Текст книги "Император 2025. Изначальные. Книга первая"

Перед центральным входом в пещеру было разбито пять больших палаток, стояла пара-тройка тракторов, компрессоры. Подходы освещали несколько больших прожекторов, питавшихся электроэнергией от тарахтящих дизелей.

Харлампиев, выйдя в центр площадки, построил в две шеренги свой взвод, а сам пошел к палатке с надписью «Штаб». Я стоял в стороне и наблюдал, как из палатки выскочил мой отец. Пошарил взглядом вокруг и, увидев меня, исчез и возник рядом, во всяком случае, так мне показалось.

– Расть! – выдохнул он из себя. – Мы ж уже почти тебя похоронили с мамой! Как же тебе, балбес, не стыдно? Я не знаю, что с тобой сделаю! – сказал он, обнимая меня и попутно пытаясь ощупать, все ли конечности на месте.

Вокруг было тихо. Вся техника прекратила работу. На площадку прибывали и прибывали люди.

– Взвод, смирно! Равнение налево! – рявкнул голос Харлампиева. – Товарищ майор, второй взвод первой роты первого батальона в полном составе вышел из пещеры Красная, где был блокирован из-за обвала горной породы после произошедшего землетрясения, благодаря подвигу, совершенному воином Растиславом Викторовичем Гаврилевским, вашим сыном. Старший офицер отдела боевой подготовки бригады старший лейтенант Харлампиев. Взвод во главе со мной готов понести любое наказание вместо него или вместе с ним.

Повисла пауза. Я не сдержался и громко шмыгнул носом. По площадке громыхнул взрыв смеха, снимающий напряжение последних семи суток.

– Я вам устрою наказание. Такое наказание, что устанете и взвоете все. И взвод, и рота, и ты, старлей! Вот вы теперь и будете отвечать за его воспитание как воина, раз сами его таковым назвали. Вот с этого момента, – уже улыбаясь во весь рот, заявил папа. – А ты не лыбься! – повернулся он ко мне. – Я решение принял, а вот как ты маму будешь успокаивать с сестрой, я бы на твоем месте подумал. Очень серьезно подумал. Пойдем хоть позвоним домой, да и привести тебя в порядок нужно. В таком виде им тебя показывать нельзя. – И пошел в сторону палатки с нарисованным красной краской крестом над пологом входа.

Я посмотрел на Харлампиева. Тот подмигнул, мол, не бойся, мы рядом, и пошел вслед за отцом. Эх, и больно было отрывать бинты с рук! В медицинском пункте меня продержали больше часа.

В итоге я, в форме без знаков отличия, с подкатанными рукавами и штанинами, с перевязанными руками и головой, ехал на заднем сидении УАЗа, а за нами ехал УРАЛ с тентом, который вез взвод Харлампиева к нам домой для моральной поддержки во время моих извинений перед женщинами нашей семьи.

– Думай, какие слова скажешь, Расть. Их должно быть немного, но они должны быть правильными, любящими и успокаивающими, – повернувшись ко мне с переднего сидения поучал папа. – Мама с Ирой даже в церковь ходили. Представь, сколько они себе напридумывали за эти семь ночей! Учись успокаивать своих женщин, раз уж воином тебя другие воины назвали. Научись внушать уверенность, что вернешься к ним во что бы то ни стало, – и отвернулся, оставив меня наедине со своими мыслями.

Мама с Ирой стояли возле подъезда. Вокруг – высыпавшие из подъезда соседи. Кто даже вытирал слезы.

– Смотри, как тебя встречают, оркестра для полного счастья нет, – с сарказмом заявил папа.

– Угу… Чего им не спится? Спокойно бы зашли домой. Я бы извинился. И дело с концом. А тут целый спектакль.

– Балбес ты, Расть! Ты думаешь, мы одни за тебя переживали. Весь гарнизон переживал. По ночам не спал. Сколько женщин, ложась по ночам спать, просили у небесных покровителей, чтобы ты выжил и вернулся. Ладно. Научишься. Молод еще. Но, похоже, стержень все же есть. Будем его развивать. Идем наших женщин успокаивать.

