Текст книги "Посидим по-хорошему"

Второе рождение

К Богу приходят в одиночку…

Через две недели Катерину Куранову выписали из больницы. Попрощавшись с Кирилловной, она пошла на сестринский пост за бумагами. В коридоре она столкнулась с зав. отделением, который попросил её зайти к нему в кабинет. Поставив все необходимые печати, Катя подошла к кабинету, на двери которого висела табличка – Томский Геннадий Андреевич. Она тихонько постучала в дверь.

– Да, да, войдите! – послышался голос из кабинета. Катя не спеша, вошла и огляделась по сторонам.

– Здравствуйте.

– А, это вы сударыня?! – улыбнулся врач, – Проходите, присаживайтесь.

Геннадий Андреевич переменился в лице и, взяв Катины бумаги, принялся вдумчиво изучать их.

– Вот такие дела, Катерина Петровна, не взыщите, сделали всё что могли. Держать вас тут я больше не могу, просто права не имею и выписываю, да… Через месяц сдадите анализы и, милости просим на повторное обследование.

Зав. отделением протянул, было руку, чтобы попрощаться, но вдруг одёрнул.

– Видите ли, Катерина Петровна, случай у вас просто уникальный. Одним словом, возьмите визитку, не побрезгуйте.

Он протянул женщине карточку, на которой был номер телефона и инициалы человека с говорящей фамилией Штерн.

– Зачем мне это? – удивилась Катя.

– Возьмите, пригодится, – вздохнул Томский, – Это мой более сведущий коллега. Возьмите на всякий случай.

– Благодарю, – она убрала визитку, взяла свои вещи и направилась к выходу.

– Одну минутку! – окликнул врач уходящую женщину, – Прошу прощения! Хочу вас попросить, уважаемая Екатерина Петровна, при встрече с моим коллегой не ссылаться на мою скромную персону. Знаете ли, медицинское сообщество…

– Я поняла. Прощайте.

– Желаю вам скорейшего выздоровления! – крикнул ей во след Томский.

Катерина шла по московским улицам не вполне осознавая, куда идёт и зачем. Увидев перед собой вестибюль метро, она обречённо спустилась в его ненасытное шумное чрево. Через полчаса она была на Таганке. Нескончаемый людской поток вынес её на поверхность. Немного придя в себя, Катя остановилась у магазина Звёздочка и подумала: «Куда я иду? – Домой» – сама себе ответила женщина, – «Какой же это дом?»

По правде говоря, это была съёмная квартира на Таганской улице. Их собственная с мамой квартира находилась в Отрадном, но после отъезда Кати заграницу, они решили её сдавать. В съёмной квартире проживала Катина подруга, которая если про неё и не забыла, то не факт, что обрадуется её внезапному возвращению. Но идти больше было некуда. Вдруг она вспомнила последний разговор с сиделкой Кирилловной, которая ей рассказывала о церкви «Всех скорбящих Радость», что располагалась где-то неподалёку от Таганской улицы. Катя решила сегодня же отыскать эту церковь. Сказано – сделано. Она включила навигатор и через двадцать пять минут уже стояла на большой автомобильной парковке, за которой виднелся пруд. Увидев впереди церковь, женщина огляделась по сторонам. Тёплые волны памяти снова коснулись её души и она, может быть впервые, за последние недели, улыбнулась. Она вспомнила это место, этот заповедный уголок старой Москвы! Здесь, чуть дальше от парковки, располагался знаменитый на всю столицу «Птичий рынок». В детстве она приезжала сюда с отцом выбирать себе щенка. Теперь на этом месте стоял высокий дом с подземным гаражом и небольшая спортивная площадка, огороженная серой сеткой. В остальном, старинный московский уголок, оказался нетронутым. Напротив парковки по-прежнему располагался уютный сквер, примыкающий к кладбищенской ограде. Трёхэтажное, напоминающее школу, здание стояло на прежнем месте, за ним старая баня и крошечные дома – кубики, вдоль которых, звеня, пробегали трамваи, пробивая себе путь в свежей майской листве.

