Текст книги "Ярость"

6

«Дайте только срок, и ислам очистит эти улицы от уродов, которые даже водить не умеют, – проорал таксист водителю, пытавшемуся его обогнать. – Ислам очистит этот город от продажных еврейских задниц вроде тебя и твоей еврейской придорожной шлюхи-жены. – Проклятья не стихали всю дорогу по Десятой авеню: – Кобель-недоросток, трахающий свою малолетнюю сестру! Аллах отправит тебя гореть в аду вместе с твоей развалюхой на колесах. Грязный свинячий выродок, только сделай так еще раз, пожиратель дерьма! Посмотрим, какой ты будешь смелый, когда твои яйца раздавит беспощадный кулак победоносного джихада». Ругательства, которые водитель выкрикивал на звучном деревенском урду, заставили Малика Соланку переключиться с овладевшего им смятения на ядовитую злобу шофера. На груди таксиста был приколот беджик с именем – Али Маджну. В переводе с урду Маджну означает «возлюбленный». Этому конкретному Возлюбленному никак не дашь больше двадцати пяти, он вполне симпатичный – высокий, худощавый, с эффектной челкой, как у Джона Траволты, – живет в Нью-Йорке, имеет постоянную работу. Что его эдак достало?

Соланка быстро нашел ответ на свой вопрос. Когда ты еще слишком молод и не набил собственных шишек, ты можешь примерять на себя, точно власяницу, все страдания мира. В таком случае Десятая авеню могла страдать за палестинцев, чьи муки длились по вине американского президента, который на исходе своего президентского срока желал придать блеск собственным потускневшим свершениям, а потому жаждал прорыва в буксующем мирном процессе на Ближнем Востоке и подталкивал Барака и Арафата к переговорам в Кэмп-Дэвиде. Возлюбленный Али был индийцем или пакистанцем, но, вне сомнения, из какого-то ложного коллективистского духа параноидальной панисламистской солидарности винил всех водителей Нью-Йорка в несчастьях мусульманского мира. В перерывах между проклятьями он переговаривался по рации с братом своей матери: «Да, дядя. Да, аккуратно. Конечно, дядя. Да, я знаю, что машина стоит денег. Нет, дядя. Да, вежливо, всегда вежливо. Можешь на меня положиться, дядя. Да, знаю, вежливость – залог успеха», – и тут же робко уточнял у Соланки маршрут. Это был его первый рабочий день на ненавистных нью-йоркских улицах, и он был перепуган до безумия. Соланка, и сам находившийся в крайнем смятении, обошелся с Возлюбленным мягко, но все же, выходя из такси на площади Верди, заметил:

– Может, стоит поменьше ругаться, Али Маджну? Сбавить тон. Некоторые клиенты могут обидеться. Даже те, кто не знает языка.

Юноша посмотрел на него в крайнем изумлении:

– Я, сэр? Ругался? Когда?

Странный вопрос.

– Всю дорогу, – разъяснил Соланка, – на каждого, кто попадался на глаза. Мать твою, грязный жид – в общем, классический набор. – И добавил на урду, чтобы не оставалось сомнений: – Урду мери мадри забан хе. Урду – мой родной язык.

Лицо и шею Возлюбленного Али залило пунцовой краской стыда. Он уставился на Соланку по-детски чистыми черными глазами.

– Сахиб, раз вы это слышали, значит, так и есть. Но, видите ли, я сам не знаю, что на меня нашло.

Соланка потерял терпение и повернулся, чтобы идти:

– Ладно. Обычное для водителя на дороге раздражение. И тебя понесло. Не страшно.

Профессор уже шел по Бродвею, а Возлюбленный Али отчаянно кричал ему вслед с надеждой, что его услышат и поймут:

– Это ничего не значит, сахиб. Я не имел в виду ничего такого. Я даже в мечеть не хожу. Боже, храни Америку, о'кей? Это просто слова.

