Текст книги "Метро 2033: Из глубин"

Руслан Мельников
Метро 2033: Из глубин

Пролог

– Пароль!

Пароль введен в систему. Все готово. Почти все…

В этом отсеке подземного бункера их было только двое. Каждый у своего пульта, и у каждого свой ключ. Между пультами достаточно большое расстояние, чтобы исключить роковую ошибку, которую мог совершить один, но двое – вряд ли. Старая добрая страховка от дурака. Или от психа.

– Замо́к! – старший отдавал приказы себе и напарнику.

Щелк, щелк. Приказ выполнен. Оба ключа вставлены в замки.

Теперь дело за малым: по команде провернуть ключи. Одновременно, в две руки. И всё. И конец. Самоликвидация. Одним секретным объектом станет меньше. И объектом, и персоналом.

Нужна только последняя команда. Самая последняя. Полковник ждал, наблюдая за старшим. Команда ведь могла и не прозвучать. Все сейчас зависит не от Центра, а от того, кто отдает приказы и делает выбор здесь, на месте. Правильный или неправильный выбор.

Тот, кто отдавал приказы, медлил. Что ж, полковник все понимал и не торопил. Никто никогда не спешит умирать. Даже отдающие приказы.

– Время вышло, – раздался тихий хриплый голос. Старший все-таки решился. – Пора. Мне жаль, но так нужно. Мы должны. Честь имею, полковник.

Еще секундная пауза. Еще одна секунда жизни.

– Ключ!

Прозвучала та самая последняя команда. Короткая и убийственная как выстрел. Но…

Щелк.

Но в замке провернулся только один ключ из двух и в тишине прозвучал только один щелчок.

Этого было недостаточно. Взрыва не последовало. Недовольно пискнула обманутая система.

Тот, кто отдавал приказы, открыл зажмуренные глаза.

– Полковник? – а в голосе – растерянность и удивление.

Полковник спокойно смотрел на старшего. Свой пистолет он успел достать раньше, и ствол уже был направлен в седой висок под фуражкой.

Страховка от дурака не спасает от других проблем. Человеческий фактор никогда нельзя исключить полностью.

– Это предательство?! – удивление старшего быстро перерастало в возмущение.

Полковник покачал головой:

– Это жизнь. Люди просто хотят жить.

– Люди или ты, полковник?

– Даже ты этого хочешь, верно?

– Да не важно, кто чего хочет! – Лицо того, кто отдавал приказы, наливалось краской. – Наши разработки не должны попасть в чужие руки!

– А ты уверен, что в той мясорубке, – полковник указал глазами на низкий потолок, – еще остались чужие руки?

– Я уже ни в чем не уверен, – теперь голос старшего звучал устало и обреченно. – Я знаю только одно: командования больше нет, Центр молчит, а у нас приказ о самоликвидации объекта в случае потери связи в течение двадцати четырех часов. Я и так просрочил целый час.

– Так почему бы не подождать еще несколько лет?

Тот, кто отдавал приказы, потянулся к кобуре.

– Не надо, – полковник говорил ровно и уверенно. – Не успеешь.

– Наши разработки не должны…

– Да что ты заладил: разработки, разработки, – скривился полковник. – А наши жизни?

– Ты не понимаешь! Идет война. Последняя. А может, и не идет уже. Там, наверху, ничего не осталось. Все кончено. Машина развалилась, винтики посыпались. Наши жизни никому не нужны и ничего не стоят. Мы все равно здесь долго не протянем.

Полковник покачал головой:

– Не согласен. У нас большие площади, отличная система жизнеобеспечения и стратегический склад продовольствия с расчетом на эвакуацию окружного штаба.

– Штаб уничтожен. Эвакуации не будет.

– Тем лучше. Если придерживаться режима жесткой экономии, продуктов хватит лет на двадцать.

– Ты уже все посчитал?

– Не я. У нас работают хорошие спецы.

– Кто с тобой, полковник?

– Все. Кроме тебя и твоих людей.

– Мои люди тебя отсюда не выпустят. И если ты выстрелишь…

– Думаю, твои люди уже мертвы.