Икону Божьей Матери «Всех скорбящих Радость», Катя отыскала без особого труда. Она располагалась справа от алтаря. Возле иконы возвышался подсвечник, горели лампады, а у подножия стояла большая белая ваза с живыми цветами. Горели свечи, в воздухе ощущалось лёгкое благоухание. В храме никого не было. Катя подошла к иконе и внимательно посмотрела на лик Богоматери, на младенца Христа и слегка поклонилась. Молиться она не умела, поэтому попросила здоровья для мамы, дяди Кости, Кирилловны, а за себя просить не стала, лишь подумала: «Я не хочу больше жить. Всё хорошее и светлое в моей жизни уже было».

Катя пристально посмотрела на святой лик и мысленно попросила: «Сделай так, чтобы меня больше не было. Пусть я умру, но не попаду ни в ад, ни в рай, а чтобы не быть мне нигде. Просто сотри меня, как слезу и всё…»

Тут Катерина почувствовала боль в сердце, ноги сделались тяжёлыми, и она присела, на стоящую позади себя скамью. Она снова вспомнила про свой диагноз, про больницу и про последний разговор с сиделкой Кирилловной, которая рассказывала ей, как надо просить о помощи и исцелении.

«Ты встань перед иконой-то… – вспоминала Катя слова сиделки, – И мысленно говори с ней. Рассказывай свою прожитую жизнь, вспоминай всё без утайки, а там, как Бог даст!»

Катерина не знала, что именно нужно рассказывать Богоматери. Она не решалась, колебалась, стыдилась, справедливо полагая, что Богоматери будет не интересно и неприятно слушать про её «подвиги». Да и откуда начинать тянуть ту ниточку воспоминаний? Где именно находился тот «последний рубеж», за которым произошло её падение? Она даже понятия не имела, что есть, к примеру, греховный путь, нравственное падение, содомский грех. Почему-то она решила начать со знакомства со своим мужем Игорем. Мысль эта по-настоящему изумила и встревожила её.

«Почему именно он? – думала она, – При чём здесь он? Интересно, а где сейчас он?»

ВОСПОМИНАНИЯ. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.

Её знакомство с Игорем было самым, что ни на есть, прозаическим. Молодой человек помог девушке нести тяжёлую сумку. Они мило беседовали дорогой, точнее, говорил он, Игорь Торбеев – путешественник и романтик, спортсмен и поэт. Он рассказывал про Чегет, Алтай, Енисей, про экспедицию на озеро Тургояк, которое является вторым после Байкала по запасам пресной воды, не уступающей ему по прозрачности. Игорь был интересным собеседником. В спорах с ним, она пыталась оснастить себя стройными доводами, но это не всегда получалось. Так началось их общение, которое пока ещё не переросло во что-то прочное и крепкое с красивым названием. Человек талантливый и одарённый, в обыденной жизни нередко выглядит скучным субъектом. Таким был и Игорь. С годами это только усугублялось. Из прежних увлечений оставалась у него лишь литература.

– Это и есть моя точка опоры в суровой и тягостной жизни! – нередко повторял он.

Читать он любил с детства. Бывало, остальные ребята целый день гоняют мяч или пропадают на водоёме, а он сидит в укромном месте и взрослые книги почитывает. Особенно любил читать «Самиздат» и «Тамиздат». Тогда он и вошёл в зону запретной мысли и читал то, чего не было в программе. Пройдут годы, приутихнет юношеская восторженность, но навсегда вплетутся в его жизнь любовь к литературе и истории. Потом это перерастёт в острый интерес к человеческой личности вообще, к положению дел в стране, в обществе.

А вначале, бродили они вдвоём по Москве, молодые и весёлые, задавая друг другу странные, нелепые вопросы.

– Как ты думаешь, Катя, почему люди принимают решения добровольно уйти из жизни?

– Не знаю. Быть может, когда остаются в полном одиночестве, когда ощущают холод, пустоту, ужас.

Повзрослев и возмужав, Игорь стал грустным и замкнутым, будто что-то надломилось в нём. Он сторонился шумных компаний, избегал застолий и всё свободное время проводил за письменным столом.

– Что с тобой происходит? – теребила его жена, – Может хватит хандрить? О чём ты всё время думаешь?

– Трудно бывает говорить о сокровенном, а писать ещё труднее, – отвечал он, – Ты не сможешь меня понять, Катюха, прости… Я обречён на вечное внутреннее одиночество, на невозможность быть понятым другими.

