и сделала: Лейла с Шахрияром, приподнявшись на локтях, смотрели на меня не понимающими глазами. Но не они были нужны в этот момент Фатиме – меня, раздавленного и истекающего кровью, видела она на песке.

Я, не сводя глаз со стремительно надвигающегося красного пятна, отошел от товарищей на несколько метров и приготовился к прыжку. “Пенальти наоборот! – сверкнула мысль. – Главное – бросится в нужную сторону, и пропустить этот мяч!”

Сначала я хотел броситься влево, но вовремя понял, что в этом случае под колесами “Форда” окажется Лейла с братом – машина неминуемо подвернет в сторону прыжка. Я прыгнул вправо, и мне повезло – правое крыло лишь скользнуло по моей ступне.

Поднявшись, я увидел, что Лейла с Шахрияром уже стоят на ногах в пяти метрах друг от друга и сжимают в руках увесистые камни. Фатима же, видимо, была в ударе – она быстро развернула машину и вновь бросила ее ко мне.

Второй прыжок был менее удачным. На этот раз я прыгнул влево (не с толчковой ноги) и резкий удар по стопам развернул мое тело по часовой стрелке и бросил под машину… Но везение не оставило меня: я не попал под заднее колесо, а несильно ударился о его колпак затылком и через секунду смог встать на изрядно побитые ноги.

К этому времени Фатима совершала следующий разворот. Перед последним ударом я видел ее глаза – немигающие глаза кобры. Нет, они не сверкали решимостью или азартом преследования – они выглядели бесчувственными датчиками, посылающими в холодный мозг данные о моем состоянии, положении в пространстве, направлении движения и скорости.

И я понял: пока у нее есть горючее в баках и питьевая вода во фляжке, она будет гоняться за мной и пока она видит меня, она может убить Лейлу и Шахрияра либо по случайности, либо если они окажутся между нами....

Поднявшись на ноги, я услышал крик Шахрияра. Он кричал, обращаясь ко мне и махая рукой в сторону пустыни:

– Sand, sand, go to sand![25]25
  Беги к пескам, беги к пескам! (англ.).


[Закрыть]

Я ничего не понял и стал лихорадочно перебирать в памяти похожие русские и персидские слова. Думал я на бегу: Фатима мчалась ко мне на полной скорости, а я мчался к замеченной впереди небольшой ложбине временного потока. К сожалению, ложбина оказалась с очень низкими, отлогими бортами. Они не смогли защитить меня от машины сбесившейся женщины и, вот, она, опять вонзившись в мою спину бесчувственными глазами, мчится к моей смерти.

Уткнувшись головой после очередного прыжка в небольшой песчаный барханчик, я понял, что имел в виду Шахрияр: надо бежать в сторону песков! Там ее машина станет безопаснее полевки! И я стремглав помчался к видневшейся в ста метрах впереди песчаной равнине.

Мне удалось опередить Фатиму на миллисекунду – она резко затормозила в тот момент, когда мое тело в полете пересекало спасительную границу. Я встал на колени и, срывающимся голосом извергая проклятия, показал ей фигуру из двух рук. В ответ в глазах Фатимы мелькнуло что-то человеческое. Когда я замер в попытке определить, что же это было – глухая ненависть, смешенная с упорством и решимостью или, может быть, просто озадаченность промахнувшегося охотника, она врубила задний ход, развернулась и помчалась к Лейле!

Вот оно что! Она подумала: ”Посмотрим, что ты скажешь, что почувствуешь, когда я размажу по этому солончаку, сотру колесами в кровавую грязь вон то хрупкое, любимое тобой тело! Я, хрипя сорванным горлом, бросился ей вслед, но Фатима была уже всецело захвачена планом изощренной мести, только что родившимся в ее помутившемся разуме. Она и головы не повернула, чтобы хотя бы взглянуть на меня в зеркало заднего вида!

– Лейла, Лейла, беги, беги, – хрипел я, но Лейла, выпрямившись, стояла неподвижная и спокойная. Странно было, что и Шахрияр, находившийся в сотне метров от нее, прохаживался в песчаных наносах не подавая никаких признаков беспокойства.

