Текст книги "В пылу момента. Истории пожарного о непростом выборе между молниеносными и взвешенными решениями"

В физическом плане в том числе. Я понимаю, что значит войти в горящее здание в экипировке весом 23 килограмма и работать не покладая рук. Я знаю вкус пота под маской. Знаю, что чувствуешь, когда кусок каски плавится прямо над головой. И еще понимаю, что значит работа пожарного в эмоциональном плане. Я знаю, что значит ползти на животе к человеку на другом конце горящей комнаты, положить руку на его грудную клетку и понять, что от ребер остались одни угли. Знаю, что значит смотреть в глаза членам семьи, когда выходишь из пожара с пустыми руками. Знаю, как выглядит лицо, на котором угасла надежда. Я знаю, что значит двигаться дальше, когда хочется остановиться.

В полной мере я осознала, что такое эмпатия, после одного пожара, на котором мне довелось присутствовать. Этот инцидент позднее лег в основу одного из важнейших для пожарно-спасательной службы психологических исследований и побудил к дальнейшему изучению психологии командования в чрезвычайных ситуациях.

Нашу команду вызвали на пожар, в котором один из нас получил серьезные ожоги. На месте присутствовал только один пожарный автомобиль, и я знала, что Майк, впоследствии ставший моим мужем, работал в том расчете. Вероятность того, что обожженный – он, была один к четырем.

Помню, как я услышала сирену и помчалась в пожарное депо. Несколько пожарных уже стояли у телетайпа и внимательно читали распечатку.

– Что там у нас? – спросила я.

Никто не ответил. Я посмотрела на Билла, начальника пожарного расчета.

– Пострадал пожарный, – в итоге ответил он. – Кого-то обожгло. Похоже, сильно.

Я натянула сапоги и накинула подтяжки от брюк на плечи. Затем потянулась за курткой, и, когда просовывала руку в рукав, Билл продолжил:

– Это браво-два-ноль, Саб. Пострадавший в расчете Майка.

Пожарный не имеет права поддаваться эмоциям: холодный расчет и отрешенность – вот что нужно для спасения жизней.

Я замерла, так и не надев куртку. Я слышала его слова, но ощутила полную отрешенность от момента. Это было похоже на сцену в фильме, где главный герой стоит в центре кадра, а камера движется по периметру комнаты. Я затаила дыхание. Казалось, будто кто-то нанес мне сильнейший апперкот в живот.

Неужели теперь я оказалась на месте тех людей, которые просыпаются в ожидании кукурузных хлопьев и абсолютно обычного дня, а потом узнают, что их мир рухнул и навсегда изменился в одночасье?

– Ясно, – сказала я тихо. – Поехали скорее.

Я повернулась, схватила все необходимое и выбежала из дверей.

Мое сердце неистово билось. Внешне я старалась сохранять спокойствие, но внутри все горело. И это был худший огонь: тот, что все превращает в пепел.

В тот день на дежурстве нас было пятеро. Я сидела посередине кабины боевого расчета пожарного автомобиля и могла думать лишь о Майке. Это он? Он обожжен? Жив? Ему больно? Страшно? В то же время я пыталась сфокусироваться на том, что делать дальше. Если бы я мыслила здраво, то задавала бы вопросы о пожаре, рассматривала медицинскую укладку и размышляла, что из нее может понадобиться.

Для меня это были самые долгие 4 минуты 37 секунд в жизни. Именно столько мы ехали до места пожара. Все это время я испытывала смесь тошноты и оцепенения.

Когда мы подъехали, я вытянула шею, пытаясь увидеть в окно хоть что-то, что подтвердило бы или развеяло мои наихудшие опасения. Но голова Билла загораживала обзор. Билл сказал мне не смотреть в окно и оставаться в автомобиле. Я кивнула, но, как только он направился к выходу, незамедлительно последовала за ним. Я потянулась к медукладке и заставила себя взять ее.

Я подошла к толпе, собравшейся вокруг обожженного пожарного. Сквозь толпу увидела ноги в сапогах и старом синем защитном комбинезоне, с налипшими на него кусками грязи. Этот человек лежал на земле. Послышался стон.

