Текст книги "Можно любить и лысых"

– Дверь вы запираете на засов?

– Как всегда.

– Телефон?

– Имеется отводка в мою комнату.

– Вы будете принимать снотворное?

– Двойную дозу, раз так рано ложусь”

– А где спят ваши друзья?

– Людо – в соседней комнате. Бобер, то есть Роберт Поташ, – на следующем этаже в служебной.

– Кто занимает комнату напротив комнаты Людо?

– Это спальня моей жены. Если хотите ее занять, то не стесняйтесь.

– Благодарю вас, я устроюсь в коридоре перед вашей дверью.

– Как пес? – насмешливо спрашивает актер.

– Совершенно верно, – отвечаю я, не поморщившись.

– Прекрасно. Следовательно, я буду в полной безопасности.

Он выставляет меня из комнаты, закрывая локтем дверь.

Я достаю из кармана маленький рулончик скотча, отрываю кусок в четыре сантиметра и приклеиваю его на дверь – половину на створку, половину на косяк. После этого спускаюсь вниз.

Там уже идет пиршество.

Бебер Поташ разыгрывает из себя хозяина и притаскивает из холодильника мясо. Пока девушка пристраивает бутылки в ведре со льдом, он ловко подражает китайским жонглерам, вращая тарелки на конце тросточки.

Людо всячески старается быть терпеливым к Берюрье, у которого великолепное настроение.

– Скажите-ка, парни, где находится истинная госпожа Бордо? Или я нескромен?

Мой вопрос застает всех врасплох. Они только переглядываются, не произнося ни слова.

Я обращаюсь непосредственно к Поташу:

– Что ты сказал, Бебер? Он ворчит:

– Она в своем клубе.

– Что это за клуб?

– Ну, как его там… Такая женская штука…

– Так это – общество?

– Точно. Вы не читали о нем в газетах? В Тихом океане, на каком-то острове собираются женщины. Их двенадцать – этих робинзонок. У них с собой есть палатки, консервы. Они занимаются рыбной ловлей и живут, как хотят.

– Но, я думаю, это – не в стиле Валерии?

– Как сказать.

– И долго они живут на своем острове, эти амазонки?

– Один-два месяца. Потом возвращаются. В этот период они отрезаны от мира – у них нет ни радио, ни почты, ни телевизоров. Конечно, на случай, если понадобится помощь, есть красные ракеты. Тогда к ним тотчас же приплывут с соседних островов.

– Когда она уехала?

– На прошлой неделе.

– А прекрасная Элеонора явилась занять ее место?

– Брр-пф-ф-ф…

– Что это значит, Бебер?

– Дома Валерия или нет – от этого ничего не меняется.

– Ты хочешь сказать, что и при ней Элеонора спит с – хозяином?

– А если и так?

– Значит, у госпожи Бордо на это широкие взгляды?

– Приходится глядеть широко.

– Почему? Может быть, он говорит: “Либо соглашайся, либо от ворот – поворот?”

На этот раз Поташ начинает волноваться. С чего бы это?

– Вы очень настойчивы, а я не могу вам рассказывать о личной жизни Кри-Кри. Спрашивайте у него самого. И потом, какое это имеет отношение к нашим заботам?

В этот миг старые часы бьют двенадцать. Двенадцать звучных ударов наполняют комнату.

Все переглядываются.

– Ну, вот и второе июня! – произносит Берю.

Увлекательная история второго июня

00 часов

– Ну, ладно, моряк, на сегодня ты уже достаточно обчистил меня, – ворчит Берюрье в адрес Людо, которому проиграл не меньше двадцати франков.

Решаем, что мой помощник расположится здесь, в салоне на большом диване. Оба стража Кри-Кри помогают мне втащить на второй этаж великолепное вольтеровское кресло. Затем Бебер отправляется спать на третий, а Людо, как-то неуверенно подмигнув мне, останавливается на пороге своей комнаты.

– Вы на самом деле будете ночевать здесь?

– У меня не всегда бывает такое удобное место для сна.

Он немного колеблется, затем кланяется и закрывает дверь.

Мельком гляжу на кусок скотча. Он нетронут. После этого снимаю пиджак, свитер, развешиваю их на спинке кресла, которое устанавливаю поудобнее, и иду тушить свет в коридоре.

Затем вытягиваюсь в кресле и завертываюсь в плед, выданный Людо.

Спать?

Немыслимо. Меня смущает полоска света под дверью Кри-Кри. Из комнаты педераста Людо слышится очень тихая и очень нежная музыка.

Идиотизм моего положения мучает меня. Видения неврастеника, беспокойство страхового агента, и моя задача – охранять человека от кошмаров.