Подъехав к Лейле метров на десять, Фатима резко затормозила, и только в этот момент я увидел, что девушка стоит за невысоким, сантиметров в пятнадцать-двадцать, уголком из крупных ребристых камней. И с какой бы стороны не направлялась к ней машина, Лейла всегда оказывалась под его защитой. “Умница… А кое-кто ведь и не додумался, – подумал я и с легким сердцем пошел к ним.

Через несколько минут мы втроем стояли у границы песков и обсуждали ситуацию. Фатима к этому времени отъехала к дороге и демонстративно завтракала. Она сидела, открыв дверцу и выставив левую ногу наружу; в руках у нее был большой гамбургер, в котором даже издалека можно было заметить пламенеющие кружечки помидоров и нежно-зеленые листочки сочного салата; под дверью краснел необъятный термос.

– В машине есть маленький рефрижератор, – сглотнув слюну, прокомментировал Шахрияр по-английски. – В нем она всегда возит с собой свежие помидоры. И многое другое.

Поговорив с минуту, мы решили, что ситуация остается отвратительной. С одной стороны, мы можем теперь не бояться быть задавленными ее чертовой машиной. Но, с другой стороны, ровная и прямая дорога нам заказана, и идти придется по каменистой равнине, не отходя далеко от спасительных песков. И жажда, голод, дневная жара и ночной холод в купе с дамокловым мечом в виде Фатимы на колесах, будут снижать скорость нашего движения раза в два, если не в три…

Делать было нечего и, кляня судьбу, мы медленно побрели вдоль кромки сыпучих песков.

Февральское солнце палило вовсю, но было холодно – ветер дул без перерывов, и что особенно неприятно – с практически постоянной скоростью. Наши спины, обращенные к югу, согревались солнечными лучами, спереди же все леденело. Лица обветрились, глаза слезились. На таком ветру потери влаги телом были больше, чем при сорокоградусной жаре.

Пройдя около десяти километров, мы были вынуждены остановитбся – Лейла обессилила и не могла более идти самостоятельно. Глаза ее были полны усталостью и безразличием. Мы дали ей попить и уложили в защищенном от ветра месте.

– Нам надо пройти еще километров 85, – сказал я Шахрияру, лежавшему на спине с закрытыми глазами. – Это – четыре-пять дней. Мы не сможем этого сделать – Лейла не вынесет.

– We… take her…to… in… on our hands…[26]26
  Мы~ возьмем ее~ в~ на руки~ (англ.)


[Закрыть] – запинаясь, ответил он.

– Конечно, – согласился я. – Но я вот что хочу еще предложить. Сегодня мы пойдем до упора, но побережем силы. Ваша мать от нас не отстанет, это и коню понятно. Ночью мы ляжем спать, вернее сделаем вид, что легли спать, а сами пойдем на охоту. Она наверняка станет на ночевку поблизости, и мы ее поймаем. Вернее, не Фатиму поймаем (кому нужны семьдесят пять килограммов ненависти и злобы?), а ее машину с холодильником и продуктами.

– It’s good idea![27]27
  Прекрасная идея! (англ.).


[Закрыть] – улыбнулся Шахрияр.

– Все, что нам до этого надо сделать, так это изобразить крайнюю усталость и истощение. Нам это будет не трудно, – улыбнулся я, окинув взглядом осунувшегося и похудевшего Шахрияра. – Тогда она не уедет на ночевку далеко. Все карты нам в руки.

Как говорят в футболе – не надо забивать три гола. Забейте один, потом еще один и еще один. Моя идея в этом и заключалась – идти не четыре дня, а по одному. А охота за Фатимой, ночью, не известно где спрятавшейся, была лишь уловкой, позволяющей надеяться на спасение в каждую следующую ночь, а не через четыре бесконечных дня. Тем более, она добавляла азарта, который всегда и везде заставляет забыть об усталости и прибавляет сил.