Я так ничего и не сказал маме. Она просто порывисто меня обняла и застыла. Сбоку прижалась плачущая Ира, а уж потом папа нас всех обнял и тихо сказал: «Ну вот все и дома. Будет, Людочка, из нашего сына толк. Гордиться нужно. А поступок его завтра обсудим. Вечерком. Под нашу любимую шарлотку».

– Растик, – мама сглотнула слезу, – ты изменился за эту неделю. Что с головой, руками?

– Все хорошо, мам. Голова в порядке. Шрам, наверное, будет, а так даже не больно совсем. О сталактит поцарапался, а на руках просто мозоли сорвал. Их обработали уже. Даже несколько уколов сделали.

– Ну ладно. Похудел ты сильно. Пойдем, будем тебя откармливать. Попахивает от тебя нехорошо. Герой. Как в школу пойдешь?

– Как-нибудь пойду, мам. Писать пока не смогу. Буду запоминать. Да и дел много. Мне нужно забрать у Агея Ниловича в доме книги и разобрать их. Да и вещи, которые он мне оставил, тоже. Я же так этого до сих пор и не сделал.

– Гхм! – Послышалось со стороны, – Людмила Федоровна, Ирина Викторовна, – заговорил Харлампиев, – разрешите принести вам благодарность за сына и брата, спасшего мне и еще тридцати ребятам жизнь. Спасибо вам от нас и земной поклон, – и Харлампиев как по-старинному поклонился, коснувшись рукой в махе земли. То же повторили ребята из пещеры, стоящие чуть дальше.

Мама выпрямила спину легким движением плеч и головы превратившись из заботливой мамы в жену командира батальона спецназа ГРУ и потомственную дворянку княжеского рода, правда, об этом редко говорилось, а на мои вопросы всегда отвечали: «Станешь чуть старше, поговорим».

– Спасибо и вам, Владимир Петрович. За доброе слово и за то, что вернулись живы. Прошу вас завтра вечером к нам в гости. Все и расскажете. А ребятам мы завтра тоже пирогов испечем и направим. Пусть порадуются. Изголодались.

– Обязательно буду, Людмила Федоровна. Еще раз спасибо. – И уже обращаясь к папе: – Товарищ майор, разрешите убыть в расположение?

– Езжайте, Владимир Петрович. Ребят в баню и в столовую. Там ждут. Завтра утром должен быть подан подробный рапорт на имя командира бригады, в том числе с оценкой действий каждого бойца. Для всех завтра выходной. Для бойцов после санчасти – увольнение до 22:00. До завтра. Ну и рапорт перед тем, как комбригу подать, сначала мне покажите.

– Есть, товарищ майор! – ответил Харлампиев и, подмигнув мне, пошел к машине.

Мама вмиг переменилась, снова став любящей мамой, а не гордой, волевой женщиной. Я всегда удивлялся – как у нее это получается? В форме она не ходила, хоть и была так же, как папа, майором. Чем она занималась в здании возле штаба бригады без окон и с двумя большими спутниковыми антеннами на крыше, не обсуждалось.

Вообще мама была для меня полной загадкой. Я не помнил, чтобы она хоть раз повысила голос. Но, судя по уважению, которое проявляли все без исключения знакомые мне люди, она была каким серьезным начальником. Даже то, что она была полиглотом, говорящим на двенадцати базовых языках, накладывало на ее образ занавес таинственности. Хотя в облике ее никакой таинственности не было вовсе. Небольшого роста, тоненькая. Папа все время говорил, что талия у мамы умещается в обхвате его пальцев. Живые зеленые глаза и короткие русые волосы под каре, как у Мирей Матье. Лицо, по словам покойного Агея Ниловича, было достойной породы – когда лучшие воины выбирают лучших женщин из поколения в поколение, выкристализовывается канон, с которого потом пишут картины и ваяют скульптуры.

Такой же была и моя старшая сестра. Красавица, в которую была влюблена вся мужская половина старших классов, спортсменка, комсомолка и вообще звезда школы. А еще болтушка, каких не сыщешь, выдающая информацию со скоростью скорострельного пулемета.