Все это было бы невероятным, если бы не смерть Инес. Есть тут связь с делом актера? Совершено ли столь страшное преступление, чтобы помешать мне?

Какая странная жизнь у Кристиана Бордо! Его карьера, студия, интервью, открытки, на которых он в окружении толпы прелестных особ, и его жена, которая уехала на необитаемый остров со своими чокнутыми приятельницами.

Его жена… Которую он должен бы презирать, раз она позволяет ему выставлять себя перед людьми в смешном виде, раз он может приводить в свою спальню другая женщин. Однако, он выправляет на ее имя страховой полис в миллиард франков.

Невероятно! Что-то из безумного мира свихнувшихся людей.

Нежная музыка в комнате моряка затихает. Свет погас.

Время идет…

Я – один в полной темноте, и меня окружают какие-то запахи. В чужом доме их всегда много. Это – запахи дерева, мебели, ковров, людей и их духов.

Я начинаю медленно погружаться в дремоту. Медленно, медленно, как гаснет свеча Слабое потрескивание! Шорох!.

Я вижу во сне, как просыпаюсь от этого шума и неясного ощущения постороннего присутствия.

Эй! В чем дело?

Пока во мне жив сыщик, никто не имеет права перешагнуть порог комнаты актера, черт возьми, ни одна живая душа! Я должен оберегать драгоценную жизнь Кристиана Бордо, даже ценой своей жизни, если понадобится. А между тем, для каждого человека своя шкура дороже! Пока я жив, никто не смеет покушаться на артиста. Я – на страже, и пусть они придумывают что угодно, я буду начеку. Я жду их, вглядываясь в темноту, палец на спуске моего верного пистолета.

Все это я говорю сам себе, а потрескивание продолжается, и ощущение постороннего присутствия не проходит.

Могу поклясться, что звуки исходят из комнаты Кри-Кри.

И верно, дверь его комнаты робко приоткрывается, как раскрывается бутон розы.

Без паники! Пока незачем выходить из себя. Это – либо сам актер, либо его пассия.

При слабом свете, льющимся из комнаты актера, я понимаю, что это – Элеонора. Она скользит между створкой двери и моим креслом.

Я тихо окликаю ее, чтобы узнать, куда она направляется, но оказывается, что никуда. Очаровательная особа немедленно и очень развязно усаживается на подлокотник моего кресла.

Ее запах заполняет все вокруг.

– Вы спите? – спрашивает меня фея.

– Разве в вашем присутствии это возможно, прекрасная Элеонора?

Ночью все кошки серы, и я не так робею перед ней. Я сразу же нахожу ее упругие груди, соски которых легко прощупываются сквозь тонкую ткань пеньюара.

– Вы пришли ко мне, моя богиня?

– Да, да, да.

Она опускается у моих ног на колени, отбрасывает плед, и наступает волшебная римская ночь. Ее прелестные губки целуют мою “игрушку”. Какой поцелуе, какой божественный поцелуи. Ее ласковый язык нежен. Он вызывает безумный восторг. И наступает экстаз.

Мы разъединяемся, чтобы перевести дыхание, ибо каждое живое существо нуждается в глотке кислорода.

– А он? – спрашиваю я, как каждый любовник, когда муж спит где-то поблизости.

– О, будьте спокойны!

Она произносит это с нескрываемым презрением.

– Вы сразу понравились мне до безумия, – добавляет она.

– Безумия и во мне сколько угодно. Сейчас я вас познакомлю с тем, что представляет собой Сан-Антонио.

Неплохо сформулировано? Я не ощущаю никаких угрызений совести и не считаю нужным лишать себя того, что само идет в мои руки. Но ревность, мелкая и низменная ревность все же живет в моей душе, потому я добавляю:

– Значит, Кристиан вас не удовлетворяет?

– То есть, как он может меня удовлетворять? Он же – импотент!

– Он?!

– Да! – хохочет мое насмешливое дитя. – У него совсем не работает “аппарат”, – она проверяет мой, и его величина так ее поражает, что она не может сдержать восхищения:

– А у вас-то…

– Как видите, в полном порядке.

– И это – сейчас! После всего, что было?

– Конечно! Я думаю, что это было только началом.

– Тогда идем!

– Куда?

– Все равно, куда. В комнату Валерии.

– Нет.

– Почему?

– Это будет…

– А я не прощу ей своего глупого положения!

– Вы шутите? Зачем же вы – с ним?

– Мне платят за это.

– Все равно. Часовой может думать о войне все, что угодно, но не смеет плохо думать о своем начальнике. Мне приказано охранять Кристиана, и я отсюда не уйду.

– Я хочу вас!

– Всегда к вашим услугам.

– Тогда, где же?..

– У меня есть плед. А под вашими ножками – пол. Так опустимся же к вашим ступням, мой кумир.

