Текст книги "Мисо-суп"

– Тогда твой вариант тоже нечестный. Потому что если ты выиграешь, то ты заработаешь лишних сорок тысяч, а я при своем выигрыше получаю прибыли только двадцать тысяч. – Сказав так, Фрэнк пристально посмотрел мне в глаза и вдруг выпалил:

– Да ты просто жмот!

Наверное, это все-таки была провокация. Я так и не понял. В любом случае я клюнул на эту удочку:

– Ладно. Тогда играем на тех условиях, которые ты вначале предложил.

Услышав это, Фрэнк криво усмехнулся. Он сказал, что заплатит за эту игру, и полез во внутренний карман пиджака за монетницей. Обкусанными ногтями выковырял из пластикового цилиндрика три монеты по сто йен и протянул мне. «Вон сколько у него мелочи. Почему же он не заплатил за пурикуру?» – подумал я, забирая у Фрэнка деньги.

– А сколько мячиков ты получаешь за триста йен?

– Тридцать.

– Ладно. Тогда первые десять – для тренировки, а начиная с одиннадцатого – играем на спор.

«Ты посмотри, он уже и посчитать все успел», – злобно подумал я. Хитрый какой попался. Надо с ним поосторожней. Он наверняка следил за этим полупрофи и заметил, что даже его центровые мячи до таблички «хоум-ран» не долетают.

Когда я приехал в Токио из Сидзуоки, первые четыре месяца я учился на подготовительных курсах и вдобавок подрабатывал носильщиком. В свободное от работы и учебы время, если погода была хорошей, я часто ходил в баттинг-центр на берегу реки Тамагава. От того места, где я снимал квартиру, ехать туда было две остановки на метро. Там, как и в любом баттинг-центре, под потолком висела табличка с надписью «хоум-ран». Кто попадал в табличку, получал приз. Либо плюшевого медвежонка, либо купон на пиво. Одно из двух. В среднем я делал за день по сто ударов. И ни разу за эти четыре месяца я в табличку не попал.

Правда, один раз я видел, как в нее все-таки попали. Расстояние от пола площадки до натянутой наверху сетки примерно метров двадцать. Табличка висит на высоте пятнадцати метров от пола. Размером она примерно метр на полтора. Обычным прямым ударом в нее никак не попадешь. Человеком, который выиграл плюшевого медвежонка в баттинг-центре на берегу Тамагавы, стала одна везучая старушка. Она абсолютно наугад подставила биту под мяч, но так удачно, что мяч свечой взлетел под потолок и угодил ровнехонько в надпись «хоум-ран»…

Издав стон, машина заработала. Десять «тренировочных» мячей закончились очень быстро. Делать было нечего, я расслабил мышцы плеча и старался принимать мячи ровно на середину биты. О том, что, если плечи напряжены, удар почти никогда не удается, я первый раз услышал от своего отца. Мне тогда было не то семь, не то восемь. Отец работал инженером-строителем и бо́льшую часть времени проводил в командировках – в основном в южно-азиатских странах, хотя иногда его отправляли и за океан. Здоровьем папа похвастаться не мог, но спортом очень интересовался, любил смотреть спортивные передачи.

Именно он подарил мне первую перчатку.

– Смотри на мяч! – всегда говорил отец, запуская в меня мячом.

Первый мяч я отбил ровно по центру. Он взлетел вверх и с громким хлопком ударился в сетку. Я услышал, как Фрэнк восхищенно вздохнул за моей спиной. До таблички «хоум-ран» всего двух метров не хватило. Второй мяч я тоже принял неплохо, но немного низковато. Пролетев по плавной дуге, он стукнулся в проволочный забор позади автомата. «Хорошенько смотри на мяч!» – повторил я несколько раз про себя.

Не думаю, что отец часто играл со мной. Он и так целыми днями пропадал на работе, а когда начался проект по строительству мостов в Малайзии, он лишь изредка приезжал на несколько дней домой. Но до сих пор мне снится, как я играю с ним мяч.

