Текст книги "Правила одиночества"

– Я его маму так и эдак, – повторил Виталик Маленький.

– Надо с ним поговорить, – задумчиво сказал Ислам, – по-мужски. Может, поймет.

Он оглядел присутствующих. Вследствие травмы, полученной в недавней драке, у него было повреждено одно веко, от этого один глаз казался больше другого.

– Как по-мужски? – спросил Али. – Мочить будем? Виталик Большой потушил сигарету и спросил:

– Вчетвером одного?

– Ишь ты, какая цаца, – возмутился Али, – вчетвером одного, а когда они наших ловят по одному, целой шоблой, это ничего? Ислама на Кубинке десять человек в кольцо взяли, чуть глаз не выбили, хорошо, да?

– Зачем бить, бить не будем, – вмешался Ислам, – я сказал: поговорим, объясним, что человек влюблен – девушке приятно. Вчетвером даже хорошо. Оценит, что не тронули. Вы согласны? Поднимите руки, кто согласен.

Виталик Маленький и Али подняли руки, Виталик Большой выдержал паузу, давая понять, что он не вполне согласен и что у него есть свое мнение, но все же не стал отрываться от коллектива, взялся за ухо, да так и оставил руку в воздухе. Все посмотрели на Черемисина, который, в свою очередь, посмотрел на дверь. Но между ним и дверью сидел Али, и, хотя вид у него был довольно миролюбивый, Черемисин каким-то необъяснимым чувством понял, что мимо него ему не пройти. Тогда он сказал, запинаясь:

– Рубен мой друг.

– Рубен? – удивился Ислам. – Почему Рубен, почему не Гамлет или Ромео, почему, в конце концов, не Тибальд или Меркуцио, отчего такая непоследовательность?

– Ромео у нас уже есть, – заметил Виталик Большой.

– Попридержи язык, – сказал Виталик Маленький.

Виталик Большой лучезарно улыбнулся, сводя угрозу на нет; обезоруживающе улыбнулся.

– Друг, говоришь? – зловеще спросил Али. – Ах ты двурушник, чай наш пьешь, а он – друг! Когда тебе в столовой карабахские хвост прищемили, ты к кому жаловаться побежал? К своему другу или к нам, а? – рявкнул он.

Черемисин нахохлился и, казалось, стал еще меньше. В качестве последнего довода Али поднес к носу Черемисина огромный кулак.

– Ну хорошо, – чуть не плача, согласился Черемисин.

Исламу стало жаль его, и он сказал:

– Ты не расстраивайся, Черемисин, я же русским языком объяснил: бить мы его не будем, просто поговорим. Ты же передал слова Рубена Виталику, теперь передай пожелание Виталика Рубену. Виталик, что ты хочешь передать Рубику?

– Я его маму так и эдак, – сказал Виталик.

– Слушай, что ты прицепился к его маме? – раздраженно сказал Ислам, – говори по делу.

– В самом деле, – поддержал Ислама Виталик Большой, – ты бы определился, в конце концов, кого ты хочешь, маму или дочку.

– Кого хочу, тебя не касается, – огрызнулся Виталик Маленький, – захочу – ее бабушку хотеть буду, не твое собачье дело.

– Человек ждет твоего пожелания Рубену, – сказал Ислам, показывая на Черемисина.

Виталик Маленький задумался, потом произнес:

– Черемисин, передай Рубену, что я его…

– Нет, я больше не могу этого слышать, – взмолился Виталик Большой.

– Да я не маму, – взорвался Виталик Маленький, – я сестру, Джульетту, ждать буду, пусть передаст братухе.

– Слыхал, Черемис, – сказал Ислам, – передай своему другу, что этот дерзкий мальчишка не испугался его угроз и ждет Джульетту на свидание. Где ты ее ждать будешь?

– Под фонарем, – нехотя пробурчал Виталик Маленький, – напротив общежития политехникума.

Ему эта затея была как-то не очень по душе, но идти на попятный он уже не мог.

– А когда? – спросил Черемисин.

А прямо сейчас, – Ислам взглянул на часы, – скажи, что передал все, как он велел, а этот наглец рассмеялся тебе в лицо, нет – в макушку, и сказал, что у него с Джульеттой свидание в двадцать один ноль-ноль. А то, что он про маму и, тем более, про бабушку говорил – не передавай, ни к чему. Давай, дуй.

