Текст книги "Холодные близнецы"

5

Кирсти.

Посмотрев вверх, я увидела в зеркале бесстрастное, без тени улыбки лицо Кирсти.

– Мы почти добрались, дорогая!

Я говорила это все время с тех пор, как мы выехали из Глазго. Если честно, мне самой действительно казалось, что мы «почти приехали». На картах Гугла все выглядит так близко и, ведь мы уже пересекли половину Шотландии, разве нет? А может, и больше – по карте дюйма на два.

Однако дорога все бежала и бежала вперед, словно в бесконечной страшной сказке, рассказываемой несусветным занудой. Мы затерялись на зловещих просторах Раннох-Мура.

Мне пришлось напомнить себе, почему мы здесь.

Пару дней назад Энгус предложил добавить нам денег на самолет до Инвернесса, где бы он нас встретил, а вещами занялись бы специально нанятые рабочие.

Но я заупрямилась. Я почему-то подумала, что это будет явным жульничеством. Какая-то часть меня стремилась сесть за руль и вместе с Кирсти и Бини проехать весь путь. Кроме того, если бы мы полетели, потом все равно кому-то пришлось бы рано или поздно ехать на машине. В итоге я настояла на том, что мы с Кирсти отправимся в путь, образно говоря, из правого нижнего угла карты и достигнем самого верха. А затем мы встретимся с Энгусом – в Орнсее, возле отеля «Селки», на автопарковке со знаменитой панорамой на соседний Торран.

Теперь я пожалела о принятом решении.

Все здесь слишком просторное и чересчур унылое! Раннох-Мур – смесь зелени и мрачной серости. Равнины предположительно ледникового происхождения. По кислым торфяникам текут коричневые речки – местами казалось, что вместо воды в речке течет торфяная пыль.

Я посмотрела в зеркальце на Кирсти, затем на себя.

Мне очень не хочется вспоминать, но придется – и я опять пройду все до конца. Мне нужно понять, что творится с Кирсти и является ли ее перемена непосредственным результатом той трагедии, которая сломала нашу жизнь.

Начнем.

Это случилось летним вечером в Инстоу.

Мои родители переехали в маленький приморский городок на севере Девона почти десять лет назад, когда вышли на пенсию. К тому моменту карьера отца накрылась медным тазом, но родители накопили денег, их как раз и хватило, чтобы купить дом – даже побольше, чем у них был раньше, – в чудесном местечке, где широкая ленивая река образует дельту и встречается с морем.

Дом был высокий, трехэтажный, с балконами, с которых открывался прекрасный вид. На участке был разбит сад, он заканчивался на склоне, поросшем травой, где водилось несметное число кроликов. С верхнего этажа я любовалась морем в обрамлении зеленых мысов, а сидя в летнем туалете – таращилась на лодки с красными парусами, идущие в сторону Бристольского канала.

Выбор родителей я одобрила: приятное жилище, симпатичный городок. В пабы частенько наведывались моряки и яхтсмены, державшиеся по-свойски, без всякого зазнайства. Климат оказался мягким благодаря преобладанию юго-западного ветра, а с пристани можно было ловить крабов – всего-то и надо леску да ломоть ветчины.

Сразу же и безоговорочно Инстоу стал нашим домом на время отпусков. Относительно дешевым и безмятежным пристанищем для нас с Энгусом. Мы знали, что можем взять с собой девочек и они будут под присмотром дедушки с бабушкой, которые души в них не чают.

И они действительно обожали внучек – девочки были такими красивыми, такими замечательными – когда не орали, конечно. Вдобавок мой младший братишка-шалопай мотался по белу свету и не собирался обзаводиться семьей, так что мои близняшки были их единственной отрадой.

Мой отец всегда с нетерпением ждал нашего приезда, а Эми – моя мать-американка, более тихая, робкая и скрытная, чем он (я, кстати, похожа на нее), – тоже проявляла не свойственный ей энтузиазм.