Третий удар получился низким. Он перелетел через линию третьей базы, но к «хоум-рану» это не имело никакого отношения. Четвертый и пятый мячи я отбил плохо, один за другим они, подскакивая, покатились по полю. После десятого удара, когда я пытался сосредоточиться на мяче, перед моими глазами снова возник отец. Я и думать забыл о Фрэнке. Отец заполнил собой все мои мысли.

Мама часто говорила, что он был очень безответственным и все воспринимал как игру. Но ребенок не может так думать о своем отце. Незадолго до своей смерти – он умер от какой-то болезни легких – папа сказал: «В этой жизни остались только две вещи, которые я хотел сделать и не успел. Первая – я так и не увижу тот мост, который строил, вторая – я так и не научил Кенжи плавать…»

Я часто думаю, что своим горячим желанием поехать в Америку я обязан именно отцу. Он приезжал домой редко и ненадолго, а уезжая, выглядел очень довольным. Мама говорила, что у отца в Малайзии есть другая женщина, но я думаю, что дело не только в этом. Что-то еще заставляло отца каждый раз радостно волноваться перед отъездом. Когда я думаю об этом теперь, я понимаю, что больше всего любил именно того отца – с чемоданом в руке, с этим вечным «ну все, я поехал». И я всегда думал, что придет день, когда и я скажу кому-нибудь: «Ну все, я поехал» и уеду далеко-далеко.

Четырнадцатый мяч я изо всех сил подбил снизу. Он резко, почти отвесно взлетел под потолок.

– Ноу! – услышал я за спиной голос Фрэнка.

– Давай же, давай! – вырвалось у меня, но мяч ударился в сетку, всего метр не долетев до таблички. Это оказалось максимумом, на который я был способен. Два последующих удара были совсем неудачными. Семнадцатый мяч я пропустил и услышал за спиной сдавленный смешок – это смеялся Фрэнк. Я разозлился ужасно и пропустил все три оставшихся мяча.

– Очень жаль, – сказал мне Фрэнк с виноватым видом. – А ведь я в какой-то момент даже подумал, что проиграл.

«Надо срочно что-то делать», – лихорадочно соображал я. Ну и что с того, что это всего лишь один-единственный вечер? Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он вот так вот запросто меня использовал. Я вышел с площадки и, надев снятое перед игрой пальто, протянул Фрэнку биту со словами:

– Ну что ж, Фрэнк, теперь твоя очередь.

– В каком смысле? – обалдело спросил Фрэнк. Он и не думал брать биту.

– Теперь ты будешь играть. На тех же условиях.

– Погоди, мы так не договаривались.

– Ты ведь занимался бейсболом, так что давай. Я с тобой сыграл, ты тоже должен со мной сыграть.

– Но я же еще раньше сказал, что не буду играть. Устал очень. Даже поднять эту биту не смогу, не то что ею размахивать.

– Врешь ты все! – сказал я.

Фрэнк изменился в лице. Точь-в-точь как тогда на улице, когда негр его не заметил, и когда в линжери-клубе ему не поверили, что он из Нью-Йорка. На лице красным и синим проступили капилляры, взгляд потух. Кончики век, крылья носа и уголки губ мелко задрожали. Первый раз за вечер я видел его таким совсем близко, и от этого зрелища у меня дух перехватило. Он выглядел сразу и напуганным, и взбешенным.

– Что ты сказал?! – Фрэнк уставился на меня бессмысленными, потухшими глазами. – Может быть, я не очень понял, но, кажется, ты сказал, что я вру? Как ты можешь такое говорить?! В чем это я вру?!

Вместо ответа я отвернулся. Мне не хотелось на него смотреть, потому что он пытался изобразить грусть, и выглядело это просто отвратительно. Фрэнк был так уродлив в этот момент, что мне стало жалко себя из-за того, что я вынужден с ним возиться.

– Ты мне сказал, что в детстве играл в бейсбол. Я точно помню. Ты мне в «глазке» рассказывал, пока мы шоу ждали, как вместе со своими братьями только и делал, что играл в бейсбол, потому что, кроме бейсбола, вам больше абсолютно нечем было заняться.

– Ну рассказывал. Ну и что? Где тут вранье?!

– А если человек все свое детство провел, играя в бейсбол, то бейсбол для него – это святое! Разве не так?

