Текст книги "Император 2025. Изначальные. Книга первая"

Папа разговаривал со странным вечерним визитером долго. Я перенес все, что мог, и подумывал попросить водителя буханки, в которой мы все это привезли, помочь отнести телевизор, когда папа позвал меня к себе.

– Расть. Это Вениамин Геннадьевич, коллега Агея Ниловича по географическому обществу. Он просит взглянуть на дневник, который тебе оставил Агей Нилович.

– Пап, а ты разве его не забрал? Я после переезда искал и подумал, что это ты взял, а потом закрутился и забыл спросить. Ну а сегодня, сам знаешь, не до того было.

– Нет, Расти, я не брал. Ты хорошо посмотри везде. Товарищ специально из Москвы прилетел. В этом дневнике сокрыто множество разгадок тайн, над которыми бьются уже долгое время ученые разных стран. Нельзя, чтобы дневник попал в другие руки. О том, что Агей Нилович жил здесь, оказывается, никто не знал. Все думали, что он или на острове Пасхи, или исследует гроты в Перу, а узнали о нем из статьи о тебе в «Комсомольской Правде». Там он дважды упоминался.

– Правда? Обо мне в «Комсомольской Правде»? Вот здорово! Почитал бы.

– Подожди, Расть, с «Комсомолкой». Вопрос серьезный. Вспоминай, когда ты последний раз видел дневник. Как он выглядит?

– Выглядит как толстая амбарная тетрадь в кожаной обложке. С внешней стороны выбит иероглиф по типу тех, что я видел в пещере. Видел я дневник перед тем, как уйти к тебе. Еще хотел сразу забрать, но он бы не уместился в сумку, и я решил забрать его вместе с книгами. А потом его не стало. Я перерыл весь стол и все шкафы. Говорю же – думал, ты забрал почитать.

– Растислав, Виктор Александрович, я чувствую, когда говорят правду. Вы не обманываете. Но мне бы хотелось поговорить со всеми, кто участвовал в переезде. Для начала с Людмилой Федоровной и Ириной Викторовной. Это необходимо сделать сегодня – ведь после всех бесед мне нужно будет позвонить в Москву, чтобы организовать поиск и не позволить вывезти столь ценные документы за пределы страны.

Поговорил с мамой и сестрой и, даже не прощаясь, сел на заднее сиденье «Волги» и уехал. Папа пожал плечами – дескать, одежка хороша, а манеры быдла и, подхватив коробку от телевизора, пошел домой, а стиральную машинку нам помог донести дядя Кирилл, сосед по площадке.

– Обустраиваетесь? Это хорошо. Рады мы за вас, Виктор Александрович. Расти, хоть медаль покажи! Первый раз вижу мальчишку, которому еще и десяти лет нет, а у него уже медаль «За Отвагу». Нонсенс. Тут о тебе и по «Первому каналу» в новостях рассказывали. Знаменитость.

– Ты, Кирилл, не развращай мне сына. Нечего ему вникать во всякие статьи да интервью. А медаль заслужил. Поступишь в Суворовское, будешь носить на форме, а пока к моим уберем.

– Да я что? Понимаю. Ну ладно. Там моя тесто замесила. Завтра пироги будут – приходите вечерком. Будем ждать.

– Нет уж. Завтра мы вас приглашаем, – вмешалась в разговор мама. – Будем мебель и покупки обмывать. Так что ждем завтра к девятнадцати.

– Ну что же. Будем. Обязательно будем. Но пироги – с нас. И наливочка – куда ж без нее? Спокойной ночи, соседи!

Дневник Агея Ниловича так и не нашелся. Мужик с бородкой и в шляпе приезжал еще три раза. Два из них – с какими чинами из КГБ. Опрашивали, осматривали нашу квартиру. Изъяли у меня записную книжечку, в которой были записи маршрута и зарисовки иероглифов, сумку из пещеры и гибкий клинок, который был у Харлампиева. Потом приехали еще раз какие люди из прокуратуры, ОБХСС, КГБ и под опись изъяли папку с документами на дома, квартиры, машины, яхту и деньги. Папу и маму заставили подписать какие документы, в том числе и о неразглашении, а про деньги и другое имущество посоветовали забыть. Последний из уходящих положил на стол пакет и, пристукнув по нему ладонью, сказал папе:

– Здесь сорок тысяч чеками. Можете потратить их на себя. Это компенсация за неудобства, которые вам принесла эта история. И премия вашему сыну за научные открытия в пещере. И еще совет: уже без шуток, Виктор Александрович, просто забудьте обо всем, что было связано с академиком Скуратовым. Это хорошо скажется на вашей карьере. Кстати, поздравляю с новым званием, подполковник. Завтра вам объявят об этом. И вашу жену тоже поздравьте с таким же званием. Прощайте.