Да, слово и дело не одно и то же, с досадой признал быстро удаляющийся профессор. Хотя слова могут стать делами. Сказанные в нужное время в нужном месте, слова могут сдвинуть горы и изменить мир. Хм, а если при этом сказать, будто не знал, что делаешь, – отделить дела от слов, их обозначающих, – можно снять с себя всякую ответственность. Сказать «Я не имел в виду ничего такого» – значит лишить смысла свое неправое деяние, по крайней мере по мнению всех Возлюбленных Али в мире. Возможно ли такое? Без сомнения, нет. Такого просто не может быть. Многие считают, что даже самым искренним раскаянием нельзя искупить вину за преступление. Что уж говорить о необъяснимых провалах в памяти – это куда как менее серьезное основание для прощения, тем более что оно не содержит и тени раскаяния. С неприятным изумлением Соланка узнал себя в глупом юнце Али Маджну: та же горячность, те же «не помню», «не знаю». Однако он, Соланка, не ищет себе оправданий. Перед тем как сокрушительный приход Нилы Махендры заставил их сменить тему, тщательно скрывающий глубину своего смятения Соланка пытался рассказать Райнхарту о своем страхе перед террором гнева, который держит его в заложниках. Поглощенный футболом, Джек лишь кивнул с отсутствующим видом:

– Ты сам прекрасно знаешь, что всегда легко раздражался. Ведь знаешь, правда? Ты когда-нибудь подсчитывал, сколько раз тебе приходилось звонить людям, чтобы извиниться? Сколько раз ты названивал мне по утрам после того, как вечером после возлияний у тебя вдруг случалась очередная вспышка гнева? Да можно издать целое собрание извинений Малика Соланки. Получится отличная книга – малость занудная, но с восхитительными комедийными эпизодами.

Несколько лет назад супруги Соланка отдыхали в коттедже Райнхарта в Спрингсе с ним и его очередной «обслугой». (Эта хрупкая красавица южанка была родом из Лукаут-Маунтин, горного массива в Теннесси, где в годы Гражданской войны разыгралась «Битва над облаками», легендарное сражение при Чаттануге. Она один в один походила на мультяшную секс-бомбу Бетти Буп. Райнхарт прозвал ее – несмотря на громкие протесты – Роско, в честь единственной ныне живущей знаменитости Лукаут-Маунтин, известного жесткой манерой игры теннисиста Роско Таннера.) Коттедж был маленький, и они старались проводить как можно больше времени за его стенами. Однажды ночью после затянувшейся чисто мужской гулянки в баре Ист-Хэмптона Соланка настоял, что сам поведет машину в жуткий ливень. За сим последовал ужас, лишающий дара речи. Когда же Райнхарт сказал ему, мягко, насколько был способен: «Малик, вообще-то в Америке мы ездим по противоположной стороне дороги», Соланка впал в неистовство, разъяренный неуважением к его водительским навыкам, остановил машину и буквально вытолкал Райнхарта вон, заставив идти под проливным дождем до самого дома.

– Одно из лучших твоих извинений прозвучало после того случая, – напомнил Райнхарт, – в особенности если учесть, что наутро ты ничего не помнил о своей выходке.

– Да, – пробормотал Соланка. – Только теперь эти провалы в памяти случаются без всякой выпивки. И взбесить меня могут гораздо более безобидные вещи.

В этот момент толпа на стадионе взвыла, Джек отвлекся, и признание профессора осталось не услышанным.

– И скажу тебе честно, – вернулся Райнхарт к прерванному разговору минутой позже, – ты себе даже не представляешь, с каким усердием твои друзья стараются избегать определенных тем в твоем присутствии. Политика США в Центральной Америке. Или политика США в Юго-Восточной Азии. Да все связанное с США, в принципе, годами было запретной темой. Ты вообразить не можешь, как я был заинтригован твоим внезапным решением переместить свою задницу сюда, в самое логово сатаны.

Да, но плохому никогда не стать хорошим, хотелось возразить задетому за живое Соланке. А эти ублюдки – из-за того, что Америка обладает непомерной властью и чертовой притягательностью, – эти ублюдки там, наверху, выходят сухими из воды, они…

– Ну вот, пожалуйста, началось. – Райнхарт с усмешкой указывал на друга пальцем. – Надулся так, что сейчас лопнешь. Покраснел, потом побагровел, а после почернел весь. Того и гляди, удар хватит. Знаешь, как мы между собой это называем? Соланковать. Китайский синдром Малика. Ты так распаляешься, что у тебя мозг вскипает на глазах. И тебя, право слово, ничуть не колышет, что это я, а не ты – тот самый чувак, который до них добрался и всю грязь про них раскопал. И ты, мил дружок, еще смеешь мне рот затыкать, потому, видишь ли, что я сам американец, а значит, несу ответственность «за все черные дела, которые они творят и от моего, как бы, имени».