Черемисин стрельнул напоследок еще одну сигарету, заложил ее за ухо, тяжело вздохнул и направился к дверям. Когда он взялся за ручку, Виталик Маленький остановил его:

– Тормози, сегодня пятница, она на дачу поехала с родителями.

– А Рубен дома, – сказал Черемисин.

– А кого я, по-твоему, ждать буду, если ее нет?

– А-а, – сказал Черемисин.

– Эх, черт, а я уже настроился, – произнес Али.

– Операция переносится на понедельник, – сказал Ислам.

– Тогда пойдем, к автобусной остановке сходим? – предложил Али.

– Что мы там не видели? – спросил Виталик Большой.

– Пристанем к кому-нибудь, морду набьем.

– Смотри, как бы тебе не набили в понедельник.

– А ты не каркай.

– У него друзей очень много, – сказал Черемисин, – голубятники друг за друга знаете как стоят!

– Черемисин, свободен, – приказал Али, – до понедельника на глаза мне не показывайся, понял?

– Понял, – кротко ответил Черемисин.

– Иди спать.

Черемисин, пожелав всем спокойной ночи, вышел из комнаты.

– Тогда пойдем к женскому общежитию, – предложил Али, – снимем кого-нибудь.

– А деньги у тебя есть? – спросил Виталик Большой.

– Рубль есть.

– За рубль только у вас в деревне телку снять можно. А здесь столица, за рубль тебе никто не даст.

– Это у вас в деревне телки за рубль дают, – вдруг обиделся Али за свою деревню. – А в нашей деревне телок нет. – Помолчав, справедливости ради добавил: – У нас сразу старухами рождаются, поэтому я в Баку и приехал, как лосось, на зов инстинкта.

Утром, в половине восьмого, Ислам был у ворот винзавода. Кроме него вдоль красной кирпичной стены стояли или прохаживались еще с десяток поденщиков, среди которых были и пацаны, и взрослые. Большинство из них работали с постоянными шоферами и были спокойны за хлеб насущный. Ислам же мог приходить сюда лишь по выходным и всякий раз выступал в роли запасного игрока: водители, оставшиеся по какой-либо причине без грузчика, оглядывали их, как рабов на рынке, и манили пальцем счастливчика. Платили хорошо: червонец – пацану, полтора – взрослому, но и труд был рабский, тяжелый – весь день таскать ящики с бутылками. Здесь многое зависело от везения: водка была самым желанным грузом – легкие проволочные ящики с поллитровыми бутылками, а самым ненавистным – тяжеленное шампанское в деревянных неподъемных «гробах».

Ислам посмотрел на часы: после восьми ждать уже не имело смысла. Его шансы умаляло еще и то обстоятельство, что среди оставшихся немногих соискателей он был самым тощим. Еще пять минут.

– Эй, парень.

Из кабины ГАЗ-51 на Ислама смотрел круглолицый, гладко выбритый мужчина лет сорока с короткими пышными усами. Шофер мотнул головой, приглашая в кабину. Ислам не заставил себя ждать: с достоинством подошел, влез и захлопнул за собой дверь. Прямо перед ним, в углу лобового стекла, висел двухсторонний портрет Сталина.

– Игоря выгоню, клянусь мамой, выгоню, – в сердцах произнес шофер, – такого дня нету, чтобы он не опоздал. Зачем он сюда ходит, я не понимаю: весь день работает, вечером пьет – утром на работу опаздывает.

– Театр абсурда, – произнес Ислам.

– Что? Да, абсурд, конечно, абсурд, – согласился шофер.

– Керим, а парень-то грамотный, а? – насмешливо добавил он, обращаясь к напарнику Ислама, коренастому молодому азербайджанцу.

Тот ухмыльнулся и в ответ сказал:

– В нашей работе не образование нужно, сила нужна.

Шофер повернул ключ зажигания, выжал педаль стартера и несколько раз газанул, добиваясь устойчивой работы двигателя.

– Подожди, – сказал Керим, – вон Игорь бежит.

Из-за угла действительно показался торопливо идущий мужчина в очках.

– Выходи, образовонский, – насмешливо сказал напарник.

Шофер взглянул на Ислама: тот вздохнул и, ни слова не говоря, взялся за ручку.

– Сиди на месте, – сказал шофер и добавил: – Керим, занимайся своим делом. Игорь пускай теперь весь день бежит, зад-перед.

Он со скрежетом воткнул передачу и въехал в ворота.

