Текст книги "Не мешайте девушке упасть"

Сан-Антонио
НЕ МЕШАЙТЕ ДЕВУШКЕ УПАСТЬ

Глава 1

Если бы нашелся умник, способный сказать мне, за каким чертом я в тот день поперся в Париж, я бы охотно подарил ему весь второй этаж универмага “Галери Лафайетт”.

Знайте, что для того, чтобы сунуть свой длинный нос в Париж именно в тот момент, надо было не иметь в чайнике ровным счетом ничего. Позвольте сказать вам сразу, широкоэкранно и в цвете оккупация в самом разгаре, и столица – последнее место на этой поганой планете, куда я мог сунуться. Только не подумайте, что у меня есть дело в том или ином смысле Сан-Антонио парень честный. Я всегда горбатился только на французское правительство и никогда не работал ни на себя, ни на другую фирму, кроме той, что имеет девиз “Свобода, Равенство, Братство”. Когда я заметил, что бедняжку Марианну оттрахали, то попросил моих начальников перевести меня в резерв и удалился в мой домик в Нейи. Так что я провожу время за чтением детективов и рыбной ловлей, а моя славная Фелиси изощряется в приготовлении жратвы. Вот только детективы попадаются один дурнее другого, а рыба так перепугалась фрицев, что уже несколько месяцев не видно даже ее хвоста. В общем, жизнь пошла невеселая как для рантье, так и для плетельщиков соломенных стульев. Может быть, именно с тоски я и поехал в город. Взглянув в то утро в зеркало, я дружески кивнул смотревшему на меня типу, здорово напоминавшему кузена императора Эфиопии. Мне понадобилось не меньше десяти минут, чтобы понять, что кузен императора – это я сам. У меня была такая рожа! Вообще-то я довольно красивый парень. Это подтверждается тем, что девушки предпочитают мое фото эйзенхауэровскому. Но в то утро моя физия напоминала морду факира, которому шутник заменил в доске резиновые гвозди на настоящие, взятые в скобяной лавке за углом. У меня были глаза больного льва и синела борода. Когда моя борода отрастает синей, это означает, что у меня неполадки с карбюратором: или из-за того, что я влюблен, или потому, что моя печенка требует независимости.

Тогда я побрил кузена эфиопского императора и решил сводить его на прогулку.

Улицы унылы, как романы Пьера Лоти. Таблички с готическим шрифтом вгоняют меня в черную тоску. В этом октябре Париж зеленее сосновой рощи. Только сосны здесь обуты в громко стукающие по мостовым сапоги… Я мечтаю об уголке, где люди ходят босыми. Это, наверное, так успокаивает! Ностальгия пробивает дыру в моем желудке, а дыры существуют для того, чтобы их заполнять (исключая те, что в швейцарском сыре). Я говорю себе, что моя быстро зарубцуется от рюмочки коньяку, который я могу принять в известном мне местечке, где подают отличные напитки в больших стаканах. Вот только местечко это находится у площади Республики, и добираться до него надо на метро. В этот час в его переходах нет почти никого. Я иду по станции “Арэ Метье” рядом с типом, спешащим, кажется, не больше моего. В тот момент, когда мы выходим на платформу, подъезжает поезд. Мы – тип и я – заходим в один вагон. Кажется, мы сегодня единственные пассажиры метрополитена.

Поезд трогается, проезжает метров двести и останавливается.

– Ну вот! – ворчит мой попутчик. – Опять воздушная тревога.

Я начинаю метать громы и молнии. Надо же так влипнуть: сесть в метро, чтобы поехать закинуть “лекарство” в свою фабрику по перевариванию пищи, а вместо этого проторчать час или два в подземной конуре тет-а-тет с совершенно незнакомым типом.

Я смотрю на него: это высокий мужчина, одетый в темное. Его можно принять за профессора философии. Волосы незнакомца подстрижены бобриком, что еще больше увеличивает его рост, а утиные глаза похожи на ботиночные пуговицы. Кисти руку него длинные. Лицо просто дышит интеллектом.

– Как вы думаете, можно курить во время тревоги? – спрашивает он.

