Текст книги "Валентайн"

5
Песни невинности и опыта[32]32
  Название сборника стихов Уильяма Блейка.


[Закрыть]

• иллюзии •

– Ну что ж, пожалуй, это самое очаровательное из всего, что когда-либо было на нашем шоу... женщина, которая утверждает, что видела Тимми Валентайна на Марсе! И может быть, в следующий раз миссис Фельпс не забудет захватить с собой фотки! Для тех, кто в отличие от нее не обладает счастливой способностью путешествовать по Солнечной системе в астральном теле!

[СМЕХ]

– Еще раз большое спасибо, что вы поделились с нами своим уникальным видением на нашем ток-шоу, посвященном сегодня Тимми Валентайну. Это прямой репортаж из Леннон-Аудиториум, Юниверсал-Сити.

[АПЛОДИСМЕНТЫ]

– Мы с нетерпением ждем решения жюри. Уже через час будут объявлены результаты предварительного раунда, и мы с вами увидим – в прямом эфире из Леннон-Аудиториум, Юниверсал-Сити – финалистов конкурса двойников Тимми Валентайна. Генеральный спонсор – «Stupendous Television Network». Чуть позже к нам присоединится Джонатан Бэр, скандально известный режиссер, подписавший контракт на съемки фильма «Тимми Валентайн»... мы также встретимся с доктором Джошуа Леви – сегодня у нас, дорогие друзья, целый сонм знаменитостей, – который не был на Марсе, но у которого, может быть, есть свидетельства о реальном Тимми Валентайне... мы также послушаем мнение зрителей в студии... Среди наших гостей – королева медиумов Симона Арлета, она присоединится позднее...

[АПЛОДИСМЕНТЫ]

...упс, сейчас мы уйдем на рекламу, но через пару минут снова вернемся в студию. Оставайтесь с нами...

[АПЛОДИСМЕНТЫ]

* * *

• рекламная пауза •

СТО ДОЛЛАРОВ В ДЕНЬ НА ГОСПИТАЛИЗАЦИЮ

Открывается гроб. Из гроба встает Тимми Валентайн. Он одет во все черное. У него вампирские клыки. Плащ развевается у него за спиной. Вокруг гроба клубится туман. [ДЫМОВАЯ МАШИНА – ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ВЕНТИЛЯТОР] Тимми нюхает алую розу и смотрит прямо в камеру. Загадочно улыбается. Его глаза сверкают [ОПТИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ], и он говорит:

ПОТОМУ ЧТО НАМ ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ВЫ ЖИЛИ ВЕЧНО

Его голос звучит гулким эхом... вечно... вечно... вечно.

* * *

• ангел •

Этот парень на экране совсем не похож на Тимми Валентайна. Я знаю. Он у меня внутри. Внутри. У меня.

Господи, твою мать, я не возьму эту ля-бемоль. У меня вот-вот поломается голос. Ну да. Волосья на яйцах, и всю карьеру можно спускать в унитаз. Я сломаюсь на этой ля-бемоль и вырасту на шесть дюймов за шестьдесят минут.

– Давай, милый. Надо чуть больше геля на волосы, а то этот твой вихор непременно вылезет в самый неподходящий момент. Давай я намажу.

– Ладно, мама. – Пусть делает что хочет. Буду ее куклой Кеном. Пусть поиграется. Буду ее анатомически корректным Кеном, пока она не состарится и не умрет. Буду ее плюшевым мишкой, маменькиным сынком, маленьким ангелом, Богом, я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу. – Больно, мама. – Хватит расчесывать эти мудацкие волосы.

Взгляд на другой монитор. Зрительный зал. А вот и Петра Шилох. Жалко, что не она – моя мама. Как было бы здорово, если бы Петра была моей мамой, а тот мертвый мальчик был бы сыном моей суки-мамаши.

– Ой, смотри, солнышко. Вот и Габриэла.

– Как настроение, Эйнджел?

– На миллион долларов. – Что означает, что у тебя у самой настроение где-то на сотню тысяч, Габриэла Муньос, крутой агент и искательница молодых дарований.

– Прошу прощения, что не смогла выбить для вас гримерную побольше, но на данном этапе мы еще не в том положении, чтобы диктовать условия... но зато с внутренним кабельным видео у тебя есть возможность следить за тем, что происходит внизу... можно сказать, что ты на контрольном пункте.