В общем, когда отец позвонил мне и беззаботно поинтересовался, что мы намерены делать летом, я тотчас согласилась поехать в очередной раз в Инстоу. Это был седьмой или восьмой раз, мы не считали. К тому же нам нравилось то, что девочки будут под присмотром, причем абсолютно бесплатно. Мы сможем позволить себе роскошный долгий сон – сон взрослого человека в отпуске, пока близнецы будут гулять с бабушкой и дедом.

В самую первую ночь нашего последнего отпуска это и случилось.

Я с детьми приехала в Инстоу с утра. Энгус задерживался в Лондоне и обещал прибыть позже, мать с отцом отправились в паб.

Я спустилась на кухню.

Да, я находилась на просторной кухне в доме моих родителей, поскольку именно оттуда открывался один из лучших видов, а еще там был замечательный стол. Я читала книгу и прихлебывала чай, вечер был просто бесподобным, небо над заливом окрасилось в голубовато-розовый цвет. Близняшки, успевшие загореть на пляже, играли, как я предполагала, в саду.

Все было абсолютно СПОКОЙНО.

А потом я услышала крик одной из моих дочерей.

Он навсегда застрял в моей памяти. Он никогда меня не оставит.

Никогда.

Здесь и сейчас, посреди Раннох-Мура, я вцепилась в руль и нажала на педаль газа. Как будто я могла обогнать ужасы прошлого, и они прямо сейчас пропадут из зеркала заднего вида.

Но что же было дальше? Вдруг я тогда что-то просмотрела, упустила? Может, я вспомню и смогу решить чудовищную головоломку.

Сперва я, сидя на кухне, ничего не поняла. Девочки должны были наслаждаться теплом уходящего летнего дня на лужайке, но оглушительный крик раздался откуда-то сверху. Не помня себя от ужаса, я ринулась вверх по лестнице и принялась лихорадочно искать близняшек – здесь нет, здесь нет, нигде нет! – но затем интуитивно что-то почувствовала и кинулась в пустующую спальню. Там тоже имелся балкон, расположенный на высоте двадцати футов.

Распроклятые балконы! Если я что и ненавидела в Инстоу, так это балконы. Они были везде. Энгус их тоже терпеть не мог.

Мы никогда не разрешали близняшкам подходить к ним близко – железные перила оказались слишком низкими – и для взрослых, и для детей. Но они манили наших девочек, ведь оттуда было так здорово смотреть на реку! Моя мама тоже любила там посиживать, глотая шведские триллеры и запивая их «Шардоне» из супермаркета.

И когда я бежала по лестнице, моя первая мысль была о балконах, которые я люто ненавидела. Первое, что я увидела в спальне, был силуэт одной из моих дочерей, она стояла на балконе в белом платьице и кричала.

По иронии судьбы она прекрасно выглядела в те мгновения. Лучи закатного солнца освещали ее волосы, и казалось, что на ней божественная корона, сияющий нимб, как у Младенца Иисуса на викторианских книжных иллюстрациях.

Моя маленькая красавица захлебывалась леденящим душу криком.

– Мам, мам! Иди быстрее! Лютик упала, Лютик упала! Мама, спаси ее, МАМАМАМАМАМА!

На какой-то миг я застыла и молча смотрела на нее.

Наконец, очнувшись, выглянула за перила.

Да, там была моя вторая дочь – упавшая на мостовую. У нее изо рта натекла красная блестящая лужа крови – как «речевой пузырь» в комиксах. Ее ручки и ножки были неестественно выгнуты в форме свастики, она напоминала схематичное изображение упавшего человека, некий символ.

Я сразу поняла, что Лидию нельзя спасти – как только увидела ее неестественную позу, но я бросилась вниз, обняла ее еще теплые плечики, попыталась нащупать слабеющий пульс. И тут как раз вернулись из паба мои мать с отцом, они поднимались по дорожке, и их взору предстала эта непередаваемая сцена. Они застыли, пораженно глядя на нас, моя мать что-то завопила, а отец начал названивать в «Скорую», и мы разругались – двигать Лидию с места или нет, и моя мать снова кричала.