На территории винзавода машина остановилась на небольшой площади перед массивным зданием производственного корпуса, где уже находилось около десятка грузовиков. Дождавшись своей очереди, шофер сдал машину задним ходом к эстакаде, на которой было установлено несколько ленточных транспортеров.

– Давай, разгружай, – сказал шофер и куда-то ушел.

Керим поднялся на эстакаду и, заглянув в проем, в который уходила черная прорезиненная лента, кликнул кого-то. Появился парень, выглянув, удостоверился, что машина стоит под разгрузку, включил рубильник и нажал кнопку выключателя. Тем временем Ислам взобрался в кузов, который был загружен пустой стеклотарой.

– Давай, начинай, – сказал ему Керим. – Аллах, Мухаммад ва Али[10]10
  Прибегаю к помощи Аллаха, Мухаммеда и Али (религ. формула).


[Закрыть].

Ислам бережно взял ящик и поставил его на ленту, затем другой, третий. За ним насмешливо наблюдал Керим. Когда в кузове высвободилось достаточно места для двоих, он влез в кузов, стал хватать ящики и швырять их на транспортер яростно и немилосердно, говоря:

– Вот как надо, а так весь день разгружать будем. Ислам пожал плечами:

– Посуда же побьется.

– Не побьется, давай, давай, сейчас придет, орать будет. Ислам последовал его примеру. Вскоре появился шофер и издали стал кричать:

– Ала, что, заснули там? Быстро, быстро, товар разберут, – и, встав на подножку, стал раскуривать папиросу.

Бросив последний ящик на ленту, взмокший Ислам спрыгнул на землю и влез в кабину. Вождь с усмешкой смотрел на него. Шофер завел двигатель, перегнал грузовик к другой стороне здания, к складу готовой продукции, и подал машину к другому транспортеру. Вылез из машины, вынудив Ислама последовать за ним. Шофер поднялся на эстакаду, вручил кладовщику наряд и бросил на Ислама красноречивый взгляд. Едва переведя дух, Ислам полез в кузов. Из стенного проема выплыл первый ящик водки.

– Двести ящиков, – сказал шофер, – ты тоже считай.

Ислам кивнул и принял ящик на живот, сделал три шага, поставил к заднему борту, затем другой, третий; ящики выползали со склада медленно и с равными промежутками, но Исламу казалось, что они появляются с неимоверной быстротой – он едва успевал поставить ящик и вернуться, чтобы подхватить новый. Боковым зрением он увидел, как из-за угла здания показался его напарник Керим: он шел неторопливо, дымя сигаретой. Шофер стоял у ленты с потухшей папиросой в зубах и указательным пальцем совершал короткие движения, ведя счет проплывающему товару. Подойдя к машине, Керим взобрался в кузов, сказав «покури», он отстранил Ислама, успевшего к тому времени выстроить два ряда, стал грузить сам. Ислам прислонился к борту, вытер пот со лба: сердце бешено колотилось в груди, и дрожали колени.

– Вдвоем тесно работать, – сказал Керим, подмигивая, и оскалился в улыбке.

Тяжело дыша, Ислам смотрел, как он, словно играючи, подхватывал ящики с водкой, делал три шага и укладывал их друг на друга. Ислам никогда не считал себя слабаком, но сейчас понял, что по части физической силы ему еще есть к чему стремиться – невысокий и коренастый Керим двигался, не зная усталости.

Поймав взгляд Ислама, он запел мейхана:

 
Была бы ты «Московской»,
Налилась бы в рюмки.
Девушки, проходящие по улице,
Стали бы моими невестами.
 

Шофер смотрел на них, пряча в усах улыбку. День начинался неплохо: сразу же получил наряд на доставку водки – за такой товар завмаги отстегивают охотно, не скупясь, а ведь могли полдня на заводе проторчать, на внутренних рейсах: склад – вагон, склад – вагон. Транспортер остановился, шофер еще раз пересчитал ряды, перемножил на высоту, дал рубль кладовщику, хлопнул в ладоши и полез в кабину.

Выехав с территории завода, шофер повернул направо, на Московский проспект, и еще раз направо, взяв курс на окраины. Первый гастроном, у которого они остановились, находился в Ахмедлах. Большой магазин с огромными витринами имел, с точки зрения грузчиков, существенный недостаток: склад находился в полуподвальном помещении.