Глава 2. Игнат Ипатович

1.

Летом меня отправили на плато Каламбаир помогать одинокому пастуху, который жил в деревянном доме на опушке букового леса. Днем он пас стадо овец, а вечером разжигал горн в большой кузне и до поздней ночи отстукивал по наковальне молотками. Каждый из них имел свой особый голос и звучание, создававшие ритмичный мотив, который в моем сознании воскрешал мистические образы шаманов и ритуальных танцев. Мне нравилось слушать эту музыку в ночной тишине.

Разговаривал Игнат Ипатович – так звали пастуха – мало. Со мной в первую неделю сказал слов двадцать, да и то по большей части в первые дни, когда знакомил с громадными тибетскими овчарками черно-бурого окраса. Их было пять, три суки и два кобеля. Ростом они были мне почти до плеча, а в пасть могла бы спокойно войти голова ребенка. В пяти словах Игнат Ипатович объяснил, что я теперь свой, меня нужно охранять, а я буду их кормить.

Для сна мне определили место в овчарне под навесом на топчане, кинув на него овечью шкуру и валик из прессованной овечьей шерсти. Утром я, полусонный, брел в летнюю кухню и, просыпаясь на ходу, рубил приготовленное с вечера мясо на десять кусков, по два для каждой собаки Баскервилей. В первый день, когда я принес им куски мяса, каждый килограмма по полтора, и ведро запаренной каши с овощами, было ощущение, что они и меня съедят так же спокойно, как съели принесенную пищу. После трапезы я выгонял стадо, и оно медленно брело под контролем пяти громадных псов на яйлу.

Игнат Ипатович приезжал на лошади через пару часов и, осмотрев стадо сверху, спускался на землю, доставал книгу и читал. Вечером так же молча подтягивал седельные ремни, распутывал ноги своей кобылы, вскакивал в седло, осматривал стадо и возвращался домой. А я гнал стадо в кошару, наливал ведрами из родника воду в колоды из цельных бревен и шел на кухню. Там ел то, что стояло на столе под полотенцем, снова рубил мясо и нес собакам, прихватив и ведро с кашей.

Через месяц такой жизни я взвыл. Нет, трудно не было, было монотонно и скучно. Я скучал по маме с папой, по Ирке, по друзьям, которых теперь у меня было много и, главное, – по Лене, с которой у меня было связано в жизни все. В последний раз, когда мы виделись, я проводил ее домой из школы и рассказал, что лето проведу на плато, работая помощником пастуха. Она удивилась и, кажется, даже расстроилась.

– Может, ты сможешь приехать хоть на мой день рождения? – спросила она. – Все-таки, десять лет. Я бы хотела тебя видеть на празднике.

Я пообещал, что буду. И вот застрял на кошаре – Игнат Ипатович вчера уехал на своем «виллисе» времен ВОВ и до сих пор не вернулся. Связи не было. Мясо, замороженное для собак, я нашел. Кое-как разобрался, как запаривать кашу, а вот что поесть мне найти не сумел. Дом Игнат Ипатович закрывал, а в кухне еды для людей не было. Пришлось готовить из того, что было. Развел костер, нарезал тонкими ломтями мясо и, кое-как обжарив его, съел. Голод не тетка, еда показалась вкусной.

Был вечер. Костер я палил возле навеса, и запах жареного мяса дошел до вольера с овчарками. Одна из них, самая молодая, подошла ко мне и стала внимательно смотреть на жарящиеся куски. Вывалив длинный алый язык, она издала звук, который можно было принять за урчание.

– Хочешь? Сейчас я сниму, остужу и поделюсь с тобой.

