Текст книги "Мечтал и искал"

Рустем Бестереков
Мечтал и искал

© Оформление: Климова Наталья Николаевна www.tdetctva.ru

* * *

«Пиши, мой друг, нам химики – не ровня…»

Пиши, мой друг, нам химики – не ровня,

Любой из них полезнее в сто крат,

А нам шалаш послужит лучшей кровлей,

В любом саду, где киснет виноград.

Гляди, мой друг, поэты служат, словом,

И дружба между ними коротка,

А мы с тобой изгнаны из дома,

Где правит балом монета из серебра.

Нас били за причуды осознанья,

За блеск души, что не меняет цвет,

За то, что не услышав оправданий,

Не подтвердили благостных надежд.

За то, что полюбили слишком рано,

И многих дев позвали за собой,

Но их неволит церковь или мама,

Совсем не мы, о друг мой дорогой.

За то, что службу строгую – навыкат,

Мы обошли десятой стороной,

А там карьера – поднятая пика,

Дает регалий золотой конвой.

Да было бы за что – то пристрелили,

А так пока ущербного гони,

А мы с тобой прошагали мили,

По перекресткам ищущей души.

А нам бы все бумаги да чернила,

Кусочек мира да бокал вина,

И все красоты виденного мира,

Откроет в буквах книжица моя.

«Мечтал и искал, крадучись украдкой…»

Мечтал и искал, крадучись украдкой,

Душой смотрел в глаза белых лиц.

И сыпался гравий шуршащий и краткий,

Когда, отступая, валился я ниц.

Пред той красотой, зовущей скрыто,

И сердце гремело, не зная таких,

То юной славой овеян софитом,

О недуг и дерзких и слишком младых.

Но время течет, проверяя объятия,

насколько крепки в поцелуях тела.

И рода людского лихие собратья,

И злу, и добру обучили меня.

А вязкая жизнь втянула с ногами,

Шаг первый, второй – труднее других.

И кто же тот воин, сложив оригами,

В пути умирая, в дороге затих?

И нет уже той чистой улыбки,

Просящей солги, обмани же меня.

Ветра перемен, что жмутся так липко,

Сточили щербины, взывая с утра.

Теперь их так много, зовущих открыто,

И нежной славой овеян софит.

Но я уж не тот и жизнью не сытой,

Своим убеждениям к аскетам приник.

Прошла суета молодых поколений,

Прошла лихорадка, остался озноб.

Все так мимолетно, и нет уж сомнений,

Что будет сейчас – когда-то пройдет.

Уйдет шелестящим безумием платья,

Смотря напоследок задумчиво вдаль.

И я вдруг пойму, что этого счастья —

Таких приключений немного мне жаль.

«Не сбылось. Память ясно откроет лицо…»

Не сбылось. Память ясно откроет лицо,

Нестареющий образ, будто ты из кино,

Перебором сыграют мне на струнах души,

Терпеливо стараясь, пальцы женской руки.

Не сбылось. Оглянувшись на годы назад,

Я увижу все тот же волнующий взгляд,

Мимолетных потерь, нерожденной любви,

Запоздало шепчу: «Подожди, погоди…».

Оглянувшись, она улыбнется слегка,

В ней все тысячи лиц поколения Я,

Посвящу эту песню, с кем так не удалось,

Этой грустною лестью извиняюсь за злость.

Злости не было больше, как и не был роман,

Не поющей душе не обнять белый стан.

Только все же покоя не дают эти лица,

Чтобы было, когда удалось бы нам слиться.

Мы бы узнали, какие бывают мечты,

И на вкус, и на цвет – окрыленные мы.

Мне б души не хватило на все тысячи слов,

Расставаний и встреч – город нежных оков.

Не сбылось. Не судьба. Что же думать теперь?

Кто же снова придет после стольких потерь?

Не жалей, оглянувшись, тот волнующий взгляд,

Только память души все же смотрит назад

Не сбылось. Память ясно откроет лицо,

Нестареющий образ, будто ты из кино,

Перебором сыграют мне на струнах души,

Терпеливо стараясь, пальцы женской руки.

Не сбылось. Оглянувшись на годы назад,

Я увижу все тот же волнующий взгляд,

Мимолетных потерь, нерожденной любви,

Запоздало шепчу: «Подожди, погоди…».