Про прежнюю свою озорную весёлость и ненасытную любознательность говорил так:

– Молодые мы были, весёлые, наполненные неиссякаемой энергией молодости!

У Кати от этих разговоров скорбело сердце в предчувствии неотвратимой беды.

Вскоре Игорь потерял работу. О причине своего увольнения он нехотя рассказал жене в двух словах. Катя, конечно, догадывалась, что истинной причиной увольнения был непростой характер мужа. Он остро чувствовал несправедливость, не столько по отношению к себе, сколько к коллегам, и нередко вступался за них. Дружные и крепкие трудовые коллективы нынче большая редкость, да и предприятий, где они могли обитать, почти не осталось. В сложившейся обстановке, пользуясь всеобщей разобщённостью, начальство очень легко и быстро, без особых моральных для себя потерь, расправляется с неугодными сотрудниками, «отстреливая на дальних подступах» потенциальных зачинщиков забастовок и походов к руководству. Учитывая тот факт, что большинство рабочих мест занято «понаехавшими», риск возникновения стихийного недовольства условиями труда практически сведён к минимуму. Большинство таких сотрудников обложены ипотеками и кредитами, так что риск потерять даже такую работу, берёт верх над солидарностью, дружбой, взаимовыручкой. В подобных коллективах процветают слежка коллег друг за другом, доносы, подставы, холуйство и прочие мелкие злодейства. Выживать в таких условиях людям открытым, честным, добрым, отзывчивым, становится непросто, а порой даже и невозможно. Последние реформы и потрясения ещё сильнее повредили человеческий характер. Те, кто сохранил в себе прежние добрые черты – оказались самыми неподготовленными к новым реалиям жизни, беспомощными неудачниками, не способными заработать себе на жизнь. Таким был и Игорь Торбеев. Пользуясь своим вынужденным положением, он работал по ночам и покидал письменный стол только на рассвете.

– Твои рассказы и повести забирают у тебя все силы. Так и захиреть недолго, – говорила Катя проснувшемуся в полдень мужу.

– Да я бы всего себя отдал им без остатка, была бы моя воля!

Игорь сидел на кровати с закрытыми глазами и слегка покачивался из стороны в сторону.

– Вставай же, сонная тетеря! – теребила его жена.

– Да, я сонная тетеря… – тихо отвечал он.

– Обед проспишь!

– Мы созданы из того же вещества, что и наши сны, – продолжая покачиваться, отвечал Игорь, – Не мешай, я думаю.

– В одно прекрасное утро я разорву все твои бумаги и сожгу их у тебя на глазах!

– Не имеешь права, – невозмутимо заметил он, – Это моё выстраданное право – жить искусством. Теперь оставь меня, я думаю.

– Я тебе желаю поскорее прийти в себя! – говорила Катя на повышенных тонах, – Нам необходимо поговорить! Я устала и не желаю одна тащить на себе весь дом! Спасибо, что у нас нет детей, а то не знаю…

– Это тебе надо сказать спасибо, что у нас нет детей! – перебил он жену.

– Что? Что ты сказал? Да как ты посмел? Лузер! Ничтожество! Другие жёны за своими мужьями как за каменной стеной, а я потратила на тебя десять лет, и что теперь?!

– Браво! Браво! – Игорь захлопал в ладоши, – Вот это элоквенция! Браво! Обязательно вставлю эту сцену в свой роман. Как ты думаешь, уместно ли прозой? Пойми, дорогая, невежество не способствует трезвому анализу действительности. Не от того ли я любое своё переживание превращаю в прозу?

– Это твой Casus Belli? – Катя удивлённо взглянула на мужа.

– Да! – кричал Игорь, – Я живой, сложный, неоднозначный человек! Я отстаиваю право на внутреннюю свободу и независимость от всего, кроме нравственности!

– Юродивый! Без меня ты не проживёшь и года! Твои ближайшие родственнички лишат тебя единственного жилья!

– Может быть. Всё может быть, – грустно ответил Игорь, – Я не способен «размахивать руками», расчищая себе жизненное пространство. Я русский интеллигент!