– Что-то я тебя не понимаю…

– Святое – значит самое важное. Нет ничего важнее, понял?

– Кажется, понял. Ты хочешь сказать, что если в пип-шоу я рассказывал тебе правду, то, значит, сейчас я должен взять биту и пойти играть с тобой на спор.

– Именно так. Даже дети по очереди играют! Один кидает, другой отбивает, а потом наоборот.

– Ладно, – сказал Фрэнк и взял у меня из рук биту.

– Ну так что, на спор? – проговорил он уже из-за забора, стоя на площадке.

Парень в спортивном костюме уже окончил игру и ушел. Если не считать спящего смотрителя и бомжа, мы с Фрэнком были в баттинг-центре одни.

– На спор. Если ты хотя бы один раз попадешь в табличку – завтра я опять обслуживаю тебя бесплатно. Если ты ни разу не попадешь – тогда ты заплатишь мне за сегодняшнюю работу, как мы договаривались.

Фрэнк кивнул, но перед тем, как опустить деньги в аппарат, вдруг снова обратился ко мне:

– Кенжи, послушай, я и сам не знаю… как-то по-дурацки все вышло.

Я не сразу понял, о чем он говорит. Он продолжал:

– Я сейчас начну играть, но вовсе не потому, что ты на меня наехал, а потому, что я хочу, чтобы у нас с тобой все получилось, понимаешь?

– Понимаю, – сказал я.

– Как бы тебе объяснить? Пойми, я не хотел тебя расстраивать. И биться с тобой об заклад не хотел. И без зарплаты тебя оставлять совершенно не собирался. Я не такой, как ты думаешь. Это была игра. Как в детстве. Просто невинная забава. Ты считаешь, что я только о деньгах думаю. А у меня их знаешь сколько? Хотя, конечно, я не выгляжу сильно богатым, но это вовсе не значит, что у меня нет денег. Ты заглядывал в мой кошелек?

Не успел я ответить, как Фрэнк полез во внутренний карман пиджака и достал кошелек. Это был не тот кошелек, из искусственной, под змею, кожи, из которого он расплачивался в линжери-клубе, а другой – черный, изрядно потертый. Внутри кошелька лежали две пачки. Первая – миллиметра два толщиной – только йены, сплошь десятитысячные купюры. Вторая, долларовая, пачка была раза в полтора толще первой и состояла из стодолларовых банкнот.

– Вот! – Фрэнк улыбнулся.

«Что вот?» – подумал я.

Богатые люди не носят с собой такую наличность. К тому же в черном кошельке Фрэнка я не заметил ни одной кредитной карты.

– Четыре тысячи долларов и двести восемьдесят тысяч йен. Видишь, у меня все как у людей – куча денег.

– Вижу, – сказал я, и Фрэнк, как сумел, изобразил радость. Его кожа опять собралась в причудливые складки, и эта гримаса оставалась у него на лице до тех пор, пока я не улыбнулся ему в ответ.

– Ну ладно. Я начинаю. – С этими словами Фрэнк достал из монетницы еще три монеты и опустил их в щель одну за другой. Но вместо того чтобы направиться на площадку, где пол и стены были застланы специальным искусственным покрытием, по виду напоминавшим траву, Фрэнк вышел на середину цементного поля и встал на одно из пятиугольных возвышений, изображающих базы. Я с изумлением уставился на него: увернуться от пролетающих над базой мячей было практически невозможно.

Зажглась зеленая лампочка. Автомат заработал. Фрэнк стоял на цементном пятиугольнике, на полусогнутых ногах, повернувшись лицом к машине-питчеру. И хотя площадка была предназначена для отработки удара справа, Фрэнк держал биту на уровне груди. И держал неправильно – правая рука лежала на бите ниже левой. «Дурака валяет, – подумал я. – Наверное, это у него перед началом игры такой ритуал».