Оглянувшись, она улыбнется слегка,

В ней все тысячи лиц поколения Я,

Посвящу эту песню, с кем так не удалось,

Этой грустною лестью извиняюсь за злость.

Злости не было больше, как и не был роман,

Не поющей душе не обнять белый стан.

Только все же покоя не дают эти лица,

Чтобы было, когда удалось бы нам слиться.

Мы бы узнали, какие бывают мечты,

И на вкус, и на цвет – окрыленные мы.

Мне б души не хватило на все тысячи слов,

Расставаний и встреч – город нежных оков.

Не сбылось. Не судьба. Что же думать теперь?

Кто же снова придет после стольких потерь?

Не жалей, оглянувшись, тот волнующий взгляд,

Только память души все же смотрит назад.

«Заскучавшая осень смотрела в глаза…»

Заскучавшая осень смотрела в глаза,

Грустью улиц – дождливое небо.

Набухая сквозь сито, стучала слеза,

И дробило уставшее тело.

И души, столь молчавшей, минута прошла,

Когда капли сбиваясь холодили.

Напоили, будили от тяжкого сна,

От музейной скопившейся пыли.

И нахлынуло скопом, что ведал всегда,

Осознанием окрестного мира.

Словно демон забытый, со злобой кляня,

Верования гремевшего пира.

Это тело корежат – такие слова,

Что волной исходят от сердца.

И дрожа, и волнуясь, напишет рука,

То, что вы прочитаете с ленцой.

Сколько будет написано светлых тонов,

Полосатых от прописи листьев.

Сколько проб и обманных до боли шагов,

До признания достав и услышав.

Гром оваций желанный, дрожащей волной,

Вдруг проймет и пойму я с улыбкой.

С сожалением пойму, что был лучше другой,

Я когда-то писавший с ошибкой.

Алма-Аты

Средь перелетных птиц, летящих в поднебесье,

Хочу увидеть снова зеленый город мой.

Танцующего барса, застывшего в соцветье,

Он мне напомнит летом, цветущею весной.

Сверкающую каплю алмаза в гранях улиц,

В оправе пестрых гор, смотрящих строем вдаль,

Он мне напомнит детство и первую разлуку,

Где на прохладных скверах живет моя печаль.

Она светла, ранима, как лепестки сирени,

Как ароматы яблок, в садах былой весны,

Наверно, это счастье, застывшее в капели.

Наверно, этот город один – Алма-Аты.

Тема

Вот тему нашел, достойную слова,

Она на груди разжигает огонь.

И, как опьяненный, снова и снова,

Украшу стихами я белый альбом.

Вот Вам, прочитайте со светлою грустью,

Моих размышлений уложенных слов.

Они одурманят, измучат, отпустят,

И выбьют слезу из мечтательных снов.

Сие сочетание звуков и грусти,

Дороже монет и мундира чинов,

За то, что надумал, за правду отлучен,

Ну что ж, одиночество – нам не порок.

Что эта поэзия – целая веха,

Страна или республика без гимна и герба,

И ты гражданин – сторонник поэта,

Любитель лирический – прими же меня.

«Милая, присядь на край дивана…»

Милая, присядь на край дивана,

Разреши тебя так называть.

И рукой с мороза гладко – пряной,

Зацепи волос седую прядь.

Все торчком – взъерошены постелью,

В первый раз увидела таким,

Как стихов замученный капелью,

Серебром украшен дорогим.

Гладишь и висок целуешь нежно,

Щеки, губы, – млею я во сне.

И с толчком проснуться будет бедно,

С горечью, услышанной извне.

Что пока еще и не дошли мы,

До поры полуприкрытых ласк,

Что пока назвать своей любимой,

Не имею права я сейчас.

«Как прекрасна женщина во гневе…»

Как прекрасна женщина во гневе,

Как блестят глаза – напряжена!

И с походкой яростной пантеры,

Обожжет пощечиной любя.

А затем, преодолев в борьбе,

Губ поймать карминовые искры,

Крови от укуса жаждут все,

Покоренной женщины и риска.

Как прекрасна женщина в порыве

Страсти безотчетного огня,

Когда пальцы сдавливает сила,

От наслаждения меркнущего дня.