Мы в слезах отправились в больницу и разговаривали в холле с двумя нелепо молодыми врачами – парнем и девушкой в белых халатах с выражением усталости и стыда на лицах. Они бормотали свои молитвы.

Критическая субдуральная гематома, обильные звездчатые разрывы, ярко выраженное ретинальное кровоизлияние…

Внезапно Лидия очнулась и привела нас всех в смятение. Тогда в больницу уже примчался побелевший Энгус. Мы сидели в палате – я, Энгус, мой папа, врачи и медсестры, и вдруг моя дочь вяло зашевелилась. Ее затуманенные глазки широко открылись. У нее во рту торчали какие-то медицинские трубки, она посмотрела на нас – печально и меланхолично, будто прощаясь, и потеряла сознание. Больше она в себя не пришла.

Ненавижу те воспоминания. Я помню, как женщина-врач, не скрываясь, подавила зевок во время разговора с нами – после того, как Лидию объявили умершей. Вероятно, у нее была долгая смена. Второй врач заявил, что нам «не повезло».

Как бы омерзительно ни прозвучали его слова, с технической точки зрения он был прав. Я поняла это спустя много недель, когда ко мне вернулась способность забивать буквы в поисковик. Большинство маленьких детей выживают при падении с высоты до тридцати футов, даже до сорока. А Лидии не повезло. Нам не повезло. Ее падение оказалось крайне неудачным. От моих же изысканий мне стало только хуже, чувство вины сделалось невыносимым. Лидия умерла потому, что нам не повезло, и потому, что я не присматривала за ней должным образом.

Мне захотелось зажмуриться, отгородиться от мира, но нельзя – я за рулем. Поэтому я гнала машину дальше. Задавая вопрос миру, своей дырявой памяти и реальности, которая меня окружала.

Которая из девочек упала? Возможно ли, что я обозналась?

Первая и самая значительная причина, почему я решила, что это была именно Лидия, лежала на поверхности. Так мне сказала выжившая близняшка.

Мам, мам, иди быстрее! Лютик упала!

И естественно, я ей поверила, ведь по-другому различить девочек я вообще не могла. Дело в том, что в тот день мы одели их в совершенно одинаковые белые платьица. Ни желтого, ни голубого.

Идея принадлежала не мне – близняшки сами на всем настояли. Еще за несколько месяцев до нашего отпуска они просили, даже требовали, чтобы мы одинаково их одевали, делали им одинаковые прически, в общем, хотели выглядеть одинаково. Мама, садись между мной, почитай мне. Может, они действительно стремились полностью раствориться друг в друге, и им надоело быть отдельными личностями? Конечно, иногда по утрам близняшки сообщали нам, что видели один и тот же сон – как раз перед нашим отпуском, но я не знала, стоит ли им верить.

Я до сих пор ничего не понимаю. Возможно ли такое, в принципе? Чтобы близнецы видели одинаковые сны?

Или же нет?

Я нажала на педаль и свернула за угол, подгоняя себя, словно на побережье я смогу найти ответ на вопрос. Но если уж говорить начистоту, то ответ запрятан у меня в голове.

Мы с Энгусом подчинились спонтанному желанию девочек, поскольку думали, что это лишь один из этапов их развития, как ребяческие приступы гнева или появление молочных зубов. Помимо прочего, уже тогда мы могли различить их по характерам. В спорах друг с дружкой близняшки вели себя по-разному.

Но когда я взлетела вверх по лестнице и увидела одну из моих дочерей – в белом платьице, босую и потерявшую голову от страха, мне было не до личностных характеристик. Кричала одна из девочек – вот и все. Лютик упала! Поэтому я и догадалась, кто передо мной. Кирсти.

Или я обозналась?

Не знаю. Я словно заблудилась в зеркальном зале, где каждая стена – душа ребенка. Гнетущее молчание давило на меня.