– Габриэла? Знаешь, что? Мне нужно войти в состояние самадхи, поймать тета-волны. – Ей нравится, когда я изъясняюсь терминами Нью-Эйджа[33]33
  Нью-Эйдж (New Age) – движение духовного поиска к «целостному Человеку», зародилось в середине XX века в Америке.


[Закрыть]. – Я всего пару недель в Калифорнии, но быстро учусь принимать защитную окраску. Да, бывает, что я по-прежнему разговариваю, как настоящая деревенщина, но это – наедине с матушкой. Потому что я и вправду как хамелеон. – Мне нужно синхронизировать внутренние вибрации, – говорю я ей. – Войти в резонанс. – Мама ошалело таращится на меня. Она не врубается в то, как здесь говорят.

– Да? А да, конечно. Мы с твоей мамой пока пойдем – ха-ха-ха – припудрим носы.

Они уходят. Как легко ими манипулировать. Теперь я один в комнате. Габриэла права, здесь кошмарно... облезлая краска на стенах, в сортире смыв не работает... но мы с мамой видали и хуже, проехав почти через всю страну из Кентукки.

Изображение на мониторе сдвигается вслед за камерой, и вот снова – она. Петра Шилох. Беседует с каким-то мужчиной. Он небрит, весь какой-то замызганный и всклокоченный. В грязных джинсах. Она поднимает глаза и смотрит прямо в камеру. Такое впечатление, будто она знает, что я здесь – смотрю на нее. Да, я не ошибся. Нас что-то связывает. Петра.

Я едва не сказал ей о том, о чем никому еще не говорил.

* * *

• ищущие видений •

Брайен высадил Пи-Джея и поехал к бульвару Ланкершим по Голливудскому шоссе. Если все начинается снова, ему надо быть там. Иначе ему до конца дней не избавиться от кошмарных снов про вампиров.

Новое модерновое здание Леннон-Аудиториум походило на этакую психоделию в бетоне на холме рядом со старым отелем «Регистри». Центральный купол был разрисован кривыми линиями кричащих красок; фасад представлял собой увеличенную до шестидесяти футов в высоту точную копию оформления обложки альбома «Imagine», выполненной из цветного гранита в стиле фрагментарной мозаики. Подобное здание производило бы неизгладимое впечатление, если бы возвышалось в гордом одиночестве посреди пустыни Мохаве или в укромном уголке на кладбище Форест-Лоун; но здесь, в компании архитектурных шедевров типа китайского ресторана «Фан-Лум» и на фоне искусственных пожаров на туристическом аттракционе для поклонников «Полиции Майами»[34]34
  Популярный телесериал.


[Закрыть], которые вспыхивают каждые два-три часа, данное сооружение являло собой просто очередной храм – один из многих – художественного убожества Лос-Анджелеса.

Хотя, может быть, это я просто злобствую от обиды, подумал Брайен, въезжая на десятиэтажную стоянку, потому что с тех пор, как я сюда переехал, я не могу продать даже сценарий для комиксов, не говоря уже про роман.

Очередь из фанатов вытянулась чуть ли не по всему бульвару. Брайен прошел к огороженному веревкой входу с надписью: ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕССЫ. – Я из «Times», – сообщил он охраннику, помахав у него перед носом визиткой, принадлежавшей вообще-то его старому другу Эдду Крамеру, который давно уже завершил свое пребывание на посту тамошнего редактора. Охранник выдал ему бэджик и пропустил внутрь. Брайен давно уже понял, что в этом городе, если ты хочешь куда-то проникнуть, надо вести себя так, как будто тебя туда приглашали. Просто ломишься с деловым видом – и тебя принимают за настоящего. Здесь повсюду – иллюзии. Брайен прошел во внутреннее фойе, где был устроен буфет для «своих». Много спиртного и маленьких бутербродиков. Угощение разносили официантки, одетые в стиле «новой волны» начала восьмидесятых. Не прошло и десяти лет, как эти научно-фантастические наряды со множеством молний приобрели статус «классических». Брайен почти забыл о существовании парашютных штанов, но некоторые из будущих топ-моделей рассекали как раз в таких.

Само фойе представляло собой монумент дурного вкуса высокой моды. Если бы Леннон все это увидел, он бы точно перевернулся в гробу. Красные ковры, претенциозные люстры, какие обычно бывают в оперных театрах, скульптуры «Битлов» в стиле нео-Джакометти[35]35
  Альберто Джакометти (1901 – 1966) – швейцарский скульптор и художник.