Меня накормили, отмыли в ванной, заставили снять повязки, обработали какой мерзко воняющей мазью и уложили спать.

4.

Следующим вечером был какой странный разговор, а не праздник. Вроде бы меня никто не ругал, но ощущение было, что меня препарируют. В итоге решили, что в музыкальную школу я ходить не прекращаю, но меня приписывают ко второму взводу первой роты. И с шести до двадцати я нахожусь в полном распоряжении ответственных за меня, в том числе и по учебе. Временем, которое я провожу вне занятий по боевой подготовке, была школа с восьми утра до тринадцати тридцати и музыкалка три раза в неделю вечером. Выходные – суббота и воскресенье, – если нет учений, по скользящему графику, так же, как и подразделение. Меня особо никто не спросил. Харлампиев заявил, что начнет заниматься со мной уже с завтрашнего дня, и руки не помешают. Пока ему руки не понадобятся.

– Готов, Расть, Великим Воином становиться? – обратился он ко мне.

Ну что же я мог ответить?

– Конечно, готов, – храбро проговорил я и, увидев зажегшийся огонек в глазах моего будущего учителя, засомневался. – Ну или почти готов, – добавил уже не так браво.

В школу нужно было идти только через неделю. Об этом мне сообщила мама следующим утром. А папа добавил, что у меня ровно тридцать минут, после чего я должен быть готов ехать с ним в бригаду. Харлампиев уже ждал.

Эх, как же я пожалел, что смалодушничал и не заявил в тот вечер, что хочу стать великим гитаристом или певцом, бардом, таким, как Владимир Высоцкий…

Неделя до школы прошла в сплошных муках. Действительно, руки мои никто не трогал. Зато ноги… тренажеры, бег, приседания и растяжка на специальных снарядах-блоках к вечеру доводили до состояния умопомрачительной усталости. Перед тем как папа забирал меня домой, мне делали массаж. Но это был не тот массаж, который в прошлом году делали мне в детском санатории, это была дополнительная пытка, добровольно-принудительная.

– Не пищи, воин. Это на пользу. Скоро научишься и сам будешь себе делать, а через месяц начнем еще иглы ставить, чтобы улучшить метаболизм.

Я мечтал о субботе – как о летних каникулах раньше. Утром, забрав сумку, которую притащил из пещеры и так ни разу не открыл за эту дикую неделю, я ушел в поселок, в дом, который снимал Агей Нилович. Половина дома, где он жил, была оплачена до конца этого года, и хозяйка заявила, что выполнит договор, поэтому я могу приходить и пользоваться вещами, раз уж покойный мне их оставил.

За время, что прошло после похорон, я ни разу не смог заставить себя прийти туда, где два года проводил так много времени. Сумка открылась легко и оказалась пустой, за исключением странного кожаного круглого подсумка. Открыл его, и оказалось, что это чехол для гибкого металлического приспособления длиной где метр двадцать. С одной его стороны была рукоять, а с противоположной – лезвие из черно-серого металла с прожилками длиной сантиметров пятнадцать. Я сидел в любимом кресле Агея Ниловича за письменным столом и осматривался.

На столе лежал развернувшийся с шелестом то ли нож, то ли кнут. Стопки книг были везде вокруг: на столе, на полу, на диване и даже на шкафу. Я выдвинул верхний из трех выдвижных ящиков. Поверх, видимо, очень дорогого письменного набора лежал конверт с вензелями в углах. Вверху было написано каллиграфическим с завитушками почерком Агея Ниловича: «Для Растислава, моего друга и соратника!»

У меня навернулись слезы. Стер их бинтом правой руки и положил незапечатанный конверт перед собой. Еще раз вытер слезы, достал из конверта лист вощеной бумаги и начал читать последнее послание от близкого мне человека, который стал для меня другом и учителем.

«Растислав, – писал он, – если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Это нормальный ход времени. Я благодарен Господу Богу и Высшим силам за то, что не прошел тогда мимо мальчика, сидевшего в луже с заплаканным лицом и прокушенной от обиды губой.