Я отвечаю, что мне плевать на правила так же, как на мой первый слюнявчик, и, чтобы доказать это, достаю из кармана сигарету. Он делает то же самое. И вот мы сидим один напротив другого с “Голуазом” в зубах и роемся в своих карманах в поисках огня. Первым зажигалку нахожу я и, прикурив, придвигаю огонек соседу. Он тянет вперед свою голову и вдыхает. В этот момент наши взгляды встречаются, и я испытываю странное ощущение, природу которого понять пока затрудняюсь. Кажется… Да, мне кажется, что глаза длинного что-то говорят. Я их знаю – не его глаза, а те предупреждения, что они мне посылают.

Сигарета типа загорается.

– Спасибо, – говорит он и распрямляется.

И вдруг я понимаю, что было в его взгляде. Но уже поздно. Эта падла начинает садить в меня из револьвера, даже не удосужившись вынуть пушку из кармана своего пальто. Я получаю маслины прямо в пузо. Такое ощущение, что мое брюхо взрывается. У меня перехватывает дыхание, глаза застилает красный туман. Последнее, что я вижу, это разорванный пулями карман типа.

Я выдыхаю:

– Ты за это дорого заплатишь, сволочь!

Туман сгущается. Мои кишки загораются. Я начинаю стонать и чувствую, что на этот раз уж точно отвалю в место, где порхают крылатые ребятишки.

Однажды я ехал через Мон-Сепи. Вот это туннель. Всем туннелям туннель. Если в качестве попутчицы вы имеете красивую куколку, вы можете спокойно рассказывать ей, что говорил Адам Еве в тот день, когда они играли в папу-маму. Но если вы один – пардон: вам остается только закрыть моргалы и задать храпака. В этом чертовом туннеле собралась вся чернота того уголка Альп. Тьма непроглядная!

Постепенно начинает светлеть.

Я открываю глаза и изрекаю:

– Мы выехали из туннеля.

Моргаю. Солнце проникает во все мое тело. Чувствую на щеках что-то теплое, нежное и ласкающее. Мне требуется чертовски много времени, чтобы понять, что это дыхание Фелиси. Мои мысли тут же встают в ряд, как послушные девочки.

– Ну что, я выкарабкаюсь?

– Да, малыш, – шепчет Фелиси. Могу вам сказать, что от облегчения я выдыхаю столько воздуха, что его бы хватило, чтобы надуть дирижабль. Но тут в моих кишках загорается жуткая боль. Сразу же подходит очень хорошенькая малышка со шприцем в руке, снимает с меня одеяло и втыкает мне в задницу иглу. Эффект не заставляет себя ждать: боль исчезает, и я чувствую себя веселым.

– Слушай, ма, – говорю я Фелиси, – ты, наверное, думаешь, что я влез в какую-нибудь политическую историю… Это не так, честное слово, и я не знаю, почему тот парень нашпиговал мое пузо свинцом.

Фелиси вытирает с моего лба пот и говорит:

– Не волнуйся.

Но она быстро понимает, что ее совет производит на меня такое же впечатление, как стихи на корову. Она меня знает, и ей известно, что я не могу не психовать, когда меня пытается кокнуть первый встречный…

– Что ты хотел сказать этой странной фразой: “Я понял его глаза”? – спрашивает она. – Ты повторял ее несколько дней…

Я подскакиваю:

– Несколько дней! Так сколько же я тут провалялся?

– Три недели.

Я не верю своим ушам.

– Это правда, – шепчет Фелиси. – Ах, мой бедный малыш, я так перепугалась…

Я раздумываю над вопросом, который она мне задала.

– “Я понял его глаза” означает, что, прежде чем тот тип начал стрелять, я заметил в его взгляде огонек, который горит в глазах тех, кто собирается прикончить себе подобного. Я не могу это объяснить, но ошибиться невозможно…

Закончив говорить, я улавливаю легкий шорох в глубине комнаты. Немного поворачиваюсь и замечаю моего коллегу Берлие, разговаривающего с толстым коротышкой в белом халате.

Мой приятель подходит ко мне.

– Ну что, теперь ты работаешь мишенью?

У него торжественный вид. Лысый череп тихо поблескивает при свете ламп, большой нос шевелится, в синих глазах, спокойных и наблюдательных, горит огонек любопытства. Он явно не понимает, как это Сан-А, ас из асов, мог так подставиться.