Когда с криками жарких объятий,

Не раскрыть дрожащих в блестках век,

В тишине отброшенное платье,

С шелестом скользнет с двери на свет.

А трепещет, млея солью,

Жизни, что узнала в этот день.

И страница сладостною болью,

В памяти, как отброшенная тень.

Знаешь…

Знаешь, высоты мои без оглядки,

Ростом не выше лилипутовых гор,

Кто-то царапал о них свои пятки,

Кто-то в подножьях искал свою роль.

Все эти люди – знакомы обличьем,

Мутный абрис растер лишь слегка,

Но то, что вижу не нравится лично,

Без рассуждений о множестве Я.

Знаешь, как пусто в душе и забыта,

Вечно младая игривая прыть,

Слишком не часто будила молитва,

Веру в сестер, что вдвоем могут быть.

Вера, Надежда, Любовь и забвенье,

Лишь у четвертой вуаль без прикрас,

Глаза закрывает молчанием лени,

И страстно целует и бережно в раз.

Знаешь, такое письмо я впервые,

Пишу удивленно самому ли себе,

Прежде другим рассылал дорогие,

Строки, рожденные в будничной мгле.

Только даривших с кровью объятий,

Брал я задаром молча у тех,

Кто обещаний не ждал и проклятий,

Честностью блещет искренний смех.

Таких бы любить очарованно – сладко,

Но ртути несмелая капля в душе.

Всегда выбирала с запахом мяты,

Раскрашенных кукол, шумящих везде.

Знаешь, дороже ошибок – советы,

Часто с усмешкой дарившие гроздь,

С этих щедрот теряется лето,

Время – жестокий изменчивый гость.

Все же, прощай, моих мыслей ценитель,

Может, последний внимавший ко мне,

Дай нам с тобой отработанных литер,

Шумный редактор в известной войне.

«Жить, как будто бы в долг…»

Жить, как будто бы в долг,

Поминутно обязан, за рождение бессмертной души.

И для них это толк. Я, как будто бы связан,

Половодьем природной реки.

То, что подарено мне – испытания природы,

Всколыхнет, выбирая мечта.

А свобода твердит – выбирать не обязан,

Где ты раньше, свобода, была?

«Жди, белокурая во сне…»

Жди, белокурая во сне,

К тебе придет твой хмурый странник,

И у цветов повязан бантик,

Не мной подаренных тебе.

К тебе войти хотело племя,

Корыстных, ярких торгашей,

Но ты тяжелее полей,

Семьи, вспухающее семя.

Отстанут, будто за стеклом,

Непоклоненные мужские лица,

И будут тихо-тихо биться,

Сердца живущих этим днем.

Им не дала своей отрады,

И ласки ждущих, как в огне,

Дрожа, мечтают в тишине,

О той несбывшейся награде.

Увы, прошли времен забавы,

Последней младости привет,

Рассудок шепчет мне совет,

Ты не давай душе отравы,

Не береди воспоминаний,

Цвет пухлых губ скорее сотри,

Во снах открыты и наги,

Не вспомнишь тех уже признаний.

Но как же больно вспоминать,

И улыбаться ночами тихо!

Как ревновали тебя дико,

Друзья, смотревшие, как тать.

Как я касался тонкой кожи,

В объятиях жаждал одного,

Что я не друг, как из кино,

Того же ты желала тоже.

Как скучен мир без тех загадок,

Как не строчил бы я теперь,

Познавший грешную метель,

С тобой мир безмерно сладок.

Так было б так, но не сбылось,

Какие могут быть ошибки,

И я во сне туманно – зыбком,

Увидел весь сюжет без слез.

«Когда меня оставит грусть…»

Когда меня оставит грусть,

И теплых дней печаль,

Когда я так угомонюсь,

Что будет мне не жаль,

Ни знаний, и ни книг чужих,

Цветущих навсегда,

Как скряга с сундуком своим,

Что дорожил всегда.

Все, что прочитано волной,

От сердца жгучих струн,

Все, что написано не мной,

Таланта белых рун.

Когда наступит этот час,

В предписанной судьбе,

Когда я буду только рад,

В стенающей мольбе.