– Принесите медицинскую укладку! – прокричал кто-то. Мир вдруг снова стал четким. Нужно было выполнять свою работу, ведь другие надеялись на меня. Я не могла все бросить, став для остальных обузой. Я собрала все силы, чтобы оставаться сосредоточенной на работе.

– Она у меня! – крикнула я в ответ.

Приготовившись пробираться через толпу, я увидела, как Майк выпрямился. С ним все в порядке. Все вокруг закружилось. Сердце затрепетало, а ноги стали ватными. Я больно закусила губу, чтобы сдержать слезы.

Майк заметил мое облегчение. Он дал это понять простым понимающим взглядом, после чего мы приступили к работе. Все еще испытывая головокружение, я открыла медицинскую укладку и достала противоожоговые повязки, отчаянно пытаясь утихомирить трясущиеся руки.

– Физраствор! – сказала я. – Мне нужно больше.

Майк подал мне несколько саше, и я смочила маски. Я посмотрела на человека, лежавшего передо мной. Это был Стив. На его лице, шее и руках были красные ожоги. Черная копоть покрывала кожу и светлые волосы. Крови не было, только блестящая плазма там, где кожа сгорела.

Расчет Майка выехал на вызов по поводу «взрывающегося тротуара». Это было похоже на розыгрыш. Они приехали на место, не ожидая ничего особенного, и увидели ничем не примечательный люк. Сняли крышку и обнажили такую же непримечательную электромонтажную коробку.

Я металась между ролями спасателя и любящего человека и потому испытывала сильнейшее чувство вины, которого могла бы избежать.

Майк и пожарный по имени Джон лежали на животах, опустив головы в яму, и пытались понять, почему это был «взрывающийся тротуар». Они были уверены, что вызов ложный, поскольку бетон не склонен взрываться. Чуть позднее, когда Майк и Стив стояли над ямой и ждали прибытия электриков, электромонтажная коробка взорвалась, и из нее вылетела шаровая молния. Майк отклонился назад и чудом избежал огня, однако Стиву не так повезло. Произошла электрическая неисправность, а пожарные неверно истолковали вызов. Поскольку очевидных признаков опасности не было, они не были достаточно осторожны. Если бы взрыв случился несколькими минутами раньше, Майк и Джон все еще лежали бы на земле. Вероятно, их сразу убило бы.

– Вот так, Стив, – сказала я. – Откинь голову назад. Сначала будет неприятно, но маска очень быстро тебя охладит.

Я положила маску ему на лицо.

– Придерживай ее вот здесь, чтобы она не соскользнула, – скомандовала я.

Меня тут же накрыло сильнейшее чувство вины: я испытала облегчение, узнав, что серьезные ожоги получил другой человек, который был мне не только коллегой, но и другом. Не желая, чтобы пострадал Майк, я хотела, чтобы эту страшную боль испытывал другой коллега, и в итоге она досталась Стиву.

Именно семья Стива получила «тот самый» телефонный звонок. Это они, испугавшись, помчались в больницу. Они прошли через долгие месяцы реабилитации, слез и вспышек гнева. Им пришлось начать жить заново. Мы с Майком этого избежали, но Стиву и его близким не удалось.

Чувство вины преследовало меня долгое время. Я пыталась его рационализировать: чувствовала себя эгоисткой, в то же время понимая, что укоры бесполезны. Самое смешное, что любой из нас с готовностью получил бы ожог, защищая коллег или тех, кого мы удостоены чести спасать. Однако в тот раз я не была спасателем. Меня там даже не было, когда все происходило. Я разрывалась между ролями спасателя и любящего человека.

Чувство вины переплеталось с мыслями «Что, если?..». Что, если бы шаровая молния вылетела несколькими минутами раньше? Что, если бы голова Майка все еще была в яме? Что, если бы произошло самое страшное? Я продолжала прокручивать в голове альтернативные сценарии, в которых теряла Майка, представляла, что приезжаю на место и вижу другую сцену. Каждый раз, когда думала об этом, я испытывала ужас, за которым следовала волна облегчения и сильнейшее чувство вины.