– Так и знал, что сюда приедем, – сказал Керим, – у этого директора все схвачено, в первую очередь сюда везем.

Выбрались из кабины. Керим открыл задний борт и залез в кузов.

– Я буду подавать, а ты принимай, – сказал он, – потом поменяемся.

Специальной металлической кочергой он подцепил два проволочных ящика и подтащил к краю кузова. Ислам взялся двумя руками, примериваясь, затем повернулся, поднял на спину и, наклонясь вперед под тяжестью груза, пошел, осторожно переступая ногами. Делая третью ходку, он боялся, что она окажется последней, что сейчас ноги не выдержат – и он упадет вперед и будет погребен под ненавистными ящиками, но, как ни странно, под взглядами шофера продолжал идти. Керим цеплял кочергой ящики, волок по обитому железом кузову и поджидал у края. Ислам подходил, поворачивался, брал ящики на спину и шел вперед. Тяжелее всего были три ступени, ведущие вниз на склад, – на них ящики словно прибавляли в весе. Когда он в очередной раз подошел к машине, Керим спрыгнул и сказал:

– Теперь я, иди подавай.

Ислам перевел дух и с усилием взобрался в кузов.

– Твое счастье, – сказал ему снизу Керим, – что водку дали, а не шампанское.

– Я счастлив, – тяжело дыша, ответил Ислам.

Керим ухмыльнулся, словно играючи схватил ящики и быстро пошел вперед. Когда он вернулся, Ислам, задумавшись, стоял на том же месте.

– Эй, ты, заснул, что ли? – окликнул его Керим.

Вздрогнув, Ислам схватил железную клюку и быстро подтащил к краю ящики. Керим двигался как робот, не зная усталости, – только пыхтел, словно борец на ковре. Как у профессионала, у него имелась специальная войлочная накидка, которую он надел на спину.

– Хватит, – крикнул шофер, отсчитав положенное количество ящиков, – закрывай борт.

Когда отъехали от магазина, Керим вытащил из-за пазухи бутылку водки и быстро сунул в матерчатую сумку, лежащую в ногах. Это не укрылось от взгляда шофера.

– Ай, Керим, не делай, да, этого, – недовольно сказал он, – я же тебя просил, попадешься – стыда не оберемся.

Весь день они объезжали магазины, последней точкой оказался тарный склад в самом центре Баку, недалеко от кинотеатра им. Низами. Ислам таскал ящики с пустыми бутылками из подвала, на глазах у праздной толпы, стыдясь своей работы, стараясь не смотреть по сторонам. В довершение нравственных мук, до его слуха донеслась фраза, которую в педагогических целях произнесла проходящая мимо женщина, – обращаясь к своему сыну, она сказала: «Видишь, Рафик, этого мальчика? Если не будешь хорошо учиться – будешь работать грузчиком, как он».

Ислам таскал ящики мимо кабинета заведующего. Дверь была открыта, и оттуда доносился запах дорогих американских сигарет. Сам завскладом, хорошо одетый мужчина средних лет, говорил по телефону. Время от времени он подходил к дверной щели и смотрел на грузчика, видимо, для того, чтобы тот не вздумал вынести со склада что-нибудь лишнее, хотя на складе, кроме пустой посуды, ничего не было. Вероятно, он делал это по привычке: натуру не переделаешь.

Получив заработанный червонец, Ислам простился с коллегами, дошел до Сабунчинского вокзала и сел на автобус, идущий в Дарнагюль, где находилось общежитие. Через несколько остановок рядом с ним освободилось место, он сел и тут же задремал. Проспать остановку он не боялся, ехал до конечной. Так и получилось, его растолкал какой-то доброхот из пассажиров. Студенческий городок.

Ислам вышел. Не чуя под собой ног от усталости, побрел в ближайшую столовую. О мясной поджарке он мечтал весь день. Взял вожделенное блюдо и кружку пива, как взрослый, но от боли в ногах даже есть не смог: поковырял в тарелке, сожалея о выброшенных деньгах, поднялся, вышел из столовой и, едва передвигая ноги, пошел к себе в общежитие. Ислам едва не плакал от усталости. Добрался до своей комнаты и рухнул на койку.

И будешь ты добывать хлеб в поте лица своего.

Или как там?