[Закрыть], обои в традициях оп-арта[36]36
  Оп-арт (англ, op art, сокращ. от optical art – оптическое искусство) – направление в искусстве XX в., получившее широкое распространение в 1960-х годах. Художники оп-арта использовали различные зрительные иллюзии, опираясь на особенности восприятия плоских и пространственных фигур. Эффекты пространственного перемещения, слияния, парения форм достигались введением ритмических повторов, резких цветовых и тональных контрастов, пересечением спиралевидных и решетчатых конфигураций, извивающихся линий. Иллюзии струящегося движения, последовательной смены образов, неустойчивой, непрерывно перестраивающейся формы возникают в оп-арте только в ощущении зрителя.


[Закрыть] и капельдинеры в кричащей униформе "квази Сержант Пеппер"[37]37
  Имеется в виду альбом Beatles «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера».


[Закрыть]. Среди собравшихся были знакомые знаменитости – кто-то из «Rolling Stone», эта дикторша с CNN, как там ее зовут, – Брайен встречался с ними на вечеринках, но он был слишком мелкой сошкой, чтобы такие звезды его запомнили. Придется ему подыскать компанию среди представителей СМИ пожелтее... вот, например, Петра Шилох из «Мира развлечений».

Он помахал ей рукой. Но она его не заметила. Она смотрела в другую сторону. Но вместо Петры ему откликнулась официантка – подала бутербродик.

– Петра! – Они достаточно долго не виделись – ни разу с тех пор, как ее сын покончил самоубийством, – но уж Петра не будет перед ним чваниться. Она знала, что Брайен – писатель из категории «голодающих на чердаке». Она это узнала почти год назад, в тот вечер, когда заявила ему, что она не из тех женщин, которые «на одну ночь», и гордо ушла из его жизни.

Петра заметила Брайена и подошла.

– Вот уж не думала, что мы еще когда-нибудь увидимся, – тихо сказала она. – И особенно в таком месте. – «Господи, у нее такой вид... какой бывает только у человека, вконец убитого горем. Она недавно плакала и даже не озаботилась тем, чтобы подправить макияж. У глаз и у рта залегли морщинки, которых не было год назад». – А ты на кого тут работаешь? – спросила она.

– Ни на кого, – сказал он. – Но мне надо было прийти. Понимаешь, я знал его, Тимми Валентайна. Я был одним из последних, кто его видел.

– Да?.. Правда?.. Теперь у каждого есть похожая история про Тимми... но если подумать, ты что-то мне про него говорил в ту ночь.

Та ночь...

– Как думаешь, кто победит в этом дурацком конкурсе? – спросил Брайен.

– Я бы поставила на Эйнджела Тодда, – сказала она и рассеянно посмотрела куда-то вдаль. "Господи, у нее такой голос... как будто она влюблена.

Должно быть, после самоубийства сына у нее что-то случилось с головой", – подумал Брайен.

– Никто не заменит Тимми Валентайна, – сказал он.

– Аминь! – подытожил щупленький бородатый мужчина в смокинге, который как раз проходил мимо них. – Прошу прощения, но я невольно подслушал, как вы говорили, что знали Тимми Валентайна и были рядом в момент его апофеоза... Мой журнал, «Столкновение с запредельным», готов заплатить очень приличные деньги за любое физическое доказательство...

– Пойдем в зал, – сказала Петра, беря Брайена под руку. – А то уже скоро начнется.

– Ой, спасибо, – прошептал Брайен ей на ухо.

* * *

• иллюзии •

– Итак, мы возвращаемся в студию. С удовольствием представляю вам, дорогие друзья, выдающегося археолога, антрополога и – что самое главное! – Тимми Валентайнолога... доктора Джошуа Леви! Встречайте!

[АПЛОДИСМЕНТЫ]

– Спасибо, Дэйв.

[АПЛОДИСМЕНТЫ]

– Итак, Джошуа, каково ваше мнение как специалиста по поводу феномена Тимми Валентайна?

– Значит, так, Дэйв. Я хочу рассмотреть данный феномен в иной перспективе, нежели тут пытались так называемые эксперты. Я изучал не только археологию и феноменологию, но и психологию тоже. Я не верю в магию и суеверия. Я ученый.

– И тем не менее вы собираетесь прочитать доклад на...

– ЕКС.