В то время я не сказала об этом Майку. Я призналась в своих чувствах спустя много лет. Оглядываясь назад, понимаю, что следовало открыться раньше, однако мне казалось, что это только мое бремя. Лежа в постели ночами и думая о произошедшем, я чувствовала себя ужасным человеком. Когда я шла выпить с друзьями, неприятные чувства подкрадывались в самый неожиданный момент и завладевали моими мыслями.

Теперь я понимаю, что первоначальное чувство вины было нормальной реакцией, но то, как оно преследовало меня, не было нормой. Не стоило так долго молчать об этом. Я боялась, что после моего признания люди начнут думать, что я слабая и не справляюсь со своей работой. Мне казалось, циники скажут, что моя слабость вполне объяснима, ведь я женщина. Я не хотела, чтобы на мне поставили клеймо.

Очень сложно откровенно признавать свои слабости, если ты женщина в «сильной» профессии: есть страх, что тебя будут оценивать стереотипно.

Разумеется, я ошибалась, но мне нужно было что-то сделать с чувством вины. Я должна была помешать ему постоянно крутиться у меня в голове и взять его под контроль. Так я решила использовать свой опыт как основу для чего-то хорошего. Я хотела не допустить травмирования пожарных. Я хотела создать мир, в котором ни Майк, ни Стив, ни кто-либо еще не пострадает в нашей рабочей среде. Реальность такова, что эта цель до сих пор целиком не достигнута. Невероятно сложно полностью искоренить травмы в условиях, экстремальных по своей природе, но каждая травма, которой удалось избежать, – это маленькая победа.

Начав изучать этот вопрос, я узнала, что 80 % несчастных случаев на производстве происходят в результате человеческой ошибки. Эта статистика была вполне применима к травмам пожарных. Цифра пугала. Каждый из пострадавших – человек, как Майк или Стив, который кем-то любим. И дело не в неисправном оборудовании, неправильной технологии или плохой политике, а в человеческой ошибке. Все эти многочисленные травмы – результат неправильно принятого решения или неспособности должным образом проанализировать информацию. Я поняла, что уменьшить число травм, полученных пожарными на рабочем месте, можно только путем сокращения числа таких ошибок.

Причиной, по которой мне было так тяжело сосредоточиться, пока мы 4 минуты 37 секунд ехали на место инцидента, был стресс. Из-за него мозг не мог правильно обрабатывать информацию, и это отрицательно сказалось на способности принимать решения. Все дело в простой биологии. Правда в том, что мои шансы совершить ошибку были повышенными, пока я работала на месте инцидента. Я могла что-то неправильно понять, упустить важную информацию или отреагировать не лучшим образом.

Во мне пробудился интерес к процессу принятия важных решений в экстренных ситуациях. Я хотела изучить обстоятельства, влияющие на то, как мы принимаем решения, от которых напрямую зависит жизнь людей.

После того инцидента мы вместе с Кардиффским университетом создали уникальную исследовательскую группу, наблюдавшую за британскими руководителями тушения пожаров, когда те принимали важнейшие рабочие решения. На основе результатов исследования мы разработали техники, помогающие руководителям эффективнее принимать решения. Эти техники стали стандартом в Великобритании и были переняты некоторыми другими странами. Они могли могли бы уберечь Стива, а теперь помогают моим коллегам и друзьям. И все это стало результатом моего чувства вины.

Мое исследование посвящено тому, как мы, пожарно-спасательная служба, готовим пожарных принимать решения в неблагоприятных условиях, в которых приходится работать. Я хотела понять, как люди реагируют и ведут себя, чтобы сократить вероятность человеческой ошибки.

За последние десять лет я тщательно изучила, как руководители тушения пожара вроде меня принимают решения в рабочей обстановке. Я хотела понять, что именно влияет на наш выбор. Особенно важно было знать, что мы делаем все возможное, чтобы обезопасить пожарных. Я хочу, чтобы никому больше не пришлось страдать, как Стиву, или сидеть в пожарном автомобиле, опасаясь, что с другом или любимым человеком произошло самое страшное.