В ответ прозвучал такой же звук, только помягче тоном. Собака подошла и уселась возле меня. Так мы и сидели у костра, глядя на огонь и отбрасывая две танцующие тени: я – пониже, собака возле меня – выше на голову.

– Большие вы все же. Очень. Даже страшные иногда, – обратился я к ней. Она повернула свою громадную голову ко мне и открыла пасть. – Ты как будто все понимаешь, что я говорю.

Я снял с костра скворчащий кусок мяса, отрезал половину и положил на деревянную дощечку.

– Пусть остынет. Потом ешь. А я еще поставлю. Что у меня такое ощущение, что и я, и ты еще захотим.

Так и случилось – я еще дважды резал мясо и делился им с собакой. Ночью она от меня так и не ушла: улеглась рядом, возле топчана, и так и уснула.

Утром, еще до подъема, приехал пастух – кузнец. Подошел ко мне, осмотрелся. Внимательно посмотрел на собаку и на меня.

– Выбрала. Тебя. Твоя, – сообщил он мне, показав на нее кнутом. – Сапа.

Сапа, услышав свою кличку, подскочила и уставилась не на Игната Ипатовича, а на меня. Он усмехнулся.

– Выбрала. Редкость, – заключил он. – Пойдем.

Игнат Ипатович привез письмо от родителей и от Харлампиева. В первом сообщалось, что через два дня они меня ждут дома, а во втором – что мне предстоит начать работать в кузне по вечерам, но это не снимает с меня обязанности полтора часа заниматься по той программе, которую Харлампиев определил. Кроме этого, Владимир Петрович сообщал, что сегодня уезжает на месяц в командировку и будет только в конце июля или в начале августа, а тогда обязательно проверит, отлынивал я от ежедневных тренировок или нет.

Сапа теперь ходила за мной все время по пятам и абсолютно отказывалась воспринимать запреты Игната Ипатовича. Мне пришлось забирать еду из летней кухни и есть на улице, периодически отдавая лучшие кусочки новоиспеченной поклоннице. Игнат Ипатович наблюдал за этой идиллией со стороны и, проходя мимо, бросил: «Учи. Умная».

Вечером меня в первый раз взяли в кузню. Выковывали топор. Я работал мехами. К молоту и тем более молоткам меня не допускали, а после проковки и закалки пастух-кузнец, выходя и вытирая руки о фартук, бросил: «Порядок».

На наведение порядка ушло не меньше часа, и к тренировке я приступил уже затемно. Мышцы, уставшие от работы с мехами, отдавали тягучей болью. Я стерпел и выполнил все, что было определено Харлампиевым.

Через день утром Игнат Ипатович подошел к кошаре, где, покормив собак, я уже собирался открывать ворота загона.

– Домой, – он махнул подбородком в сторону гарнизона, – к отцу, – и кинул на топчан полный рюкзак. – Сапу. Привяжи. Хорошо.

И ушел. Собаку я привязал в вольере. Долго объяснял ей, что мне нужно уйти, но я скоро вернусь. Гладил, и даже поцеловал, обнимая. Она пару раз меня лизнула и, вывалив язык, улеглась на землю.

«Иди уже. Возвращайся быстрее. Подожду», – как будто говорила мне собака всем своим видом.

Домой я дошел к шестнадцати. До назначенного времени празднования дня рождения Ленки оставалось два часа. Быстро вымылся. Надел новые джинсы Montana, которые на барахолке, по словам папы, стоили его зарплату, и цветную футболку. Достал новые носки и надел жутко дефицитные кроссовки Adidas. Подошел к зеркалу. Улыбнулся. На меня смотрел совсем другой Расти.

– Да, если вспомнить отражение полгода назад – небо и земля. Тогда была толстая медуза, а сейчас – нормальный парень почти десяти лет. «Пойдет», – сообщил я сам себе и услышал за спиной заливистый смех сестры.

– Ну Расть, насмешил. Да, ты хорош. Даже я бы в тебя влюбилась, будь я на месте твоей Ленки. Вы уже целовались?

– Ну Ир. Не говори ерунды, – вспыхнул я. – Больно надо! Это ты все время об этом только и думаешь.

– А ты не думаешь? Интересно, что ты там на своей кошаре забыл? Ой! Мама мне сказала тебе подарок для Аленки отдать. Чуть не забыла.