Ты уникальный! Я чувствую в тебе мощь и силу множества поколений твоих достойнейших предков! Я уверен, что тебя ждет великая судьба, а я редко в таких вещах ошибаюсь. От того, насколько ты будешь к ней готов, как физически, так и духовно, зависит все. Хочу, чтобы ты совершил то, ради чего пришел в этот мир, а тебя в нем давно ждут. Прочитай мой дневник, он лежит в нижнем ящике, он даст тебе понимание твоего предназначения. Все, что есть у меня, я завещал тебе. Пакет во втором ящике отнеси сразу же, как прочитаешь мое письмо, папе. Он знает, что нужно делать. Снаряжение для путешествий теперь твое. Содержи его в идеальном состоянии, как я учил, и оно прослужит тебе верой и правдой еще много лет. Я его собирал по крупицам долгие годы. Но это самое лучшее. Вместе с пакетом из второго ящика сразу же забери и отдай папе сумку из шкафа, который закрыт на ключ. Ключ лежит в третьей чашке чайного набора в серванте. Смотреть в сумку не нужно. Твой папа сам во всем разберется. Пожалуйста, не оставляй в доме после твоего первого прихода эти предметы, пакет с документами и сумку. Она тяжелая, но тебе по силам ее унести. За всем остальным приди в тот же день вместе с папой и мамой. Все, что есть в моем доме, даже мебель, – новое и куплено мной. Заберите себе. Все, что не заберете в первый же день твоего появления, пропадет зазря. Просто верь мне и сделай так.

Учись! Учись! Учись! Воспитывай свой дух и тело! Воспитывай волю и нравственность. Много-много читай. В книгах простая мудрость множества веков. Каждая книга – это новый мир. Открой для себя новые миры.

Помни, что, кем бы ты ни был, ты потомок Рюрика, а Рюрики – потомки Изначальных, о которых ты прочтешь в моем дневнике. Прощай, Растислав. Расти свою Великую Славу! Люби жизнь во всех ее проявлениях. Помни принципы, которые я тебе пытался привить.

Поклон родителям, мой привет и наилучшие пожелания твоей очаровательной сестре Ирине.

Твой – уже теперь навечно – А. Н. Скуратов.

P. S.: В пещере, которую мы с тобой обследовали, кроется начало разгадки Изначальных. По возможности не бросай поиски. Будь настойчив, и эта тайна тебе покорится. Будь счастлив, Расти».

Слезы текли у меня по щекам и капали на стол. Я сложил письмо и положил во внутренний карман куртки. Открыл второй ящик и достал увесистый картонный пакет, замотанный как бандероль. На одной из сторон было написано: «Для Гаврилевского Виктора Александровича». Нашел тряпку, вытер от пыли внутренности сумки из пещеры и положил туда пакет. Смотал и уложил непонятный предмет – то ли нож, то ли кнут – и засунул так же внутрь сумки. Место оставалось, и я положил туда письменные принадлежности из белого тяжелого металла. Их было шесть. Кроме этого, в кожаном футляре лежали три массивных перьевых ручки и пузырек с чернилами. Забрал сумку и, повесив себе на плечо, пошел в соседнюю комнату. Ключ нашелся там, где и должен был быть. В шкафу оказался кожаный саквояж весом, наверное, килограммов двадцать, а может, и больше. До папиной части я все это еле донес. Хорошо, что донести саквояж от КПП мне помог один из солдат.

В папином кабинете никого не было. Он пришел через полчаса, когда я уже собрался оставить все вещи и идти домой. Показал письмо Агея Ниловича, отдал папе пакет и саквояж, засобирался домой.

– Подожди, Расть, а что это у тебя за сумка странная такая?

– Я, пап, ее нашел в пещере. Возле мумии-скелета в зале со столбом. В ней ничего не было, либо истлело за столько лет. Я все вытряхнул, а вот это нет. Оно как будто новое, и сама сумка тоже.

– Ну ты даешь. Харлампиев же рассказывал про рукотворные коридоры и колодец с иероглифами. Было такое?

– Было, пап. У меня есть все зарисовки встречающихся иероглифов.

– А ты случайно не забрал сразу дневник Агея Ниловича?