Иногда в гости к супругам приходил Катин дядя, брат отца, высокий худощавый интеллигент в строгом костюме. Своим появлением ему удавалось на время разрежать обстановку. К Кате и Игорю он относился поистине с отцовской заботой. Стараясь, насколько это, возможно, заменить Кате отца, он окружил племянницу вниманием и сердечной заботой. После её вступления в законный брак, дядя не прекращал заботиться и по-прежнему наносил визиты. Дверь открыла Катерина.

– Дядя Костя! – обрадовалась племянница, – Я так рада, проходи!

– Покорнейше благодарю! – улыбнулся дядя и, поцеловав Катю, добавил, – Да-с, это вам.

– Ну, зачем? – засмущалась женщина, – Мои любимые!

– Катя взяла из рук дяди коробку с эклерами и понесла на кухню.

– Так-так! – дядя поправил перед зеркалом седую шевелюру и прошёл в кухню, – Вся в трудах?! – слегка приобняв племянницу, сказал он.

– Ты лучше о себе расскажи. Как твоя герменевтика? Как рукописи?

– Не волнуйся девочка, ничего от моих манускриптов не убудет! Над рукописью работаю. На здоровье не жалуюсь, да и вообще, не отстаю… Ну да что про меня! Как там наш литератор? Моль его ещё не съела? Пойду, взгляну…

Дядя Костя постучал в дверь комнаты Игоря.

– Знаешь, дядя, а Игорь теперь у нас затворник, – говорила Катя из кухни, – Все лишние вещи из комнаты – долой! Хочу, говорит, на себе почувствовать тяготы собственных персонажей! Как тебе это?

Дядя приоткрыл дверь комнаты и осторожно заглянул вовнутрь. Действительно, из всей мебели в комнате присутствовали лишь письменный стол с зелёной лампой и небольшой топчан. На полу валялись клочья, порванной исписанной бумаги. За столом сидел бледный всклокоченный молодой человек. Не поднимая глаз от бумаги, он произнёс:

– Проходи, чего встал?

– Превосходно! – сказал дядя, и, оглядев комнату, добавил, – Вот вам и преимущество познания опытного над познанием теоретическим! Однако, друзья мои, не следует превращать писателя в пустынножителя!

– Вот-вот, посмотри на этого аксакала! – сказала Катя и тяжело вздохнула, посмотрев на мужа, – Прошу к столу, у меня всё готово.

– Да, Игорёк, – выдержав паузу, заговорил дядя, – Я тоже вчера допоздна просидел в кабинете. Никак рукопись не закончу. Нет настроения! – развёл он руками, – Какая-то неизъяснимая тоска одолела, мерехлюндия…

– Ты меня удивляешь, – устремив на дядю пытливый взор, парировал Игорь, – Я, например, всегда отношусь с энтузиазмом к тому, над чем собираюсь работать. Да и время летит незаметно. Я просто растворяюсь в материале, когда работаю. Что чувствую, то и стараюсь делать.

– Счастливый ты человек, Игорёк, – с грустью сказал дядя, – как дышишь, так и пишешь. А у меня что? – махнул он рукой, – Так, не работа, а пачкотня! Может быть у меня повреждено мироощущение? Может слишком сильное чувство реальности? – рассуждал дядя.

– Странные вещи ты говоришь! – удивился Игорь, – Когда передо мной лежит чистый лист бумаги, то у меня и мыслей таких не возникает! Моё мироощущение измеряется категориями красоты. А что касается реальности, то она есть процесс, который включает в себя наше сознание. Разве не так?

– Знаешь, ты во многом прав, – сказал дядя, – Хорошо, что ты понял это вначале своего пути. Нельзя подчинять свою жизнь готовым схемам с потенциально летальными последствиями для самого себя. К сожалению, я это понял слишком поздно, – он внимательно посмотрел на молодого писателя и обнял его, – Ступая на столь трудный путь, ты хорошо всё обдумал?

– Всё это мной передумано и перечувствовано – значит, случайность исключена, – твёрдо ответил Игорь.

– Разве в этом твоё призвание? – дядя положил руку на свежую рукопись.

– Одному Богу известно – в чём моё призвание.

– Что же осталось у тебя из прежних увлечений?

– Литература – что ж ещё? – задумался Игорь, – Нужно лишь трудиться, нести свой крест и веровать. Я верю и мне легко, и когда думаю о своём призвании, то не боюсь жизни.