Нет дурака хуже, чем старый дурак, смиренно сказал себе Соланка. Ничем он не отличается от Возлюбленного Али. Разница небольшая и чисто внешняя – в лексиконе и образованности. Нет, он даже хуже Али, потому что тот всего лишь мальчик, первый день вышедший на новую работу, а он, Малик Соланка, становится чем-то отвратительным и, по всей вероятности, неуправляемым. А горькая ирония заключена в том, что издавна присущая ему агрессивность, не принимаемая всерьез несдержанность мешает даже друзьям заметить страшную перемену, происшедшую в самом характере этого свойства. На сей раз волк действительно совсем близко, но никто, даже Джек, не желает прислушиваться к крикам о помощи бедного Соланки. Во время просмотра футбольного матча тот не без удовольствия подвел черту под разговором следующими словами:

– Ты вообще бываешь не в себе, когда раздражен. Вспомни, как звали того парня, для которого ты навсегда закрыл двери своего дома, когда тот переврал стихи Филипа Ларкина? Поздравляю, друг, ты уже на соседей набрасываешься. Это тянет на первую полосу.

Мог ли после этого Малик Соланка признаться своему жизнерадостному другу в желании убежать от себя самого, в своей надежде быть поглощенным Америкой, этим великим пожирателем? Мог ли покаяться: я – нож во тьме, я – угроза для тех, кого люблю?

У Соланки невыносимо зудели руки. Казалось, собственная кожа восстает против него – та самая кожа, младенческая гладкость которой неизменно вызывала у женщин восхищение и шутливые упреки в том, что он бездельник и неженка, вдруг покрылась болезненной сыпью, проступившей на лбу и – самое неприятное – на обеих руках. Кожа краснела, сморщивалась и трескалась. Однако он до сих пор не обратился к дерматологу. Перед тем как спешно покинуть Элеанор, мучающуюся из-за экземы всю жизнь, он перерыл ее аптечку и забрал оттуда две упаковки гидрокортизоновой мази. В ближайшей аптеке он приобрел две огромные бутыли самого мощного увлажняющего средства и предписал себе втирать его в кожу несколько раз в день. Профессор Соланка был невысокого мнения о врачах, а потому лечил себя сам и – чесался.

Мы живем в век науки, но медицина по-прежнему остается в руках профанов и ослов. Единственное, что можно узнать от врачей, – это то, как мало они знают. Не далее как вчера в газете мелькнула статья о том, что врач по ошибке удалил женщине здоровую грудь. Врача пожурили. Эта история была настолько заурядной, что место для нее нашлось лишь ближе к последней полосе, среди самых малозначимых новостей. Врачебная ошибка – вещь обычная. Не та почка, не то легкое, не тот глаз, не тот ребенок… Врачи ошибаются, и это давно ни для кого не новость.

Что же до горячих новостей, то вот они, прямо перед его глазами. Покинув машину Возлюбленного Али, он купил «Ньюз» и «Пост» и нетвердым, но быстрым шагом направился к дому, словно стремился убежать от чего-то. Актриса и телеведущая Эллен Ди Дженерес скоро выступит в театре «Бикон» на Бродвее, оповещали афиши. Соланка поморщился. Заведет свою обычную песню про гормоны и любовные стоны. Зрительный зал будет до отказа забит женщинами, которые примутся то и дело выкрикивать: «Эллен, мы тебя любим!» И посреди сомнительного свойства программы комедиантка сделает перерыв, чтобы склонить голову, прижать руки к сердцу и объявить, как важно для нее быть символом сапфических страданий. Хвалите же меня, благодарю, благодарю вас, ну хвалите же меня еще, смотри же, Анна, любовь моя, ты и я – мы кумиры! Bay! Вы заставляете меня смущаться…