– Нет. Мы же вернемся и заберем. Там много чего нужно забрать. Из кабинета во всяком случае. Какой смысл оставлять? Хозяйка все равно продаст все, а так – память об Агее Ниловиче.

– Хорошо. Давай так. Я сейчас вызову машину и маме позвоню. Может, она тоже захочет съездить, если сможет.

Мама смогла, заявив, что не способна отказаться от тех чудесных кухонных причиндалов, о которых я даже не подозревал и которые, по словам мамы, были ценны не стоимостью, а качеством и невозможностью даже попыток достать где-нибудь.

В доме покойного Агея Ниловича мама с присущей ей энергией занялась определением необходимости имеющихся там вещей. Мне было как не по себе. Но я понимал, что все, что оставлено нам и мы не заберем, достанется хозяйке дома, которая все продаст. Мама быстро нашла с ней общий язык и заверила, что мы сегодня освободим эту половину дома и она сможет ее снова сдавать. Кроме того, ей пообещали оставить новую кухонную мебель, даже со столом и стульями, которые она тут же утащила к себе, чтобы мы не передумали. Я носил книги в УАЗик, а мебель грузили в подъехавший УРАЛ солдаты из папиного батальона.

Расставлять мебель в нашей трехкомнатной пустой квартире было куда. Мы только полгода как переехали и пока во многом обходились минимумом. Мама говорила, что ерунду в новой квартире не потерпит и копила на самое лучшее. Книжные шкафы, стол и кресло достались мне вместе с большим кожаным диваном. Только к вечеру, вернувшись с тренировки у Харлампиева, я вспомнил о дневнике, который должен был прочитать.

В ящиках стола его не оказалось, но я не придал этому значения. Подумал, что папа забрал его, да и, если честно, было, о чем подумать. На тренировке я показал своему учителю находку из пещерной сумки. Сказать, что он потерял дар речи, – не сказать ничего.

– Растислав. Ты себе даже представить не можешь, что это. Это легендарный гибкий меч Избранных. Телохранителей китайских Императоров. Мой учитель провел в Китае, Тибете и Вьетнаме почти всю жизнь, изучая древние боевые искусства. У него было два таких новодельных меча. Он был амбидекстром – обоеруким бойцом. По его словам, настоящих клинков не сохранилось. Ан нет! Сохранился один, и лежал он в Крымской пещере. Ну вот мы и определились с видом оружия для тебя, а то мы с твоим отцом голову сломали, что выбрать за основу. Начнешь с одного, а вторую руку будем тебе ставить, когда сам ковать металл научишься. Ну это потом, а пока есть тебе, чем заняться и без клинков. Сначала освоишь кнут, бич, шест. Этого тебе на пару-тройку лет хватит.

Я сидел в кресле Агея Ниловича и рассматривал все еще забинтованные руки, витая где далеко. Пришел папа. Мама что говорила, но я особо не слушал. Просто фон.

– Расть, иди, снимем повязки с рук. На завтра оставим их открытыми, а в школу наклеим лейкопластыри, – сказала мама, появившись в дверном проеме.

Повязки сняли. Темно-коричневые раны были похожи на кору старого дерева и уже не казались страшными. Я рассказал папе о клинке. Он обрадовался и заявил: мне повезло, что со мной будет заниматься Харлампиев. Лучшего бойца он в своей жизни не видел, хоть и сам не промах. Про Харлампиева по гарнизону ходили легенды, и я это знал. Его направляли на самые опасные задания, особенно в Афганистан, в горы, и он всегда возвращался с выполненным заданием и без потерь в группе.

– Если кто и может из тебя сделать Настоящего Воина, так это он, – сказал папа. – Ладно, у меня есть объявление для семейного совета.

По семейной традиции мы все замолчали. По общей договоренности, каждый, кто хотел, чтобы его выслушали, не перебивая, должен был объявить, что хочет созвать семейный совет. В этом случае, пока он не выскажется полностью, перебить его никто не мог. В основном пользовались этим правом мы с сестрой, а папа вообще использовал его только перед длительными командировками в Афганистан или другие неспокойные места типа Анголы. И вот снова. Я аж поперхнулся на полуслове, собираясь спросить о дневнике Агея Ниловича.