– Да, – задумался дядя, – Главное в нашем деле умение терпеть. Знаешь, а я тебе завидую! – оживился он, – По-человечески, по-доброму… Дерзай!

Константин Иванович Куранов глубоко погрузился в себя. Он рассеянно постукивал пальцами по краю письменного стола, и, прищурив глаза, должно быть, вспоминал что-то важное, далёкое, будто пытаясь отыскать в нём надёжную точку опоры. И вдруг, словно очнувшись, сказал:

– Как же мне далеко до тебя, мой мальчик, как далеко…

– Ну что ты, в самом деле?! – отвечал озадаченный писатель, – Мне нужны оптимисты! Философской грусти в моём романе и без того хватает! Пойдём обедать!

Дядя медленно направился к выходу, напевая себе под нос:

 
Не растёт трава зимою,
Поливай – не поливай…
 

Игорь, аккуратно складывая листы рукописи, усмехнулся ему во след.

– Будь осторожна, Катерина, твой муж зело учителен и книжен, – встретив в коридоре племянницу, сказал дядя Костя, и увидев накрытый стол, воскликнул:

– О, рисорджименто!

Женщина, извините, церковь закрывается! – услышала Катя голос за спиной.

– Что, простите? – испуганно спросила женщина.

– Пора закрывать церковь. Время уже много, – сказал сторож.

Невысокий пожилой мужчина держал в руках ключи. Он осматривал клирос, амвон, изредка поглядывая на Катю.

– Извините, я задумалась. Простите ещё раз… – приходя в себя, ответила женщина.

– Бог простит. Храм открыт ежедневно. Приходите завтра, утренняя в восемь часов.

Выйдя из храма, Катя сняла с головы цветастый платок, выданный женщиной из церковной лавки. Солнце уже скрылось за деревьями, подсвечивая лишь купол и крест церкви. Катя решила обойти храм вокруг. Свернув за угол, она не спеша, пошла по узкой тенистой дорожке, зажатой с обеих сторон памятниками. Разглядывая надгробья и читая фамилии погребённых здесь людей, Катя и не заметила, как почти стемнело.

– Вау! – вскрикнула удивлённая подруга, – Ты откуда свалилась? Вообще-то, я тебя не ждала.

– Долго рассказывать, – улыбнулась Катерина, – Я устала и хочу спать. Завтра поговорим.

Она вошла в прихожую и увидела в комнате, в своей бывшей постели, девушку восточной внешности.

– Ты знаешь… Я не одна, – затараторила подруга, – Могла бы предупредить! Ты когда прилетела? Где твои вещи?

– А ты тут не скучаешь, – кивнула Катя в сторону незнакомки, – Не беспокойся, я не в претензии. Мне только переночевать и я уйду.

– Ты чего, подруга, офигела? Давай, рассказывай!

– Я сейчас из больницы. Мне жить осталось месяц, от силы – два…

– Охренеть! – подруга закрыла дверь в комнату, где лежала незнакомая девушка, и, пройдя в кухню, села на кухонный стол.

– Вот такие дела, подруга… – вздохнула Катя.

– Врёшь ты всё! Наверное, хочешь вызвать во мне жалость, чтобы за квартиру не платить? – выпалила девица, – Сумма-то немаленькая! А оплачивать жильё должна Людка Любостаева, да?

– Я же переводила тебе деньги каждый месяц! Или что, опять за старое?

– Я завязала, ты же знаешь! – кричала подруга.

– Откуда мне знать – время-то идёт! – перешла на крик Катерина.

– Ну что ты на меня смотришь?! – замахала руками Людка, – Хозяева опять подняли цену! Охренели вы тут совсем, москвичи! Ну что ты на меня уставилась?

– Вообще-то тут три стула… – спокойно ответила Катя, – Не надо сидеть на столе.

– Извини, – немного придя в себя, сказала подруга, – Прости, я не хотела. Нервы… – Она медленно слезла со стола и включила чайник, – Что, так всё серьёзно? Что врачи говорят?

– Онкология. Опухоль мозга.

– И чего теперь делать?

– Не знаю, – задумалась Катя, – К маме поеду, в Коломну, – и немного помолчав, спросила, – Это твоя новая пассия?

– Да! – усмехнулась Людка, – Моя «нижняя», Гулей звать.