С громким металлическим лязгом открылась дверь. Заглянувший снаружи автоматчик – молодой, здоровый детина с широченными плечами, бритой головой и сумрачным лицом – басовито доложил:

– Зачистка закончена, товарищ полковник.

– Хорошо, Киря, закрой дверь.

Дверь снова лязгнула.

Полковник улыбался старшему. Приятно было улыбаться тому, кто уже не мог отдавать приказы.

– Как вы сказали? Машина развалилась и винтики рассыпались? Что ж, когда винтики военной машины рассыпаются, они становятся тем, кем были изначально. Людьми. А люди, чтобы выжить, устранят любую преграду. Вы для нас сейчас – преграда номер один. Поэтому…

Тот, кто еще недавно отдавал приказы, судорожно расстегивал кобуру.

– …вас придется устранить.

Полковник нажал на спусковой крючок. В замкнутом пространстве громыхнул выстрел.

С седой головы слетела фуражка. Багровое лицо того, кто отдавал приказы, стало еще краснее от выплеснувшейся крови. Пульт и провернутый в замке ключ забрызгало мозговой кашей. Грузное тело повалилось на пол.

– Честь имею! – Полковник продолжал улыбаться. Теперь в этом маленьком мирке приказы отдавать будет он. Только он будет отдавать правильные приказы…

Глава 1
«Аид»

Дверь… Массивная, бронированная. Тронутая ржавчиной, но столь же неприступная, как и в тот день, когда ее здесь установили, приварив к прочным петлям на стальной коробке косяка. Это было еще до Последней Войны. В другой жизни, в другой эпохе, в другом мире, о котором Стас имел смутное представление и не имел никаких воспоминаний. Он родился уже в послевоенное время.

Стасу пришла в голову неожиданная мысль. Если бы кому-нибудь потребовался простой и красноречивый образ, символизирующий непреодолимую границу «до» и «после» то, наверное, этот прямоугольник ржавого клепаного металла в бетонной стене подошел бы идеально.

В двери поблескивал выпуклый глазок, похожий на большую ртутную каплю: такой же бесстрастный и непроглядно блестящий. Глаз тьмы, в общем. Слепой глаз, в который давно уже никто не смотрит и который сам никого не видит. Дверная видеокамера накрылась лет десять назад.

В стене над косяком справа выделялось темное пятно. Замурованное гнездо автоматического пулемета. Автоматика тоже вышла из строя, а снятый ствол износился во время вылазок на поверхность. Но вот сама дверь благополучно пережила послевоенные годы и надежно отсекает одну часть подземного пространства от другой.

Дверь заперта изнутри. И ему, Стасу, за эту дверь хода нет. Не заслужил. Не тот уровень допуска. За дверью начинается сектор «А». Небольшой сектор, с немногочисленным персоналом, но при этом самый закрытый и расположенный глубже других. Полковничья зона или «офис», как еще называют его в «Аиде».

«Аид» – это разветвленная система бункеров, укрытая в уральских горах неподалеку от Тагила. Когда-то «Аид» был секретным объектом, а Нижний Тагил – городом. Теперь на месте Тагила – мертвые руины, куда даже мутанты заходят неохотно. Так, во всяком случае, утверждают сталкеры.

А вот «Аид» все еще цепляется за жизнь.

Только сколько ему осталось?

За все послевоенное время «Аид» лишь однажды принял беженцев. Еще в самом начале, когда только-только отгремела Последняя Война, аидовские сталкеры, обследовавшие окрестности, наткнулись на три потрепанные БТРа МЧС. Снабженные системой коллективной защиты, лишенные вооружения и истратившие почти всю горючку машины были забиты женщинами и детьми.

Бронетранспортеры в белой эмчээсовской окраске так и остались гнить где-то на поверхности, а люди спустились под землю. Водители-спасатели долго не протянули. Несколько пассажиров тоже умерли в первый же месяц. Зато оставшиеся влили в «Аид» свежую кровь. Женщины и дети превратили секретный военный объект в полноценную колонию. Именно этого, насколько понимал Стас, и добивался руководитель «аидовских» подземелий полковник Гришко.

Тогда еще казалось, что продовольствия хватит всем и надолго.

Теперь все по-другому.