Мой опыт – моя эмпатия – побуждает двигаться дальше, продолжать исследования и применять их результаты на практике, чтобы сделать условия труда лучше для тех, кого я с гордостью могу назвать своими коллегами, а иногда и друзьями.

Глава 2
Нерешаемые задачи

Он страдал аналитическим параличом.

Гарольд Генин

Сирены ревут, пока я пытаюсь проехать через городские заторы. Движение настолько плотное, что добраться до места ЧС практически невозможно. Туннель, одно из худших мест для крупного пожара, окружен высокими бетонными стенами. Автомобили экстренных служб, включая мой, пытаются объехать десятки брошенных машин, чьи владельцы были эвакуированы из опасной зоны. Рассерженная, я паркую автомобиль у оцепления и быстро шагаю к месту пожара.

Густой черный дым валит из туннеля, и горящие автомобили, стоящие у въезда, испускают облака едких газов. Воздух наполнен вонью плавящегося пластика и каким-то сладковатым запахом, который я не узнаю, хоть он и напоминает мне о Ночи фейерверков[14]14
   Речь идет о ежегодном праздновании в Великобритании в ночь на 5 ноября. Оно также известно как Ночь Гая Фокса или Ночь костров. – Прим. ред.


[Закрыть]. Рядом с туннелем летает тяжелая бетонная пыль. Пострадавших в масках из сажи и крови выносят из туннеля по направлению к медицинской зоне.

По сравнению со стерильным спокойствием за пределами оцепления происходящее внутри него напоминает поле боя. Раненая женщина, поддерживаемая врачом скорой помощи, проходит, хромая, мимо меня. Она то и дело оглядывается на туннель. Думаю, она въезжала туда не одна, но вывели ее оттуда в одиночку. Я много раз была свидетелем подобных ситуаций. На секунду мне становится трудно дышать.

Подхожу к Ллойду, руководителю тушения пожара. Я работала с ним несколько лет, и этот человек – один из тех, кому я особенно доверяю. Очень высокий и худой, он возвышается надо мной. Он всегда прагматичен и вежлив – настоящий джентльмен. Я рада, что за первый этап тушения пожара отвечает кто-то настолько сосредоточенный и компетентный. Тем не менее он, несомненно, взволнован, и выражение его лица говорит о сильном стрессе, хоть он и не поддается панике. Я ему доверяю. Ллойд быстро и уверенно излагает ситуацию. Огонь потушен, но в туннеле очень много дыма. Структурные повреждения сильные, однако признаков скорого обрушения нет. В туннеле остается более 30 пострадавших, но поисково-спасательная операция идет хорошо. Уже эвакуировано 115 человек. Полиция подтвердила, что взорвалось самодельное взрывное устройство. Бомба. Это и объясняет необычный запах: пахнет порохом.

Прежде чем решать, какие спасательные действия предпринимать, необходимо узнать ответы на множество вопросов. Но для этого нужно время, которого обычно нет.

Я смотрю на десяток брошенных автомобилей, блокирующих вход в туннель. Все они покрыты толстым слоем пыли и грязи. Семерых детей эвакуировали из микроавтобуса в устье туннеля и увели в безопасную зону. Их лица покрывает толстый слой сажи, с которым контрастируют белки глаз. Дети плачут. Они не осознают масштаба произошедшего.

Я вижу, что с поврежденных взрывом стен отваливаются куски бетона, и хочу получить больше информации о несущей способности постройки[15]15
   Несущая способность – способность части несущей конструкции, конструктивного элемента или его поперечного сечения противостоять воздействиям без механического разрушения (например, несущая способность на пожаре, при потере устойчивости, на растяжение). – Прим. ред.


[Закрыть]. Желательно, чтобы инженер-строитель представил полный отчет. Еще я хочу узнать о людях, которые все еще находятся внутри: сколько их, где они и насколько серьезны травмы. У Ллойда нет ответов на эти вопросы. Чтобы их получить, нужно время, которого у нас тоже нет. Я ощущаю знакомый комок в горле.

