Текст книги "Беби из Голливуда"

Глава 5

Время от времени я торможу перед зданием, примерно соответствующим нашему совместному описанию. В некотором роде это похоже на фоторобот. Фоторобот постройки. Мимо многих мы просто проезжаем не глядя, некоторые, разглядев как следует, также отметаем. Иногда в двухэтажном доме нет жалюзи, а иногда перед ним нет сточной канавки.

Вы меня знаете, тайны – моя страсть, но, когда их разгадка затягивается и приходится попусту тратить время, меня одолевает скука. Я очень люблю осенний лес, особенно если им любоваться в компании симпатичного существа в чулках цвета поджаренного хлеба с резинками соответствующей эластичности. Но эта пара рядом со мной совершенно в другой весовой и эмоциональной категории.

В который раз я торможу перед двухэтажным домом. Перед входом сточная канавка, только вот ставни опять обычные.

– Этот парк как лабиринт, – мычит сзади Толстяк. – Просто крысиный ход какой-то, ни черта не найдешь.

Его законная партнерша тоже не пышет оптимизмом. Я уже собираюсь послать все к чертям, как вдруг вижу приближающегося на велосипеде мальчика-посыльного из мясной лавки и подаю ему знак. Милый мальчик. Ростом с сапог драгуна, стриженный под ноль, глаза блестят, как стакан минеральной воды «Перье» или как лысина поставщика никелированной посуды двора ее королевского величества Великобритании. На нем курточка посыльного мясника, штаны посыльного мясника, он сын мясника, сам в перспективе мясник, будущий отец семьи мясников (отпрыски все тоже будут мясниками). Парнишка послушно подъезжает к моей машине.

– Месье?

– Скажи-ка, сынок, ты, должно быть, всех знаешь в округе?

– Ну не всех, – поправляет меня скромный поставщик мясных полуфабрикатов.

– Послушай меня, я ищу своих друзей, которые живут здесь в парке недалеко от Сены, в довольно большом доме. На окнах жалюзи. Понимаешь, что я имею в виду? У них желто-голубая американская машина, а также, наверное, грузовичок-фургон «пежо», и я не удивлюсь, если окажется, что они сами тоже американцы… Знаешь таких?

Паренек, похоже, не такой понятливый, как в общем можно было бы судить по его серьезному наряду. Он концентрируется, как ягодная карамель, приводящая желудок в полное замешательство, и начинает машинально крутить звонок на руле, причем с такой лихорадочностью и так оглушительно, что я еле сдерживаюсь, чтобы не съездить ему по физиономии и не завязать узлом его велосипед.

Время бежит без толку, и это очень угнетает. На мысе Канаверал, когда ждут фальстарта межпланетного корабля, персонал космодрома находится в меньшем напряжении, чем стоящий передо мной мальчуган.

Наконец разносчик антрекотов радостно кивает.

– Послушайте! – вопит он оглушительно звонким голосом, еще более звонким, чем его звонок. – Послушайте…

Призыв явно лишний. Я вслушиваюсь с таким напряжением, что кажется, евстахиевы трубы вылезут сейчас на лоб. Толстуха за моей спиной страстно дышит через нос, а Берю от возбуждения зевает так, что всасывается пыль через отверстия обдува лобового стекла.

– Я знаю людей, о которых вы говорите… Но у них нет машины, как вы говорите. Как вы говорите, так дом стоит рядом с Сеной на дороге к ипподрому, но его невозможно увидеть с улицы, там очень густые деревья.

А людей этих там нет, потому что они уехали…

Я перебиваю оратора:

– Если я тебе подкину солидные чаевые, сможешь нас туда проводить?

– Да, месье.

Никаких колебаний, спонтанность его действий указывает на сильную волю человека, умеющего брать на себя ответственность.

И вот разносчик рагу встает на педали, как заправский жокей, устремившийся к победе в скачках за мировой кубок.