Старые запасы из стратегического склада почти закончились. Банка просроченного тушняка ценится на вес патронов, которые, кстати, тоже в большом дефиците. Охотой не проживешь, а только быстрее скопытишься. Разных тварей на поверхности расплодилось уйма, но почти все фонят так, что за малым не светятся. А некоторые, случается, что и светятся. Есть такое мясо рискнет разве что самоубийца.

Обитатели «Аида» давно, упорно, но без особого успеха пытались разводить условно пригодные в пищу грибы, грызунов, даже червей и насекомых. Да уж, «условно»… Стаса до сих пор мутило после недавнего скудного обеда.

Так называемый сельскохозяйственный сектор «Г» производил недостаточно пищи, да и та частенько приводила к отравлениям, в том числе со смертельным исходом. Уже было понятно, что прокормить колонию альтернативным источником питания нереально. С его помощью можно было разве что сократить популяцию едоков. Однако другого выхода, кроме как развивать эту проклятую альтернативу, все равно не оставалось. Ну, если не считать каннибализма. Но пока до этого, слава богу, не дошло.

Вот именно, что пока. Стас вздохнул. Если дойдет, то он, наверное, будет в числе первых кандидатов на съедение. Вместе с другими сельхозработниками.

* * *

На аидовских «плантациях» и «фермах» трудилась в основном условно здоровая (да-да, опять «условно», сейчас вся жизнь такая вот условная: вроде живешь, а вроде бы и нет) молодежь, не пригодная к другой работе. Сельхозсектор «Г» стал чем-то вроде каторги для местных неудачников.

Стас был одним из тех, кого, вроде бы, и пустить в расход еще жалко, но и кому нельзя доверить серьезного задания. Такие, как он, годились только для грязной работы в «Г». «Аидовцы» так и говорили: «работа в “г”» или «“г”-работа». При этом подразумевалось отнюдь не буквенное обозначение сельхозсектора.

Все дело в том, что здесь, в «Г», особенности Стаса не были большой помехой для дела. Особенности… Он невесело улыбнулся. Это если мягко выражаться. В «Аиде» по этому поводу обычно выражались жестче. «Урод, мутант», – вот как выражались. Не ему одному, конечно, приходится выслушивать такое. Но все равно это утешало мало.

Мать Стаса была из тех самых эмчээсных беженцев. В «Аид» она попала уже беременной и, судя по всему, словившей большую дозу радиации. Сама умерла при родах. Ребенок родился увечным.

Это было не внешнее, физическое увечье. Со Стасом происходило что-то внутри. Что-то нехорошее. Приступы – так называли его изъян окружающие, и так он привык называть это сам. Приступ всегда случался внезапно. Обычно все проходило быстро, но на это время Стас полностью выпадал из жизни. Будто кто-то выключал свет, звук и прочие раздражители. В памяти не оставалось ничего. Совсем-совсем ничего. Такая маленькая скоротечная смерть.

Пока длился приступ, Стас находился в полном ступоре, ни на что не реагируя. А кому нужен сталкер, охранник или техник, который в любой момент мог отключиться? Правильно – никому. Разве что «Г»-сектор принимал таких работничков.

Впрочем, и там у Стаса не сложилось. Проклятые приступы делали его беспомощным и уязвимым, а «гэшным» аутсайдерам «Аида» нужно было на ком-то вымещать злость и обиду за собственные неудачи. Жесткая война с односекторниками, в которой он был один против всех, шла с детства, насколько помнил себя Стас. После приступов он часто обнаруживал на теле синяки, ушибы или грязные пятна от грибного гумуса и видел вокруг глумливые ухмылки. Стас пытался разбираться, лез в драку, кого-то бил. Но рано или поздно начинался новый приступ, и все повторялось снова.

Он так и не сблизился ни с кем из своих секторских, а об обитателях других секторов и вовсе говорить не стоило. Во всем «Аиде» с ним охотно общался только «ашный» психолог. Но у Стаса имелось подозрение, что у психолога к нему был исключительно профессиональный интерес – не более. Это задевало еще сильнее. К тому же психолог скорее пугал Стаса, чем располагал к себе. Такой уж у них, в «Аиде», психолог.