Признаться пошлой жизни всей,

И злобной суете,

Что я любил совсем не их,

Во всей этой войне.

Тленье

Не люби меня таким, как прежде,

Ласковым, так скоро уходящим,

Ведь в тебе тогда проснулась нежность,

К непонятным отношениям нашим.

Обреченным в памяти останусь,

Во плоти, как прежде настоящим,

Молодость сказала – это странность,

Так любить и старые обрящут.

Не люби меня полу убогим,

Ведь поэта странности нелепы.

Зря стихи читал в светлейшей тоге,

Всяким гнусным, льстивым и нечестным.

Я, как вещь позорная, отброшен,

Выполнив свое предназначение.

И любовь твоя гроша не стоит,

И осталось мне одно лишь тленье.

Дилемма

В бедной юности искал,

Всю мораль земных ответов.

Потерял уж весь запал,

Любопытства там же, где-то.

То ли я смирился с Богом,

Безответно спящим там,

То ли предписаны дороги,

Нам, блуждающим по мирам.

Говорят, мы тут на время,

И одеждой нам тела,

Служат, как и все забвенье,

Что с рожденья – боль моя.

Пишут в книгах первородных,

Мир весь яркий полигон,

И расчерченной дорогой.

Предлагает мчаться он.

Потому ли все страданья,

Светлой радости огни,

Вся основа мирозданья,

Лишь кусочки всей игры.

Среди всех бессчетных правил,

Что придуманы людьми,

Каждый, выбирая ставил,

Во главу своей мечты.

Но вопросов главных тема,

Не рассказана, глуха,

Для чего нам вся дилемма

От начала до конца?

Сапфир

Удержи меня строптиво – нежно,

Оттолкни с упреком на руках,

А иначе длиться будет вечно,

Гордость во всех сказанных словах.

Кто кого любил с переизбытком,

Кто разочарован и забыт,

И, возможно, в споре в этом зыбком,

Никогда никто не победит.

У любви не жизнь, а так – горенье,

Вечер, свечи, терпкое вино,

Тел резное жаркое сплетенье,

Даст неизгладимое тепло.

И оно картиной станет вечной,

Встанет в галерее в яркий ряд,

Чтобы старики потом, со свечкой,

Вспоминали жаркий сей обряд.

Посмотрю в глаза своей любимой,

Там найти пытаясь целый мир,

Верю все еще порой строптиво,

В этой есть духовности сапфир.

Ячейка

Муж и жена – ячейка, семья,

В обществе пестром, где правит война,

Среди обезьяньего гвалта порой,

Дружно стоят друг за друга горой,

Надо ли думать, что верх берут те,

Кто громко кричит на этой войне.

Ночи приходят к ячейке домой,

Бурные, страстные, с криком: «Ты мой».

Тихо, с улыбкой, вспоминает жена,

С обманом, с интригой венчалась она.

Так достигают высоких вершин,

Земляне методой из низких равнин.

Отсюда и ссор приглушенный шепот,

Ведь разные цели ведут тихий ропот.

А муж, как ведущий и ярый самец,

Ленив, называет себя: «Молодец!»,

Он молча боится ветвистых рогов,

своих – не чужих, будоражащих кровь.

Они приглашают в ячейку друзей,

Чтоб роли сыграть на празднике дней.

Нет тихой шпионской войны за бугром,

Она поселилась в названии – Дом.

«Женские слезы по капельке горечь…»

Женские слезы по капельке горечь,

В спешных движениях зовут мою даль,

Там, где мечта – одинокая дочерь,

Хочет любви, превращаясь в печаль.

Там, где в неловких твоих поцелуях,

Снова зажата стремления беда,

Все, что не сказано будет тобой

В жадных движениях чувствую я.

Вся эта сила зовущей привычки,

Лишь к одному, не сейчас, а потом,

Снова поверь, это белая спичка,

Вспыхнет – сгорит в движении одном.

Нет – неприятное слово мне шепчешь,

Я не забуду тебя никогда,

Снова я должен любовные речи,

Тихо сказать уже навсегда.

Снова клонюсь глазами в паркет,

Я не люблю кружева твоих бедер

Не опечатка – любимый макет,

Прошлого боль отношений мне вторит.