– Слушай, – шепчу я, – у меня на пузе должна быть отличная “молния”, так что извини, но смеяться мне больно..

Его аристократическое лицо оживляется.

– Так что же с тобой произошло? Признаюсь, я ничего не понимаю. После воздушного налета тебя нашли в вагоне метро, плавающим в собственной крови, как выражаются газетчики. Прости мое любопытство, но я бы хотел знать, как ты дал себя подстрелить.

Я быстро выкладываю свою историю.

Берлие отводит глаза.

– У тебя есть соображения о том, почему это случилось?

Понимаю, к чему он клонит.

– Никаких. С самого начала оккупации я сижу тихо. Если бы ты мог меня просветить, то доставил бы мне большое удовольствие.

Он наклоняется ко мне.

– Не мели чушь. Ты состоишь в подпольной группе?

Тут я начинаю злиться.

– Ты совсем чокнутый! Я же тебе говорю, что сидел тихо, как новорожденный. Спроси Фелиси… Я не выхожу из дома. Мне даже кажется, что в моих мозгах начали расти грибы. Слушай, ты же знаешь, что от такого старого друга, как ты, я бы не стал ничего скрывать! Эта стрельба в метро оставляет меня в полном недоумении.

На этот раз Берлие, похоже, поверил.

– Ничего не понимаю, – говорит он.

В этот момент меня охватывает слабость. Ко мне приближается медсестра.

– Его лучше оставить в покое, – говорит она. – На сегодня хватит.

Она наклоняется надо мной, и это позволяет мне увидеть, что груди у нее – просто пальчики оближешь. Она дает мне понюхать какую-то гадость, и я сразу же чувствую себя лучше.

– Слушай, Поль, – говорю я коллеге, – как только я смогу держаться в вертикальном положении, моей первой заботой будет найти мужика, принявшего мой пупок за “десятку” своей мишени. Хочу тебе сказать сразу, что, когда я его найду, – изрешечу, как дуршлаг.

Пока Берлие чешет затылок, я любуюсь своей сиделкой. Я пока еще не знаю, в какой больнице нахожусь, но могу вас уверить – дело здесь поставлено отлично. Если эта девчоночка не является сестрой-близнецом Мисс Европы, то тогда она уж точно – модель Жана-Габриеля Домерга. Люблю платиновых блондинок с такими формами и с такими белыми зубами. В голом виде она должна очень радовать глаз…

Что особо приятно – у этой киски совсем не строгий вид. Она охотно смотрит на меня и улыбается с выражением, которое не нуждается в комментариях.

– Послушай, – спрашивает вдруг мой коллега, – может, кто-то хочет тебе отомстить?

Он, очевидно, шутит.

– Если бы до войны, – отвечаю я, – мне предложили пересчитать всех парней, готовых молить бога о том, чтобы я попал под паровоз, пришлось бы давать мне в помощь профессионального счетовода, но я тебе клянусь, что за последние годы все переменилось. Я потерял все контакты с уголовным миром.

– Тогда, возможно, произошло совпадение.

– Не очень убедительное объяснение.

– Ты можешь предложить что-то получше?

– Ну…

Он пожимает плечами.

– Тогда…

Я уж не знаю, что подумать.

– Во всяком случае, – говорит он, – есть очень простой способ восстановить контакт с тем, кто в тебя стрелял. Мы попросим одного нашего приятеля из прессы напечатать твое фото в его газетенке, приплюсовав к нему сообщение, что на доблестного комиссара Сан-Антонио было совершено покушение, но он выжил. Если того типа заинтересует факт, что он тебя не добил…

Фелиси вскрикивает.

– Ну да, – возражает она, – и он поспешит выпустить ему в живот остаток обоймы!

Берлие жестом успокаивает ее.

– Он только попытается это сделать, но предупрежденный человек стоит двух.

– Да, – говорю я, – но покойник, даже предупрежденный, не стоит и использованного билета третьего класса.

Берлие пожимает плечами.

– Даю тебе бесплатный совет, – заявляет он. – Ты же знаешь, что тип с волосами бобриком все равно будет интересоваться твоим здоровьем. Ты можешь поберечь свои кости и уехать отсюда прямо сейчас…

Он протягивает мне руку и подмигивает.