К ночи мы прошли еще километров десять. Из них Лейла одолела лишь половину. Во второй половине дня мы по очереди несли ее на закорках. Весь день справа от нас, на востоке, маячило красное пятно. Время от времени оно превращалось в красную машину Фатимы, или огромный гамбургер с сочными красными помидорами, или необъятный красный термос с красными хризантемами на боку и живительной влагой внутри… Появлялось, превращалось и вновь расплывалось у нас в глазах. К вечеру я уже видел эти пятна везде – под ногами, на западе, востоке, впереди и в небе…

После захода солнца, до предела изнеможенные, мы упали на песок и через час, когда я пришел в себя, мысль о том, что сейчас надо идти искать где-то этот фантом, показалась мне идиотской. Но мы пошли, Шахрияр – на юго-восток, я – на северо-восток. И искали полночи. Вторую половину ночи и утро мы искали друг друга и Лейлу. Нам повезло и, вот, мы, упав на песок, смотрим друг на друга и… и что-то отдаленно напоминающее улыбку появляется на наших изможденных лицах.

И опять я лукавил: наговорил, что слышал вдалеке резкий звук, очень похожий на хлопок автомобильной двери. Они поверили, и мы стали обсуждать, что надо будет делать, если завтрашней ночью мы найдем машину, и ее двери окажутся закрытыми изнутри.

На следующий день мы отсыпались часов до одиннадцати, а потом все повторилось – половину пути Лейла шла, половину – мы ее несли. И опять вокруг нас маячило красное пятно. И опять голод и жажда наматывали наши внутренности на свой коловорот…

На третий ночной привал мы упали в шесть вечера. Я свалился так, чтобы можно было видеть дорогу со стоявшей на ней машиной Фатимы, и позволил себе отключиться, но лишь после того, как она развернулась и уехала в южную сторону. По крайней мере, мне так показалось.

В девять часов наш бродячий хоспис в полном составе пришел в себя, и мы сели ужинать. Медленно, давясь, съели галеты и высохший лаваш, выпили бутылку “Парси-Колы” и стакан воды из оплавленной канистры. После этого ужина воды у нас осталось полтора стакана.

“Конечно, там, на востоке, воду можно было бы найти, – подумал я, глядя на быстро темнеющие верхушки далеких гор. – После пары часов пути туда и трех часов раскопок в днище какого-нибудь временного водотока мы смогли бы докопаться до влажных песков и в лучшем случае добыть из них несколько стаканов солоноватой воды. А в худшем случае, если ее оказалось бы немного, нам пришлось бы, сидя в яме на коленях, часами высасывать влагу из песка. Потом мы вернулись бы и вспоминали, как это было здорово. Или не вернулись, остались бы там, и умерли не от жажды, а от истощения… Если мы и этой ночью не найдем машины – нам конец!”

На этот раз мы с Шахрияром решили не разделятся, а идти вместе, так как я видел в какую сторону уехала Фатима. Шахрияр шел по обочине дороги, я – в двадцати-двадцати пяти метрах восточнее. Видимость была всего около тридцати метров, и нам часто приходилось останавливаться и вглядываться в очередное подозрительное пятно. Скоро стало холодно – перед уходом, чтобы укутать Лейлу теплее, мы сняли с себя верхнюю одежду. Но холод в некотором роде был нашим союзником. Он приводил в чувство, заставлял двигаться быстрее.

Примерно к середине ночи мы прошли километров пять-шесть, и стало понятно, что идти дальше нет смысла. На большее расстояние от места нашей ночевки Фатима не должна была уехать – горючее в пустыне надо экономить. Далеко на восток от дороги она тоже не могла уйти – там, в предгорьях полно каменистых развалов и глубоких промоин и ездить по ним сплошная мука или вовсе невозможно. Может быть, она ушла на запад, в пески? Это было бы хитро и вполне в ее стиле.

И мы перешли по другую сторону дороги и побрели назад вдоль кромки песков. И через два или три километра, потеряв уже всякую надежду, увидели в ложбине между двумя невысокими барханами темный силуэт “Форда”.

Как было и условленно, мы, крадучись, подошли к машине и положили по большому камню под все ее четыре колеса. Заканчивали мы работу уже не заботясь о тишине, и вскоре Фатима проснулась. Оценив обстановку, она завела двигатель и попыталась вырваться из западни. Но тщетно. Когда пленница оставила попытки вырваться, Шахрияр камнем выбил стекло водительской двери, открыл ее и, поймав тетку за волосы, вытащил наружу и бросил наземь.