Стас рано привык к одиночеству и даже полюбил его. Свободное время, которого было не так уж и много, он предпочитал проводить в коридорах между секторами. Здесь от людей, конечно, не спрячешься, но в переходах их все же меньше и друг на друга они обращают внимание не так часто. Люди просто идут куда-то по своим делам и заняты исключительно ими.

В последнее время прогулка по межсекторным туннелям неизменно приводила Стаса к запертой двери «офиса». Именно здесь, в «А»-секторе, располагался «аидовский» штаб полковника Гришко, именно отсюда контролировалось всё, что еще могло находиться под контролем. Система жизнеобеспечения, водяные и воздушные фильтры, сохранившая работоспособность техника, охрана и разведка, внешние подступы к «Аиду» и его внутренняя жизнь, распределение ресурсов и улаживание конфликтов.

Вот где работа так работа! Не пыльно, не грязно, не напряжно, престижно, почетно. Не то, что возиться в грибном гумусе, перебирать полудохлых червей и чистить клетки с тощими крысами.

«Ашники» были элитой «Аида», и любой «аидовец» мечтал стать ее частью. Стас тоже иногда представлял, как он на законных основаниях входит в эту дверь. «Гэшник» в «А»-секторе. Смешно, конечно…

Впрочем, к «офису» Стаса тянули не только глупые мечты. Акустик Катя – вот что… вот кто еще.

Недавно он снова видел ее в коридоре. Катя провожала в экспедицию своего Лёню – лучшего сталкера «Аида».

Своего… Лучшего…

Его, Стаса, она тогда даже не заметила. А если и заметила, то не подала вида. Что ж, и Катя, и Лёня были «ашники», а он был из «Г». Ему с Лёней не тягаться. Стас и не собирался. Он приходил сюда просто взглянуть на Катю. Если повезет. Если она выйдет.

Стас представил ее так, будто Катя стояла сейчас перед ним, в проеме бронированной двери.

Как и все женщины «Аида», она носила короткую стрижку: за длинными волосами трудно ухаживать, но и с короткими Катя выглядела обворожительно. Косая русая челка могла свести с ума кого угодно. Да и всё остальное тоже. Нервно прикусываемые пухлые губки. Вздернутый носик, огромные – в пол-лица – зеленющие глаза. Пристальный настороженно-испуганный взгляд. И выражение такое… Как будто она все время к чему-то прислушивается. Наверное, это профессиональное. Милое такое выражение.

Стас улыбнулся.

Он еще вспомнил маленькие миленькие ушки Кати, мочки которых никогда не знали сережек. Наушники акустика плохо сочетаются с сережками.

Стас провел рукой по бронедвери, ощутив холод шершавого металла. Эх, Катя-Катя-Катя… По сравнению с тем, что на самом деле разделяет его и ее, даже эта дверь не такая уж и непреодолимая преграда. Он – «гэшник», копающийся в навозе. Она – акустик «Аида», ценный сотрудник полковничьего «офиса». Он иногда наблюдает за ней со стороны, исподволь, тайком, словно подворовывая чужое счастье. А она живет с другим.

«Счастливчик! – без злобы и ревности, но с тоской подумал об этом другом Стас. – Какой же счастливчик этот Лёня! Ну, почему так получается в жизни: кому-то достается счастье, а кому-то…»

Пустота!

Пустота, темнота и тишина в мозгу, глазах и ушах навалились внезапно, не дав даже додумать мысль. Как всегда, когда начинается приступ.

Пустота.

Темнота.

Тишина…

* * *

Тишина. Полная. Абсолютная. Как под водой. На глубине метров этак… Ну, в общем, глубоко.

Огромные похожие на головные наросты камнегрызов наушники с плотной мягкой набивкой закрывали уши, виски и ползатылка, отсекая все звуки внешнего мира. Их ненавязчивое давление на голову было привычным и не доставляло неудобств.

Сонар-терралокатор, контролировавший ближние подступы к «Аиду», пока был выключен. Чтобы не мешал. Сейчас Катя «слушала» датчики движения по внешнему периметру. Датчики молчали.