Виталик Маленький видел, как Ислам пошел в общагу, и был рад, что тот не заметил его. Это было Виталику на руку. Как бы он объяснил, что делает на своем посту? Кого ждет, если Джульетта уехала с родителями на дачу? Про дачу он соврал в последний момент, видя, что события принимают нежелательный оборот. Треп – это одно, а избить брата любимой девушки – совсем другое. Не факт, что Джульетта поступит так же, как и ее тезка из пьесы Шекспира. Правда, Ислам обещал не трогать Рубена, но как пойдет разговор – предсказать никто не может. Армяне тоже горячий народ, похитрее, чем азербайджанцы, – про себя любят говорить: мол, где армянин, там еврею делать нечего. Да и грузины люди темпераментные. При чем здесь грузины? А при том: папа Виталика, по свидетельству мамы, тоже был грузином, то есть вспылить мог кто угодно. И как потом показываться ей на глаза, вернее, с каким лицом показываться ей на глаза? А ведь дело на мази. В прошлый раз на вопрос «Нравлюсь я тебе?» – она промолчала, хотя обычно отвечала, что нет. Можно спугнуть робкое чувство. Вот если бы наоборот: братуха с дружками поймает его одного (при этом Виталик поплевал через левое плечо) – тогда да, это могло бы усилить ее чувство.

– Который час? – спросил Виталик у прохожего на чистейшем азербайджанском языке. Получив ответ, двинулся в сторону автобусной остановки, встречать. Вот-вот должна появиться – по субботам она ходит на курсы английского. Солнце скрылось – это хорошо, если немного опоздает – можно будет постоять в ночной тени соседнего с ее домом здания. Не доходя до остановки, Виталик остановился и повернул обратно. Али и Виталик Большой стояли у газетного киоска и веселились, окликая проходящих девушек. Виталик остановился в недосягаемости их взглядов и стал ждать.

Незадолго до этого друзья выпили по кружке пива и потому были слегка под кайфом. Увидев новую девушку, Али схватился за сердце и застонал. На удивленный взгляд девушки Виталик ответил:

– Видишь, милая, что с ним сделала твоя красота. Он ранен в самое сердце.

АЛИ добавил:

– Ахчи ее кес сиранум, цавоттанем[11]11
  Девушка, возьму твою боль (армянск.).


[Закрыть].

Девушка, едва сдерживая улыбку, ускорила шаг. Виталик, поглядев ей в след, неуверенно сказал.

– Слушай, кажется, эта та самая чувиха, которую Виталик клеит.

– Джульетта?

– Да.

Али одобрительно промычал, затем произнес:

– Ничего. Мне как раз такие нравятся. Может, у нее сестра есть?

– Насчет сестры не знаю, – насмешливо сказал Виталик, – но брат точно есть, не хочешь за братом приударить, а?

– А он что, педик?

– Откуда я знаю?

– А что болтаешь?

– Да просто пошутил, шутка юмора, ферштейн?

– Нет, после последней помывки в городской бане в ту субботу – нихт форштевень.

– Кто же тебя обидел в бане, сынок? – пробасил Виталик.

– Кто, кто – педики, кто же еще, помыться не дали, козлы! Только шайку в руки возьмешь – какая-нибудь сука подкатывает: «Намыль спинку, сынок». Вроде неудобно дяде отказать: начинаешь намыливать, а он, гад, начинает за конец тебя хватать, еле отбился.

Едва удерживаясь от смеха, Виталик сказал:

– Ну что же ты, Али? Уважил бы дядю, ты же комсомолец.

– А при чем здесь комсомол? – удивился Али.

– Комсомолец должен уважать старших, – назидательно сказал Виталик.

– Ара, пошел ты, – рассвирепел Али, – сам иди, своего дядю уважь.

– Но-но, – взвился Виталик, – я твоих родственников не трогаю.

Ссора нарастала, еще немного – и друзья сошлись бы в боевом клинче, но тут мимо прошел милиционер, и напряжение спало. Некоторое время стояли молча, затем Али при виде двух девушек, идущих мимо них, запел гнусавым голосом:

 
Я встретил девушку:
Полумесяцем бровь,
На щечке родинка,
А в глазах любовь,
Ах, эта девушка
Меня с ума свела,
Разбила сердце мне,
Покой взяла.
 

Девушки прыснули и ускорили шаг.

– О-о, – оживился, толкая локтем приятеля, Виталик, – Меджнун, кажется, ты имеешь успех. Твоя девичья фамилия не Омар Шариф?

– Нет, – сказал довольный Али, – моя фамилия Ален Делон, мистер Дарнагюль. Прошу любить и жаловать.