Пружина распрямилась и с характерным звуком снова сжалась. Вылетел мяч. Но Фрэнк даже не двинулся с места. Мяч со скоростью около сотни километров в час просвистел прямо у него над ухом. И только когда мяч ударился об искусственное покрытие, Фрэнк вдруг неистово замахал битой. Вернее, он даже не махал ею, а лупил изо всех сил по полу, издавая при этом странные всхлипывающие звуки. Но так как хватка была неправильной, то в какой-то момент металлическая бита выскользнула у него из рук и, с гулким звоном ударившись о цементный пол, откатилась в сторону. Автомат выстрелил следующим мячом. Фрэнк, повернувшийся вслед за битой, застыл неподвижно на месте, стоя к подлетающему мячу боком.

Я никак не мог понять, что происходит. Средних лет американец, весь как-то скособочившись, неподвижно стоит под обстрелом машины-питчера и даже не пытается увернуться от летящих в него бейсбольных мячей. Самый обычный баттинг-центр на моих глазах превращался в какое-то странное, страшное место.

Поза Фрэнка не имела никакого отношения к бейсболу. Как, впрочем, и к любому другому виду спорта. Ноги полусогнуты, лицо опущено, обе руки – будто все еще пытаются удержать вылетевшую из них биту – вытянуты вперед и немного влево. Случайная поза, абсурдная в своей неподвижности.

– Эй, Фрэнк! – крикнул я, и как раз в этот момент мяч чиркнул об его спину. Но Фрэнк не шелохнулся. Не оторвал взгляда от мертвенно-белого цементного пола. Сквозь ячейки проволочного забора вдруг резко задул ветер. В потоке воздуха закружился, затанцевал какой-то похожий на обрывки рекламного флаера бумажный мусор. Песни Юки Учиды в динамике сменились музыкой из кинофильмов столетней давности.

Фрэнк даже не моргал. Мне вдруг почудилось, что он мертв. Происходящее смахивало на дурной сон. Один за другим из темноты вылетали резиновые мячи. Просвистев мимо неподвижно стоящего Фрэнка, они с силой ударялись об искусственное покрытие на площадке у него за спиной. Этот глухой звук, словно отмеряющий какое-то нездешнее время, был на удивление реальным и почему-то даже показался мне забавным.

Шестой мяч попал Фрэнку по ягодицам, но Фрэнк так и не сдвинулся с места, только поднес руки к глазам и принялся тщательно их рассматривать. В его позе были смирение и печаль. Как будто, раскаявшись в своих преступлениях, он принимал справедливое наказание. Я чувствовал себя ужасно, мне казалось, будто я издеваюсь над Фрэнком. Это нужно было срочно прекратить. Я выбежал к нему на площадку.

– Фрэнк, нельзя так стоять. Это опасно, – сказал я и тронул его за плечо. Плечо было холодным и твердым, словно из металла. – Фрэнк, здесь опасно, – снова сказал я и тряхнул его как следует. Фрэнк наконец-то оторвал взгляд от своих ладоней и, подняв лицо, молча кивнул. Но хоть он и повернулся ко мне лицом, взгляд его был направлен куда-то мимо меня и ровным счетом ничего не выражал.

Когда мы уже уходили с площадки, Фрэнк случайно наступил на мяч и упал. Я не переставал просить у него прощения. Мне казалось, что я сделал что-то непоправимое.

– Да ладно, Кенжи. Я уже в порядке. Перестань, – сказал Фрэнк, после того как я усадил его на стул.

– Может, зайдем куда-нибудь? В какое-нибудь кафе, выпьем кофе? – спросил я, но Фрэнк отрицательно покачал головой.

– Я еще немного здесь посижу, – сказал он и попытался улыбнуться.

Бомж, не отрываясь, смотрел в нашу сторону.

Глава вторая

30 декабря 1996 года

Я проснулся незадолго до полудня и первым делом сел читать газету. Почти сразу же мне на глаза попалась обстоятельная статья о позавчерашнем убийстве школьницы.

Рано утром 28 декабря в полицейский участок Ниси-Синдзюку г. Токио было доставлено расчлененное женское тело. Два полиэтиленовых пакета, в которых оно находилось, обнаружил в квартале Кабуки-тё, район Синдзюку, возвращавшийся домой после ночной смены работник одного из близлежащих баров. В результате расследования установлена личность погибшей. Ею оказалась Акико Такахаси (17 лет), старшая дочь Нобуюки Такахаси (48 лет), ученица одиннадцатого класса районной школы № 2, район Тайто. На теле жертвы были обнаружены следы насилия. Прокуратура возбудила дело по трем статьям: изнасилование, убийство и надругательство над телом. Дело передано в отдел специальных расследований (ОСП).