– Да. На ежегодной конференции семиотистов – знать бы еще, что это за семиотисты такие! Доклад, в котором вы утверждаете, что рок-звезда Тимми Валентайн явно прослеживается в истории – что его изображения в искусстве встречаются на протяжении веков – и что все это связано – я не верю тому, что читаю на телесуфлере! – с ангелологией и НЛО? Я хочу сказать, разве в вашей теории не присутствует некоторая ненормальность... то есть вы ведь лечились в Беллевью три года назад, разве нет?

– Да, это правда, что я параноидальный шизофреник. Но это к делу не относится. Это не умственное повреждение. Моя болезнь вызвана исключительно химическим дисбалансом, и я принимаю лекарства, чтобы держать ее под контролем. И она не имеет ни малейшего отношения к моей теории, которая...

– Но у вас же есть официальная справка, что вы сумасшедший!

– Заткнись, Дэйв, и дай мне сказать!

[БУРНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ]

– Хорошо, хорошо.

– Дай мне объяснить. Знаменитый психоаналитик Карл Юнг считал, что явления ангелов в средние века и явления НЛО сегодня есть проявления коллективного бессознательного. Они происходят от нас, а не от Бога или с другой планеты. Форма данных явлений соответствует образам мифологии, преобладающей в обществе в данный конкретный период, то есть они проявляются во временном контексте – в эпоху всеобщей набожности люди видели ангелов, в наше время, в век «Звездных войн», люди видят инопланетян. Я считаю, что Тимми Валентайн – феномен того же порядка. Он – видение, посланное нам коллективным бессознательным, из которого происходит сознание каждого человека. Я пришел к выводу, что подобные явления случаются в периоды великих брожений в искусстве – во времена упадка, культурного разорения и декаданса – и что образ Тимми Валентайна является вселенским символом смерти искусства...

– Подождите минуточку. Вы утверждаете, что при любом крупном культурном кризисе появляется Тимми Валентайн?

– Давайте посмотрим слайды, и вы поймете, что я имею в виду.

– Хорошо. Это что?

– Второй век нашей эры. Серебряная монета с изображением Антиноя, фаворита императора Адриана. То есть... упадок Римской империи... цивилизация рушится, искусство тоже в упадке, ненасытный Левиафан – христианство – вот-вот поглотит культуру...

[СМЕХ]

– Кажется, мы углубляемся в дебри. Но пусть он закончит... а это что?

– Ваза поздней династии Минь. Видите, юноша с пипой, китайской лютней, в руках? Он беседует с соловьем. Иногда эту вазу еще называют «Святой Франциск Пекинский». Посмотрите: вот римская монета, вот ваза династии Минь... а теперь посмотрите на фотографию Тимми Валентайна – на обложке альбома «Вампирский Узел». Ладно, вот третий пример. Картина конца шестнадцатого века. «Мученичество апостола Матфея». Очень известная картина. Вот ее изображение, снятое при просвечивании рентгеновскими лучами. На нем хорошо видна фигура обнаженного юноши, по каким-то причинам закрашенная. Он стоит на переднем плане. Это – ангел смерти. Он наблюдает за тем, как умирает апостол Матфей. Тонкая изысканная фигура – ее черты идентичны чертам юношей на других слайдах. Но по какой-то причине художник полностью его закрасил и написал поверх другие фигуры... уничтожил его. Почему?

– Действительно, почему?! Я надеюсь, что доктор Джошуа Леви расскажет нам больше: почему, например, он считает, что 1980-е годы – это период упадка в искусстве, и мы, стало быть, переживаем массово-гипнотическую коллективно-бессознательную галлюцинацию, в которой нам предстает фигура...

– Я называю его просто ангелом. Ангелом смерти. Иногда.

– Давайте еще раз посмотрим на рентгеновский снимок картины... как его там?.. Кара... Кара...

– Караваджо.

– Караваджо. Ну конечно. Как можно забыть это громкое имя?

* * *

• память: 1598 •

Апартаменты кардинала дель Монте: объявленное развлечение – представление театра масок по пьесе, принадлежащей перу прославленного Торквато Тассо. Мальчики должны появиться только в четвертом акте, как хор одалисок, поскольку действие происходит в серале турецкого паши. Сюжет строится на попытках Диониса, греческого мага, спасти из гарема свою возлюбленную Франческу и избавить ее от участи, которая хуже, чем смерть. Постепенно становится ясно, что пьеса – дурная пародия на Тассо, что некий шутник просто взял благородную драму поэта «Аминта» и превратил ее в тривиальную пьеску, изменив имена и испортив стихи. Пьеса к тому же густо пересыпана double entendres[38]38
  Двусмысленности (фр.).