«Что не погибают, сгорая в огне…»

Что не погибают, сгорая в огне,

Она свою песню представила мне,

Косичку клонила, увлеченно страдая,

Сверкали в глазах стены нашего рая.

Как трудно, когда узнаешь что-то быстро,

Все ново, негаданно, и даже игристо,

Как жизнь протекает, меняя монеты,

Как пишут любимым порой поэты.

И, что же любовь, велики ли причуды,

И здесь безответное может быть чудо,

И где же пророк, чьи просты так ответы,

Как пишут любимым порой поэты.

Все ново теперь, с каждым шагом вперед,

Срываюсь я в жизни в безбрежный полет,

Машу улетая стремительно ввысь,

Туда, где другие крича сорвались.

Туда, где зовут, где может быть счастье,

Где люди другой, ослепительной масти,

Где я безупречна, как мой давний сон,

Я там – королева счастливых окон.

Да, будет же так, у нее это право,

Мечтать, как желают другие награду,

Мечтать о прекрасном, что есть на земле,

Что не погибнет, сгорая в огне.

«Перечеркнув одной звездой…»

Перечеркнув одной звездой,

Сгоревшей вспышкой слепой,

На небосклоне этой жизни,

Хотел бы быть одним собой.

Зажечь в сердцах любовь слепую,

В глазах кумиром милым стать,

Собой вечную, людскую,

Идею к разуму подать.

Красивым слогом, рифмой яркой,

Пожженной правдой своей,

Предвосхитить умы украдкой,

Мне это нужно в жизни сей.

Любить мечту в своей подруге,

Пусть будут разными они,

Любить всегда без этой муки,

Не пишутся мои стихи.

Зажечь звездой след в народе,

И умереть бы молодым,

В счастливой драке за свободу,

Я не хотел бы быть другим.

Червленая дева

Зови те яркие года,

Когда ты мерно счастлив был,

Когда любовь к тебе пришла,

Охватывая жаркий пыл.

Сбылась мечта – стихов книжонку,

Ты самиздатом продавил,

И счастье чувствовалось тонко,

Со вкусом лета пил – пьянил.

Казалось та червленая дева,

Чиста, смиренна, дорога,

И жалостью своей нетленной,

Ее счастливил до утра.

Забыл совсем – коварный нрав,

У женщин тихий, до женитьбы,

И будешь ты всегда не прав,

Когда кольцо пониже фиги.

Когда доношено дитя,

И осчастливит всех рождением,

Так и не нужен навсегда,

Ты донор высшей ее цели.

Тебя использовали смело,

И не жалея всех седин,

Равняют грязного, без дела,

По рангу мусорных корзин.

Одноклассникам

Лица друзей молодыми остались,

Младше всех взрослых и суетных снов,

Мы не забыли ушедшие дали,

Ворох из школьных дражайших годов.

В вас я не вижу усталые лица,

Белых седин драгоценную прядь,

Время пред вами замрет белой птицей,

Жизнь пусть расстелет свою благодать.

Вам, не забывшим далекое время,

Школьных страниц и коротких штанов,

Мы, как веселое храброе племя,

На каждой встрече дурачимся вновь.

Вам посвящением бегут эти строки,

Как пожелание осядут в душе,

«Бэшники» помнят любые уроки,

Снова дружны от нападок извне.

Вам, ощутившим горечь утраты,

Вам, разменявшим всего сорок лет,

Пусть вам всегда везде будут рады,

С тех самых пор, как дописан куплет.

Жизнь

Жизнь ослепительно прекрасна,

И безупречна дорога,

Ее любая притча – сказка,

Дает, что слышишь иногда.

Ее любые повороты,

Сюжет сценария на лист,

Дает всем зрителям заботы,

И просит автора на бис.

Ее младые очертания,

На юных женщин возлегли,

И жаждут, гладят мужские длани,

Ее упругие штаны.

И выбирают тех с победой,

И дарит лавры на венец,

Им подхалимы песни пели,

Фальшивя грубо свою спесь.

А тех, кто верит в свою карму,

И в прочность кованых цепей,

Разбудит на работу рано,

Колонной слаженных ступней.

Когда свои законы твердо,

Поставит шатко на игру,

И проиграет молча, гордо,

И усмехаясь ждет войну.