Прежде чем действовать на месте ЧС, нужно быть уверенным в достоверности информации о ее обстоятельствах: любая деталь может иметь решающее значение.

Ллойд излагает свой план, и я приступаю к работе. Связываюсь по рации с начальником полиции, надеясь получить новую информацию, и уже через несколько секунд вижу, что ко мне идет она. Такая же миниатюрная, как я. Платиновые волосы подстрижены в форме каре, из-за чего угловатые черты лица кажутся еще более острыми.

– Ситуация изменилась, – кричит она. – Поступило сообщение о втором, более крупном взрывном устройстве в туннеле. Ваши люди в горячей зоне[16]16
   Горячая зона – опасная зона, в которой есть угроза последующих атак. – Прим. ред.


[Закрыть].

Мое сердцебиение участилось.

– Где именно заложена бомба? – спрашиваю я.

– Мы не знаем, – отвечает она. – Предполагаю, что она призвана помешать экстренным службам помочь раненым или… – она сделала паузу, – убить как можно больше спасателей.

– Сколько у нас времени?

– Есть предположения, что детонация произойдет в течение 15–20 минут.

– Можно ли ее предотвратить? – спрашиваю я.

– Я бы на это не рассчитывала. Сначала нужно найти бомбу.

– Насколько надежен ваш источник?

Она смотрит на меня безучастно.

– Послушайте, – продолжаю я, – в туннеле находится 20 пожарных и как минимум 30 гражданских. Если мы прекратим работу, люди погибнут. Мне нужно знать, насколько надежен источник, прежде чем я сделаю звонок.

Мне нужен определенный уровень уверенности, которого, я знаю, она не может дать.

– Источник весьма надежен, – сказала она, пожимая плечами. – Я не могу рассказать о нем больше, но, если бы делала ставки, поставила бы на него деньги.

* * *

– Итак, Сабрина, – говорит Джонатан. – Что ты решила?

Я тянусь за своим бокалом красного вина.

Мы с Джонатаном сидим в тихом углу большого старого бара. Стены, облицованные красным деревом, пропитаны табачным дымом. Потертые пуговицы на обтянутых темно-красной кожей сиденьях. Тусклое освещение напоминает о Викторианской эпохе.

Джонатан – некрупный мужчина, но его присутствие весьма ощутимо. У него грива темных волос, маленькая борода и очень доброе лицо. Он всегда улыбается и рад поговорить. Его карие глаза сияют. Джонатан – мой верный друг и прекрасный наставник. Он тренирует меня, как тренер – спортсмена, проверяя мою способность принимать решения, чтобы улучшить общий уровень подготовки.

Профессор Джонатан Крего посвятил большую часть своей карьеры изучению аналитического паралича и попыткам борьбы с ним. Это феномен, при котором беспокойство человека о различных вещах, которые могут пойти не так в конкретной ситуации, парализует его способность принимать решения. Аналитический паралич может быть серьезной проблемой, особенно в ситуациях, когда на счету каждая секунда. Он может привести к тому, что решение вообще не будет принято. Человек также может попытаться либо перенести принятие решения, либо переложить его на кого-то другого (отсрочка выбора).

Порой знание о том, к чему может привести твое решение, абсолютно лишает способности хоть как-то действовать.

Опыт Джонатана в этой области огромен – мы провели много вечеров, сидя в барах за обсуждением теоретических подходов к принятию решений, придумывая способы построить мост над пропастью между обучением и практикой. Тем вечером мы вышли из бара последними – днем в Шотландии состоялась конференция для руководителей, после которой мы с несколькими коллегами пошли есть карри. На конференции мы обсуждали упражнения по борьбе с аналитическим параличом, а затем Джонатан привел разработанный им пример.

– Я хочу знать твое мнение, – сказал он. – Возможно, однажды тебе придется руководить в подобной ситуации. Ты меня удивишь?

– Расскажи, как нужно поступить, – говорю я.

Джонатан нахмурился.

– Я хочу, чтобы ты не слушала, а делала. Готова?

Я посмотрела на него.

– Не слишком ли много вина мы для этого выпили?