Подарком оказались солнцезащитные очки в твердом чехле. И я в очередной раз удостоверился, что моя мама – лучшая мама на свете.

– Ну все. Беги. А то опоздаешь, жених. Хоть сестру поцелуй. Соскучилась же. Балбес.

Я чмокнул ее в щеку. На ходу застегнул на руке электронные часы и, засунув в задний карман складной нож, выбежал на улицу. Там уже ждали Ромка Черненко и Максим Платов.

– Ну ты чего так долго, Расть? Опаздываем. Ого, ты загорел как негр! Как будто не на плато за овцами приглядываешь, а на пляже только и лежишь. Поедешь завтра на море? Папаша Ленкин дает автобус, и все, кто был у нее на дне рождения, могут поехать. Там даже на катере прогулка будет, – затараторил Макс.

– Не знаю еще. Я с родителями пока не обсуждал. Может, и получится.

– Ты хоть расскажи, что делаешь там? Правда, что пастух держит у себя собак – людоедов? И сам питается только сырым мясом? Мой старший брат рассказывал, – продолжал тараторить Макс.

– Собаки есть. Тибетские овчарки, их еще называют мастифами. Собаки к чужим лютые. Это правда. Я их кормлю. Хозяина они любят. Очень. Ни на шаг от него не отходят, если уж приняли.

Подумал о собаках и вздохнул: как там моя Сапа?

– Мясо мы все едим. Не один Игнат Ипатович. Макс, ты же вроде большой, а ерунду разносишь. Ладно. Пошли быстрее.

Подниматься на плато было легко. За спиной болтался полупустой, но серьезный экспедиционный рюкзак, доставшийся от Агея Ниловича. В нем были сложены спальник, запасная одежда, большой керосиновый фонарь «Летучая мышь» и книги. Нужно было начать учиться. Книг я взял семь штук и договорился с папой и мамой, что через две недели они привезут мне еще. Кроме этого, я взял с собой нож и топор – и в помощь, и для отработки метательной техники, тем более что основной задачей на лето было отковать самому хотя бы пять-шесть метательных ножей и один нож особой формы под названием ботгадер, с полой внутри ручкой – для ношения в ней НАЗа. Лезвие у ножа должно было быть похоже на летучую мышь со скошенными крыльями. Рассказал мне об этом чуде Агей Нилович, который имел такой нож, да потерял где в джунглях Бразилии.

По дороге я то и дело мысленно уносился в минувшие два дня, которые прошли как одно мгновение. День рождения Лены принес мне опыт первого в моей жизни поцелуя, и именно поэтому я сейчас летел, а не шел, сопя и потея.

Они появились неожиданно уже перед выходом на плато из-за двух больших валунов. Их было шестеро. Седьмым был Леля Генешвили. Он стоял поодаль и исполнял роль наводчика или еще кого, но драться он точно не собирался. Ребята были не наши, видимо, из другого поселка, и я их не знал.

– Вот этот, что ли? – спросил у Лели белобрысый крепыш в тельняшке – видимо, самый старший.

– Этот, – ответил Леля. – Аккуратно, у него нож может быть.

– Ну мы его этим ножиком и почикаем, а тело свалим в карстовый провал на плато. С собаками не найдут.

Я лихорадочно соображал, что делать. Вниз бежать было опасно. Оступишься – и костей не соберешь. Достать из рюкзака нож и топор не успею. Только пробиваться на плато. Интересно, на чем они сюда добрались? Если на мопедах, то далеко я от них не убегу. Даже от велосипедов не убегу. Оставалось только драться. Скинул рюкзак на землю и молча продолжил рассматривать врагов. В том, что они враги, сомнений не было. Голова мгновенно очистилась от лишнего, даже Ленкин поцелуй вмиг забылся.

Судя по лицу белобрысого крепыша с белесыми, прозрачно – серыми дерзкими глазами, меня собирались если не убить, то покалечить точно. Откуда ни возьмись, в руках парня, который стоял ко мне ближе всех, появилась мотоциклетная цепь.

– Ну понятно, бить меня никто не собирается, похоже. На честные драки с цепями не ходят, – подумал я. – Эх, маму с Иркой жалко, плакать будут. Интересно, а Ленка? Будет плакать?