Мам, мам, иди быстрее! Лютик упала!

Моя жизнь тогда треснула пополам. Я потеряла свою дочь. И все сделалось черным.

Как и сейчас. Я содрогалась от горя. Воспоминания настолько сильны, что режут без ножа. Я вот-вот заплачу, мои руки на руле дрожат.

Хватит. Надо остановиться. Мне нужно выйти из машины и глотнуть воздуха. Где я, вообще, нахожусь? Где мы? На окраине Форт-Уильяма?

Боже мой. Надо ОСТАНОВИТЬСЯ.

Резко дернув руль, я свернула, погнала автомобиль прямо к заправке «БиПи» и, разбрасывая колесами гравий, чуть не врезалась в бензоколонку.

Машина постепенно остывала. Молчание было невыносимым.

– Мам?

Я подняла глаза к зеркальцу заднего вида. Кирсти внимательно наблюдала, как я смахиваю слезы тыльной стороной кисти. Я не могла оторваться от созерцания Кирсти и неожиданно подумала, что она точно так же смотрит на свое собственное отражение, если на пути попадается зеркало. И на свою мертвую сестру она, наверное, тоже так смотрела…

Кирсти улыбалась мне.

Но почему? Молча, почти не моргая, она глазеет на меня в упор и улыбается? Неужели пытается вывести меня из себя?..

Внезапно во мне колыхнулся страх. Абсурдный, нелепый, но несомненный.

Мне нужно выйти. Прямо сейчас.

– Мама выпьет кофе, хорошо? Мне просто… хочется кофе. Тебе что-нибудь купить?

Кирсти ничего не ответила. Сжатыми в кулачки руками она крепко прижимала к себе Лепу. И улыбалась своей холодной и пустой улыбкой с видом всезнайки. Так порой вела себя Лидия – более спокойная, задумчивая и эксцентричная из близняшек. Моя любимица.

Я ринулась в магазинчик на заправке – прочь от своего единственного ребенка и от своих сомнений.

– Бензина не надо, спасибо. Только кофе.

Слишком горячий, невозможно пить. На негнущихся ногах я вышла наружу, в сырой, пахнущий морем воздух, стараясь контролировать себя. Прекрати истерику, возьми себя в руки, Сара, угомонись.

Со стаканом горячего «американо» я залезла обратно в машину и сделала несколько глубоких вдохов, что, по мнению медиков, должно замедлить сердцебиение. Только потом я посмотрела в зеркальце. Кирсти сидела на месте. Она перестала улыбаться и отвернулась. Почесывала Бини за ухом и смотрела на частные домики, тянувшиеся вдоль дороги неровной цепочкой как позади, так и впереди. На фоне величественных и необъятных просторов Хайленда они выглядели по-дурацки – чересчур английские и чрезмерно ухоженные со своими окошками и высокими крылечками.

Ехать. Скорей.

Я повернула ключ зажигания и рванула со стоянки. Нам предстояла долгая дорога – в Форт-Огастус и дальше – к озерам Лох-Лохи, Лох-Гарри и Лох-Клуани. Мы так долго едем и уже так далеко забрались. Я думала о нашей жизни до несчастного случая, о нашем счастье, которое столь легко разбилось на куски. Наша жизнь сделана из тонкого льда.

– А сейчас-то мы уже почти приехали?

Моя дочь отвлекла меня от дум. Я поглядела в зеркальце.

Кирсти уставилась в окно на вершины гор, затянутые густым туманом и возобновившимся дождем. Я обнадеживающе улыбнулась и сказала: «Да». Я везу свою дочь, и Бини, и наши надежды по узкой однополосной дороге, пересекающей бесконечные пустоши.

Но мы на самом деле почти добрались. И сейчас расстояние между мной теперешней и мной тогдашней – моей старой жизнью, моей умершей дочерью, ее прахом, развеянным над пляжем в Инстоу, казалось правильным и нужным. Как бы там ни было, я хочу жить. Двухдневное путешествие из Кэмдена в Шотландию с ночевкой в Скоттиш-Бордерс оказалось грандиозным и сильно подчеркнуло наше стремление поменять жизнь. Расстояние слишком велико, чтобы возвращаться.