– Итак, семья, я осмотрел пакет и сумку, которые для меня оставил Агей Нилович. В пакете было завещание, заверенное у нотариуса почти за полгода до его смерти. По нему все его имущество, а, как оказалось, его немало, – должно отойти Растиславу. Квартира в Москве, дача в Красногорске, дом на острове Сицилия, дом на острове Мальта, яхта, две машины. Но и это еще не все. В сумке, которую Расти притащил ко мне из дома, деньги. Много денег. Около трех сотен тысяч рублей и двухсот тысяч в чеках Внешсовбанка для покупок в специализированных магазинах. Я таких деньжищ сроду не видел, не то что держал. Вопрос: что мы будем делать со всем этим?

– Мне ничего не нужно, – заявил я. – Того, что мне раньше оставил Агей Нилович, туристического снаряжения и книг, достаточно. Я и так буду помнить о нем всегда.

– Хорошо, Растислав. Твое предложение? Если уж ты взял слово первым, заканчивай свою речь. Предложение и обоснование.

– Предложение – передать все в географическое общество, в котором Агей Нилович занимал какой почетный пост. Пусть они организуют на эти деньги экспедицию. Обосновать я не знаю как, но чувствую, что это будет правильно.

– Принимается. Дальше Ира.

– Я не знаю про географическое общество. Но думаю, что мы должны отдать все в детские дома и дома престарелых. Сколько детей и стариков можно будет сделать счастливыми! Обосновывать нечего. Присваивать все это богатство считаю нечестным. Есть люди, которым это будет нужнее. Да и что нам делать с этими домами и яхтами?

– Так. Хорошо, Ира. Принято мнение, – прихлопнул папа по столу ладонью. – Мама, а ты чего скажешь? Смотрю, задумалась.

– Да, задумалась. И думаю, что часть денег действительно надо передать в детские дома, часть отдать в церковь и построить или восстановить Храм в память о настоящем Человеке. Часть денег потратить на нашу семью. Очень маленькую часть. Ни у меня, ни у Иры, да и ни у вас, мальчики, нет нормальной одежды. Ну и с обустройством квартиры необходимо закончить. Завтра после обеда и поедем. Все, что необходимо, купим. На оставшиеся деньги нужно совместно с партийным активом бригады построить памятник всем погибшим за Родину, а их у нас в бригаде множество. Да и семьям погибших помочь опять же не мешает через женсовет бригады.

Все остальное нужно посмотреть. Например, книги из библиотеки я бы забрала. И домой, и в гарнизонную библиотеку. Заграничные дома, уверена, нужно передать государству или сделать как предложил Расти. А вот то, что в Москве, оставить. Не просто так Агей Нилович Растиславу это оставил. Хотел бы передать в лучшие руки или на благотворительность – передал бы. Значит, были у него какие мысли и задумки на эту тему. Вот понять их – наша задача и обязанность.

– Понял. Наша мама, как всегда, мыслит рационально и без излишних эмоций. Я примерно так же думаю. Итак, голосуем? Или примем чье одно предложение?

– Пап, ну так вас с мамой уже двое. Чего уже голосовать. Да и я действительно поторопился. Я тоже хочу книги забрать. У меня теперь книжных шкафов аж три, а заполнен только один, да и то не полностью. Эти прочитаю, хотелось бы идти дальше.

– Ир, ты как?

– Я свое мнение, пап, высказала. И считаю, что оно правильное. Но посмотреть нужно. Вдруг там что еще есть? Может, Агей Нилович еще какое послание нам оставил.

– Ну что же, так и решим. Завтра едем за покупками, а с утра все остальное. С замполитом бригады поговорю и с особым отделом тоже не мешает пообщаться.

5.

По поводу дневника я так и не спросил: снова забыл, закрутился, собираясь в школу. Утром, после зарядки со взводом, где я числился теперь старшим сыном полка, позавтракал на скорую руку и помчался, боясь опоздать. Форма почему болталась на мне как на вешалке. Пришлось надевать ремень, чтобы не потерять штаны, которые еще две недели назад с трудом на мне сходились.