В «офисе» шла рутинная работа. Всё, как обычно. За стеклянными перегородками, делившими рабочее пространство, все на виду. Акустик Екатерина Смирнова слушала тишину в наушниках и отстраненно наблюдала за происходящим.

Персонал «офиса» двигался мало и вяло, словно придавленный толщей воды.

Порой – это случалось редко, но все же случалось – люди открывали и закрывали рты, переговариваясь друг с другом или с кем-то невидимым – по рации или телефону. Катя не слышала их разговоров, что еще больше усиливало сходство с подводным миром.

Подземный, подводный – разница невелика.

«Люди, в большинстве своем, как рыбы, – думала Катя. – Много говорят, но обычно их слова значат мало, и если выключить звук, ничего ведь, по большому счету, не изменится».

Каждый занимался своим делом. Вон, в соседней стеклянной ячейке-аквариуме престарелый тучный компьютерщик-программист и вообще правая рука Гришко по технической части Михеич снова воюет с таким же старым «железом» и глючным ПО. «Офисная» компьютерная сеть, как, впрочем, и все вокруг, дышит на ладан, а Михеич пытается хоть немного продлить ее слабое дыхание.

Судя по сердитому лицу «аидовского» айтишника, дело не ладится. Михеич зол и раздражителен. Впрочем, в последнее время он такой всегда. Седая голова старика склонилась над монитором. Близорукие слезящиеся глаза за стеклами очков смотрят на тусклый экран с разноцветными, наслаивающимися друг на друга окошками и бесконечными колонками каких-то цифр и знаков.

Для Кати все это темный лес. Да и для остальной молодежи тоже. Раньше, до Последней Войны, говорят, каждый ребенок был с компьютером на «ты». Но сейчас – не как раньше. Михеич до сих пор не нашел толкового преемника. Хотя, может быть, истинная причина этого кроется в скверном характере старика и полном отсутствии у него педагогических навыков. Скорее всего, когда не станет Михеича, «аидовская» сетка тоже долго не протянет.

Михеич напоминал Кате камлающего шамана, общающегося с капризными компьютерными духами и не знающего уже, какую жертву им принести, чтобы хоть немного задобрить.

В дальнем закутке офиса следит за работой реактора заклятый товарищ Михеича атомщик Додик. Сутулая, изогнутая знаком вопроса спина, опущенные плечи, нос с горбинкой, вечно удивленное лицо с морщинистым лбом и бровями домиком. Сам – высокий, худощавый. Тоже пожилой, тоже очкастый, тоже седой. Только уже почти лысый.

Тоже – старая гвардия. Тоже носитель старых знаний, которые уже вряд ли удастся передать кому-нибудь в полном объеме. Тоже важная фигура. Атомный реактор «Аида» снабжает сектора энергией, а Додик его контролирует. Случись что с Додиком, и «Аиду» не избежать губительного катаклизма локального масштаба. Последней атомной аварии после Последней атомной Войны.

Михеич и Додик не ладят друг с другом. Михеич не любит Додика, потому что Додик еврей. Додик не любит Михеича, потому что Михеич не любит евреев. Для Кати все это так же непонятно, как компьютерные программы или устройство реактора. О том, кто такие евреи, она имеет очень смутное представление, и ей ясно только одно: эти двое постоянно грызутся между собой, но при этом всегда стараются держаться вместе. Их поколение потеряло многих. Оно уже почти все повымирало это поколение, помнящее мир до Последней Войны. В таких условиях сторониться друг друга для Додика и Михеича – слишком большая роскошь. Вражда враждой, но общая память о том, как и что было раньше, – сильнее.

* * *

Иногда установленные наверху датчики реагировали на движение и оживали. В тишине наушничьего аквариума возникали звуки, и Катя прикрывала глаза, чтобы лучше сосредоточиться, вслушивалась, идентифицировала шум. Пока ничего опасного или заслуживающего внимания не было. Обычная движуха. Какая-то тварь проходила мимо датчиков и шла прочь от «Аида». В наушниках снова наступала тишина, и Катя открывала глаза, так и не включив сонара.

Беззвучная жизнь «офиса» текла своим чередом. Катя рассеянно наблюдала за ней.