Чем-то мы напоминали американских пионеров девятнадцатого века, переселенцев, направляющихся на повозках в Орегон. Я крепче вцепилась в руль. Мы должны освободиться от нашего прошлого, мы сбежим от него. Я постаралась не думать о том, кто находился на заднем сиденье автомобиля.

Но все же который из двух геральдических танцующих единорогов остался в живых и превратился в призрак самого себя?

Это должна быть Кирсти. Конечно, Кирсти.

– Кирсти, гляди!

Мы приближались к Скаю. Тронутый ржавчиной семейный «Форд Фокус» загромыхал по исхлестанному дождем популярному среди туристов портовому городку Кайл-оф-Лохалш. Мы свернули на центральную улицу и поехали в сторону автомобильного моста. Дождь стих.

Под высоким мостом катились серые пенящиеся волны залива Лох-Алш, и меня начало подташнивать, затем мы съехали на развязку.

Итак, мы на острове Скай. Позади белела горстка маленьких домиков, и на смену им пришла первозданная природа.

Природа здесь и суровая, и прекрасная. Слева – острова и горы отражаются в воде цвета индиго, поросшие вереском горбатые склоны спускаются к самой кромке пролива, где эхо разносит гул прибоя. Плывет одинокая лодка. Дорога вьется сквозь еловые лесопосадки и, кажется, уходит в никуда, теряется в тени среди деревьев.

На острове Скай дико, страшновато и в то же время – просто потрясающе. Световые пятна от позднего осеннего солнышка озаряют далекие горы, как будто рукотворная подсветка, и непрерывно движутся. Сбросив скорость возле забора из сетки-рабицы, я присмотрелась и различила росу – она сверкала на траве, словно крохотные дрожащие бриллианты.

Нам надо преодолеть всего несколько миль до Орнсея. Дорога расширилась, и я начала узнавать зеленые холмы и стальные озера, которыми я любовалась в Гугле.

– Там папа!

Кирсти радостно тычет пальцем, Бини ворчит.

Я сбрасываю газ до скорости пешехода и смотрю туда, куда показывает моя маленькая девочка, и – да, она права. На каменном пирсе перед белоснежным викторианским зданием с островерхой крышей и фасадом, обращенным к проливу, стоят двое мужчин. Легко понять, что это Энгус и Джош Фридленд: рыжую голову Джоша ни с чем не спутаешь.

Итак, здесь Энгус и Джош. Мои сомнения истаивают в воздухе. Значит, рядом отель «Селки» и парковка – прямо на набережной. А разбросанные вокруг бухточки аккуратные садики и новые дома со стеклянными стенами – это деревня Орнсей.

Ну и самое главное – я подняла глаза к небу, будто молясь в церкви, – что островок в проливе с маяком на нем, такой скромный на фоне горных просторов и безбрежного океана, и есть наш конечный пункт.

Вот мой новый дом, и его название звучит как колокол. Или, вернее, удар грома.

Торран.

Еще пять минут езды по узким переулкам – и мы на стоянке возле «Селки». Моторки причалены к берегу, лодки стоят на якоре, под ветром в них что-то звякает: талрепы, спинакеры, бушприты – скоро я узнаю, что значат все эти мудреные термины. Мне придется обогатить свой язык морским лексиконом, как и положено жителю острова Торран. Несмотря на мои тревоги, идея мне очень понравилась – я хотела, чтобы новым стало все.

– Привет, дорогая! – говорит Энгус Кирсти, когда та медленно вылезает из машины.

Она моргает от порывов ветра, прижимая, как всегда, Лепу к груди. Собака встряхивается, лает и выскакивает на бетонку вслед за моей дочерью.

– Здравствуй, Бино! – Энгус приветствует пса и расплывается в улыбке.