– Поправляйся быстрее!

– О'кей!

Фелиси меня целует, и они оба выходят из палаты.

Я остаюсь наедине с моей нежной сиделкой.

– Не двигайтесь! – шепчет она.

Тут я ей убедительно объясняю, что, когда вижу такую куколку, как она, у меня начинается щекотка в спинном мозге. Поскольку девчушку удивляет то, что вчерашний кандидат в мертвецы разговаривает таким языком, я считаю своим долгом пополнить ее образование, открыв, что парни вроде меня могут иметь брюхо, под завязку набитое свинцом, но если у них осталось хоть три грамма мозгов, они продолжают любоваться формами красивой девушки.

Она становится более красной, чем рак, обучающийся плавать в кипятке. Сестричка явно неравнодушна к комплиментам, а я люблю девушек, неравнодушных к тому, что я им рассказываю. Зато девок, принимающих свою задницу за Пантеон, я просто на дух не выношу!

– Сколько веков мне тут лежать? – спрашиваю я.

– Врач считает, что не меньше месяца.

Я сдерживаю гримасу.

– Тогда, – говорю, – у нас будет время побеседовать. Вы не считаете, что мне было бы полезно узнать ваше заглавие?

– Мое что?..

– Ваше имя.

Она искренне смеется.

– Меня зовут Жизель.

Я несколько раз повторяю: “Жизель”. Меня наполняет радостное ощущение. Однажды ночью я встану, чтобы скушать эту малышку…

Глава 2

За три дня до Рождества я сижу в “Мерри-баре”, что на улице Колизе. У меня ватные костыли, а щеки цветом напоминают страницы старой книги, и тем не менее я чувствую себя в ударе. Выздоровление заканчивается. Неделю назад меня выписали из больницы, и я начинаю потихоньку ковылять. За время, проведенное параллельно потолку, я спокойно обдумал ситуацию. Когда долго лежишь, становишься философом. Жизнь предстает перед тобой в природном величии, и ты начинаешь понимать, что нашими действиями руководит рок. Мы всего лишь мелкие воришки, мотающие свой срок в этой жизни. Посмотрите на Сан-Антонио с самого начала оккупации он сидел тихонько, не желая продолжать участие в игре, но рок – тот еще сукин сын – нашел его посреди жизни рантье. От судьбы, ребята, не уйдешь. Сходите за молотком и хорошенько вбейте себе в голову эту истину…

Моя работа – раздача билетов в Сантэ и в рай. Я хотел выйти из игры, а получилось так, что я чуть было сам не отправился на небеса, где самая красивая девушка была бы мне не более полезна, чем гидравлический насос. Из всего этого следует, что самое лучшее, что я могу сделать, – это запрятать тапочки подальше и вернуться в драку. Для начала я должен уладить старые счеты с типом, подстриженным бобриком. Каким бы хитрым этот тип ни был, от меня он не уйдет. Я обещаю себе, что при нашей встрече засажу ему в пузо столько кусочков свинца, сколько понадобится для того, чтобы он уже никогда больше не встал на ноги. С этого момента я всего себя посвящаю его поискам.

Я думаю как раз об этом, когда в бар входит Жизель. Увидев ее в прикиде как у принцессы, я вздрогнул. До сих пор она представала передо мной только в белом халате. Сегодняшний туалет идет ей, как фата. Она подкрасилась и выглядит просто потрясно.

– Ну, – спрашивает она, протягивая мне руку, – как себя чувствует мой больной?

– Не так уж плохо. С вашей стороны было очень любезно прийти на это свидание.

Она не отвечает и садится рядом со мной.

– Живот зажил?

Я беру ее за руку.

– О моей географии не беспокойтесь. У меня это не первая передряга. Видели бы вы меня голым! Мое тело не отличишь от района, подвергшегося бомбардировке.

Жизель смеется и заказывает чинзано-джин. Я смотрю, как она потягивает вино. Это зрелище мне нравится. Она напоминает мне маленькую кошечку.

Неожиданно я спрашиваю:

– Ну что, пойдем чего-нибудь порубать? Мне шепнули адресок одного ресторанчика, где можно съесть эскалоп в сухарях, не рискуя вечной каторгой.