[Закрыть], поскольку ни для кого не секрет, что кардинал дель Монте питает неодолимую слабость к турецкому пороку содомии.

Гульельмо и Эрколино облачились в какие-то андрогинные туники, имевшие разве что очень отдаленное сходство с нарядами женщин восточных гаремов. На головах у них – венки. Они сидят вместе с гостями кардинала. Среди гостей есть и женщины. И духовные лица – князья церкви. (Они расположились на мягких шелковых кушетках или прямо на полу. В своих красных плащах они похожи на маленькие алые палатки.) И светские вельможи. И какая-то старуха-герцогиня, чье сморщенное лицо напудрено до мраморной белизны. Слышен гул разговоров и приглушенные смешки. Периодически кто-нибудь из гостей осторожно оглядывается по сторонам. Они, похоже, боятся скандала.

Стены расписаны фресками, но сейчас они скрыты за драпировками. Тут есть и статуи, но они тоже закрыты. Пахнет апельсинами, набитыми гвоздикой, которые богатые носят на себе, когда выходят на улицу – чтобы нюхать, когда вонь гниения становится невыносимой.

Кардинал дель Монте сидит в мягком кресле, похожем на трон. У него на коленях сидит мальчик-паж. Мальчик поет под аккомпанемент теорбы[39]39
  Теорба – разновидность большой лютни.


[Закрыть]. Он не попадает в мелодию, потому что музыканты, сопровождающие представление в соседней комнате, играют совершенно в другой тональности. Никто не следит за действием пьесы, кроме князя Джезуальдо, который скорчился на стуле с бутылкой вина в руке.

– Все это растянется до рассвета, – шепчет Гульельмо на ухо Эрколино. – Но если нам повезет, может быть, нам удастся улизнуть после нашего выхода. Я знаю короткий путь до дортуара хористов.

– Я не могу оставаться здесь до рассвета, – говорит Эрколино. Он очень надеется, что ему не придется объяснять почему.

Кардинал смеется. Он ерзает на своем троне, и ножки кресла скрипят по мраморному полу.

– Per bacco[40]40
  Грубое итальянское ругательство.


[Закрыть], древние римляне с их знаменитыми оргиями все равно не сравнятся с нами по части упадка! – Собравшиеся неистово рукоплещут, словно его преосвященство изрек перл мудрости. Эрколино думает про себя: «Видели бы они то, что видел я». После полутора тысяч лет прошлое кажется таким близким. – Еще вина! – кричит кардинал. – А когда мы напьемся и станем совсем-совсем пьяными, может быть, я покажу вам свои потайные картины.

Общий вздох. Гости затаили дыхание. Потайные картины – ради этого они сюда и пришли. Эрколино замечает, как Гульельмо тихонько хихикает.

– А что это за потайные картины? – спрашивает Эрколино.

– Уличные мальчишки, изображенные в виде героев легенд и мифов, – отвечает Гульельмо. – И все, разумеется, голые. Ну, разумеется, там есть и нимфы, а не одни только мальчики-пастушки. Кардинал знает свои предпочтения, но и о других тоже не забывает.

Гульельмо стыдливо расправляет складки своей туники, чтобы она скрывала как можно больше – насколько вообще может что-то скрывать такая миниатюрная тряпочка. Поправляет венок на голове.

Из него получилась весьма привлекательная девица, думает Эрколино, только когда он не ходит; походка его выдает. Сам Эрколино, хотя он подвел глаза тушью и засунул за ухо кроваво-красную розу, не чувствует необходимости играть роль женщины. «Что есть женщина или мужчина? – думает он. – Я даже не человек».

Уже скоро рассвет. Мальчик-вампир еще ни разу не спал после того, как вышел из леса. Он почему-то уверен, что рассвет не причинит ему боли – хотя раньше он не выносил света солнца. Постепенно он привыкает к своим собственным суевериям.

Кардинал дель Монте поднимается со своего трона. Резко сдергивает покрывало, открыв статую Купидона. Служители поднимают горящие канделябры. Это бронзовый Купидон – грязный уличный мальчишка, отмытый в бане и щеголяющий парой неподходящих крыльев. Мальчик-модель, все еще чистый и благоухающий, тоже здесь – это тот самый певец, что сидел на коленях у кардинала. Он тихонько хихикает.