Я еду следом. Заплечный мешок бьет ему по заднице… Проезжаем одну аллею, две аллеи, три. Похоже, круговерти конца не будет. Позади никого! Парень смело может сказать, что выиграл кубок. Велосипед утыкается в железные ворота, заржавевшие, как мужское достоинство Робинзона Крузо до прибытия на остров бесценного Пятницы. Первое, что мы видим, и это немного согревает мне душу, как паяльная лампа: неглубокий желобок у ворот для сточной воды. Вот, наверное, то самое, что подбросило вверх тушу мадам Берю. Но пока слишком рано праздновать победу. Мой девиз, как реклама сыра «Горгонзола»: «Ничего не говорите – ощущайте!»

– Дом, про который вы говорили, здесь! – рапортует наездник.

Из своих секретных фондов я выписываю ему пять франков. Паренек прячет купюру настолько быстро, что я спрашиваю себя, не вырвал ли неожиданный порыв ветра заветную бумажку из его пальцев.

– Ты хозяина-то знаешь? – на всякий случай интересуюсь я.

– Видел в прошлом году…

– Как его зовут?

– Граф де ля Гнилье.

– А чем он занимается в жизни, твой граф, в свободное от полировки своего герба время?

Мальчуган косит на меня, затем взрывается звонким смехом. Он хоть и не понял смысла моей глупой шутки, но рассудил: дядя шутит и в этом месте нужно смеяться.

– Он живет на Средиземном море, кажется… Выходит, граф начищает до блеска свой герб в лучах солнца.

– А когда не живет здесь, сдает дом на лето, – добавляет херувим от скотобойни. – Он уже очень старый, и у него есть дочь, тоже очень старая…

Словом, старость является второй натурой рода де ля Гнилье.

– Но это точно не здесь! – вздыхает толстуха.

– Кто занимается сдачей дома в аренду? – спрашиваю я своего гида.

– Кажется, агентство «Вамдам-Жилье», их контора рядом с церковью…

– Ты не замечал – поскольку много колесишь, много видишь и выглядишь смышленым мальчиком – в этом районе американскую машину в последнее время?

– Таких, как вы говорите, американских машин тут полно, – быстро отвечает поставщик бараньих котлет, – потому как здесь живут одни богачи. У графа вообще никакой машины нет, только трехколесная коляска, которую толкает его дочь, так как у старика парализованы обе ноги!

Будучи человеком проницательным, я соображаю, что вытянул из этого кладезя максимум информации за минимум времени.

– Ну ладно, спасибо тебе, – говорю я, освобождая его от дальнейших расспросов.

Он отвешивает нам по очереди три короткие улыбки и стартует в стиле заправского трековика: локти раздвинуты, голова опущена над рулем двухколесного тигра.

– Вы видели?! – вдруг вскрикивает проснувшийся Берю.

– Что видели?

– В корзине у парня?

– Ну и что?

– Да у него фантастические ромштексы! Вам что, жрать не хочется?

– Потерпишь, – решаю я. – А сейчас перед нами стоят задачи поважнее.

– Нет ничего важнее хорошей жратвы! – уверяет изголодавшийся Толстяк. Он поднимает вверх палец, привлекая наше внимание. – Вот послушайте, что говорит мой живот!

Урчание, похожее на звук выходящего из тоннеля метро поезда, сотрясает машину.

– Ромштекс, – мечтательно произносит Берю, – я бы его сожрал с кровью…

Меня чуть не тошнит, и я выбираюсь из тачки.

– Берта, будьте внимательны и не показывайтесь. Я пойду сориентируюсь на местности. Если мне выйдут открывать, ложитесь на сиденье! И опустите стекла – пусть проветрится!

Отдав распоряжения, я иду к воротам и тяну за ржавую цепочку. Приглушенный звук колокольчика раздается где-то в глубине дома.

Берта, распахивая дверцу, орет мне вслед:

– Комиссар, все! Это здесь, здесь! Я вспомнила! Звук колокольчика! Я слышала его из своей комнаты… Это ведь был колокольчик, правда?