Шрам на лбу уже был без корки и выглядел просто глубокой розовой рытвиной поперек лба от левого виска к правой брови. В фойе школы меня встречали. Висел огромный плакат, вещающий о моем героическом поступке. Тут же был и директор школы Семен Абрамович Ваховский, который преподавал у нас русскую литературу, многие учителя и даже старший лейтенант Харлампиев с ребятами из взвода.

Семен Абрамович толкнул речь, даже прочитал несколько строчек, из своего любимого Маяковского. Потом выступал Харлампиев. Я его особо не слушал, хотя, видно, он говорил что-то грустное: многие учителя смахивали слезу – это я заметил.

Я смотрел только на Ленку, и никто меня больше не интересовал. А она, улыбаясь, смотрела на меня. От ее взгляда вспотели и зачесались под пластырем ладошки. Закончился импровизированный митинг гимном, а после Семен Абрамович объявил, что первый урок будет уроком мужества. Проведут его военнослужащие, спасенные учеником нашей школы Растиславом Гаврилевским.

В классе меня снова ждал сюрприз. За моей партой, которую я раньше делил с Ромой Черненко, вроде бы как моим единственным приятелем в классе, сидела Ленка.

– Расть, – тихо попросила она, – можно, я буду сидеть с тобой? Ты не возражаешь?

– М-м-м-м… – промычал я в своей привычной манере все портить, а потом вспоминать, как надо было сказать или поступить, – ну-у-у-у, – протянул я.

– Нет, ты не подумай ничего. Если ты не хочешь, чтобы я с тобой сидела, – быстро проговорила она, – я пересяду, только я уже классной все сказала, и она согласилась.

– Я не против, – наконец, буркнул я, разозлившись на себя. – Вообще мне все равно, – продолжил я идиотничать и плюхнулся за парту.

У Ленки в глазах стояли слезы. Думаю, она не осталась бы сидеть со мной, если бы в этот момент в класс не вошел директор школы, наша классная руководительница Екатерина Николаевна Максимова и старший лейтенант Харлампиев в парадной форме с орденом Красной Звезды и двумя медалями «За отвагу» на груди. Но это были не все гости. Чуть погодя в класс вошел командир бригады полковник Савенков Артем Владимирович. А с ним мужчина с серьезным брюшком и неприятным взглядом.

– Садитесь, ребята, – сказал Семен Абрамович. – Сегодня необычный день для нашей школы. Мы проводим урок мужества не на примерах ВОВ или других войн, где наши воины героически защищали и защищают идеалы социализма и коммунистической идеи. Примером для нас сегодня является человек, который учится в вашем классе, все вы его знаете – это Растислав Гаврилевский, совершивший геройский поступок в мирное время: спасший тридцать одного человека из каменной ловушки после землетрясения.

Я стоял и чувствовал на себе только один взгляд – Ленки. Ради этого я и решил идти в пещеру, чего уж греха таить. Это потом я захотел спасти людей, а сначала было только желание доказать, что я тоже что могу.

Хотел было ляпнуть это в ответ на дифирамбы, которые мне пели, но, слава Богу, удержался. Ко мне подошел мужчина в костюме и с брюшком и, пожав руку, повесил на левую сторону груди какую медаль. Обдумывая участие Ленки в спасении ребят из пещеры, я пропустил несколько речей, в том числе этого серьезного дяди.

После вручения мне коробочки и удостоверения серьезный дядя и командир бригады, который тоже долго что говорил, а потом жал мне руку, боясь повредить мои сорванные мозоли, помахали рукой и вышли из класса. Мне, наконец, разрешили сесть и я, усевшись за парту, от ощущения, что рядом сидит Лена, чуть не свалился со стула. Поймал себя, восстановил равновесие и ушел в нирвану, обдумывая первую фразу, которую должен буду сказать ей после этого абсолютно ненужного урока. Фраза не придумывалась.

Владимир Петрович, видимо, в красках рассказывал про меня и про пещеру, потому что все девочки в классе рассматривали меня совсем по-другому. Да и мальчишки многие, за исключением галерки во главе с Лелей Генешвили, смотрели с неприкрытым уважением.