Я знала, что Джонатан предложит мне нерешаемую задачу – как правило, требования в таких задачах часто противоречивы, сценарий всегда неполный, а цели и задачи меняются. Решение в лучшем случае сложное, а в худшем его вообще не существует. Джонатан придумывал ситуации со множеством нерешаемых задач, чтобы проверить способность пожарных (и других работников экстренных служб) совершать страшный выбор в жутких ситуациях. Он хотел, чтобы я была его подопытным кроликом.

Пока я думала над его задачей, у меня заболела голова. Такие задачи нельзя решить, но можно «упростить». Я могу это сделать в хорошей форме, однако после нескольких бокалов вина было сложно.

– Да перестань, я не оцениваю твой профессионализм, просто хочу узнать честное мнение. Слабо? – хмыкнул Джонатан.

Он говорил серьезно. Я словно была подростком, которого сверстники втягивали в нечто, о чем потом точно придется пожалеть. А все потому, что кто-то сказал волшебное слово, которому я никогда не могла противостоять: «Слабо?»

Я потянулась за бутылкой и наполнила бокал, отклонилась на спинку дивана, закрыла глаза, и мы начали.

– Сейчас 09:23, 22 ноября. Тебя как руководителя тушения пожара направили в Беркенхедский туннель, где заложено взрывное устройство.

– В Беркенхед? – перебила я. – Ты ведь знаешь, что я в Лондоне? Ехать туда на пожарном автомобиле жутко далеко!

– Включи воображение. Представь Блэкволлский туннель, если хочешь. А теперь перестань меня перебивать.

Я представила, что еду к более знакомому туннелю в Лондоне, слушая описание Джонатана и рисуя в уме окружающую обстановку. Я ездила по этой дороге сотни раз, обычно плетясь по ней в час пик, и четко ее представляла.

Джонатан задает вопросы, заставляя описать, что я вижу, слышу и чувствую. Возможно, дело в пьянящем сочетании усталости и вина, но я чувствую, что погрузилась в сценарий. Я снова ощущаю себя новичком. Осознание того, что я нахожусь в ситуации, из которой нет правильного выхода, давит на меня. Я одновременно полностью расслаблена и страшно напугана. Хотя и нахожусь в безопасности и тепле, я устала, ощущаю злость, напряжение и липкость холодного пота.

– Ты собираешься эвакуировать всех из туннеля? – спрашивает он.

Второй взрыв возможен, но не факт, что случится.

Я не могу игнорировать угрозу, поэтому должна что-то предпринять.

Я могу эвакуировать пожарных. Это займет около 15 минут, и я сохраню жизнь спасателям, которые обычно вбегают в здание, откуда все остальные выбегают. Но если я сделаю это, то подпишу смертный приговор всем людям, оказавшимся в ловушке.

Чтобы безопасно вывести всех, включая пострадавших, потребуется 90 минут. Как минимум. Люди зажаты в автомобилях и под обломками. Добраться до них сложно, а специальное оборудование еще не привезли.

Хороших вариантов нет. Это действительно нерешаемая проблема.

Пожарным приходится учиться принимать решения в ситуациях, когда правильного выбора может просто не быть.

Я обращаюсь к Джонатану:

– Сколько потребуется времени, чтобы целиком выполнить поисково-спасательную операцию, включая извлечение людей из-под обломков и из машин? Если я свяжусь по рации с командиром, что он мне скажет?

– Ты пытаешься связаться с ним, но ничего не выходит. Не рассчитывай на него. Основывайся исключительно на тех данных, что у тебя есть. Попробуй еще раз. У тебя 15 минут.

Я чувствую, что начинаю паниковать. Это абсурдно, ведь ситуация нереальна, но мое сердце неистово колотится.

– Расскажи, о чем ты думаешь, – говорит Джонатан.

– Мне неизвестно, какая часть туннеля расчищена и сколько людей до сих пор остаются в ловушке. Я не знаю, сколько потребуется времени, чтобы вытащить их. У меня есть достоверная информация о том, что через 15 минут произойдет взрыв, который убьет или серьезно ранит всех находящихся в туннеле: 20 пожарных, шесть врачей скорой помощи и как минимум 30 гражданских. В опасности 56 жизней.