Я продолжил молча сдвигаться к большому валуну, к которому собирался стать спиной, чтобы хоть чуть-чуть обезопасить себя со спины.

– Эй, Сема! Ты чего, не видишь, куда он чешет молча? К булдыге. Отсеки его. Неча от нас прятаться. Щас мы тебя, молчаливого, на куски шинковать будем, – просипел их вожак, который у меня сразу получил прозвище – Камбала. В руке у него был нож с лезвием сантиметров двадцать пять. Такой мог насквозь меня проткнуть.

Глядя на этот нож, я и осознал, что такое липкий страх, сковывающий все тело. От ощущения текущего по спине пота стало противно и зябко.

– Смотри-ка, Лелик, твой герой совсем и не герой. Трусится аж весь. Иди ближе, не дрейфь. Сдулся он. Я таких знаю. Он уже проигрывает. Щас и ты его можешь попинать. Он тебе и ноги вылижет, чтоб не убили. И в штанишки скоро сходит.

Я чуть отвлекся на Лелю, который шел ко мне с улыбкой, знакомой по старым временам, когда не было ни одного дня, чтобы этот урод надо мной не поиздевался. Как ни странно, именно эта улыбка и вывела меня из состояния ступора. Видимо, он почувствовал в последний момент, что что не так с его жертвой, но сделать уже ничего не успел. Я прыгнул вперед, нанося удар в подбородок всем телом, перекувыркнулся вбок, перекатом ударил ногой под колено того самого Сему, к которому обращался Камбала. Послышался резкий хруст, это сломалась Семина нога, а его крик известил, что он этим крайне недоволен. Я снова занял позицию у камня, стоя к нему спиной и подобрал два валуна – по одному в каждую руку.

– Ого! Да ты совсем не прост, герой. Так ведь и мы не просты. Дрозд, тащи обрез. Зачем нам с этим стрекозлом возиться? Мы его и издалека нафаршируем дробью.

Дальше все было быстро. Сначала послышался утробный рык, потом истошный крик невидимого мне Дрозда. Крик удалялся быстро, но не прекращался. Потом возле меня материализовалась Сапа, на секунду прижалась головой к моему боку, а потом, выйдя чуть вперед, оскалилась, показав огромную пасть. Естественно, на этом все и закончилось. Все, кто мог бежать, бежали быстро, кто не мог – ползли. Один Леля лежал и никак не реагировал. Он был без сознания и, видимо, пока не собирался приходить в себя. Я подошел к нему, на всякий случай перевернул на бок – чтобы не захлебнулся, если у него сотрясение мозга и его вырвет.

– Сапа, собака моя! Откуда ты? Ты же меня спасла! Эти уроды собирались меня то ли убить, то ли покалечить.

Я наглаживал ее гриву и прижимался к довольной морде с большим влажным носом. Топот копыт известил о прибытии еще одного спасителя – Игната Ипатовича, а с ним и остальных четырех мастифов. Хотя и одной моей Сапы оказалось достаточно.

– Собрать, – кивнув, скомандовал Игнат Ипатович своим овчаркам.

Мы возвращались к кошаре в темноте. Собаки, как всегда, вели стадо, но в этом стаде бараны сегодня выглядели по-иному. Похожи они были на обгадившихся людей. Игнат Ипатович всего один раз взглянул на бредущих в окружении мастифов неудавшихся душегубов.

– Хуже баранов, – презрительно произнес он и отвернулся.

Среди баранов они и заночевали. Посреди ночи, видимо, кто из них попытался сбежать, а потом долго выл в загоне от страха или еще от чего – я проверять не стал. Сапа лежала рядом, да и вылезать из удобного спальника не хотелось. Утром Игнат Ипатович вручил мне поводья от своей кобылы и, кивнув на загон, сказал:

– Все бараны, – и ушел молча.

Ну все, так все. Я пошел кормить собак. Кобыла была терпеливая и спокойная, просто идеальная для первой практики самостоятельной верховой езды. В этот день я повел стадо на дальний выпас. Леля и его команда брели посередине стада, дико озираясь на мастифов и стараясь быть от них как можно дальше. Нужно отдать собакам должное, они на новых членов стада внимания вообще не обращали. Само собой, кормить их никто не собирался, а вода была в кошаре. Я взял с собой книгу «Овод» Войнича, которую мне давно рекомендовал прочитать Агей Нилович. А следующими должны были стать «Графиня фон Рудольштадт» и «Консуэло». Об этих книгах Скуратов говорил подолгу и с упоением.