Друзья снялись с места и пошли за девушками. Через несколько метров они поравнялись с небольшим стеклянным кафе, из которого шел одуряющий запах жарившихся шашлыков. Али тяжело вздохнул и сказал:

– Когда-нибудь на этом месте я упаду в обморок.

– Ты что, голодный?

– Я постоянно голодный.

– Но ты же всегда съедаешь порцию каши Ислама!

– Мне таких порций надо десять, к тому же запах бараньего шашлыка даже сытого человека может свести с ума.

– Старик, я вообще не понимаю, как ты можешь думать о еде, когда мы идем за девицами.

– Хорошо тебе говорить, ты у дяди шашлык каждую неделю лопаешь, а я раз в полгода, когда на каникулы езжу домой.

– Попрошу без зависти.

– Мог бы и меня к дяде сводить.

– Я сам неловкость испытываю, когда к нему езжу, а ты хочешь, чтобы я тебя еще притащил.

– А что же ездишь, раз неловко?

– Голод, брат, не тетка.

– Это верно, в твоем случае, голод – дядька.

– Али, твоя какая, справа или слева? – спросил Виталик, желая сменить тему.

– Справа.

– Али, ты кем будешь работать, когда училище закончишь, штукатуром?

– Это еще почему?

– Ну, ты же на штукатура учишься.

– Штукатуром я не буду – между нами говоря, отец меня сюда отправил, чтобы от лишнего рта избавиться – здесь и кормят, и одевают целых три года. Выгодно.

– Я знаю, кем ты будешь.

– Кем?

– Обрезание будешь детям делать, ты же лезгин.

– Ну и что?

– Этим только лезгины занимаются.

– Ладно, не возражаю, только я с тебя начну, прямо сейчас.

– Опоздал. Я уже мусульманин.

– Как это, у тебя же мама русская, почему она допустила?

Из любви к папе, а он у меня азербайджанец. Правда, когда мы с мамой ездили к бабушке в деревню, на Урал, меня там окрестили в церкви, но папа об этом не знает – мама просила не говорить. А ты знаешь, какая у них любовь была! Я тебе не рассказывал? Они познакомились, когда папа в армии служил. Он сделал ей предложение и поехал на дембель, чтобы родителей подготовить. А ему запретили на ней жениться, потому что она была христианка. Папа сообщил об этом маме – то есть тогда она еще не была мамой – и стал думать, что делать дальше. Пока он думал, мама выучила родной язык отца и написала письмо его родителям на азербайджанском – и этим сразила их наповал, они разрешили.

– Класс, – сказал Али. – Это круче, чем Шекспир. Так ты кто все-таки, мусульманин или христианин?

– Мне до лампочки, я человек. Может, в кино девушек пригласим?

– А у тебя деньги есть?

– Нет, но они все равно откажутся.

Джульетта узнала нелепую фигуру Виталия издали, несмотря на стремительные сумерки. Нелепую потому, что он был худ до безобразия.

– Почему ты такой худой, – спросила она на второй или третий день знакомства, – как будто из концлагеря сбежал? Вас так плохо кормят в училище?

– Нас кормят нормально, не хуже, чем в других местах; дело не в еде, конституция такая.

– СССР или Азербайджана?

Девушка оказалась с юмором, но, взглянув ей в лицо, Виталик сообразил, что она не шутит.

– Да нет же, – озадаченно произнес он, – моя собственная.

– У тебя что же, своя собственная конституция есть? – насмешливо спросила Джульетта.

– Да.

– Ну, молодец. Далеко пойдешь.

Поравнявшись с парнем, Джульетта сдвинула брови и едва кивнула на приветствие, хотя ей было приятно, что он ждет ее каждый день. Держась немного поодаль, Виталик пошел за девушкой.

– Что ты здесь каждый день торчишь, прохода не даешь?

– Не даю, – согласился Виталик.

– Выходной бы себе устроил, что ли.

– Я без выходных работаю, – гордо ответил Виталик.

– Так это для тебя работа? – Да, тяжелая и опасная.

– Почему это она опасная?

– Ну, во-первых, я могу погибнуть из-за твоих прекрасных глаз…

– Неужели?

– Да.

– А во-вторых?

– Во-вторых, твой брат обещал мне ноги переломать, если я еще раз за тобой пойду.

При этих словах Виталик стал ковылять и припадать на обе ноги, как колченогий. Девушка засмеялась:

– Испугался?