– Ложитесь, черт возьми! – кричу я шепотом, завидев среди деревьев приближающийся силуэт.

Толстуха сползает на пол машины. Нежный и заботливый муж быстро накидывает на нее плед. Эта вещь очень полезна в качестве подстилки, когда путешествуешь в лесу с дамой.

Ведь сосновые иголки, впивающиеся пониже спины, могут причинить серьезный вред.

Я рассматриваю приближающуюся фигуру. Это женщина. Да еще какая! У нее есть все, чтобы сразу понять, что на свет ты появился не зря.

Красотке лет двадцать пять максимум, фасад просто великолепный, с лепными украшениями, но без излишеств, мягкая грациозная походка, длинные ноги, глаза как незабудки, светлые пепельные волосы, коротко остриженные и рот сделан, чтобы сосать эскимо… Да, из-за такой хочется заказать столик в варьете «Лидо» и номер в отеле «Эксельсиор».

Черный кожаный пояс с золотыми заклепками плотно стягивает в талии короткое бежевое платье, а на ногах высокие бежево-черные башмачки. Мое восхищение настолько сильно, что я забываю, зачем пришел, и плотоядно сглатываю, вперив в нее взгляд.

– Кто вам нужен? – спрашивает мелодичный голос, в котором угадывается легкий иностранный акцент. Когда я говорю об иностранном акценте, это значит, что трудно определить с ходу, о каком именно идет речь. Он может быть и английским, и немецким, и американским или, скажем, скандинавским…

– Я из агентства «Вамдам-Жилье»… Мадемуазель прищуривает свои красивые глаза, что придает ей вид (как написал бы писатель-академик из престижного района Парижа) миниатюры кисти японского мастера.

– Агентство недвижимости рядом с церковью, – рапортую я, чтобы снять завесу недопонимания.

Она кивает головой.

– А! Да…

Но чудо природы, похоже, удивлено.

– Я думала, что все улажено? – возражает она.

Сан-Антонио Прекрасный напяливает на лицо самую искреннюю маску в стиле Казаковы. Глубокий проникающий взгляд, располагающая улыбка, ряд ослепительных зубов – любая девушка начинает ощущать, будто села в муравейник в разгар переезда его обитателей на новое место жительства.

Но в данном случае сеанс чарующих взглядов несвоевременен. Здесь нужен четкий и веский довод, помноженный на вежливость.

– Граф де ля Гнилье, хозяин дома, забыл очки в комоде, – объясняю я, – а это специальные стекла с фокусом против поливалентного заражения. Он очень ими дорожит и просил нас переслать их ему, зайти сюда… извиниться перед вами…

Она опять кивает. Взгляд ее лазурных глаз останавливается на выглядывающей из-за лобового стекла роже Берю. Удивительно, но, похоже, физиономия, больше смахивающая на задницу, внушает ей доверие, поскольку красавица тут же отпирает ворота. – Пожалуйста, входите… Она поворачивается и идет по дорожке к дому. Я даю ей возможность идти чуть впереди, чтобы в свое удовольствие невооруженным глазом наблюдать за кульбитами ее шарнирного тыла. Я видел много попок в своей шальной жизни, плоских, круглых, прямоугольных, яйцевидных, отвислых, грустных, эллипсоидных, крепких, мягких, расплывчатых, мускулистых и всяких других, можете мне поверить на слово, но такой, как эта, завернутая в беж, – никогда. Ее папа, видно, все время думал о Родене, когда на седьмом небе снабжал ее маму.

Первое, что мне бросается в глаза, когда мы выходим через аллею к дому (он действительно в два этажа и на окнах деревянные жалюзи), – это американская машина. Правда, она не желто-голубая с зелеными сиденьями, как нам расписывала Берта, а черная с вишневыми подушками.