Он любит собаку.

Я довольна и пытаюсь не обращать внимания на грусть. Ведь я доставила сюда собаку и дочь живыми и здоровыми.

– Поздоровайся с дядей Джошем, дорогая, – говорит Энгус моей семилетке, которая глазеет по сторонам с полуоткрытым ртом.

Наша дочь вежливо и скромно произносит: «Здрасте». Энгус поворачивается ко мне, одаривая меня улыбкой.

– Неплохая получилась поездка, а? – спрашивает Джош.

– Два дня, и готово, – отвечаю я. – Я бы могла и еще за рулем посидеть.

– Ха!

– Энгус, а может, переберемся во Владивосток?

Энгус вежливо посмеивается. Он преобразился и выглядит настоящим шотландцем. Щеки разрумянились, щетина потемнела, и он уже не кажется чистюлей: более морщинистый, просоленный и мужественный. Розовый шелковый галстук и дизайнерский пиджак архитектора он сменил на свитер грубой вязки, теперь у него царапины на руках и капельки краски в волосах. Он прожил здесь уже три дня – «наводил порядок», создавал для меня и Кирсти пригодное жилье.

– Джош отвезет нас на своей лодке.

– Вам, ребята, ПРОСТО НЕОБХОДИМА лодка, – заявляет Джош, по-дружески целуя меня в обе щеки. – На Торране без нее будет туго, а приливы вас еще до ручки доведут.

Я изображаю на лице воодушевление.

– Спасибо, Джош, это как раз то, что нам нужно услышать в наш самый первый день.

Он по-мальчишески ухмыляется. И я вспоминаю, что мне нравится Джош. Из всех друзей Энгуса он вообще не пьет. Никогда. А значит, и Энгус будет меньше поддавать.

Держась за веревку, как заправские альпинисты, мы спустились с пирса в лодку Джоша. За нами побежал Бини, Энгус позвал его, и пес с неожиданной грацией прыгнул в лодку. Затем подошел черед Кирсти – она волновалась, но выглядела устрашающе спокойной – Лидия, когда волновалась, всегда была такой: без движения смотрит перед собой, как в кататонии, а глаза сияют от восхищения.

– Все на борт, якорь мне в глотку! Торран на горизонте! – восклицает Джош, чтобы порадовать Кирсти.

Она хихикает. Джош, отталкиваясь шестом, выводит лодку на глубину, Энгус быстро выбирает веревку, и мы отправляемся в очень важное плавание по волнам вокруг острова Салмадейр – более крупного, чем наш, – который расположен между Орнсеем и Торраном.

– Вон там живет крутой миллиардер.

Я успеваю смотреть и на Салмадейр, и на довольное личико Кирсти: ее нежно-голубые глаза с удивлением глядят на воду, на острова и на бескрайнее гебридское небо.

Я вспоминаю ее отчаянный крик.

Мам, мам, иди быстрее! Лютик упала!

Меня опять накрывает волна давней боли. Ведь это – действительно единственное доказательство того, что умерла Лидия, а не Кирсти. Но почему я поверила ее словам?

Потому что у нее не было очевидных причин для лжи. Ни тогда, ни когда-либо еще. Однако, возможно, она сама странным образом запуталась. И я даже способна понять, почему. Ведь в то роковое лето близняшки буквально жонглировали своими именами, чуть ли не менялись индивидуальностями. Они были одинаково одеты и одинаково подстрижены. В то лето они любили играть в эту игру со мной и с Энгусом. Мама, кто из нас я? Кто я, мама?

А если в тот вечер они как раз именно так и играли? И когда случилась беда, роковое смешение индивидуальностей застыло, подобно трещине во льду, и сделалось постоянным?

А вдруг Кирсти заигралась? Я ежусь от холода и от пронизывающего страха. Может, поэтому она и улыбается. Тогда она хочет сделать мне больно, наказать меня.

Но если и наказать – то за что?

– Приехали, – произнес Энгус. – Остров Торран.