Современная наука совершает немыслимые открытия, подумал профессор Соланка. Ученые из Лондона убеждены, что им удалось выделить медиальную долю – часть мозга, отвечающую за инстинктивные чувства, а также область в передней части поясной коры, которая связана с ощущением эйфории и ответственна за чувство любви. Кроме того, и британские, и немецкие исследователи утверждают, что латеральная лобная кора отвечает за интеллект. Именно здесь наблюдается усиление кровотока, когда испытуемым добровольцам предлагали решить сложные головоломки. Что в ответе за любовь? Сердце, мозги или кровь?.. Хорошо, спросил себя, лишь отчасти риторически, смятенный Соланка, ну а где в мозгу гнездится глупость? Скажите-ка нам, светила науки! В какой доле мозга, в каком участке коры усиливается кровоток, когда ты кричишь: «Я люблю тебя», – чудовищно, страшно чужому для тебя человеку? А как насчет лицемерия? Притворства? В этой области можно достичь просто ошеломляющих результатов…

Соланка тряхнул головой. Увиливаете, господин профессор, сказал он себе. Ходите вокруг да около, в то время как вам следует взглянуть проблеме прямо в лицо. Перейдем к ярости, о'кей? Проклятой ярости, которая действительно убивает. Скажите мне, где взращивается убийство? Малик Соланка, прижимая к груди газеты и расталкивая прохожих, несся в восточном направлении по Семьдесят Второй улице. На Колумбус-сёркл, площади Колумба, он свернул налево и почти бегом миновал еще с десяток кварталов, пока наконец не остановился. Даже магазинчики здесь носили индийские названия: «Бомбей», «Пондишери». Всё вокруг словно сговорилось напоминать ему о том, что он старался забыть, – о доме вообще, идее дома, и о конкретном покинутом им доме в частности. Правда, не в Пондишери. В Бомбее – и это факт. Соланка зашел в мексиканский бар (высокий рейтинг в критическом обзоре супругов Загат) и заказал рюмку текилы. За ней последовала вторая, после которой настало время мертвых тел.

Найденного этим утром и двух обнаруженных ранее. Газеты сообщили имена погибших. Саския «Скай» Скайлер, самое громкое имя сегодняшнего дня, и ее предшественницы Лорен «Рен» Майбридж-Кляйн и Белинда «Бинди» Букен-Кенделл. Девятнадцати, двадцати и опять-таки девятнадцати лет. Вот они, эти снимки. Вы только посмотрите на их улыбки, так улыбается власть. Удар цементной глыбы погасил их навсегда. При жизни они отнюдь не бедствовали, эти девушки, зато теперь стали последними нищенками.

Скай – она и вправду была исключительной. Высокая, прекрасно сложенная, говорила на шести языках и походила на Кристи Бринкли в роли девушки из высшего общества. Любила большие шляпы и высокую моду; могла бы украсить показ любого знаменитого кутюрье – Жан-Поль, Донателла, Драйс молили ее, Том Форд даже встал на колени, но она отказывала всем из-за своей «врожденной застенчивости». Это была стандартная отговорка для принадлежащих к сливкам сливок общества, старинной аристократии, которая по-прежнему считала кутюрье портными, а выходящих на подиум моделей ставила ненамного выше проституток. И потом, она училась в знаменитой Джульярдской музыкальной школе. Еще в прошлые выходные она очень спешила в Саутгемптон, и поскольку ей было абсолютно нечего надеть, а времени подбирать себе одежду не было, она позвонила старой приятельнице, высококлассному дизайнеру Имелде Пушин, и попросила прислать ей всю коллекцию, а в ответ отправила чек – вы не поверите – на четыреста тысяч долларов.

Да, подтвердила корреспонденту обедающая в «Раш и Моллой» Имелда, чек обналичен два дня назад. Скай была потрясающей девушкой, просто живой куколкой, но бизнес есть бизнес, вы согласны? Нам всем будет ее смертельно не хватать. Да, в их семейном склепе, в самой лучшей части кладбища, прямо напротив Джимми Стюарта. На похоронах будут все. Конечно, невиданные меры безопасности. Я слышала, семья хочет упокоить ее в свадебном платье. Для меня великая честь. Она будет выглядеть изумительно, хотя эта девушка была бы изумительна даже в лохмотьях, уж поверьте. Да, одевать ее перед церемонией буду я. Шутите? Я считаю это честью, привилегией для себя. Во время прощальной церемонии гроб будет открыт. Семья пригласила самых лучших специалистов: Салли X. займется волосами, Рафаэль – макияжем. Фотографировать будет Херб. Мы соберемся, чтобы проводить на небеса ту, которую при жизни звали Скай, Небо, и это не пошлая игра слов. Организацией занимается ее мать. Железная леди. Ни слезинки. Ей всего пятьдесят, но выглядит убийственно. Прошу прощения, не печатайте последнее, хорошо? Какой-то дурацкий каламбур вышел, я не хотела.