Девушка с попкой на шарнирах поднимается по шести ступенькам подъезда и проходит в большую прихожую, пол которой выложен черно-белой плиткой в шахматном порядке. И тут совершенно неожиданно для меня, если принять во внимание ее конституцию и стиль поведения, она берет с дивана белый халатик няни, надевает его и, абсолютно потеряв интерес к моей персоне, будто я первые в ее жизни порвавшиеся от носки трусики, подходит к великолепной детской коляске, где на всех парах спит круглолицый малыш.

Я стою и смотрю на все, будто во сне. У меня, наверное, очень глупый вид, поскольку мадемуазель поворачивает ко мне лицо и улыбается обезоруживающей улыбкой.

– Вы не хотите найти очки? – спрашивает она тихим голосом, чтобы не разбудить ребенка.

Я спохватываюсь.

– А, да, конечно… Но… Может быть, лучше, если вы пойдете со мной?

– О нет! Джимми сейчас проснется, и тогда начнется большой скандал.

Чудо небрежно садится рядом с коляской и закидывает ногу на ногу настолько высоко, что у меня мгновенно развивается сердечно-сосудистая недостаточность. При этом она опять забывает о моем присутствии. Чтобы не получить тромбоз, решаю ретироваться… Я в некотором роде чувствую себя смущенным, прежде всего из-за того, что нахожусь в доме совершенно нелегально. Плюнув на смущение, иду по комнатам. В большинстве из них даже чехлы с мебели не сняты. Гостиная и еще три комнаты выглядят жилыми, но остальные помещения под толстым слоем пыли похожи на серые заброшенные могилы. В гостиной же, наоборот, жизнь бьет ключом, полно бутылок виски и содовой, везде валяются американские газеты и журналы с фотографиями людей, которые мне абсолютно неизвестны и останутся таковыми. За исключением шикарной няни, в доме графа больше ни души.

Я выдвигаю несколько ящиков комода, заглядываю в шкафы, чтобы придать правдоподобия своей миссии, затем спускаюсь в прихожую, где обнаруживаю сексуальную няню за чтением последнего номера комиксов « Микки – Мауса».

– Вам удалось найти очки? – спрашивает меня обалденное существо.

– Нет. Старый граф начинает терять нить жизни и, очевидно, ошибся, решив, что оставил их здесь.

– Вы очень быстро вернулись; наверное, плохо искали, – иронизирует она.

Я отвечаю скороговоркой, словно автомат, смазанный по всем правилам:

– Если бы вы пошли со мной, то я бы, естественно, растянул удовольствие.

Она ухватывает мысль и даже немного краснеет. Целомудрие – всегда хорошо. Мужчинам это нравится. Если мужчины изрекают глупость в присутствии особи женского пола и эта особь опускает глаза, они, как правило, представляют себе, что наткнулись на этакую малышку-сестру Терезу, и их тайной мечтой становится овладеть малышкой-сестрой Терезой.

– Вы здесь одна? – удивляюсь я.

– Нет.

– А, ну да! Я забыл.

– Со мной Джимми, – говорит она, указывая на коляску.

– Но это пока еще не совсем компания.

– Приходите, когда он проснется, вы наверняка измените мнение.

Эта няня нравится мне все больше и больше. В особенности ее ноги. Если собрать вместе несколько дюжин отличных ног, то со стороны остальных обладательниц наверняка начнутся охи да вздохи.

– Вы американка?

– Нет, я из немецкой Швейцарии. Из Цюриха.

– Ну тогда да здравствует Швейцария! – говорю я искренне. – Вы его кормилица?

– Нет, всего лишь няня. У нас есть не только молочные коровы!

– Жаль, я бы с удовольствием поприсутствовал при кормлении Джимми.

Тут вы, конечно, думаете, что я слишком сильно бросаю конфетти в воздух. Но что вы хотите? Когда рядом со мной персона сорок второго размера, я ног под собой не чую. Мне в самый раз облиться скипидаром, чтобы вновь обрести себя.

– А ваши хозяева? – говорю я, не в силах оторвать взгляд от ее горящих глаз, способных привести к банкротству всех торговцев льдом.

– Что хозяева?

– Их здесь нет?