По данным ОСП и следователей полицейского участка Ниси-Синдзюку, в одном из пакетов лежало туловище, а во втором – руки, ноги и голова. На лице жертвы отчетливо видны следы побоев, на теле – многочисленные ножевые ранения и мелкие порезы, по-видимому, сделанные с помощью металлической проволоки. Экспертиза показала, что девушка была убита примерно за шесть часов до обнаружения. Одежда, записная книжка и прочие мелкие вещи, принадлежащие убитой, находились в одном из двух полиэтиленовых пакетов.

Пакеты были найдены на помойке, расположенной на небольшой малолюдной улице. Следов крови на месте обнаружения тела практически не имелось. Полиция считает, что преступник изнасиловал и убил свою жертву в каком-то другом месте, после чего расчленил тело и на машине отвез пакеты к вышеуказанному месту.

В настоящее время ведется допрос членов действующей в районах Кабуки-тё и Икэбукуро молодежной криминальной группировки, к которой принадлежала Акико Такахаси. В результате расследования установлено, что в последний раз девушку видели вечером 27 декабря в зале игровых автоматов в районе Икэбукуро. Дальнейший маршрут Акико неизвестен.

Я дочитал газету и включил телевизор. В этот момент раздался звонок в дверь. Я открыл. За дверью была Джун. Она вошла, поставила на пол пакет и спросила:

– Будешь удон2323
  Вид лапши.


[Закрыть]? Его, правда, кипятком сперва надо залить…

– Слушай, а ты правда думаешь, что он убийца? Этот твой клиент, как его там?

– Фрэнк.

– Ага, он самый. Ты действительно думаешь, что он убийца?

– Не думаю я ничего… Просто слишком уж все странно.

По телеку выступал какой-то психолог-криминалист, вдобавок еще и специализирующийся на ученицах старших классов. Вид у него был такой, будто он знает все на свете.

– Вроде бы Фрэнк к этому убийству никакого отношения не имеет, никаких улик против него у меня нет… Просто мне вдруг показалось, что он тоже замешан… Странно, правда?

Удон получился на редкость вкусным. Джун добавила в него тефтели, которые специально для этого купила. Я просто обожаю ее за эти тефтели. Я обожаю Джун. Мне нравится ее смуглая кожа, сережки-гвоздики в ушах. Сегодня она пришла ко мне в черной кожаной мини-юбочке, в свитере из мохера и ужасно симпатичных полуботинках.

– Этими приспущенными гольфами, крашеными волосами, пирсингом – всем своим видом школьницы демонстрируют нам, что они не принимают взрослых, что им чуждо наше общество, – вещал с экрана психолог-криминалист.

– Ну и дурак, – сказала Джун, жуя тефтелю.

– Дурак дураком, – согласился я.

Честно говоря, я в школьницах не разбираюсь. Даже Джун, свою подружку, не до конца понимаю. Во-первых, из-за того, что я мужчина, а во-вторых, потому что школу закончил уже два года назад. А мужик в телевизоре делал вид, что он про старшеклассниц знает абсолютно все. Но что-то мне слабо в это верилось.

– Круто, да?! – вдруг сказала Джун. – Расчлененное тело… Совсем как в «Молчании ягнят».

– Ага, – сказал я. – Это, между прочим, тоже немаловажный факт. Мне кажется, японец свою жертву не стал бы таким образом убивать.

– Слушай, а ты мне принес фотографию Фрэнка?

– Какую фотографию?

– Не тормози. Ты же сказал, что принесешь наклейки из пурикуры!

– Вчера ночью, пока я Фрэнка до гостиницы проводил, – домой вернулся только в три. Так что фотографии эти у меня совсем из головы вылетели. Фрэнк вообще всю дорогу какие-то невероятные вещи мне рассказывал… Мы же с ним вчера в баттинг-центр ходили, и у него там припадок случился.