– Еще чего! Я ничего не боюсь!

– Ты что, с ним разговаривал?

– Черемисин сказал – он с твоим братом дружит, маленький такой.

– Знаю, видела.

– Давай постоим немного, – сказал Виталик, когда они подошли к ее дому.

– Это еще зачем? Кто-нибудь увидит еще.

– Поговорим немного. Я соскучился по тебе. Сейчас уже темно.

– Ну ладно, пять минут, – Джульетта остановилась в тени, отбрасываемой домом.

– Ну-у, о чем ты хотел поговорить?

– Я хотел сказать тебе… – Виталик замолчал и стал смотреть в сторону.

– Что? – с явным безразличием спросила Джульетта, она смотрела в другую сторону.

Виталик подобрался и подошел поближе: от Джульеты пахло смешанным запахом помады, пудры и пота. Виталик почувствовал головокружение и неожиданно для себя взял девушку за руку.

– Ты что, с ума сошел? – испугалась Джульетта. – Отпусти сейчас же!

– Извини, – утирая со лба испарину, произнес Виталик, – слабость вдруг накатила, чуть не упал.

– Слабость? – удивленно спросила девушка и заглянула ему в лицо.

Несмотря на вечерний сумрак, она различила синий цвет его глаз. Скуластое лицо пыталось изобразить улыбку. Джульетта вдруг почувствовала острую жалость к этому нелепому парню и неожиданно для себя приблизила свое лицо и дотронулась губами до его губ, но то, что произошло дальше, ввергло ее в смятение. Парень не отпустил ее губ, жадно приник к ним, разомкнув сжатый рот, дотронулся своим языком до ее десен. Это ощущение было острым и ошеломительным. Теперь она почувствовала слабость и вынуждена была схватиться за молодого человека, который, прижав ее к себе со всей силой, на которую был только способен, жадно целовал ее запрокинутое лицо.

– Отпусти, умоляю, отпусти, – совладав с собой, жалобно зашептала она, пытаясь вырваться из его объятий.

Наконец ей удалось оттолкнуть его и сделать шаг назад.

– Безумный, ты что, с цепи сорвался? – тяжело дыша, произнесла она. – Не смей подходить ко мне!

Виталик, собравшийся сделать шаг к ней, остановился: он смотрел на нее, не отрываясь.

– Вот и стой там, а ко мне не подходи.

– Хорошо, я буду стоять здесь, только я не думал, что ты такая жестокая.

– Я вовсе не жестокая, а что ты хотел сказать мне?

– Когда?

– До того, как ты на меня накинулся.

– Я хотел сказать, что я люблю тебя.

– Ой, какой ужас, – произнесла девушка, взявшись за грудь, – сердце сейчас разорвется, бьется, как сумасшедшее.

– Можно я послушаю? – сказал Виталик, протягивая руку.

– Размечтался, убери руки!

– Уже убрал. Стою не двигаясь.

Виталик вытянулся, как в строю: ноги вместе, руки по швам.

– Хочешь, до утра так стоять буду? Простишь меня?

– Ладно, прощаю, только не делай больше так.

– Вольно, – скомандовал сам себе Виталик. Джульетта улыбнулась.

– Твой отец был военный? – спросила она.

– Понятия не имею, он свинтил еще до моего рождения.

– Жаль.

Виталик пожал плечами:

– Нормально, я же вырос.

– Ну не скажи: еще не известно, как это отразилось на твоей психике, – серьезно сказала Джульетта.

– Подумаешь, у нас в общаге каждый второй без отца рос. У Ислама, например, моего друга, тоже отец свинтил.

– Какое опасное соседство, – сказала Джульетта.

– Шутишь?

– Нисколько. Мой папа говорит, что австрийский психоаналитик Фрейд утверждал, что это не проходит бесследно для формирующейся личности.

– У этого Фрейда у самого, наверное, не все дома были, поэтому он так и утверждал.

– Ну ладно, я пойду, – сказала Джульетта.

– Давай еще поцелуемся, – предложил Виталик.

– Нет.

– Тогда руку дай.

– Зачем? – подозрительно спросила Джульетта.

– Ну так, пожать на прощание. Девушка с опаской протянула ему руку.

– Только не сильно жми.