– Нет, он снимает…

Я делаю вид, что не понимаю, и это мне удается значительно легче, чем уложить ее в постель с первого взгляда.

– Что значит – он снимает?

– В Булони. Они снимают перебивки по сценам во Франции…

– Он режиссер?

Теперь наступает ее очередь играть сцену под титром «Дурачок, как же ты не понимаешь?» Сцена вторая из третьего акта.

– Нет, он актер… Вы пришли из агентства и не знаете, что сдаете дом Фреду Лавми! Я закатываю глаза.

– Фред Лавми!

Конечно же, я знаю этого господина! И вы тоже, очевидно! Актер номер один в Голливуде! Герой огромного количества нашумевших фильмов, среди которых (цитирую по памяти) «Дикая себоррея», «Групповой инстинкт» и, прежде всего, эпохальная лента «Девять с половиной сантиметров», получившая «Оскара». Помните этот фильм? Там капитально воплотился талант Ким Чахоткингер, получившей «Гран-при» туберкулезного санатория в Каннах за лучшую женскую роль.

Я повторяю, входя в роль и одновременно в экстаз:

– О Фред Лавми! – И прокашливаюсь.

В принципе есть от чего, поскольку популярность этого малого распространяется в толпе с быстротой эпидемии легочной чумы.

– Но, – продолжает недоумевать няня, – я думала…

Пора наконец объяснить свою некомпетентность.

– Я недавно работаю в агентстве, а у нас столько домов в найме… Хозяин не рассказал мне, но если бы я знал…

В действительности все газеты трубили о приезде во Францию Фреда Лавми. Он прибыл на борту лайнера «Либерти» вместе с женой, сыном, няней и секретарем. Поскольку он человек по натуре очень простой, то снял этаж в шикарном отеле «Ритц» для себя и виллу в престижном предместье Парижа для своего сына… А Дворец спорта для парковки своих машин не арендовал только потому, что там очень пыльно.

– Вы давно служите у Лавми?

– С рождения Джимми.

– Они клевые ребята?

– Как вы сказали?

Я прикусываю язык. Змея бы на моем месте прикусила другой конец.

– Они приятные хозяева?

– Очень. Я их почти не вижу.

Лучший начальник тот, который всегда отсутствует. Когда я ей об этом говорю, большой и красивый рот малышки расплывается в улыбке.

– И вы не скучаете одна в таком большом доме?

– Немножко… Но вечером меня заменяют и я уезжаю в Париж на машине.

Клянусь, ребята, эта девочка нашла себе идеальную работу. О подобной службе мечтают все уборщицы.

Вот ведь какие хозяева в Штатах! Они нанимают персонал, чтобы обслуживать персонал, и в распоряжение обслуги дают машины, какие не снились даже нашим министрам!

– И вы ездите в Париж в одиночестве?

– Вы очень любопытны…

– Если вам нужен гид или сопровождающий, то я бы с превеликим удовольствием…

Но сопровождающим никогда не верят, сами знаете. Няня надувает губы. Я, видно, не в ее вкусе. Чтобы совсем отравить наше сосуществование, просыпается малыш и начинает орать во все горло. Я прощаюсь и ухожу, а птичка кидается к коляске, чтобы успокоить нежные нервы наследника Фреда Лавми.

У меня создается впечатление, что мы ошиблись дверью. Ну что общего может быть между актером мировой величины и похищением толстой женщины?

Глава 6

Когда я подхожу к машине, мадам Берю, звезда парижских окраин, она же Тучная Венера, продолжает, согнувшись в три погибели и накрывшись подстилкой, послушно прятаться на полу за передним сиденьем. Берту, похоже, сейчас хватит удар от кислородного голодания. Она со стоном распрямляется, и я вижу, что ее глаза всерьез надумали выскочить из налитой кровью головы.

– Ну что там? – с трудом произносит она, отдуваясь, как паровая машина Уатта после подъема на пьедестал всемирной славы.