Потом – картина. Зрители охают-ахают. На картине изображен слепой прорицатель Тиресий, наблюдающий за нечестивым спариванием двух змей – за эту дерзость, согласно мифу, он был превращен в женщину и жил под этим проклятием, пока с него не сняли чары. Не в силах устоять перед столь возбуждающим зрелищем, двое кардинальских гостей падают на пол и неистово любятся – прямо здесь, под картиной.

Кардинал дель Монте проходит в соседнюю комнату, где картины еще непристойнее. Гобелен во всю стену – оргия в самом разгаре; на дальней стене – мужчина в развевающихся одеждах, израильтянин, наблюдает за этой сценой с выражением гадливого отвращения; два путти[41]41
  Путти – изображения мальчиков (обычно крылатых), излюбленный декоративный мотив в искусстве итальянского Возрождения, навеянный античными прообразами.


[Закрыть] вьются у него над плечами и что-то нашептывают ему в уши. Рядом с ним – мускулистый крылатый юноша размахивает мечом, изукрашенным дорогими каменьями.

– А-а, – смеется Гульельмо, – патриарх Лот и архангел Михаил предрекают погибель на головы содомитов. Библейский сюжет извиняет оргию.

– Понятно. – Ему не хочется говорить, что эта оргия – достаточно скромное и даже скучное подобие того разгула, что царил при Империи. На самом деле это монументальное изображение кажется безжизненным, каким-то по-декадентски неловким и излишне замысловатым. Эрколино становится неинтересно. Он наблюдает за кардиналом, который проходит по комнате, срывая покрывала и отбрасывая занавески. Он похож на большого ребенка, думает Эрколино, этот князь церкви.

Ему вспоминается цирк в Помпеях – христианина пожирают львы. Других христиан жгут живьем, распинают на крестах... ослы насилуют их до смерти... вот за что они умирали, думает он. Теперь они правят в Риме... и вот во что они превратились.

Он смеется в душе. Может быть, мир изменился не так уж и сильно, как ему показалось вначале. «Может быть, только я изменился», – думает он. Его мысли уносятся... уплывают... он вдруг понимает, что опять – незаметно для себя самого – принял облик черной кошки.

Хорошо, думает он. Хорошо забыть, как это – быть человеком. Снова вернуться в лес.

Он крадется по дорогому персидскому ковру, залитому вином. Откуда-то сверху доносится пьяный смех. Очередная комната. Одалиски-хористы хихикают, раскрашивая лица по-женски. Другая комната абсолютно пуста – только медная ванна в центре, и в ванне – обнаженная женщина с недовольным лицом. Коридор с мраморными бюстами и разломанными статуями – наверное, из разграбленных храмов древних. Комната, завешанная потертыми гобеленами с изображением деяний святых и грешников. Массивный бронзовый Юпитер смотрит из ниши, и вампир по старой привычке вымяукивает молитву на полузабытом языке.

Он слышит, как за занавеской тихонько поет мужчина. Поет для себя, вполголоса. Miserere mei. Та же мелодия, которую напевал Гульельмо, когда он впервые его услышал. Он подныривает под тяжелый бархат. Входит во внутренние покои. Здесь Караваджо. Он пишет картину. Огромный холст занимает почти весь угол. Комната освещена множеством ароматных свечей – как в церкви. Холст темный, освещены только фигуры на переднем плане. Он видит апостола Матфея, который лежит на земле и которого сейчас убьют. Убийца склонился над ним. Мальчик чуть сбоку кричит от ужаса, а наверху, в кружащем вихре – ангелы. Они наблюдают, их лица бесстрастны. Остальные фигуры – пока еще затененные черновые наброски.

Караваджо весь погружен в работу. Хотя ясно, что боль в раненой руке причиняет ему страдания. Он не слышит ни извращенных стихов Тассо, ни бряцания теорбы, ни пения хориста, не попадающего в такт. Он полностью сосредоточен. Он кладет мазки ловким, умелым движением кисти, работая над одним небольшим участком – лицом кричащего мальчика, – добивается нужного тона кожи едва уловимыми изменениями оттенков.