Она научит сожалениям,

Провозгласит твою печаль,

Отдаст тягучей мрачной лени,

Всю душу за большой кобзарь.

Когда ее теперь капризы,

Блажен и я терпеть готов,

Блаженство трепетного приза,

И лица благостных врагов.

И даже всех великих бестий,

Ты изречения собери,

Ее загадку, пути и речи,

Сейчас понять не сможешь ты.

«Сумбур, смятение и обида…»

Сумбур, смятение и обида,

Таких гостей я не зову,

Они со мной словно свита,

Конвой циничный на хребту.

Они в душе моей ожили,

Когда я в первый раз упал,

Они ли пришлые вампиры,

Или это вложенный запал.

Они мечту без сожаленья,

Растянут с болью на хребте,

И потакая важной лени,

Сожгут на медленном огне.

И вот один в трудах и грезах,

Иду сквозь жизнь к тому концу,

Они вернее всех – сквозь слезы,

Друзьям, родным я прошепчу.

Сумбур, смятенье и обида,

Пусть, как советники верны,

Пусть нежеланна эта свита,

Но ждут всегда меня они.

Или это все душа поэта,

Такой ли жизни жаждал я,

Чтоб в испытаниях заветных,

Белела быстро голова.

Человек

Поскреби портрет любимый.

Человек – всему венец,

От истоков и от Рима,

Ждал его один конец.

Жажда власти, теплой крови,

Девственной и дорогой.

И предательства отродья

Блеском золота воспой.

Обнажи клыки у зверя,

Чтоб никто не тронул вас.

А иначе это племя

Уничтожит вас за раз.

Такова программа слова,

Что заложена у нас,

И враждуем вновь и снова,

С цветом воспаленных глаз.

Бунтарь

Я знаменит, и я услышан,

Я притчей стал на языках,

И обсуждаем выше крыши,

Мой случай в родственных кругах.

Меня в пример приводят детям,

Как настоящий нищий бред,

Что я способен без ответа,

Похитить все, что у вас есть.

Что я с зажатой головой,

Зачем-то тихо выжил зря,

Ведь высшей женской командной доли,

Я не смогу понять всегда.

И потому, как не послушен,

Бунтарь не нужен и гоним,

В желанном том участке суши,

Его догоним и клеймим.

Время сказочных прикрас

Ждет меня, меняя свечи,

У замерзшего окна,

Продышав горячей речью,

Свои лучшие слова.

В темноту, где бродят страхи,

Женских судеб образа.

Не волнуйтесь – там, во мраке,

Заготовлена судьба.

Для нее, что лучше прежней,

И казалось бы другой,

Приготовлены все речи,

Чтобы быть всегда со мной.

И играя этой страстью,

Как с огнем, подкинув дров,

Я надежду ее крашу,

В белый, красочный остов.

Пройдет или месяц, или два,

Стихнут страсти или страхи,

Станет вдруг моя краса,

Поворчливее собаки.

Сделай эдак, а не так,

Кто в хозяйстве лучше соли,

Просто весь этот бардак,

Недостоин моей роли.

Как волнительны моменты,

Поцелуев и ночей.

Описали нам поэты,

Кто в любви ты там и чей.

Там не пишут, как банально,

Может закончится у нас,

Не проходит дальше спальни,

Время сказочных прикрас.

«Она была игрива, смешлива и стройна…»

Она была игрива, смешлива и стройна,

Она рукой молча читала мне глаза,

И целовала сладко, в мой самый первый раз,

В мое смешное детство, так весело смеясь.

Желаний потаенных, пугаясь, в небо шли.

И близость в белом танце шептала – вы одни,

И потаенной стало стремление чудака,

И потаенной будет к тебе любовь моя.

Во сколько этих строчек цена уж решена,

Но ты была чужой, а вовсе не моя,

В мгновения, редких встреч, ценю украдкой ложь,

Ты приходила редко и уходила вновь.

Потом мы чуть взрослее искали в простынях,

Забытое кокетство во стиснутых руках,

И не было на свете желаннее ее,

Картина, как из детства – забытое кино.

Пусть так она дарила другим мои слова,

И ласки поцелуев – скользящая стезя.

Я не прощен собой, с последних ее дней,

Давно лишен я лучшей, сей женщины своей.