– Дорогая моя подруга, – говорю я без обиняков, поскольку забыл захватить из дому пару обиняков, лежащих в ящике ночного столика, – милая моя, произошло недоразумение!

– Черт! – машинально, но очень театрально произносит мой друг Берю, у которого всегда в запасе имеется достаточное количество коротких слов и выражений на все случаи жизни.

– Дом снят Фредом Лавми, знаменитым американским киноактером, для своего бэби, которому необходимо развиваться на свежем воздухе. Так что ничего общего с преступлениями, особенно связанными с похищением полновесных дам.

Полновесные дамы – скромно сказано, поскольку дамочки в нынешний сезон отличаются большим тоннажем.

Но Берта не согласна с моим заявлением. Обрушив на мое плечо здоровенную ладонь, состоящую из пяти баварских сарделек, она дует губы, топорщит усы и брюзгливо произносит:

– Комиссар, я уверена, что это здесь!

– Но, моя милая Берта…

– Все, что вы скажете, не изменит моего мнения. Даже если бы речь шла о резиденции парижского кардинала, я бы по-прежнему стояла на своих позициях…

Это уж точно – позиции для тяжелой артиллерии…

– Кстати, сидя под пледом, я определенно узнала дом!

Я скашиваю на Берту глаза, чтобы проверить, не свихнулась ли она случайно, пока сидела на голодном кислородном пайке, или просто шутит? Но, похоже, она очень серьезна, в облике есть некоторая патетика… Усы торчат, как антенны спутника, а глаза горят, как звезды…

– Узнали! – произношу я, стараясь не хмыкать. – Из-под одеяла?

– Именно, комиссар! Под пледом было тяжело дышать, значит, я вдыхала сильно, и я узнала! Знаете что? Запах! Я же совсем забыла! Аромат лаврового листа. А теперь посмотрите: два ряда лавровых кустов идут по обе стороны дорожки до самого дома.

Весомый аргумент. Кухарка класса Берты должна запросто отличать аромат лаврового листа.

Я не отвечаю, я молчу. На меня нападает задумчивость, как на господина, который, вернувшись домой, находит своего лучшего друга в голом виде у себя в шкафу.

Быстро заведя мотор, стартую через парк в направлении агентства «Вамдам-Жилье». Мне не терпится узнать побольше – в конце концов, посещение агентства бесплатное.

– Мы что, домой не едем? – бурчит Берю голосом и животом. – Жрать ведь хочется!

Оставив его жалобы без внимания, выпрыгиваю из машины и стремглав несусь в контору агентства «Вамдам-Жилье и сыновья». В настоящий момент господин Вамдам-Жилье сидит в бюро один, без сыновей. А может быть, он как раз и есть один из сыновей, а его братья побежали ловить рыбку для любимой ухи своего папаши. Этому господину могло бы быть лет шестьдесят, если бы не было всех семидесяти. Он высокого роста, худой, угловатый, волосы седые до белизны, крашеные черные усы. На нем коричневый костюм, синий шерстяной жилет и старые тапочки ковровых мастерских Людовика XIII. Вообще, похоже, он большой любитель стиля Людовика XIII: и стол у него Людовика XIII, и кресло Людовика XIII, и даже пишущая машинка и телефонный аппарат. Когда я, следуя указанию на эмалевой табличке, привинченной к двери, врываюсь в бюро без стука, сын или папаша Вамдам-Жилье сидит за столом и проделывает двойную работу, каждая сама по себе весьма банальна, но вместе это довольно сложное и опасное упражнение. Достойный господин печатает документ, тыча одним пальцем по клавишам пишущей машинки, и отхлебывает из чашки кофе.

Неожиданность моего вторжения заставляет его совершить промах в исполнении опасного номера. Он опрокидывает содержимое чашки себе на ширинку – хорошо еще, что не клиенту, – а палец по инерции лихорадочно выстукивает слово из трех "б", что трудно перевести с французского.

Господин поднимает на меня один только левый глаз, в то время как его правый остается зафиксированным на картине, висящей перед ним и представляющей собой шедевр маринизма: волны и заблудившиеся в них корабли.