– Что ты собираешься сделать?

– Я могу запустить в туннель всех пожарных. Возможно, они успеют вытащить людей, но если бомба взорвется раньше…

Я вспоминаю ситуацию, произошедшую со Стивом, и свой страх, что на его месте мог быть Майк.

– Как бы то ни было, – продолжаю я, – инструктаж расчетов займет бо́льшую часть 15 минут. После этого пожарным придется войти в туннель, где царит кромешная тьма. Длина туннеля – 1370 метров, и каждый пожарный несет на себе около 30 килограммов снаряжения. Я не хочу направлять их в туннель, потому что это не имеет смысла.

– Так что ты решила, Сабрина? – повторяет Джонатан.

– Я могла бы отозвать отделения пожарных. Все, кто с готовностью доверил мне свои жизни и вошел в опасный туннель, выйдут оттуда. Я выполню условия устного контракта с ними. Однако моим людям нравится быть спасателями: они охотно рискуют собой, чтобы спасать других. Если я их отзову, то не справлюсь с задачей спасения гражданских. Из-за меня абсолютно каждый работник экстренных служб, который стремится спасать жизни, будет винить себя.

Какое бы решение я ни приняла, погибнут люди. Наи– менее плохой вариант – свести к минимуму число погибших.

– Я снова тебя спрашиваю: какое ты примешь решение? До детонации осталось 12 минут.

– Я распоряжусь о полной и незамедлительной эвакуации всех подразделений и дам команду помогать всем пострадавшим, которых можно быстро освободить. Я четко дам понять – и это будет тяжело, – что всех пострадавших, требующих большего внимания, пока придется оставить там. Пожарные не будут работать до тех пор, пока не поступит информация либо об отсутствии взрывного устройства, либо о его обезвреживании.

У спасателей нет права отказаться от выбора между меньшим и бо́льшим злом.

– Открой глаза, – говорит Джонатан.

Я выполняю его просьбу.

– Насколько ты уверена в своем решении? – спрашивает он.

«Уверена». При таких обстоятельствах это слово кажется странным. Как может человек испытывать уверенность, отнимая у других жизнь?

– Уверена, что это наименее плохой вариант, – отвечаю я. – Уверена ли я, что все будет хорошо? Нет, вовсе нет. Уверена ли, что мое решение поможет сократить число жертв? Да.

В таких ситуациях полно «что, если». Что, если бомба взорвется через пять минут, а не через 15? Я бы пожалела, что не отозвала пожарных сразу же и не сказала им выбегать из туннеля, оставляя всех, кого нельзя эвакуировать быстро. Что, если бомба взорвется через 30 минут? Неужели мы стояли бы у входа в туннель и ждали взрыва, пока пострадавшие умирали бы внутри? Я бы пожалела, что не направила дополнительные расчеты. Что, если бы я узнала, что среди пострадавших находится беременная мать-одиночка троих детей, которые сейчас находятся дома в безопасности, но скоро станут сиротами? Еще три жизни будут разрушены. Сделала ли бы я что-то особенное, чтобы спасти эту женщину и избавить ее детей от боли?

Эти вопросы будут постоянно задавать мои коллеги и начальство, политики и родственники погибших. Им известно, что, хоть я и обдумываю разные варианты, существуют миллионы возможностей и угроз, которые могут претвориться или не претвориться в жизнь. Когда я озвучиваю свое решение, правильное или неправильное, исправить уже ничего нельзя.

После этого оно будет подвергнуто сомнениям каждым газетным заголовком, каждым читателем новостей и каждым «экспертом», который подпитывает наше ненасытное любопытство и культуру вины. Что, если бы экстренные службы имели больше ресурсов? Что, если бы их сотрудники были лучше подготовлены? Что, если бы на Национальную службу здравоохранения оказывали меньшее давление и выделяли средства другим общественным службам?

Знай мы наперед, что произойдет в ближайшие минуты ЧС, принятие решений во время спасательных операций не было бы таким сложным, но предугадать все невозможно.