Он так и не переоделся, и кровь из раны по-прежнему каплет на мрамор. Кровь стекает на палитру и мешается с красками. Он кривится от боли. Но его рука с кистью движется плавно и без напряжения; движется по холсту в такт потаенной незримой музыке, которою мальчик-вампир почти слышит, – рваной, изломанной музыке Карло Джезуальдо, музыке ада – ада, сотворенного Богом.

Горячая кровь будит голод. В образе кошки он устремляется к вожделенной добыче. Его лапы скользят по мрамору, и вот его кошачий язычок вновь погружается в кровь. Кровь течет в нем, как пламя. Кровь согревает его, создавая иллюзию жизни. Он тихонько урчит.

Словно сквозь сон, художник говорит:

– Почему ты стоишь у меня за плечом? Ты пришел за мной? Кто ты? Ангел смерти? – Иллюзия не работает. У этого человека есть дар прозревать его истинный облик. Тот же дар, который сделал его художником. Тот же дар, который свел его с ума.

– Нет, сер Караваджо. Я не ангел смерти. Меня зовут Эрколе Серафини. Я decani сопрано в папском хоре. – И только когда он произносит эти слова, он понимает, что теперь это станет его новой личностью – на какое-то время. Мир стал просторнее, больше. Мир стал более человеческим. И ему нужно пока оставаться в этом замкнутом микрокосме. Пока он не научится новым правилам. – Друзья называют меня Эрколино, – добавляет он.

– Такой красивый, что это страшно. Красота, наводящая ужас. Но твои глаза говорят больше, чем губы. Ты не просто очередной певчий мальчик дель Монте, подобранный в грязи, купленный за гроши и оскопленный цирюльником-мясником. Я тебя видел во сне. – Художник воодушевляется. Его глаза горят страстью и безумием. – Если бы я тебя изобразил вот на этой картине... может, тогда я боялся бы меньше. – А ведь он еще даже не оборачивался к Эрколино. Он его даже не видел! Он видел только его отражение в масляных красках на холсте... отражение того, кто не отражается в зеркалах! Если только он не обращается к существу, порожденному его воспаленным воображением, к ангелу своего безумия.

– Почему ты боишься? – спрашивает Эрколино.

Караваджо опускает кисть, но лишь на мгновение.

– Это все лихорадка, – говорит он. Под густой спутанной бородой его кожа лоснится от пота и покрыта растресканной коркой гноя. Караваджо болен. Его кровь едва ли не кипит. Сладкая-сладкая кровь, с едкой примесью бесполезных снадобий, приготовленных знахарями-шарлатанами из кардинальского дома.

– Слишком темная, – говорит мальчик, глядя на картину. – А свет болезненно-яркий.

– Но сама жизнь есть контраст света и тени, – отвечает художник, – вечная тьма, заквашенная на проблесках любви, вдохновения, боли.

– Вы не веселитесь с другими гостями, сер Караваджо? Мне говорили, что вы человек сладострастный и любите удовольствия.

– О нет. Меня здесь держат как дрессированную обезьяну. Художник в клетке. Что мне делать на этом веселье? Но им нравятся мои грубость и прямота. Я – замечательное развлечение. Скажи мне, мальчик, когда ты поешь, ты не чувствуешь себя шлюхой?

– Не знаю.

– Ты посмотри на себя! – Он оборачивается к вампиру. Губы мальчика испачканы его кровью. «Я, наверное, и вправду выгляжу странно, – думает мальчик, – в этом нелепом костюме, бесполое существо, излучающее сексуальность чужого пола». – Да, – говорит Караваджо, – ты действительно ангел смерти, который мне снился. Ты обязательно должен прийти ко мне в студию утром; ты будешь моей моделью. Я тебе буду платить по полскудо в неделю, пока не закончу картину. И еда, разумеется, за мой счет. Его преосвященство одолжил мне роскошного повара на время, пока я не закончу «Мученичество».

– Я могу приходить только ночью, – говорит Эрколино. – И мне не нужна еда.

– Да, разумеется, не нужна, – отвечает художник. – Но разве можно прожить на одной крови? – Он не улыбается, но его глаза излучают иронию и веселье.

– Я могу.

– Но моя рана скоро заживет.

– У тебя будут другие раны.

– Да.

Из кардинальского театра доносится хор одалисок.

– Мне надо идти, – говорит мальчик. Он отступает, пятясь назад. Ему не хочется отрывать взгляд от незаконченной картины. Ее красота еще не родилась. Пока это только безжизненный труп, кадавр – без сердца и крови, как голодный вампир темной ночью в глухом закоулке.