– Слушаю вас! – говорит он, пытаясь удалить кофе со штанов.

Хозяин бюро вылитый коммерсант. Он уже представляет себе, оценив меня моментально по хорошо сшитому костюму, что сдаст внаем Версальский дворец! Господин указывает мне на стул в стиле великих эпох, чье место по праву в историческом музее, если судить по жалобному протесту сиденья, когда оно принимает мой спортивный зад.

– По какому вопросу?

Я собираюсь выпалить ему всю историю без утайки, как вдруг трещит телефон, требуя быть выслушанным вне очереди.

– Прошу извинить! – говорит мне хозяин кабинета.

Сняв трубку и действуя сообразно моменту, он выдыхает в микрофон «алло!»…

Некоторое время он слушает, и его лоб гладок, словно кафель. Я не люблю людей, у которых лоб представляет собой гладкую плоскость – обычно их мысли такие же плоские. Выражение некоторого удивления вытягивает его физиономию, как у человека, находящегося при смерти после долгих лет серого существования.

– Очки? Какие очки? – произносит Вамдам-Жилье со скукой в голосе.

Я схватываю на лету. Милая нянечка, сидящая с гениальным (от рождения) отпрыском, была несколько озадачена моим визитом и, чтобы прогнать прочь смутные сомнения, решила осведомиться, правда ли, что агентство недвижимости послало меня в дом графа де ля Гнилье.

Вы, мои дорогие читатели, знаете меня и следите за моими геройскими поступками, что свидетельствует о вашей верности, сравнимой разве только с моими дружескими чувствами к вам, и должны понимать, что я человек, быстро принимающий решения.

Резким движением я выхватываю трубку из рук Вамдам-Жилье отца или сына. Хозяин бюро вряд ли когда-либо занимался регби, поскольку легко расстается с собственностью, даже не среагировав на ее потерю.

Прикрывая ладонью трубку, тихо и проникновенно произношу магическое слово:

– Полиция!

Теперь хозяину бюро понадобится время, чтобы дойти до смысла озвученной реалии, а я, пользуясь моментом, начинаю светскую беседу с высокопоставленной нянечкой.

– Алло! – говорю я в трубку. – Я возвратился, и господин Вамдам-Жилье меня спросил по поводу истории с очками, поскольку не был в курсе. Его сын получил письмо от графа, но мы ему не успели об этом сказать. Вам что-то нужно, милая мадемуазель?

Девица, сбросив с души груз сомнений и освободив голову от отрицательных предчувствий, каковые могли мне стоить дорого, мурлычет в трубку:

– Нет, просто я хотела спросить, если вдруг найду нужные вам очки, что мне с ними делать? Позвонить вам?

– Ах да! Конечно, сообщите мне! – воркую я, как голубь, тискающий свою сизокрылую подружку. – Мне так нравится ваш голос. И если вдруг вы смените настроение относительно поездки по ночному Парижу с гидом, то тоже не стесняйтесь, звоните мне! Я выхожу из агентства лишь ненадолго!

Она отвечает, что подумает и рассмотрит мое предложение. Я спрашиваю, продолжает ли Джимми скандалить, а она уверяет, что если бы телефон стоял в его спальне, то она не смогла бы слышать мужественный тембр моего голоса. Затем мы прощаемся, сохраняя появившуюся надежду, каждый свою.

Во время разговора я вытаскиваю удостоверение полицейского и сую под нос посреднику по найму жилой площади. Он держит его справа от головы, чтобы дать возможность вчитаться в нанесенный на нем текст правому глазу, служащему для обеспечения надежности тыла, в то время как левый остается устремленным на меня.

– Что все это значит? – с достоинством произносит он, после того как я вешаю трубку.

Я отираю проступивший было холодный пот со своего интеллигентного лба. Я точно угадал, рванув в бюро агентства.