Наследники, лишенные наследства, хозяева жизни, превратившиеся в жертв, – вот в чем тут дело. А сколько воспитательно-образовательных усилий пошло прахом! В свои девятнадцать Саския была не только полиглотом, талантливой пианисткой, настоящим знатоком моды, но и опытной наездницей, отличным стрелком из лука, с перспективой войти в сборную на следующих Олимпийских играх в Сиднее, и пловчихой на длинные дистанции; она потрясающе танцевала, великолепно готовила, на досуге баловалась живописью, имела потрясающей чистоты голос, могла принять гостей не хуже своей великосветской матери, а если судить по раскованной, чувственной улыбке, которой она улыбалась с газетных страниц, обладала и еще целым рядом достоинств, высоко ценимых таблоидами, но не оглашаемых ими в силу известных обстоятельств. Газеты осмелились лишь напечатать снимки ее красавца жениха – известного игрока в поло Брэдли Марсалиса Третьего, известного широкому кругу читателей хотя бы тем, что за силу удара товарищи по команде дали ему прозвище Конь.

Камень из рогатки негодного мальчишки угодил прямиком в голову прекрасной пташке Венди. А что это были за пташки! Все добрые слова, прозвучавшие в адрес Скай Скайлер, могли быть сказаны также о Бинди Кенделл и Рен Кляйн. Все трое были красивы, высоки, стройны и светловолосы. Все трое обладали выдающимися умениями. Все трое были совершенны во всех отношениях. И если финансовое будущее великих семей зависело от их в высшей степени самонадеянных братьев, то этих юных женщин взращивали лишь затем, чтобы они приняли на себя заботу о семейном имидже, сделались воплощением семейного стиля и класса. Образом семьи. Достаточно было теперь взглянуть на убитых горем мужчин, чтобы осознать масштаб их утраты. Они безмолвствовали, но выражение их лиц было красноречивей всяких слов: «Мы, сыновья, нужны для того, чтобы было кому передать бизнес, но именно дочери делают нас теми, кто мы есть. Мы всего лишь ковчег, а они – бескрайний океан. Мы – большие неподвижные машины, а они сообщают нам движение. Кто скажет нам теперь, как жить дальше?» А еще на их лицах читался страх: «Кто будет следующей жертвой? Кто еще из наших девочек, из наливных яблочек, подаренных нам в усладу, достанется смертоносному червю? Кого нам хоронить следом?»

Настоящая живая куколка. Эти три девушки были рождены, чтобы стать ценными призами, трофеями, великолепно упакованными статусными женами, статуэтками «Оскар», куклами Барби, по выражению Элеанор Соланки. Ничего удивительного, что для молодых людей их круга эти три смерти были равносильны пропаже из элитного клуба ценной памятной медали, золотой чаши или серебряного кубка. Газеты сообщали, будто тайное общество «М. и X.», что, по всей вероятности, следовало понимать как «Молодой и Холостой», состоящее из представителей сильной половины золотой молодежи, планирует провести ночную траурную церемонию с целью излить свою скорбь и выразить солидарность понесшим утрату товарищам: «Коню» Марсалису, Андерсу «Заначке» Андриссену (владельцу любимого дочерью Кенделлов ресторана «Еврохунк») и сердечному другу Лорен Кляйн, Кейту Медфорду, по прозвищу Бита. Поскольку «М. и X.» было тайным обществом, все его предполагаемые члены настойчиво отрицали сам факт его существования и категорически отказывались как-либо комментировать просочившиеся в прессу слухи о том, что траурная церемония должна завершиться танцами и купанием на частном пляже курорта Мартас-Винъярд, участвовать в которых должны обнаженные – но загримированные – мужчины и женщины, благодаря чему образовавшиеся после гибели девушек вакансии в постелях их богатых дружков после тщательного отбора будут заполнены.