– Вы считаете разумным начинать ночную жизнь?

– Милая моя, разум и я давно разошлись по причине несовместимости характеров.

Я расплачиваюсь за выпитое, и мы выходим.

Ночь холодна и темна. Мы направляемся к Елисейским Полям, чтобы сесть в метро. К счастью, я замечаю свободный фиакр и вталкиваю в него мою спутницу.

– Это похищение! – восклицает она.

– Совершенно верно, – соглашаюсь я – Мой отец всегда говорил, что прогулка на фиакре сногсшибательная вещь, если хочешь заключить красивую девушку в свои объятия, чтобы рассказать ей сказку.

– Вы собираетесь рассказывать мне сказки? А я думала, что ваша специализация – шпионский и гангстерский романы…

– Совершенно верно, – отвечаю я, – но рядом с такой девушкой, как вы, забываешь об автомате и в голову лезут мысли только о лунном свете.

Я беру ручку Жизель и подношу к губам. Красавица ее не вырывает. Даже если вы тупы как пробка, все равно должны понимать, что при подобных обстоятельствах парень, знающий женщин, должен развивать достигнутое преимущество. Что я и спешу сделать. Этот фиакр просто спортивные сани и постоянно бросает нас одного на другого. Воспользовавшись очередной рытвиной, я целую Жизель.

– Вы слишком торопитесь, – шепчет она.

– Жизнь так коротка!

– В общем, вы ловкач.

– Зачем вам анализировать, кто я? Есть старая латинская пословица: “Пользуйся моментом”. Я не могу вам процитировать ее по латыни, потому что не очень способен к иностранным языкам, но уверен, что парень, давший этот совет, отлично знал, что говорил.

Жизель прижимается к моей груди и подставляет губы. Можете мне поверить, я использую их по прямому назначению. Как она целуется! Не знаю, преподают ли это в школе медсестер, но если их не учат любви, как, в американских университетах, Жизель, должно быть, училась этому заочно.

Когда она отодвигается от меня, я задыхаюсь.

– Сан-Антонио, – шепчет она дрожащим, как у продрогшего столетнего старика, голосом, – Сан-Антонио, вы сводите меня с ума.

Я делаю глубокий вдох, как ныряльщик перед погружением в воду, и запечатлеваю на ее губах второй, еще более затяжной поцелуй. Такие упражнения великолепно развивают дыхание.

Через некоторое время я замечаю, что наша карета стоит, а кучер смотрит на нас через окно в дверце и скалится, как параша.

– Эй, – говорю я ему, – тебе тут что, кино?

– Почти, – отвечает он.

Поскольку я не люблю таких извращенцев, то выхожу из коробчонки и хватаю его за грудки.

– Эй, хозяин! – кричит он. – Не шути так. В конце концов, вы в моей коляске, и я имею полное право посмотреть, что в ней происходит.

Малышка делает мне знак замять дело, и я расплачиваюсь за проезд. Тип влез на козлы, но, прежде чем он успевает сказать “но”, его скамейка срывается с места тройным галопом, как будто решила выиграть чемпионат мира. Извозчик вцепляется в вожжи, пытаясь ее задержать, но кляча несется с такой скоростью, что нужен гоночный автомобиль, чтобы догнать ее.

– Что с ней случилось?

– Не знаю, – говорю я и делаю вид, что размышляю, прежде чем добавить с фальшиво-невинным видом: – Разве что это из-за моей сигареты, которую я незаметно сунул ей под хвост…

Жизель громко смеется. Вдруг она останавливается и снова подставляет мне свои губы. Если она будет продолжать в том же темпе, через неделю я смогу просидеть без воздуха целый час… Однако я пользуюсь ее предложением. Как сказал не помню кто: “Не упускай случая поцеловать красавицу”.

Мы входим в ресторан. Представьте себе зал благотворительного общества с гирляндами и лампочками. За центральным столом сидят новобрачные: он во фраке, она в белом платье.

– Нам повезло! – радостно восклицает Жизель. – Мы попали на свадьбу.

Но я тут же просвещаю ее:

– Эта свадьба – туфта.

– Что?