Щадя родственные чувства Шахрияра, я не стал пинать ее ногами, хотя и мечтал об этом последние дни. Вместо этого, переступив через объятую страхом женщину, я залез в машину и к своему глубокому удовлетворению обнаружил на заднем сидении три полные двадцатилитровые канистры с бензином, объемистую сумку, набитую всяческой снедью, портативный холодильник с котлетами для гамбургеров, помидорами, виноградом и воду – около десяти литров в большой пластиковой бутыли.

Выпив по стакану воды и связав Фатиме руки найденным в аптечке резиновым жгутом (мало ли что – проткнет канистры с бензином или воду выльет), мы помчались к Лейле. Лишь через час мы нашли ее, замерзшую, бесчувственную. Отогрев девушку в машине, мы устроили пир – съели несколько банок рыбных консервов, весь виноград, попили чаю и тронулись в путь.

Стоит ли говорить, что после этих благополучно завершившихся приключений мы забыли об осторожности и мчались вперед, не разбирая дороги и не обходя возможно охраняемых перекрестков? И, конечно, поплатились…

Это случилось, когда наша машина, покинув пустыню, свернула к северо-востоку и оказалась в довольно узкой долине, сжатой с бортов скалистыми кручами.

Уже в третьем часу ночи, за очередным поворотом мы неожиданно увидели в свете фар баррикаду, построенную из бочек из-под бензина, металлических штанг и открутивших свое автомобильных шин. Я знал, что такие баррикады строятся на ночь там, где контрабандисты, ввиду отсутствия объездных путей, особенно не церемонятся со стражами границы и рвут напролом. Наверняка, там, справа, в скалах, прячется крупнокалиберный пулемет, а, слева, на самой верхушке каменистой сопки, устроен наблюдательный пункт. Еще полчаса назад, наблюдатель, увидев вдали лучи наших фар, забегавших по склонам гор, замигал вниз карманным фонариком и теперь на нашу машину направлено, по меньшей мере, полдюжины автоматов.

Перекинувшись парой фраз, Лейла с Шахрияром вышли к баррикаде, и тотчас к ним из темноты выступил солдат. Говорили они минут пять, потом солдат подошел к машине и, согнувшись, с минуту рассматривал нас с Фатимой через открытое окно задней двери. И с каждым мгновением этой минуты мой перочинный ножик все глубже, микрон за микроном, входил в брюшные жировые складки моей потенциальной тещи…

Насмотревшись, солдат ушел в темноту и вернулся с младшим офицером. Шахрияр сунул ему в руки какие-то бумаги. Прошуршав ими в свете фар, офицер покачал головой и, приказывая съехать с дороги, махнул рукой в сторону небольшого строения, завидневшегося в растворяющейся ночной мгле. Лейла подошла к машине и с растерянным видом сказала мне, что нас, из-за отсутствия у меня надлежащих документов на проезд, задерживают, по крайней мере, до утра. Утром они будут звонить на командный пункт и, конечно же, все немедленно раскроется – ведь я, вне всякого сомнения, нахожусь в розыске…

Не успела Лейла договорить, как наверху, на наблюдательном пункте, часто замигал фонарик. Мигал он долго, и с каждой новой вспышкой озабоченность офицера сменялась все большей тревогой. В конце концов, он закричал что-то в темноту, потом замахал рукой Шахрияру. Шахрияр стремглав бросился в машину, завел ее и начал разворачивать. Лейла впрыгнула на ходу в раскрытую мною дверь, и мы помчались прочь.

– Мы должен быть Мешхед утро, – отдышавшись, сказала мне все еще бледная Лейла на смеси трех языков. Теперь они знать, где мы и куда ехать.

– А что случилось?

– Они весь неделя ждать с боковой дорога много машина с наркотик и “Калашник” из Афган. Они видеть четыре машина с контрабандист. Нам говорил ждать сторона, пока все кончается. Но мы ехать быстро Мешхед.

– Замечательная идея! – обрадовался я. – Поехали! “Ба пеш ба суи коммунизм[28]28
  Вперед, к победе коммунизма! (тажд.).


[Закрыть]!” – как говорили в Советском Таджикистане!