Так шли дни. Я кормил новых членов стада один раз в день такой же кашей, как и собак, в таком же объеме, то есть – ведро на всех. Однажды утром к кошаре подъехал полицейский УАЗ.

– Растислав, – поздоровался поселковый участковый со мной за руку, – где тут у тебя те самые бараны, что с ножами и обрезами на людей кидаются?

– Да там, товарищ капитан, в загоне, – ответил я. – Только что еду им оставил. Вы их забирать будете?

– Да. Хватит им прохлаждаться. Две недели их ждем уже. Двое из них сядут. Есть за что. А остальных отправим исправляться. Правда еще не решили куда, но скоро решим. Проводишь? Больно уж собачки у Игната Ипатовича грозные. Как ты их не боишься?

Тут ко мне подбежала поевшая Сапа и с диким для участкового взрыкиванием запросилась поластиться, не забывая недобро посматривать на милиционера, предупреждая, что если тот тоже претендует на мое внимание, то пусть ищет себе кого другого, а я – ее человек.

– Сапа, прекрати. Лучше веди сюда бандитов. Давай, девочка. Веди их сюда.

Сапа внимательно посмотрела на меня, на милиционера, у которого от ее взгляда взмокла рубашка, на загон, где среди овец сидели человекообразные. Лизнула меня и потрусила к загону. Через минуту там кто завыл, а из ворот выскочил сначала Камбала, имя которого я так и не удосужился узнать, а за ним и все остальные.

– Товарищ капитан, товарищ капитан, спасите нас! – заверещал Камбала. – Спасите, нас мучают, собаками – людоедами травят!

– О, Синицын. Я тебя и ищу, а ты здесь прячешься. И тебя, Ищенко, тоже. А ну, руки за спину!

Он застегнул наручники на двоих и затолкал их в задний отсек УАЗа, а на остальных зыркнул строго.

– А с вами еще будем разбираться. Вам жизнь здесь еще раем покажется. Обещаю. А ну марш в машину! – прикрикнул он и, обращаясь ко мне, добавил: – Ну давай, герой. Не простой ты малец. Только жизнь началась, а уже приключение за приключением. Папе с мамой что-нибудь передать?

– Да, товарищ капитан. Передайте, чтобы они мне книг привезли. И подшипников, штук сорок – пятьдесят или побольше.

– Ну книги понятно, а подшипники зачем? – удивился милиционер.

– Как зачем? Там металл хороший.

– Так ты здесь не только подпаском работаешь у Игната Ипатовича? – еще больше удивился он, – а еще и по кузнечному делу помогаешь? Ну дела! Да уж. Точно ты не простой малец, раз такой человечище тебя принял. А ведь почитай восемь лет один живет, ни с кем не общается. С твоими родителями только, да еще с несколькими семьями. Ну и прилетают к нему периодически – непонятно кто, но важные, – тихо, как будто и не для меня, проговорил участковый. – Ну ладно, поехал я. Если будут нужны от тебя показания на этих, снова приеду. Родителям все передам. Бывай.

УАЗик уехал, увозя с собой первых в моей жизни реально плохих людей.

2.

В эту ночь мне приснился странный сон. Я (а я точно знал, что это именно я) вылетал кувырком из какого черно-серого громадного космического корабля. Меня обтягивал черный, блестящий, будто лакированный, комбинезон, а на голове был шлем. На груди, животе, ногах и плечах были какие пористые накладки, а на поясе висели подсумки. Через плечо – сумка из пещеры. Я был без сознания и летел к нашей планете. Ее я четко рассмотрел во сне. Громада корабля удалялась. Мне было страшно и очень одиноко. Я был один среди звезд, кричал самому себе: «Очнись, ты же сгоришь, падая на Землю». Но во сне я не очнулся.

Встал рывком, так резко, что Сапа рядом подпрыгнула, вскочив сразу на все четыре лапы и вопросительно рыкнула. Сон был настолько реалистичным, что я готов был до мелочей рассказать, сколько шляпок-заклепок было в большом люке, через который я вывалился из корабля, да и понимание, что это именно космический корабль, было абсолютно четкое.