Напротив несет свою вахту Вера. Тоже сидит перед приборами, тоже в наушниках, только в других: у нее гарнитура с микрофоном. Кате микрофон на наушниках ни к чему. А вот Вере нужен.

Вера не молчит. С кем-то переговаривается. Вера – связистка, жена и боевая подруга полковника Гришко. Веру, в общем-то, любят. Наверное, просто потому, что ненавидеть таких не за что. Безобидная она, незаметная, как мышь. Нормальная мышь, конечно, не мутантистая. Мутанты-то – они всегда заметные.

Катя невольно залюбовалась Верой. А что, красавица… Причем красавица той особенной доброй красотой, которая отличает женщин, нашедших своего мужчину и свое место в мире возле мужчины. Свое стабильное счастье. Зрелых разумных женщин, ни к чему, кроме того, что уже есть, не стремящихся и готовых с легкостью отдать жизнь за свою тихую неброскую любовь. Вера – всегда опрятная, ухоженная. Тихая, спокойная, с мягкими чертами лица, округлыми линиями тела и такими печальными глазами, будто она задалась целью оплакать весь погибший мир.

Вера старше Кати. Старше, но до старости ей еще далеко. И все же ранняя седина в примятых наушниками темных волосах хорошо заметна. И морщины бросаются в глаза. Последняя Война началась и закончилась, когда Вера была ребенком, но ребенком уже в сознательном, почти подростковом возрасте. В «Аид» она приехала вместе с другими беженцами в эмчээсном бронетранспортере. Вера никогда ничего не рассказывала о той поездке, но она должна была многое видеть, знать и помнить.

Наверное, она помнила. Наверное, именно поэтому глаза у нее такие печальные, взгляд потухший, а в волосах серебро. С такими детскими воспоминаниями тяжело жить. Катя была рада, что родилась уже после всего этого. Так легче не жалеть о потерянном. Хотя иногда все равно становится жалко. Невыносимо, до слез, жалко и погибших родителей, которых она практически не знала, и погибший родительский мир.

В наушниках снова послышался шум. На этот раз Катя безошибочно распознала человеческие шаги. Сталкерские: быстрые, легкие, мешающиеся с шуршанием защитного костюма. Может, Лёня возвращается? Хорошо бы, если он. Направление шагов, кстати, в сторону «Аида».

Проходя мимо датчика, человек тихонько хлопнул по земле ладонью. Три раза быстро. И с большим перерывом – еще один. Правильно. Сегодняшний пароль. Тревогу поднимать не нужно: свои. «Лёня, ты?»

Шаги стихли: ходок удалился от датчика. Ладно, подождем. Скоро все узнаем. Катя снова смотрела вокруг.

Скользнула взглядом по темному закутку «аидовского» психолога Ильи, который, впрочем, редко проводил там время. Чаще мозгоправ пропадал на вызовах по секторам. Вот и сейчас Илья куда-то вышел. Наверное, опять у кого-то нервный срыв.

На входе в «офис», возле шлюзового тамбура, расположилась Таня. Ежик огненно-рыжих волос контрастирует с бледным, как у всех подземных жителей, лицом. Волосы у Тани примерно того же цвета, что и некогда красный крест на выцветшей нарукавной повязке. Поджатые губы, задиристый взгляд… Дежурный медик «А»-сектора – полная противоположность Веры. Взбалмошная, непоседливая оторва.

Оторвала себе, кстати, крутого мужика. Ее Кирилл, или Киря, как обычно называли этого бугая, дежурил возле кабинета Гришко. Шкаф на ножках. Кулачища с голову камнегрыза, плечи – с дверной проем, бритая голова, злобное выражение лица, внимательные, вечно ищущие слабину и подвох глаза, полный набор боевых реакций и умение убивать быстро и без сожаления. Убивать мутантов или людей – без разницы. Голыми руками и любым оружием. Это, в общем-то, основная специализация Кири, и, кстати, во многом благодаря ему власть Гришко ни разу не пошатнулась.

Интересно, а каков Киря в постели? Такой же зверюга? Катя почувствовала легкое возбуждение. Да нет, не такое уж и легкое. Ей захотелось, чтобы ее грубо, хищно, по-зверски поимели.