– Какой еще припадок?

– Его вдруг как будто парализовало. Мячик прямо на него летит, а он стоит и смотрит вообще в другую сторону. Даже новички так не играют… Знаешь, что он мне по дороге в отель рассказал? Что у него мозга меньше, чем у обычных людей.

– В каком смысле? Он идиот, что ли?

– Не идиот, просто ему часть мозга удалили.

Рука Джун застыла в воздухе, так и не донеся удон до рта.

– Ну… об этом он мне рассказал уже после припадка в баттинг-центре. Ему вырезали какой-то участок мозга… Я не помню, как это называется…

– А разве человек не умирает, если ему мозг вырезать?

– Да не весь же мозг, а только кусочек. Фрэнк мне вчера это слово по-английски сказал, и пришлось в словарь лезть. Как же это называется… Такой участок мозга. Ты не знаешь?

– Череп?

– Ты чего? Череп – это кость. Другое слово. Редкое такое…

На экране психолога-криминалиста сменил очень известный старикашка-социолог:

– Таким образом, я надеюсь, все понимают, что это происшествие свидетельствует о необходимости введения нового закона о «развратном поведении». Этот случай, если можно так выразиться, позорит нас с вами как взрослых, ответственных людей, как интеллектуалов…

– Может быть, лобная доля? – спросила Джун, и я погладил ее по голове. Хоть девочка и не делает особых успехов в учебе, но голова у нее работает совсем неплохо.

Мама Джун выиграла в лотерею поездку и сейчас отдыхала на острове Сайпан. Так что вчера Джун вполне могла заночевать у меня – вряд ли бы ее мама об этом когда-нибудь узнала. Но брат-школьник никуда не уезжал, так что к двенадцати, как и всегда, Джун отправилась к себе домой. И вовсе не потому, что Джун такая уж ответственная и серьезная, а просто потому, что она не хотела ничего менять. Она хотела жить своей обычной жизнью.

Между прочим, жить обычной жизнью – совсем не так легко, как кажется на первый взгляд. Родители, учителя, государство – все учат нас жизни. Но жизни скучной и рабской. И хоть бы кто-нибудь взял да и рассказал, что это такое – «обычная жизнь» и как ею живут…

– Ну конечно! Лобная доля, она самая. Хотя было еще какое-то слово, но такое редкое, что я его даже в словаре не нашел… Короче, Фрэнку вырезали лобную долю.

– А почему?

– Что почему?

– Ну почему ему вырезали лобную долю? Ее разве людям часто вырезают?

– Он сказал, что во время аварии серьезно разбил голову. Внутрь попали мелкие стеклянные осколки, и поэтому пришлось вырезать определенный участок мозга. Звучит как тяжелый бред, правда? Но мне почему-то показалось, что он не врет. Мы с ним шли, и он вдруг говорит: «Кенжи, можно я расскажу тебе свою тайну?»

Я еще ничего не успел ответить, а он уже начал рассказывать: «Ты, наверное, уже заметил, что я немного странный. Когда мне было одиннадцать лет, я попал в очень серьезную аварию, и в итоге мне вырезали часть мозга. Так что иногда со мной происходят всякие странные вещи. Например, меня может внезапно парализовать – да ты и сам видел, в баттинг-центре. Или вдруг я начинаю нести какую-то несусветную чушь, или просто рассказываю что-то, что полностью противоречит тому, что я говорил раньше. – С этими словами Фрэнк взял мою руку и положил себе на шею. – Чувствуешь, какая кожа холодная?»

Шея у него была ледяная. Когда я стоял в баттинг-центре на холодном ветру посреди пустоты – точь-в-точь как на захолустном полустанке, – мне было очень холодно. Пальцы закоченели, из носа текло. Но холод, который я почувствовал, прикоснувшись к шее Фрэнка, был совсем другого свойства. Это был холод металла. Примерно такое же чувство я испытал, когда вытаскивал Фрэнка с площадки и схватил его за плечо.