– Я говорю, что это не настоящая свадьба. Парочка, одетая а-ля “возьми меня целиком”, – оплачиваемые артисты Эта идея позволяет владельцу ресторана дурачить налоговую службу. Если легавые явятся к нему и станут заглядывать в кастрюли, он им скажет, что справляет свадьбу племянницы, поставит им бокальчик шампанского, даст небольшой презент и парни отвалят, предварительно поздравив новобрачных. Ничего не скажешь, хитрая задумка…

Жизель не может опомниться. Бедняжка не очень осведомлена о тайнах черного рынка.

Мы садимся в уголке и заказываем плотный ужин.

Невеждам, рассказывающим, будто влюбленные сыты любовью, следовало бы подлечиться в дурдоме. Могу вас уверить – они совершенно чокнутые. Лично у меня ничто не вызывает такого отличного аппетита, как любовь: влюбленный, я мечтаю о жареном цыпленке и шашлыке из почек в мадере гораздо чаще, чем в те периоды, когда я свободен в своих чувствах. Все типы, что играют в бестелесную любовь, – придурки, считающие себя обязанными морочить головы своим телкам и принимать позы поэта в экстазе. А стоит только им расстаться со своими избранницами, как они тут же бегут в первую же тошниловку и набираются солянкой под завязку! Лицемеры!

Я делюсь с Жизель своей точкой зрения, и она заявляет, что согласна со мной. Девушки всегда с вами согласны, когда вы им что-то предлагаете.

Гарсон приносит заказ. Все идет хорошо; с хорошим ужином и каламбурами часто достигаешь своих целей. Мои, как вы догадываетесь, заключаются в том, чтобы убедить медсестренку прогуляться со мной до уютного места, где я смогу в спокойной обстановке рассказать ей о том, что проделал с Хименой Родриго после того, как кокнул ее предка.

Мои дела идут как нельзя лучше. Жизель смотрит на меня все более нежно. Я знаю одного парня, которому в самое ближайшее время будет не до скуки…

Эта малышка мне нравится. Если бы я был, как все, то без колебаний оделся бы под клоуна за главным столом и повел ее к мэру. Только по-настоящему. После свадьбы мы бы открыли кафе. Жизель бросила бы работу в больнице, сидела в за кассой и вязала километры носков. А я наливал бы выпивку и резался с клиентами в белот. Это могло бы быть мечтой многих… Вот только Сан-Антонио создан для совсем другой жизни. Опять вопрос о судьбе и предназначении каждого. Я машинально подношу руку к заднему карману, проверяя, там ли моя пушка. После выписки из больницы я с ней больше не расстаюсь. Она там. Я ласково поглаживаю ее морду. Она славная зверюшка. Я ее очень люблю, и мы с ней добрые друзья.

За десертом появляется мужик, прикинутый, как деревенщина, и спрашивает, не желают ли гости жениха и невесты послушать немного музыки. Разумеется, гости орут, что желают.

Тогда мужик делает знак своему приятелю и оба влезают на стол: первый с аккордеоном, второй с саксофоном, и начинают играть “Турецкий марш”.

У них неплохо получается. Сотрапезники аплодируют… В этот момент аккордеонист говорит, что, если почтенное собрание позволит, его друг сыграет вещь своего сочинения. Почтенное собрание готово позволить все, что угодно. Саксофонист начинает свое произведение, напоминающее арабскую музыку. Медленная монотонная мелодия обрывается и уступает место какому-то бормотанию. Я внимательно слушаю, стараясь найти хоть что-то напоминающее связную мелодическую линию.

– Это бледная имитация новоорлеанского джаза, – шепчет мне Жизель.

Я делаю ей знак замолчать, быстро достаю из кармана карандаш и принимаюсь делать заметки на скатерти. Ошибки быть не может: этот хренов саксофонист и не думал подражать американским неграм. Я вам скажу, что он делает: передает сигналы морзянки. Поскольку я знаю ее досконально, то записываю передачу точно. Согласитесь, – придумано хитро!

Моя спутница, ничего не понимая, смотрит, как я вычерчиваю тире и точки. Она собирается задать мне вопрос, но я делаю ей знак закрыть рот на задвижку.