Стало стыдно от таких мыслей. Как всегда. Как каждый раз после этих ненужных фантазий. Опять ее занесло куда-то не туда. Не о том она думает, совсем не о том. Она любит другого, и не важно, что тот, другой, не может ей дать того, что получает Таня от Кири. У нее есть Лёня. Она его любит, он любит ее. Так чего еще надо?

Катя перевела взгляд на то место, где обычно сидел ее Лёня. Не то чтобы соперник Кири, но в-некотором-роде-как-бы-конкурент. Если Киря был опорой Гришко в «Аиде», то на Лёне лежала внешняя разведка. Все особо важные сталкерские вылазки он возглавлял лично. И, судя по тому, что сегодня Лёни нет…

Да, особо важные. Это значит – особо опасные.

Катя покосилась на дверь в конце зала, откуда поступали приказы, которых она так не любила. За той дверью – кабинет полковника. И кабинет, и жилище. Впрочем, у них у всех жилье здесь же, на территории «офиса». В подземной бункерной жизни иначе и не бывает.

Дверь открылась, словно взгляд Кати проник в замочную скважину и тихонько там провернулся.

К подчиненным вошел полковник Гришко. Невысокий мужчина. Короткая стрижка – настолько короткая, что седина почти не бросается в глаза. Старый застиранный камуфляж. Выбритое лицо с массивным подбородком и высоким лбом. Кате порой казалось, что такой лобешник запросто остановит пулю, если кто-нибудь вдруг слетит с катушек и рискнет пальнуть в Гришко. На поясе – кобура с пистолетом. Крепкие полковничьи кулаки тоже, кстати, были серьезным оружием. Глаза под густыми бровями смотрят на окружающих пристально и уверенно.

Гришко уже в возрасте, но крепкий и моложавый. Военный – одно слово. Наверное, такие же вот моложавые, уверенные в себе генералы довели планету до Последней Войны.

Взгляд полковника остановился на Вере. Чуть потеплел. Та, словно почувствовала, что на нее смотрят, подняла голову. Гришко мотнул головой, указав на кабинет: зайди, мол.

Вера сняла наушники, поднялась, пошла. Всё – молча, без слов. Эти двое давно уже понимают друг друга без слов.

Вообще-то Гришко мог бы вызвать Веру и не выходя из кабинета: связь-то есть. Но полковник никогда не упускал возможности лишний раз проконтролировать работу подчиненных.

Веру Гришко вызывал к себе чаще других. Обычно – по делу. Но иногда – просто так, если приспичит. Или если дело плавно перетекало в «приспичит». Катя вздохнула: а что делать ей со своим «приспичит»? Вера потом выходила из кабинета раскрасневшаяся, смущенная, как девочка, машинально оправляя одежду. А что, нормально, если муж и жена. И если муж – самый главный начальник. Как подземный бог «Аида». И кто посмеет чего сказать здешнему «аидовскому» царю? Никто не говорил. Все прятали понимающие улыбки. Начальству тоже нужна разгрузка…

Впрочем, сейчас Гришко явно звал Веру не расслабухи ради. Об этом можно судить по его хмурому лицу. От Кати не укрылось и то, как глаза полковника скользнули по пустующему расшатанному стулу, на котором сидел Лёня. Глаза скользнули, губы недовольно скривились. Ага, похоже, Гришко хотел вызвать на ковер и разведку тоже, ан не вышло. Лёня еще не вернулся с одного задания, так что послать его на другое у вас, товарищ полковник, не получится. Катя почувствовала что-то вроде злорадства. А нечего так загружать людей работой.

Гришко пропустил Веру в кабинет, вошел сам, закрыл дверь.

Катя снова сосредоточилась на шуме в наушниках. Вернее, на его отсутствии. Ее опять поглотили тишина, глубина, аквариум…

* * *

– Сегодня что-нибудь было? – спросил Гришко у жены, скромно присевшей на краешек старого продавленного дивана с потертой кожаной обивкой. Этот диван был единственным предметом роскоши в кабинете-квартире полковника.

– Было, – кивнула Вера. О чем шла речь, уточнять не требовалось. – Два радиоперехвата за день. Шла колонна.