Все три убитые девушки и их пока еще живые сестры по классу, таким образом, вполне отвечали определению Дездемоны, которое в свое время предложила Элеанор. Они были собственностью. И вот теперь на волю вырвался маньяк Отелло, который уничтожает тех, кто не может ему принадлежать и тем самым задевает его честь. Не за неверность, но за равнодушие к нему убивает он в этом ремейке трагедии по версии двухтысячного года. А может, он убивает просто для того, чтобы показать, как мало в этих девушках осталось человеческого, как легко их поломать. Чтобы обнажить их кукольную сущность. Ведь это – да! – женщины-андроиды, куклы нынешнего века, механизированные, компьютеризированные, не просто жалкие человеческие подобия, которыми когда-то тешились малыши в детских, но законченные воплощения живых людей.

Изначально кукла рассматривалась не как самостоятельная сущность, но как отображение. Задолго до появления тряпичных детских куколок, чучел и пугал люди изготовляли подобия живых детей и взрослых. Считалось роковой ошибкой позволить чужаку завладеть повторяющей вас куклой, ибо он завладевал важной частью вас самих. Крайнее выражение эти идеи обрели в практиках вуду, когда, желая причинить вред человеку, в его куклу втыкают булавки, а чтобы убить, сворачивают кукле шею с той же легкостью, с какой повар-мусульманин сворачивает голову цыпленку. С появлением массового производства игрушек тонкая связь между человеком и куклой была утрачена. Куклы сделались просто куклами, множеством идентичных клонов. Они стали объектами тиражирования, собираемыми на конвейере, одетыми в униформу и начисто лишенными индивидуальности. Но в последнее время все поменялось снова. Сам Соланка тем, что лежало на его банковском счете, был обязан недавно появившемуся у людей желанию иметь куклу, которая обладала бы если не личностью, то хотя бы ярко выраженной индивидуальностью. Его куклам было что о себе рассказать.

А после настоящие, живые женщины захотели стать куклами, переступить черту в обратном направлении и выглядеть игрушками. Теперь уже кукла сделалась оригиналом, а женщина – его отображением. Эти марионетки без веревочек, живые игрушки не желали ограничиваться внешней «кукольностью». За стильным фасадом, под безупречной, сияющей кожей скрывалось множество регулирующих поведение микрочипов; куклы были столь тщательно запрограммированы, идеально вылощены и экипированы, что внутри их не оставалось места для какой-то скучной человечности. Скай, Бинди и Рен представляли собой конечную ступень в культурной истории куклы. Скрыв от всех собственную дегуманизацию, они превратились в ходячие тотемы своего класса, класса, который правил Америкой и, соответственно, миром. А значит, если посмотреть под таким углом, нападения на них были атаками на саму великую Американскую империю, Pax Americana…[14]14
  Американский мир (лат.).


[Закрыть] Лежащее посреди улицы мертвое тело, подумал Соланка, очень похоже на сломанную куклу.

…Но посещают ли подобные мысли кого-нибудь другого? Есть ли в Америке еще кто-то, у кого в голове живут такие же отвратительные, странные представления? Ведь если бы вы спросили самих этих молодых женщин, этих самовлюбленных высоченных красоток, на пути к диплому с высшим отличием, summa cum laude, и гламурным уик-эндам на яхте, этих Принцесс Настоящего, с их лимузинами, благотворительностью и прирученными супергероями-обожателями, готовыми биться за их благосклонность, они ответили бы вам, что свободны, свободнее женщин всех стран и эпох, что не принадлежат ни одному мужчине – ни отцу, ни любовнику, ни боссу. Что они не чьи-то куклы, а самостоятельные личности, которые вольны выбирать себе внешность, сексуальные предпочтения и судьбу, – первое поколение по-настоящему свободных женщин, порвавших и со старым, патриархальным укладом, и с радикальным мужененавистническим феминизмом, который таранит ворота замка Синей Бороды. Теперь они могли окунуться с головой в бизнес или стать законченными кокетками, быть мудрыми или легкомысленными, занудами или хохотушками – решение оставалось за ними. У них было все: добытые эмансипацией права, сексуальность, деньги, и они наслаждались этим. Пока не пришел некто и ударами по голове не отобрал у них все это. Первый, не очень сильный удар со спины, чтобы сбить с ног, затем еще несколько, пока не испустит дух. Кто же убил их? Дегуманизация, если хотите знать, пусть даже убийство совершал человек. Именно он, Бетонный Маньяк, завершил начатый ими самими процесс расчеловечивания. Профессор Соланка навис над стаканом с текилой и руками закрыл от посетителей бара свое мокрое от слез лицо.