«Меньше нужно Беляева и Уэллса читать», – подумал я и погладил Сапу, молча ложась на спальник. Сон не шел, и я решил пока суд да дело навести порядок в кузне. С вечера я там не прибрался, так как Игнат Ипатович что делал часов до двух ночи, что было очень необычно. Во всяком случае на моей памяти за те два месяца, что я провел на плато во владениях пастуха-кузнеца, такого не случалось. В кузне был порядок, а под открытым окном на столе обдуваемый ночным горным ветром лежал клинок, похожий на тот, что был найден мной в пещере, а потом изъят КГБ.

– Ты чего не спишь? – послышался из-за спины голос Игната Ипатовича. – Любопытный.

– Да проснулся от странного сна, Игнат Ипатович, и решил порядок навести, раз уж не спится.

– Хорошо. Почувствовал. Переодевайся и разводи горн, только не брикетами. За кузней несколько мешков пережога стоит. Их принеси. Будем вместе доковывать, а потом зачерним. Пора тебя к делу допускать да учить. Раз чувствовать начал.

Я был немного не в себе. Во-первых, от множества слов, сказанных в одном разговоре, а во-вторых, от того, что меня, наконец, допустят к реальной ковке. Руки у меня так и чесались!

Как оказалось, со стадом можно было никуда не ходить. Овчарки отлично справлялись и сами. Сапа теперь ходила с ними, но по возвращению сидела возле кузни, не отходя. И в моменты, когда мы выходили на воздух облиться холодной водой из ведра или просто подышать и отдохнуть, пыталась излизать меня всего с ног до головы.

Сегодня Игнат Ипатович меня поразил. Он был удивительным, непревзойденным и умопомрачительным рассказчиком. Он мог говорить, не останавливаясь. Было такое впечатление, что это не он, а какой другой человек за два месяца проронил минимум слов и изъяснялся в основном жестами. О металлах, их обработке, сварке, вальцевании, выколотке, вариантах закалки, и воронении, нагреве, и обжиге, а также множестве тончайших нюансов, которые, по его мнению, я обязан был знать, кузнец говорил часами. К вечеру я так уматывался, что от одной только мысли о тренировке меня начинало мутить. Однако Игнат Ипатович следил за моими занятиями не менее серьезно, чем за жаром в горне или цветом раскаленной чушки или прутка.

– Как я в глаза твоим родителям буду смотреть и учителю? Скажут, совсем разбаловал нам Растислава. Я ж не могу. Так что иди охолонись, да и позанимайся. А уж потом будем вечерять. Мне тебя потом еще под молоточки уложить да растягивать, чтобы не застоялся. Молоточками назывался ударный массаж по тибетской, какой суперсекретной методике и, по правде сказать, чудесная штука, особенно в руках мастера, а именно им был Игнат Ипатович. Уже после массажа меня укладывали на деревянный полукруглый топчан и растягивали – как на дыбе. В момент, когда я уже и кричать не мог, оставляли растянутым на восемь-десять минут, постоянно втирая в суставы какую жирную мазь. Пахла она эвкалиптом, а состав не раскрывался.

– Не мой секрет, да и не нужно оно тебе. Все равно ты, Растислав, в травах пока толком не разбираешься. Вот осенью пойдем собирать и начну тебя учить помаленьку.

На вопросы, а зачем это мне, тоже звучало что типа: «Потом поймешь». Через пару дней я и спрашивать перестал. Что толку? Так незаметно пролетел еще месяц. Про день рождения, который прошел, я вспомнил через неделю. Родители с Ирой не приехали, вот я и забыл. А почему не приехали – я не понимал и уже к числу двадцатому начал серьезно переживать.

– Не переживай. Папа твой с мамой в командировке. Должны вернуться через два дня, тогда и приедут за тобой. Каникулы у тебя заканчиваются. Пора домой возвращаться. А ко мне, если захочешь, будешь прибегать по выходным. Захочешь? Я скучать по тебе, Расть, буду. Сапа тоже. Да и кузня – это же живое. Ты и сам знаешь. Манит она тебя. Все кузнецы – чародеи немного. Волшебство творят.