Он взял ее руку и прижал к лицу. Затем долго смотрел, как она уходит – до тех пор, пока девушка не повернула за угол дома, – вздохнул и пошел к себе в общежитие. Радость первого поцелуя была отравлена неприятными мыслями: он не представлял, как вести себя с друзьями. Отказаться участвовать в затее Ислама значило выставить себя на посмешище. Принесла же нелегкая Черемисина в тот вечер, будь он неладен! У общежития политехникума стояли двое парней и, запрокинув головы, заигрывали с девицами, стоявшими на балконе третьего этажа. Виталик шел, оставляя их слева. Справа лежал пустырь, боковым зрением он отметил, что молодые люди бросили свое занятие и стали смотреть на него. В наступившей темноте разглядеть их лица не представлялось возможным, в то время как сам он, проходя как раз под светом фонаря, был доступен их взорам.

– А вот и наш Ромео, – услышал он голос Виталика Большого. Следом пробасил Али:

– Ромео, где твоя Джульетта? И снова голос Виталика:

– Разве я сторож Джульетте моей?

– Эй, вы, – сказал им Виталик Маленький, – уймите свою прыть, а не то я вас уйму.

Друзья подошли ближе: он стоял, сжав кулаки.

– Смотри-ка, маленький, а какой дерзкий, – отметил Али.

– Слушай, видели мы сегодня твою армянскую Джули, – сказал Виталик Большой, – ты знаешь, а она ничего!

Неуклюжий комплимент обезоружил влюбленного. Прилагая усилия, чтобы не улыбнуться, он спросил:

– Где видели?

– Мимо нас прошла, Али на нее так засмотрелся, что чуть не упал.

– Это верно, – подтвердил Али, – теперь мое сердце разбито – не знаю, как жить дальше буду. Я не могу мешать счастью друга. Но если будешь настолько благороден, что позволишь мне открыть ей свое сердце, ты настоящий друг. Пусть она сама выберет из нас того, кто ей больше нравится.

– Поздно, – обронил Виталик Маленький, – я с ней только что целовался.

– Иди врать, – недоверчиво сказал Виталик Большой.

– Чтоб ты умер, если я вру, – поклялся Виталик Маленький, – у меня даже помада на губах, наверное, осталась.

Али подошел ближе и, повернув лицо Виталика к свету, стал исследовать губы, потом даже понюхал.

– Похоже, – наконец сказал он и завистливо добавил, – везет же некоторым. Вот не понимаю, что она в нем нашла.

Али пошел рядом с Виталиком Маленьким, то и дело поглядывая на него.

– Эй, – окликнул его Виталик Большой, не двигаясь с места, – ты куда?

– Как куда – в общагу, – ответил Али.

– А девушки как же? – возмутился Виталик Большой. В ответ Али пропел:

– Ну а девушки, а девушки потом.

– Он еще удивляется, почему его девушки не любят, – заметил Виталик Большой и поплелся за друзьями, – девушки любят постоянство в мужчинах, они ценят верность, целеустремленность, ум, искрометный юмор. Еще немного – и они бы вышли. Ромео, между прочим, свою месяц обхаживал.

Ислам проснулся в первом часу ночи и, как ни пытался, не смог больше заснуть – ворочался с боку на бок, немилосердно скрипя пружинами кровати. От давешней боли в ногах осталось тупое, ноющее воспоминание. Поняв, что заснуть не удастся, он оделся и тихой сомнамбулой, на ватных ногах вышел на улицу. Проходя мимо застекленной комнаты дежурной по общежитию, с удивлением обнаружил там Али: оживленно жестикулируя, он что-то рассказывал Эльзе, видимо, что-то неприличное – вахтерша жеманно смеялась и махала на него рукой. Узрев товарища, Али заговорщицки подмигнул ему, но рассказ свой не прервал. Ислам вышел на крыльцо и вдохнул полной грудью ночной воздух. Ветер был со стороны нефтепромыслов (в Баку с любой стороны нефтепромыслы), поэтому отдавал мазутом – несмотря на это, вдохнул с наслаждением – после спертой атмосферы общежития любой воздух для него был хорош. Ислам вырос на море, в городе, лежащем на равнине между Каспийским морем и Талышскими горами, и долго не мог привыкнуть к специфическому бакинскому воздуху, отдающему нефтью. Он постоял немного на крыльце, глядя на ночной город. Повсюду мерцали и переливались огни. Где-то вдали полыхал огромный факел, озаряя неровным светом полнеба. Он постоял так около получаса и вернулся в комнату.