– И давно вы с ней?

– Месяца три. Да ты не переживай, если что, я её турну. Ну, всё хорошо?

– Ужас! – посмотрев на подругу, сказала Катя.

– В смысле…?

– Сидят на кухне, в чужой квартире две взрослые тётки, ни семьи, ни детей… Жалкое зрелище. Жизнь-то почти прожита…

– Это больница на тебя так подействовала или парижская жизнь? – хитро улыбнулась подруга, – Видно, работа по «удалёнке» не идёт тебе на пользу.

– Причём тут работа? Там как раз всё окей. Остынь! Быстрая реакция чаще всего бывает эмоциональной и необъективной.

– Пей эндорфинин, помогает! – достав чайные пакетики, поучала подруга, – Тебе чёрный или зелёный?

ВОСПОМИНАНИЯ. ДЕНЬ ВТОРОЙ.

На следующий день Катя снова пришла в храм. Шла утренняя, людей было немного. Женщина снова встала напротив иконы Божьей Матери «Всех скорбящих Радость». Помолившись, Катя почувствовала, как по телу разлилась приятная теплота, а в голове вдруг отчётливо возникла забытая ясность сознания. Где-то в глубине её души рождались неведомые прежде мысли и слова. Утомившаяся накануне в предсмертном забытьи мысль, судорожно понеслась по причудливым лабиринтам памяти. Она снова вспомнила про Игоря. Она вспомнила последний совместно прожитый день, потом Игорь исчезнет, оставив на столе короткую записку:

 
Не весь я твой – меня зовут
Иная жизнь, иные грёзы…
 

А пока… Их вынужденное столкновение предавало и без того драматической истории особый трагизм.

– …За всё это приходится рано или поздно расплачиваться! – горячился Игорь.

– Мне надоели твои рассуждения на тему вечной любви! – кричала Катя.

– И помни, ни одно доброе дело не остаётся «безнаказанным»!

– Знаешь, мне твои добрые дела…! – не унималась Катя, – Ты, когда в последний раз деньги в дом приносил? Молчишь?!

– Не думал, что ты опустишься до такого… – спокойно отвечал Игорь, – Помнишь, я рассказывал тебе, что в школе борьбой занимался? Было такое понятие – запрещённый приём.

– Ты трепло! Жалкий писателишка! Не видать тебе гонораров, распрекраснейший ты наш литератор, непревзойдённый и самобытный! Ты просто лентяй и неудачник!

– Возможно, – слегка улыбнувшись, ответил муж, – Кто знает, быть может, благодаря таким людям как я, Земля ещё вертится. Причём совершенно неважно, в какой географической точке находится каждый из нас. Я буду сражаться на литературном фронте до победного конца!

– Тоже мне, боец нашёлся… – усмехнулась жена, – Найдёшь работу, тогда буду тебя за мужика считать, а пока ты только «облако в штанах».

– Ты же меня совсем не знаешь, – Игорь внимательно посмотрел на жену, – Это грустно. Это очень грустно. Между прочим, девушка, у меня богатый внутренний мир.

– Засунь его себе… в шкафчик! – ответила жена, – Трепло!

Катя вышла из комнаты Игоря. Он тяжело вздохнул, и, взяв со стола книгу, лёг на топчан. В дверь позвонили.

– Иди, открывай! – крикнул он Кате, – Наверно, твой параклет, что-то его давно не было!

– Не смей так говорить про дядю! – набросилась на него жена, – Он столько сделал для нас!

– Для нас? – переспросил Игорь.

– Уж во всяком случае, намного больше, чем все твои родственники вместе взятые!

– Сейчас ледяное дуло пистолета коснётся моей головы и… всё! – дурачился в своей комнате Игорь, – Ах, как он ненавидел всех, кто остаётся жить! И как он завидовал им.

Войдя в прихожую, дядя вручил племяннице букет гвоздик, и, поправив перед зеркалом седую шевелюру, прошёл в кухню. Услыхав последние реплики, доносящиеся из комнаты Игоря, он, проходя мимо, проронил на ходу:

– Не паясничайте, mon cher, а то я вынужден буду поставить под сомнение витальность вашего художественного слова.