– Конечно, я буду к вам приходить, Игнат Ипатович. Еще бы с уроками справиться вовремя, да и вообще – если все хорошо будет. Четвертый класс был легким, пятый, говорят, будет сложнее.

– Не переживай, Расть. Все получится. А на твои каникулы пойдем в поход. За травами. Заодно я тебе много чудесного в горах покажу.

Мама с папой, действительно, приехали через два дня. О командировке не говорили, но выглядели уставшими. Папа прихрамывал, но это было не ранение, просто сильное растяжение. Все подарки ждали меня дома, но Игнат Ипатович настоял – сначала с ним повечерять, а уж потом домой ехать.

– Успеете еще засветло. Времени много. Я вон в беседке накрою. Там хорошо, да и Сапа посидит рядом с Расти. Чует, что хозяин ее уезжает. Тоскует уже.

Мама, абсолютно не боясь, подошла к собаке, присела и что заговорила ей в ухо, поглаживая. Я аж закашлялся.

– Ты не бойся, сын. Нашу маму ни одна собака не укусит. Связь у нее какая с ними.

– Расть, – обратилась мама ко мне, – приручил к себе, теперь будь добр – опекай. Ты в ответе за это красивейшее существо. Мы всегда в ответе за тех, кого приручаем. Запомни это на всю жизнь. Вот тебе, кстати, подтверждение верности одного из великих постулатов «Маленького Принца» Экзюпери, от которого ты все время отбрыкивался. А ведь в нем много мудрости, которую необходимо понять, взрослея, чтобы стать человеком.

– Мам. Прочитаю. Обещаю. Вот завтра и начну.

– Ну и хорошо, сын. Горжусь тобой. И все же еще раз напомню: ты в ответе за того, кого приручил. Не подведи такую любовь. Посмотри, как она на тебя смотрит. Все ведь понимает.

За ужином Игнат Ипатович проникновенно рассказывал про меня. Подарил мне вороненый клинок, такой же, как у меня забрали, и еще один передал папе для Харлампиева.

– Я их три месяца изготавливал, ваял, можно сказать. Хорошо получились. Ножны для них нужно у специалиста заказывать. Такие клинки в кустарные ножны не положишь. Ну а в сентябре Расти сам себе откует нож и метатели, как раз я металл подготовлю. На мой день рождения приезжайте – двадцать второго сентября. И, надеюсь, новый кузнец в этот день родится, если примет его кузня и позволит другие отковать.

Дома никого не было. Ира еще где гуляла, не зная ни о приезде родителей, ни о моем. Подарков мне надарили много, но все было одеждой. Самым главным подарком стали отремонтированные неизвестно где, так как никто из местных мастеров за них не брался, часы покойного Агея Ниловича, которые он отдал мне перед самой смертью, а они возьми и остановись. Было жаль – он несколько раз повторил, что хочет, чтобы я их носил, не снимая. И вот теперь массивные, с двумя циферблатами, фазами луны, датой и днем недели часы эти на серебряном ремне были у меня на руке.

– Нужно добавить одно из убранных звеньев на ремешок. Мы с мамой не ожидали, что ты так сильно вырастешь за лето. И повзрослеешь, – проговорил папа задумчиво. – Хорошо на тебя Игнат Ипатович подействовал. Судьба у него тяжелая, редко с кем сходится, а ты его даже разговорить сумел.

– Пап, а что у него случилось? Он так ни разу и не заговаривал об этом, а мне неудобно было спрашивать.

– Ну слушай. Был он ученым. Изучал тибетские этнокультуры. Прожил в монастыре пять лет. На Тибете есть такие монастыри – Шао-Линь. Потом вернулся в Москву. Преподавал в МГУ, защитил докторскую диссертацию и увлекся Афганистаном, а точнее – древними культурами на его территории. Было это лет пятнадцать назад. Никакой войны там еще и в помине не было. Поехал в Кабул. Там, в командировках по стране, познакомился с молодой девушкой. Она только заканчивала исторический факультет местного университета. Они полюбили друг друга. Поженились. Игнат Ипатович начал преподавать в Кабульском университете. У них родились двое деток. А в 1979 году его жена забеременела снова и не смогла поехать с ним на раскопки. Там он провел почти полгода, а когда вернулся в Кабул, не нашел ни детей, ни жены дома. Их выкрали.