Наконец музыкант-радист заканчивает свою композицию и вместе с напарником затягивает “Улицу нашей любви”. Я заказываю вино для Жизель и двойной коньяк для любимого сына Фелиси. Потягивая его, я перевожу сообщение на нормальный язык. Это занимает не много времени и дает следующее: “Сегодня вечером, улица Жубер, дом 14, 4 этаж, дверь слева”.

– Объясните мне все-таки, – говорит Жизель, – что все это значит.

Чтобы удовлетворить ее любопытство, я рассказывают своем открытии. Сестричка сидит остолбенев.

– Ничего себе! – наконец восклицает она. – Вы раскрыли это в одиночку?

Я не отвечаю и рассматриваю ужинающих, одновременно задавая самому себе вопрос: к кому из них обращался саксофонист. Понять это невозможно. У всех раскрасневшиеся физиономии, все выглядят любителями хорошо пожить, озабоченными только тем, как бы поскорее попробовать форель с жареным луком.

– Вы думаете, что это трюк группы Сопротивления? – спрашивает девушка.

– По-моему, похоже на то.

– А как вы считаете, почему саксофонист посылал сообщение азбукой Морзе, вместо того чтобы незаметно передать записку?

– Возможно, он не знает, кому адресовано его сообщение.

Малышка в сильном возбуждении. Для нее это самое большое приключение в жизни… Она бы не поменяла свое теперешнее место на работу поставщицы стульев в церковь Сент-Огюстен. Меня же эта история нервирует. Как голодная собака нюхом чует фазанью ножку, я чую здесь какую-то авантюру. Мое бездействие в последние годы меня раздражает. Я ощущаю щекотку под черепком и в ладонях.

– Что вы собираетесь делать?

Ее вопрос только усиливает мою нервозность.

– А что, по-вашему, я должен делать? – спрашиваю я с легким раздражением. – Бежать в гестапо докладывать, что тут затевается? Я не стукач, а тем более не предатель…

Мой резкий выпад расстроил ее.

– Ну, моя маленькая Жизель, простите меня. Вы должны понимать, что ситуация очень деликатная Конечно, если бы подобный случай произошел до войны, я бы поднял на ноги все службы, потому что тогда ошибиться было невозможно: подобный прием может использовать только тайная организация. Гарантирую, я бы вывел это на чистую воду… Но, милая моя девочка, времена переменились: идет война, и тайную борьбу ведут многие хорошие парни…

Она вздыхает, от чего ее блузка сильно натягивается. Я пользуюсь случаем, чтобы рассмотреть ее груди, и как по волшебству мои мысли принимают другое направление.

– Может, уйдем, Жизель?

– Как хотите…

Мы выходим на улицу Аркад. Становится все чернее и холоднее, на что зимняя ночь имеет полное право. Мы идем под ручку, следуя за белыми облаками нашего дыхания.

– Куда вы меня ведете?

– Вам не кажется, что нам будет гораздо лучше в каком-нибудь уютном уголке? – Я рискую на полную катушку:

– Мы могли бы пойти к одному моему приятелю, который держит поблизости гостиницу, и там спокойно побеседовать.

– Какой ужас! – вскрикивает она. – Полиция постоянно устраивает там облавы… Нет, лучше пойдем ко мне. У меня очень милая квартира. – Она смеется и добавляет:

– У меня тепло и есть что выпить…

Я беру ее за запястье и заявляю, что она может вести меня куда угодно.

Ее квартирушка находится на улице Лаборд. Как и сказала Жизель – это просто игрушка. Представьте себе прямоугольник с обтянутыми кретоном стенами, с современной мебелью из светлого дерева, с книгами и безупречно белым, как невинность девочки, радиоприемником. Электронагреватель распространяет приятное тепло.

Жизель берет у меня пальто и указывает на диван. Я устраиваюсь так, словно должен дождаться на нем окончания военных действий. Включаю радио. В комнату входит медленная музыка. Я довольно улыбаюсь.

– Коньяк или шампанское?

– Ваши губы!

Возможно, это не шедевр оригинальности, но моей медсестричке доставляет удовольствие. Она садится на диван рядом со мной.