– Дай мне розу, – говорит художник. – Как залог. – Не дождавшись ответа, он вынимает розу из волос мальчика. В палец вонзается шип. Появляется кровь. Похоже, этот укол боли доставляет художнику наслаждение. «Если я не уйду сейчас же, я опять буду пить, – думает мальчик-вампир. – Голод – он есть всегда».

Мальчик уходит, снова меняет облик, проносится сквозь массу пресыщенной плоти – в освещенный свечами театр, чтобы занять свое место среди юных мужчин, которых лишили мужского естества. Песня одалисок – простенькая и глупая, и хотя он ни разу не репетировал, он без труда присоединяется к хору на монотонном рефрене:

Amor, amor, amor,

Vittorioso amor.[42]42
  Любовь, любовь, любовь; Всепобеждающая любовь (ит.).


[Закрыть]

* * *

• колдунья •

– Теперь вам надо уйти, – объявила она, – потому что есть вещи, которые следует знать только мне. Секреты профессии, скажем так. Мне надо как следует подготовиться. Переговоры с темными силами; пара слов наедине с моим фамильяром.

Они все вышли: гример ("Отстаньте, женщина! Неужели мне нужен какой-то грим, мне, родившийся столько столетий назад?!"), с нервным смехом – главный режиссер, ходячая банальность – режиссер-постановщик, который быстренько записал в блокноте пару заметок, чтобы передать их Великому Дэйву через телесуфлера.

Когда все ушли, Симоне Арлета удалось наконец сосредоточиться. Перед выступлением нужна тишина. Она призналась себе, что ей боязно. Может быть, ей не стоило соглашаться участвовать в этом шоу. Что-то неуловимо менялось в мире духов. Ее жертва набирала силу.

Гримерка – это не комната превращений у нее в поместье в пустыне Мохаве. Здесь не пройдут номера с откусыванием голов черепахам и разбрызгиванием куриной крови по мониторам, компьютерным терминалам и серым металлическим полкам с гримом, реквизитом и зеркалами. Здесь – никакого творческого беспорядка. Жак встал у двери с той стороны, чтобы защитить хозяйку от вторжения непосвященных, которым не следует знать ее тайны.

Жертвоприношение животных – это метафора, размышляла она. Черепаха или курица – это фарма-кос[43]43
  Очистительная жертва; ритуал в Древней Греции, когда один человек принимал на себя грехи всего народа и был казнен.


[Закрыть], козел отпущения, замена тебя самого, магия, направленная вовне. Но есть и другие способы очистить человеческую душу до того состояния, когда она способна проникнуть в тонкий мир духов.

Она разделась и аккуратно развесила одежду на трех вешалках в шкафчике рядом с костюмом, который она наденет на телешоу: широкий струящийся черный плащ, расшитый лунами и звездами, бьющий на внешний эффект, – и встала голая перед большим, во всю стену, зеркалом. Сморщенная старуха с отвисшим животом. Она распустила волосы и тряхнула головой, чтобы они рассыпались по плечам. Теперь она стала похожа на настоящую ведьму, какой ее изображают в легендах и сказках, готовая натереться летательной мазью и полететь на метле – на шабаш Сатаны. Может быть, стоит взлететь на шоу? Но нет, это дешевый трюк – и зрители все равно решат, что это такой спецэффект, – сегодняшняя аудитория, воспитанная на «Звездных войнах», слишком искушена в рукотворных чудесах, чтобы иметь дело с реальностью!

Она пару раз рассмеялась перед зеркалом, репетируя свой коронный театральный смех. Потом взяла сумку и достала лягушку в стеклянной банке с дырочками, пробитыми в крышке, чтобы животное не задохнулось. Поставила банку на столик. Достала булавку, приколотую к подкладке в сумке.

Вечность, вечность, вечность.

Она помолилась богам силы: Шанго, святой Барбаре, обезглавленному богу – Изиде, Деве Марии, земле смерти и возрождения – Шипе-Тотеку, Иисусу Христу, освежеванному заживо богу, истекающему кровью жизни в мир.

Она зашлась долгим пронзительным смехом. (Для усугубления мистического налета, посмеялась она про себя. Тем, кто проходит на цыпочках мимо двери, будет о чем подумать.) Она была резонатором смеха богов. Ликование богов отдавалось дрожью в каждой складочке тела.