Затем начнется судебное расследование, в ходе которого будет изучена каждая секунда работы на месте ЧС. Каждое «что, если» будет тщательно проанализировано в судебном порядке. Все «что, если», которые могли положительно сказаться на результате будущих событий или повлиять на всех, кого коснулась трагедия, подвергнутся изучению.

Преимущества, которыми будут обладать коллеги, начальство, пресса, суд и семьи погибших, – это время и ретроспективный взгляд. Я же должна принять решение в настоящий момент, находясь под давлением ограниченного времени и сомнений в своей правоте. Мне нужно не обращать внимания на тихий шепот неуверенности в себе и всех «что, если», которые могут сбить с толку даже того, кому много раз приходилось принимать трудные решения. Я принимаю решение как человек, обладающий чувствами и недостатками.

Не сделать ничего, то есть поддаться аналитическому параличу, – это худший вариант. Если я откажусь принимать решение и ничего не сделаю, а бомба взорвется через 15 минут, то подпишу смертный приговор для 56 человек и не спасу никого.

Джонатан пытается не улыбаться, но искорки в глазах выдают его. Он видит, что мне некомфортно. Сценарий эффективен.

– Закрой глаза, – говорит он. – Поехали.

Я делаю глубокий вдох, снова откидываюсь на спинку дивана и представляю себе туннель.

– Что ты слышишь? – спрашивает Джонатан.

Из рации раздаются голоса. Те, кто находится внутри, срочно эвакуируются. Пожарные, стоящие снаружи, рвутся вернуться в туннель. Они будут волноваться и не находить себе места, пока не удостоверятся, что их коллеги в безопасности.

Я наблюдаю за потоком спасателей и спасенных, которые выходят, шатаясь, из туннеля. На их лицах читается смесь измождения и облегчения. Уверенность в принятом решении растет, я думаю о дальнейшем развитии событий и людях, оставшихся внутри. Что произойдет, когда вторая бомба либо взорвется, либо, как я отчаянно надеюсь, будет обезврежена?

– К тебе приближается командир, – вмешивается Джонатан. – Он говорит, что есть проблема, большая проблема. Он явно обеспокоен: теребит куртку, потеет и суетится. Он сообщает, что один пожарный отказывается выходить.

Я делаю глубокий вдох. Я очень надеялась, что этого не произойдет.

– Кто это? Где он? Почему он, черт возьми, отказывается выходить? – спрашиваю я, стараясь сохранять спокойствие.

– Его зовут Мэтт Карнеги. Первоначально он работал в звене из двух человек. Он находится рядом с автомобилем в глубине туннеля, близко к месту взрыва, с девятилетней девочкой, чью лодыжку зажало в машине. Высвободить ее сложно: на это ушло уже полчаса. Его напарник покинул туннель, но Мэтт отказывается выходить. У тебя есть семь минут.

Руководить спасательной операцией – значит прекрасно понимать, почему кто-то из пожарных может не подчиниться приказу, и сочувствовать ему, но продолжать делать свое дело.

Я знаю, что значит быть настолько эмоционально вовлеченным в дело, что просто не можешь уйти. Чувство долга может быть таким сильным, что ты не в силах перебороть его. Я прекрасно понимаю, почему Мэтт не может бросить ребенка, но не могу позволить эмоциям взять надо мной верх.

Я хочу связаться с ним по рации напрямую. Не нужно, чтобы вес этого приказа лег на чьи-либо плечи, кроме моих.

– Мэтт, это руководитель тушения пожара. Меня слышно? Прием.

В рации слышен треск, и я считаю секунды. Каждое мгновение кажется вечностью.

– Да, слышно громко и четко.

– Мэтт, вы слышали приказ о немедленной эвакуации? Вы знаете, с чем он связан?

Я не хочу использовать слова «бомба» и «взрыв», боясь, что они испугают девочку.

– Слышал, – отвечает он. Всхлипывания девочки раздаются из динамика рации. Их слышат все, кто настроен на командный канал. – Я не уйду без нее. Мне нужны лишь кусачки. У нее нет никаких травм, ей просто зажало ногу!