Если позволите, здесь я задерну штору. Во-первых, потому что то, что будет происходить после этого момента, вас не касается; во-вторых, потому что если бы я все же рассказал вам о наших подвигах, вы бы отложили эту книгу и пошли спросить свою жену, не хочет ли она сыграть партийку в ты-меня-хочешь-ты-меня-имеешь. Единственное, что я могу, вам сообщить, не нарушая приличествующей джентльмену сдержанности: у моей маленькой Жизель на высоте не только глазки и сисечки. О-ля-ля, дамы! Если бы вы видели ее попку, то лет шесть просили бы милостыню, лишь бы получить такую же. От нее просто глаз не отвести.

Как медсестра она неплоха, но как любовница – просто фейерверк. Я нисколько не жалею, что воспользовался ее услугами как в том, так и в другом плане.

Когда я заливаю в желудок стаканчик коньячку – уже одиннадцатый час вечера. Радио продолжает играть, но на него никто не обращает внимания. На этом звуковом фоне можно говорить проникновенные вещи, не боясь пауз. Но музыка заканчивается/и диктор сообщает, что пришло время сводки новостей.

– Закрой ему пасть! – просит Жизель. – Ненавижу новости, которые читают по этому поганому радио.

Я тяну руку, чтобы выполнить ее просьбу, и – увы! – делаю неловкое движение и опрокидываю на свои брюки стакан вина – Безрукий!

– Ничего страшного, – говорит моя цыпочка. – Я смою это холодной водой.

Жизель идет на кухню и возвращается с мокрым полотенцем. Пока она возится на столе с моими штанами, диктор заливается соловьем. Он рассказывает, что Люфтваффе посбивало все английские самолеты, а америкашек вышвырнули из Северной Африки за меньшее время, чем нужно, чтобы сварить яйцо всмятку. Все это обычная брехня, которую слышишь и читаешь каждый день. На нее никто не обращает внимания. Но вот, выложив набор туфты, парень делает небольшую паузу.

“Последние новости, – объявляет он – Нам только что сообщили, что полицейский патруль обнаружил на улице Жубер труп знаменитого комиссара Сан-Антонио. Офицер полиции был буквально изрешечен пулями, две из которых попали ему прямо в сердце. Имеются предположения, что это месть. Напоминаем, что Сан-Антонио прославился до войны своими исключительными способностями в деле сыска”.

Не знаю, бывало ли с вами такое, но могу заверить, что посмертные похвалы по вашему адресу вызывают странные чувства, особенно когда вы находитесь в обществе киски, которой только что доказали, что очень даже живы.

Жизель смотрит на меня глазами, какие были, наверное, у Гамлета, когда он пялился на привидение своего папаши.

– Тони! – кричит она. – Тони, дорогой, что это значит?

Я встаю.

– У тебя есть телефон?

Она ведет меня к стоящему в спальне аппарату. Я быстро набираю свой домашний номер, чтобы успокоить Фелиси на случай, если она слушала радио Сделав это, я хватаю пальто.

– Ты куда? – спрашивает Жизель.

– Посмотреть на “свой” труп.

– Ой, возьми меня с собой!

Я стою в нерешительности, поскольку не очень люблю таскать за собой красоток, когда бросаюсь в дело, где идет свинцовый дождь. Но за короткое время бедная девочка стала свидетельницей стольких странных вещей, что если я откажу ей в этом удовольствии, завтра консьержка найдет ее умершей от любопытства.

– Одевайся.

Она не заставляет повторять дважды. Обычно женщины тратят на одевание от двух часов до трех месяцев, но эта управляется с такой быстротой, что мне кажется, будто я смотрю мультфильм. Десять минут спустя мы уже бежим в комиссариат на улице Тебу. По причине позднего времени комиссар отсутствует, но есть его заместитель Вилан, которого я прекрасно знаю. Увидев меня, он выкатывает шары и становится зеленым, как лужайка весной. Я вижу, как дрожат на столе его руки.

– Привет, Вилан. Вам что, нездоровится? – спрашиваю я, смеясь.

– Но это… не может быть! – задыхается он.

– Нет ничего невозможного. Я пришел опознать свой труп.

Вилан никак не придет в себя.

– Это самое удивительное сходство, с которым я когда-либо сталкивался, – бормочет он наконец. – Я сам проводил первый осмотр на улице Жубер Не очень красивое зрелище. Я думал, это вы… Я был так в этом уверен, что передал сведения прессе.