Саския Скайлер жила в просторных, многокомнатных апартаментах с огорчительно низкими потолками, по ее словам, «самом уродливом доме на всей Мэдисон-авеню», синем кирпичном монстре напротив бутика Армани. Единственным достоинством ее жилища, с точки зрения Скай, было то, что, позвонив в магазин, она могла разглядывать в бинокль последние новинки модного дома, которые продавщицы подносили к окнам. Скай терпеть не могла эту квартиру, которая некогда служила ее родителям временным прибежищем на Манхэттене. Скайлеры обретались в основном за городом, в обнесенном оградой имении посреди холмистых живописных окрестностей деревушки Чаппакуа, штат Нью-Йорк, и тратили немало времени на причитания из-за того, что Клинтоны купили дом рядом с ними. По утверждению Брэдли Марсалиса, Скай всячески старалась уверить родителей, что надолго там Хиллари не задержится: «Если она победит на выборах, то быстренько переедет сенатором в Вашингтон, а если нет – унесет ноги еще быстрее». Сама же Скай спала и видела, как бы продать квартиру на Мэдисон-авеню и перебраться в Трайбеку, облюбованный знаменитостями квартал на Нижнем Манхэттене, но правление дома забраковало уже трех найденных ею покупателей. Скай и не скрывала, как бесит ее это правление: «Там все сплошь лакированные старые тетки, затянутые в парчу, – ни дать ни взять диваны. Думаю, чтобы поселиться в этом доме, нужно самому походить на старую софу». В здании работала круглосуточная служба консьержей, и, согласно показаниям дежурившего в ту роковую ночь старого Эйба Грина, мисс Скайлер вернулась домой около половины второго и «выглядела на миллион долларов», поскольку возвращалась с церемонии вручения музыкальных премий (у Коня имелись некоторые знакомства в шоу-бизнесе). Она простилась у двери с явно разочарованным этим Марсалисом – Грин утверждал, что «парень был как в воду опущенный», – и, нахмурившись, направилась к лифту. Грин поднялся наверх вместе с нею: «Мне захотелось развеселить ее, и я сказал: „Какая жалость, мисс, что вы живете всего лишь на пятом этаже, иначе, глядя на вас, я чуточку дольше оставался бы самым счастливым человеком на планете“». Минут через пятьдесят она снова вышла из дверей лифта. Эйб спросил ее, все ли в порядке. «Думаю, да. Нет, точно, не беспокойся, Эйб, – ответила она, – все хорошо». И вышла в ночь, одна-одинешенька, даже не сняв своих украшений. Ушла – и больше не вернулась. Ее тело обнаружили весьма далеко от дома, в деловой части города, у въезда в Мидтаунский туннель. Изучение последних часов жизни Лорен Кляйн и Бинди Кенделл показало, что и они вернулись домой поздно, у дверей отослали своих бойфрендов, не позволив им подняться в квартиру, а вскоре ушли опять. Словно бы каждая из девушек сначала изо всех сил крутанула рулетку судьбы, а затем была вынуждена присесть за карточный стол, чтобы рассчитаться со смертью.

Ни Саския, ни Лорен, ни Белинда ограблены не были. Убийца не тронул ни колец, ни серег, ни браслетов и цепочек. Жертвы не подверглись изнасилованию. Следствие не обнаружило ничего, что указывало бы на мотив, двигавший серийным убийцей, однако молодые люди убитых девушек не сговариваясь допускали существование некоего упорного преследователя. За несколько дней до смерти все трое убитых упоминали, что видели «странно ведущего себя» незнакомого мужчину в панаме. «У меня такое чувство, что Скай была кем-то приговорена к смерти, – заявил прессе, покуривая сигару, угрюмый Брэд Марсалис на импровизированной пресс-конференции в номере отеля „Винъярд хейвен“. – Словно кто-то сначала вынес ей приговор, а потом – скажем так, хладнокровно – привел его в исполнение».