Как-то раз, в детстве, отец повел меня на заводской склад. На этом складе хранились машины, которые проектировал мой отец. Стояла зима. Отец должен был ехать туда по работе и почему-то взял меня с собой. Склад располагался недалеко от Нагои, где-то в горах. Это было просторное помещение, наполненное гигантскими машинами, неизвестно для чего предназначенными. Над машинами витал специфический запах холодного металла. Прикоснувшись к ледяному телу Фрэнка, я сразу же вспомнил свою поездку на заводской склад.

«А я не понимаю, холодная у меня кожа или нет. Это потому, что у меня чувствительные функции немного нарушены. Я иногда даже не уверен, мое это тело или вообще чье-то чужое. Говорю я, как видишь, нормально, но иногда у меня случаются провалы в памяти. В такие моменты мне и самому сложно понять, правду я рассказываю или придумываю себе прошлое прямо на ходу».

Фрэнк продолжал говорить всю дорогу, пока мы шли к Ниси-Синдзюку – его отель находился неподалеку от станции. Я решил, что этой истории в стиле science-fiction в принципе можно верить. И даже не потому, что она многое объясняет. Скорее в правдивости этой версии меня убедило прикосновение к шее Фрэнка.

– Что-то я не понимаю, – сказала Джун, к этому моменту уже почти расправившаяся с удоном. А я еще и половину порции не съел. У меня язык чувствительный, как у кошки, я горячее быстро есть не могу, поэтому и удон, и суп всегда ем очень медленно.

– Ты, что ли, хочешь сказать, что он робот?

– А что? Может, и робот. Мы же с тобой, кроме как в комиксах и в кино, роботов нигде не видели. Сама посуди, когда ты человеческой кожи касаешься, ты же чувствуешь, что это именно человеческая кожа. Или нет? – И я погладил Джун, уже доевшую свою порцию удона, по тыльной стороне ладони. В этот момент мне вдруг пришло в голову, что последнее время мы с Джун почти не занимаемся сексом. За три недели ни разу не переспали. Когда мы только познакомились, страсти в нас было гораздо больше. А теперь мы вполне довольствуемся удоном, закусывая его фирменным салатом Джун, и занимаемся любовью все реже и реже.

– У людей кожа очень мягкая. А у Фрэнка наоборот.

Джун, не отрывая взгляда от телевизора, легонько похлопала меня по ладони и сказала:

– Давай ешь уже. А то совсем остынет…

Программа, посвященная убийству старшеклассницы, все еще продолжалась. Научных экспертов на время сменил ведущий, за спиной которого виднелись какие-то схематические изображения.

– Перед смертью девушка была жестоко избита. Сейчас с помощью этой схемы я постараюсь объяснить специфику данного случая.

– Интересно, этот чувак в телевизоре хоть на секунду задумался, что почувствуют родители этой девушки, когда будут смотреть его передачу? Хотя, конечно, они скорее всего не станут эту передачу смотреть… Можно подумать, что малолетние проститутки – вообще не люди… Как это все противно. – И Джун отвела взгляд от телевизора.

Рисунки, с помощью которых ведущий строил свое объяснение, были ужасные. На одном из них тело было разделено пунктиром на несколько частей, а полученные повреждения раскрашены разным цветом. Руки, ноги и голова были нарисованы отдельно от туловища.

– Таким образом, Акико, если можно так выразиться, была совершенно изуродована. На ней живого места не осталось. Вот здесь, на груди – под левым соском, у девушки был вырезан кусочек мяса. Но главное, на что обращают внимание наши специалисты, – это глаза. Глаза были выколоты каким-то тонким острым предметом, вероятней всего металлической проволокой. Психологи считают, что эта деталь проливает свет на психологический портрет преступника. Преступник настолько боится свидетелей, что не в силах вынести даже взгляд своей жертвы. А это значит, что преступник чрезвычайно слабый человек. Он удалил даже такого свидетеля, как сама жертва.

– А может быть, и нет, – сказала Джун. – Может быть, он просто любит выкалывать людям глаза.

Я был полностью с ней согласен.