– Господин Вамдам-Жилье, прошу прощения, но я работаю по заданию. Вы сдали виллу Фреду Лавми, так ведь? А его, как назло, преследуют американские гангстеры. Вы же знаете, как у них принято! Как только у человека заводятся деньги, так сразу какой-нибудь бандитский клан срочно наезжает на беднягу. Мне поручено следить за его безопасностью, равно как и его семьи. Но чтобы заявиться в дом Лавми, не спугнув персонал, я прибег к невинному трюку. Пришлось схитрить, сказав, что я из вашего агентства.

Ну теперь он в курсе и чувствует себя как бы соучастником, поэтому становится вежливым, мой папаша с глазами хамелеона.

– Весь в вашем распоряжении, господин комиссар, – произносит он торжественно, возвращая мне удостоверение.

В его верных асимметричных глазах полощутся трехцветные знамена.

– Я всегда мечтал о сотрудничестве с полицией, – говорит он еще более торжественно. – Я воевал на железной дороге, еще в ту войну, первую, настоящую.

Мне хочется ответить ему, что он, видимо, хорошо развлекся, устраивая фейерверки, пуская поезда под откос, но он не дает мне сформулировать:

– А мой племянник служит в пожарной команде!

– Это меняет дело, – уверяю я.

– Вот только одна деталь, – улыбается Вамдам-Жилье, вращая одним глазом, – у меня нет сына, в противоположность вашему утверждению, данному мадемуазель. Я холост.

Я возражаю в том духе, что такую беду никогда не поздно поправить и нужно-то всего лишь жениться на молодой женщине, поскольку чем старше мужчина, тем сложнее завести детей.

Затем без перехода перехожу на профессиональную колею.

– Вот два номера телефона, по которым вы всегда можете меня найти, на тот случай, если молодая дама вдруг захочет меня увидеть…

– Понял, можете положиться на меня, господин комиссар.

– Когда вилла была сдана Фреду Лавми?

– Примерно два месяца назад.

– Надолго?

– На три месяца. У него девять недель съемок во Франции. Совместное производство, полагаю…

– Именно так. Вы вели дела с самим Лавми?

– Нет, с его секретарем.

– Припомните, никто о нем… скажем так, не наводил справок у вас?

– У меня? – удивляется вопросу продавец лесного воздуха и кирпичных стен.

– Например, о том, где он живет?

– Клянусь, нет!

– Хорошо, большое спасибо! И не забудьте, если позвонит малышка, тут же дайте мне знать, угу? Просто оставьте сообщение на мое имя. Меня зовут Антуан. Ясно?

– Можете всецело рассчитывать на меня!

Я освобождаю стильный стул от нагрузки, жму холодную пятерню Людовика XIII де Вамдам-Жилье и в который раз возвращаюсь к семейной паре, растекающейся жиром по сиденьям моей машины.

Пока я брал интервью у хозяина агентства недвижимости, Толстяк быстренько смотался в ближайшую мясную лавку, где купил здоровенный кусок паштета в желе и хлеб.

Теперь оба голубка, разделив добычу, за милую душу уписывают ломти хлеба, густо намазанные паштетом, и пропихивают их в закрома с такой жадностью, что даже самый голодный африканский лев не решился бы попросить крошечку.

У маман Берю в усы набилось желе, что придает ей вид застывшего от мороза наполеоновского пехотинца, прыгающего для согревания вместе с другими солдатами через козла, когда убедились, что Москва не огнестойка.

Я смотрю с содроганием, замешанном на омерзении, на жирную женщину с жирными губами. Мадам отвечает мне милой улыбкой набитого до отказа рта.

– Это поможет немножко заглушить голод, – извиняется она.

Не знаю, сможет ли заглушить их голод килограмм вареных и рубленых внутренностей, но могу уверить вас, что мне уже совершенно расхотелось есть.

– А теперь куда? – справляется Толстяк.

– На студию в Булонский лес!

– Зачем?

– Посмотреть, как работает фабрика грез. Можешь радоваться, Толстяк, каждый момент жизни приносит что-то новое и неповторимое!