– Ах, как вы ригористичны, Константин Иванович! – театрально рассмеялся Игорь, – Впрочем…, я на вас не сержусь…

Игорь сладко потянулся, и, засунув руки в карманы брюк, пошёл на кухню.

– Как твой роман, Игорёк? – как ни в чём не бывало, спросил дядя.

– Выкристаллизовывается, оформляется, растёт! – улыбался довольный писатель.

– Чем занимался последние дни? – двигаясь и уступая место Игорю за обеденным столом, спросил дядя.

– Так, всего понемногу, – махнул он рукой, – Изучал историю оперы, начиная от Люлли и Скарлатти… Вчера закончил читать Ромена Роллана. Как же интересно он написал о Бетховене!

– Что ж, похвально, – удивился дядя и, взглянув на племянницу, добавил, – Отстаём, Катерина.

– Давайте лучше обедать, – сказала женщина, – У меня от его эпитетов голова кругом.

Константин Иванович разлил по бокалам вино, и, выдержав паузу, спросил:

– Скажи, Игорь, а ты часом не увлекаешься этим делом… – он слегка постучал ножом по кромке бокала.

– Нет! – решительно ответил писатель, – Двум страстям нет места во мне.

– Ну, коли так… – дядя дружелюбно посмотрел на молодёжь, – Ты знаешь, Игорь, я где-то читал, что Нация – это единицы, стоящие перед большим количеством нулей. Истреби эти единицы, и останутся одни нули.

– Ты это к чему? – спросила Катя.

– А к тому, дорогая племянница, я считаю, что писатель Игорь Торбеев – великий человек и дело его великое. Потому, я поднимаю этот бокал за тебя Игорёк и за твоё будущее. Ура!

Все присутствующие бережно понесли бокалы навстречу друг другу, но в последний момент, Катя поставила свой бокал на стол.

– Не буду я за него пить!

Игорь и дядя Костя переглянулись и тоже поставили бокалы. Наступила тревожная тишина. Ситуацию взялся исправить Константин Иванович.

– …Вот тебе молчание говорящее и безмолвие, исполненное красноречия… – тихо проронил он, – Девочка моя, ты всегда имела вкус верный и изысканный, как же он мог изменить тебе в данном случае? Я допускаю, что супруг твой человек легкомысленный и непрактичный, не имеющий в душе строгого устава, правильно обоснованной жизни, но…

– Не надо, дядя, – перебила его Катерина, – Ты был в его комнате? Человек за свою жизнь ничего не нажил, а что имел, растерял и раздарил. Если бы не я, он давно бы окончил свои дни где-нибудь под забором, или…

– Прости меня, пожалуйста, – не выдержал дядя, – Но разве можно всё измерять вещами, деньгами, чинами? Разве твои родители, твой отец, так тебя воспитывал? Он был настоящий русский интеллигент, бессребреник, эрудит, умница! И Игорь, очень похож на него.

– Тебе легко говорить, – обиженно отвечала Катя, – Он же не сидит у тебя на шее?

– У тебя же хорошая, высокооплачиваемая работа, – продолжал дядя, – Ты трудишься в крупной преуспевающей компании. Что тебе не хватает?

– Мне хватает! Тут дело принципа, – наступала Катя, – Он мужик, и должен содержать семью!

– Катя! – пытался урезонит племянницу дядя, – Всему своё время! Я верю, что его узнают, о нём заговорят и тогда…

– Я наверно, до этого не доживу! А сейчас мне стыдно, что мой муж – неликвид, несостоятельный доморощенный мутант, от которого бежать надо! Много знакомых женщин за иностранцев повыходили, – Так не нарадуются! Трудолюбивые, заботливые, непьющие, не то, что эти… – диванная кавалерия! В нашей компании много иностранцев работает, даже владелец – иностранец.

– Вот-вот… и ты туда же?! – очнулся Игорь, – Подруги с иностранцами! Раньше проститутки пытались подражать порядочным, а теперь наоборот! Твои подруги вызывают во мне неуимчевое чувство брезгливости. Жиды и кавказцы властвуют над вами – это ли не позор!

– Оооо! Глубоко копнул, сразу штыка на три! – кивнул дядя, – Тебе, как писателю, необходимо разоблачать всю фундаментальную ложь, на которой зиждется современный, масонский миропорядок.