– Время?

– Одиннадцать двадцать пять. Двенадцать семнадцать, – четко, по-военному, как и любил Гришко, доложила она.

– Ебург?

Вера покачала головой:

– Дальние окрестности. Судя по переговорам.

– Позывные те же?

– Да.

«Так точно» она все-таки не сказала. Имела право: Вера была не только подчиненной Гришко, но и его женщиной.

– Куда идет колонна?

– На Невьянск.

– Опять ищут место для базы?

– Похоже, что так, – вздохнула Вера.

Гришко кивнул. В Невьянске колонна вряд ли что-то найдет. И в Нижнем Тагиле, если двинет дальше на север, точно не найдет ничего. Но вот если колонна доберется до «Аида»…

Можно сказать, здесь уже есть готовая база.

– «Аид» упоминали? – спросил полковник.

– Сегодня нет.

Это ничего не значило. Сообщение об «Аиде» уже проскользнуло в радиоэфире пару дней назад, и этого было достаточно. Судя по всему, чужаки об объекте знали. Возможно, даже знали, что «Аид» уцелел. И очень может быть, что они знали его координаты. Значит, заявятся. Рано или поздно, но обязательно заявятся. А встретить их нечем.

Гришко тоже сел на диван. Машинально приобнял Веру, думая, однако, не о ней. Полковник как угольки в костре ворошил в памяти последние события.

В Екатеринбурге опять зашевелились. Какая-то там очередная движуха и дележка начиналась, судя по всему. Для Гришко и еще нескольких приближенных к полковнику человек не было секретом, что часть ебуржцев выжила, укрывшись в метро и городских убежищах. Но устанавливать с ними контакты Гришко не спешил. Ни к чему это было, совсем ни к чему.

Да, «Аиду» угрожал голод. Но все-таки пока ситуация не критическая. Какое-то время еще протянуть можно. Это во-первых. Во-вторых, наивно было бы полагать, что жители Екатеринбурга сейчас, через двадцать лет после Войны, поделятся с «аидовцами» своими ресурсами. Скорее уж, сами предпочтут поживиться за чужой счет. Заберут последнее и избавятся от лишних ртов. Такова, увы, паскудная человеческая порода при скудных запасах.

Было еще и «в-третьих», весьма немаловажное лично для Гришко.

Сейчас каждый сам за себя и живет по своим правилам. Правила, установившиеся в «Аиде», вполне устраивали полковника. А сохранятся ли они, когда об «Аиде» прознают чужаки? Это вообще-то большой вопрос. И главное – удастся ли сохранить свое главенствующее положение, если в изолированную колонию вторгнется извне какой-нибудь зубастый властолюбец? Делиться властью хотелось еще меньше, чем делить ресурсы.

Екатеринбург был ближайшим городом-соседом «Аида», в котором сохранились признаки жизни. До этого соседушки, правда, пилять и пилять, но все-таки… ближайший… А за соседями нынче нужен глаз да глаз. Особенно за ближайшими и беспокойными. Ебуржцы были не из спокойных.

Между жителями Екатеринбурга шла грызня, к которой с недавнего времени, похоже, подключилась сторонняя сила. Из перехваченных Верой радиопереговоров на военных частотах становилось понятно, что после долгого перерыва о себе заявила федеральная власть, уцелевшая где-то на Сибирских просторах и теперь проявлявшая повышенный интерес к Уралу. И это подтверждали не только радиоперехваты. Уходившие на юг сталкеры рассказывали, что видели в небе вертолеты и слышали шум тяжелой техники. Раньше ничего подобного не было. После эмчээсных БТРов с беженцами машины по уральским дорогам не ездили. И вот началось… Это вообще-то говорило о многом.

На связь с внешним миром Гришко и его подчиненные по-прежнему не выходили. Зато сами регулярно прослушивали эфир и делали выводы. Да уж, выводы… В районе Ебурга заявляла о себе мощная сила, которая рано или поздно подомнет под себя город. А потом доберется и до «Аида». Впрочем, возможно, она доберется до «Аида» раньше, чем падет Екатеринбург. Это тревожило Гришко даже больше, чем проблемы с продовольствием и боеприпасами.