Камера плавно переместилась с ведущего на зрительный зал, заполненный домохозяйками, а потом обратно на сцену, где кроме ведущего кучковались звезды эстрады и другие известные личности. Слышались отдельные вскрики: «Какой ужас», «в это трудно поверить», «этого нельзя допустить!» Ведущий затараторил:

– Акико, как это говорят в таких случаях, продавала свое тело. Согласно данным, полученным в результате расследования, девушка занималась проституцией и входила в молодежную криминальную группировку. В настоящий момент полиция пытается установить личность клиентов, которых девушка обслуживала в день своей смерти. К сожалению, сделать это чрезвычайно сложно, так как девушка не была зарегистрирована ни в одном агентстве знакомств и работала нелегально.

– Надо ее пейджер проверить, – сказала Джун. – У нее наверняка пейджер был. Если он вместе с записной книжкой в пакете лежал, то можно все сообщения, которые на него приходили, просмотреть. Ну не все, но десять или двадцать последних – точно. Пусть они в телефонную службу обратятся, там должны все это знать.

– В газете ничего не было про пейджер.

– Так они всегда о самом главном не пишут. Убийца-то, небось, тоже читает газеты и смотрит телевизор. Если он поймет, что его выследили, – уйдет в подполье, и все.

Вместо ведущего на экране снова появились эксперты-ученые. Начались дебаты. Из зала неслось: «Школьницы сами виноваты, что с ними такое случается!» Один из экспертов взял слово:

– Конечно, о мертвых либо хорошо, либо ничего, но ведь такие случаи и раньше уже бывали. Нужно четко понимать, чем ты рискуешь, когда идешь встречаться с незнакомыми мужчинами за деньги. Неужели это непонятно с самого начала? Неужели обязательно нужно, чтобы произошло что-то ужасное? И я ни в коем случае не оправдываю тех мужчин, которые платят этим школьницам деньги, – таких, как они, следует сажать в тюрьму! Если пустить все на самотек и смотреть на подобные случаи сквозь пальцы, то очень скоро мы превратимся в Америку с ее уровнем преступности. Давайте же сохраним Японию для будущего!! Домохозяйки в студии разразились бурной овацией. – В Америке, между прочим, нет никаких свиданий за деньги, – буркнула Джун. – Интересно, что этот умник ответит, если какая-нибудь американская газета спросит у него: «А почему это, скажите, пожалуйста, у вас в Японии школьницы встречаются за деньги со взрослыми мужиками?» При слове «Америка» я сразу вспомнил то, что мне ночью сказал Фрэнк в гостиничном вестибюле. Звучало это дико: «Мозг – такой орган, в котором с определенного возраста новые клетки больше не появляются. Вот в почках, или там в желудке, каждый день рождается несколько миллионов новых клеток. И клетки кожи тоже обновляются, а мозг – совсем наоборот. У взрослого человека с каждым днем клеток в мозгу становится все меньше и меньше. А мне врач сказал, что существует вероятность того, что взамен вырезанных клеток у меня будут появляться новые. Понимаешь? То есть в моей голове старые клетки перемешались с новыми, отсюда и провалы в памяти, и с моторикой проблемы – ну, когда я двигаться не могу…» Как вам такое объяснение?

Передача об убийстве старшеклассницы закончилась, и начались новости. От очередного сообщения я чуть не вывалил обратно на стол только что засунутые в рот остатки удона.

– И в продолжение нашего выпуска еще несколько новостей. В западной части района Синдзюку на территории Центрального районного парка в помещении платного туалета сегодня рано утром найден обгоревший труп мужчины. Труп обнаружил уборщик, пришедший утром на смену. По-видимому, сначала было совершено убийство, после чего труп облили бензином или другой горючей жидкостью и подожгли. В полиции Ниси-Синдзюку этот случай идентифицируется как убийство. Уже начато расследование. Судя по всему, жертвой убийства стал один из бездомных, проживающих на территории Центрального парка… Перейдем к следующему репортажу. В здании японского посольства в Перу произошел захват заложников. Репортаж с места событий передает наш корреспондент в Лиме…

Лапша у меня во рту в одну секунду превратилась то ли в обрывки какой-то грязной тряпки, то ли в жеваную бумагу.

– В чем дело? – спросила Джун, заглядывая мне в лицо.