– Нужно было послушать, что говорили, – подумал я, как всегда, поздно, поднимаясь из-за парты после звонка и собираясь проводить Харлампиева.

– Растислав, жду вечером в спортзале, – громко сказал Владимир Петрович.

– А чего ему там делать? – поинтересовался громко с галерки Леля. – На гитаре брынькать?

– Генешвили, – грозно произнесла Екатерина Николаевна, – ну-ка, замолчи. Как тебе не стыдно?

– А чего стыдиться? – продолжил Леля. – Придумали какую ерунду, медаль еще дали этому толстяку. Да я в жизни не поверю, что все так было. Небось папаша его попросил кого сделать из его сыночка героя. Им, офицерам, все можно. Вот и подмазал – где надо и чего надо. Он же у него шишка. И мамаша тоже.

Я не помню, что было дальше и как я это сделал. Раньше Леля позволял себе оскорблять только меня, не переходя на родителей. Только я стоял возле второй парты – и уже стою возле последней, а Леля Генешвили лежит в груде завалившегося шкафа, который раньше стоял возле стены. Рядом возвышался старший лейтенант Харлампиев и странным голосом нараспев гортанно говорил:

– Медленно выпусти из себя воздух через зубы, освобождаясь от ярости. Расслабь кулаки, отпусти кровавый туман из глаз, пусть летит. Все. Дыши глубоко, Воин. Дыши и выдыхай через зубы.

Воздух с шипением выходил через стиснутые зубы.

– Владимир Петрович, что это? – хрипло спросил я. – Что со мной было?

– Это, братец, называется слияние с вихревым потоком, пока спонтанное и недолгое, но теперь уже достаточное для тебя. А для меня гордость, что я буду учить вихревика. Как же здорово! Сегодня Учителю позвоню, расскажу. Может, он сам приедет на тебя посмотреть.

– А с Лелей что? – спросил я растерянно.

– Да все в норме. Живой. Дышит. Зубов передних лишился. Ну и без сознания пока. Придет в себя, я еще с ним поговорю, а ты иди. Тебя ждет девочка, с которой ты сидел и млел весь урок, – улыбаясь, заявил он. – Да не бойся ты. Один в пещеру не боялся, и к девушке не бойся. Все хорошо будет.

Он приподнял шкаф одной рукой, а второй вытащил шевелящегося Лелю.

– Жив, чудище? Ну-ка, на меня посмотри. Не дай тебе Бог еще раз в офицерском слове усомниться. В следующий раз будешь иметь дело не с моим учеником, а со мной. И с отцом я твоим обязательно поговорю по поводу твоего воспитания. Готовь свой глупый зад к встрече с ремнем. Наслышан я, как ты по вечерам верещишь – как девчонка, – жестко и громко, чтобы все услышали, сказал Харлампиев. – Растислав, поручаю тебе этого чуду, проследи, чтобы вел себя хорошо, или можешь поучить его хорошим манерам чуть-чуть. Ему не помешает.

– Есть. Принял, – ответил я, как меня уже научили. – Есть обучить хорошим манерам, товарищ старший лейтенант.

Вечером, уставшие после посещения специализированного магазина «Белая Березка» в Симферополе и покупки всего, что только можно было представить, наевшиеся от пуза пиццы с разными начинками в старинной и единственной на весь город пиццерии, мы приехали домой. Возле подъезда стояла черная «Волга», а возле нее – мужчина с козлиной бородкой, одетый дорого и, на мой взгляд, строго. Он сделал несколько шагов в нашу сторону и, чуть приподняв шляпу правой рукой, заговорил с папой:

– Виктор Александрович Гаврилевский, я не ошибся?

– Здравствуйте. Вы не ошиблись. Это я.

– Можно мне с вами поговорить пару минут?

– Пожалуйста. Секунду, – и, обратившись ко мне: – Растислав, начинай носить тяжелое, что не сможешь, оставь – вместе перенесем.

Из тяжелого были стиральная машина и телевизор. Все остальное перенести я мог, тем более что вещи в двух больших чемоданах и двух сумках мама с Ириной понесли сами. Судя по их виду, они не доверили бы это богатство никому.