– Все ваши реплики бессознательны и поверхностны, – отвечала зевающая Катерина, – Я говорила, что мужчина должен быть надёжный и ответственный.

– Конечно, – выпив свой бокал, сказал Игорь, – Современной женщине нужен «ответственный мужчина», но его «ответственность» в данных условиях означает предательство и рабство. Воин, ежедневно рискующий своей жизнью и свободой, не может быть хорошим добытчиком в наши дни!

– Это верно, mon cher, – кивнул дядя, и, отпив из бокала, добавил, – Алчная женщина делает корыстным мужчину.

– Нынешняя пропаганда феминизма – страшное оружие против белой расы. Женщина, возомнившая себя, равной мужчине – это монстр, который быстро доведёт его до могилы!

– И процесс сей идёт давно, и, к сожалению, он необратим, – сказал дядя.

– Что ты имеешь в виду? – спросила скучающая Катерина.

– А то, что как этнический организм, способный к выживанию, белая раса больше не существует!

– Всему виной женское воспитание, – подняв указательный палец вверх, сказал Игорь, – На земле будущее за теми народами, где воспитанием мальчиков занимаются отцы.

– Все сегодняшние беды есть чисто духовный феномен, – дядя встал из-за стола и подошёл к окну, – Главная забота русского человека – продолжение рода и воспитание детей, утратило свою значимость в сознании народа. Смертность, на сегодняшний день, превышает рождаемость в несколько раз! Страна стареет и вымирает на наших глазах! Вывод очевиден – русские люди в неволе не размножаются.

– Разумеется, что после столетия атеистического воспитания и поношения былого величия и многовекового уклада царской России, люди не могут сразу войти в мир русских духовных ценностей. Но главная наша ошибка состоит в том, что каждый из нас считает себя слишком ничтожной силой для того, чтобы начать что-то менять. Почему моё исконное право трудиться так, как я хочу и умею, было отнято так называемым государством? И теперь, оно в лице чиновника может мне его из милости пожаловать, а может быть, и нет! Почему мы всё время о чём-то просим?

– Кстати, я давно хотел узнать, – осторожно спросил дядя, – О чём твой новый роман? Расскажи хотя бы в двух словах.

– В двух словах не получится, – закинув ногу на ногу, сказал писатель, – Вам что-нибудь говорит словосочетание – большой противолодочный корабль «Сторожевой». Нет? А капитан третьего ранга Валерий Саблин? Когда я узнал всю правду о Саблине, то жить стало легче.

– Вот уж никогда бы не подумал! – оживился дядя, – Чем же запал тебе в душу этот храбрый моряк?

– Тем, что не видел иного пути к счастью своего народа, как борьба. В этом мы с ним схожи.

– Борец… среди овец! – усмехнулась Катя, – С соседями бы разобрался, чтобы не колобродили по ночам! Как же? Боится! – жаловалась она дяде, – У соседки муж, здоровый бугай…

– Подожди, Катя, – сказал дядя, – Извини, Игорь, мне не вполне ясна мотивация…

– Тебя удивляет, что я пишу о человеке, политические убеждения которого противоречат моим собственным? Что ж тут удивительного? В главном мы с ним едины. А что главное? Свободная процветающая страна, счастливый, созидающий, просвещённый народ.

– Понимаю, – кивнул дядя, – Тебя по-прежнему волнует тема жизни и смерти. Этот вечный вопрос: «Быть или не быть…»

– Да. И не забудь прибавить ещё одиночество, – уточнил Игорь, – Как не помещай человека в жизнь общественную, а в смертный час – он один. И умрёт один. К рождению новой жизни, как правило, готовятся заранее, даже планируют. Это по-настоящему радостное событие. К смерти, обычно, мало кто готов. Даже когда человек уже умер, родным кажется, что вот сейчас откроется дверь, и он войдёт, улыбаясь…

– К сожалению, подобным явлениям не уделяется должного внимания, их не изучают, не анализируют, несмотря на возрастающую сложность и глубину. И всё же, как писатель и гражданин, в чём ты видишь проявление борьбы? Как в современном обществе, в наших реалиях, люди могут отстаивать свои убеждения? Будут ли это некие инсургенты или же войска, выступающие на стороне народа, под предводительством некоего Кориолана?