– Сумасшедший!

Сколько раз партнерши называли меня так! Она поднимается и сама расстилает мой плед на полу. Я, как всегда, наготове.

Но… о, страшное разочарование! Моя ладонь скользит по ее горячим бедрам, и я делаю страшное открытие. Элеонора, волшебная Элеонора, богиня, фея… Не женщина, а гермафродит!

– Но ты же… не женщина! – лепечу я, остывая.

Она недоуменно отвечает:

– Да. А в чем дело?

– В чем дело?!

Увы, иногда нас охватывают дикие инстинкты. Почему при некоторых обстоятельствах выходишь из-под контроля? И почему собственные чувства руководят человеком, как им заблагорассудится?

Напрасно я размышляю. Это – слишком сложно для меня. Спортсмен не может прыгнуть выше своих возможностей.

Я пытаюсь дать ей наслаждение, повернув ее попкой к себе, но едва не ломаю свой “стержень”, а бедняжка от боли спасается бегством.

Она врывается в комнату Кристиана, уронив по пути конную статуэтку святого Мартина. Раздается оглушительный грохот, Кристиан Бордо просыпается и зажигает свет.

Видя всхлипывающую подружку и меня в несколько неопрятном виде, он сразу все понимает.

– Она хотела вас изнасиловать?

– Да, действительно…

– И вы поняли, что…

– Да, тут смешение полов, отвратительный гибрид!

Гримаса злобы искажает лицо актера.

– Ну-ка ты, бывший флик! Я запрещаю тебе оскорблять Элеонору в моем доме!

– Тогда скажите ей, чтобы не лезла ко мне.

В это время открывается дверь напротив, и появляется блондинчик. На нем – кружевная ночная сорочка.

– Что здесь происходит? В чем дело? – бормочет он спросонья и пытается ударить меня.

Я бью его в подбородок, и он валится на растеленный плед, который сыграл незавидную роль в моей невинной забаве.

Бордо сердится.

– Сейчас же убирайтесь отсюда прочь, солдафон! Завтра же подам на вас жалобу за попытку изнасилования… и дебош в моей спальне!

– Я первым обнародую вопрос о насилии и сделаю достоянием гласности все, что здесь творится: педерасты, гермафродиты! Сборище убогих и юродивых! Разврат!

Я говорю ему невесть что – одни восклицания и междометия, а в ответ несется:

– Этот тип обезумел! Он – сумасшедший! Надо вызвать полицию!

Наконец, Элеонора решается и бежит к телефону звонить в полицию. Но тут появляется Берю, которого разбудил шум, поднятый нами.

Он – в длинных кальсонах и майке, но при шляпе. Все думают, что он в черных носках, нет, он – босой, просто порос черной шерстью.

Спускается и Поташ. Появляется горничная, на этот раз – настоящая женщина. В этом нет сомнения, потому что на ней прозрачная рубашка типа “Беби”, сквозь тонкую ткань которой просвечиваются все положительные качества ее обнаженного тела. Общее смятение от этого увеличивается. Среди криков и оскорблений, я вкратце объясняю Берю, что со мной случилось.

Бордо убегает и возвращается с мечом в руке. Настоящий рыцарский меч со стены в гостиной. Бордо размахивает им и обещает всем снести головы.

Все это смахивает на какое-то сатанинское цирковое представление. К счастью, телефон в комнате артиста не работает, и Элеонора собирается бежать в холл. Злоба не красит ее лицо – оно искажено, как на картинах Пикассо в годы его увлечения кубизмом. Ее элегантная прическа растрепалась и похожа на лавину грязи и снега, несущуюся с горы.

Обезумев, Бордо бросается с мечом на Берю. Я успеваю остановить его, но не очень удачно, так как он падает на пол. Он – не чемпион, этот Кри-Кри! На экране он фехтует как бог, но в жизни – увы, нет. Там он прыгает, побеждает и смеется, а дома – мокрая курица!

Он падает так неудачно, что стукается глазом о рукоятку меча. Этот момент не устраивает меня.

Глаз мгновенно начинает распухать. Шишка растет громадная, синяя… Все ужасаются и устремляются к нему.

Я поднимаю его на руки и отношу на кровать. Он стонет и плачет. Мои переживания – еще больше, чем его увечия. Я понимаю, что справляюсь с поручением из рук вон плохо, и что мне еще придется расплачиваться за эту ночь. Ведь я имею дело с такой знаменитостью, да еще застрахованной на миллиард! Малейшее повреждение его тела, даже прыщ – это уже событие, а тут – такой кошмар с его глазом! Это же – невозможность работать, простой в съемках фильма, катастрофа!

Конечно, будет процесс, расследование, и все убытки падут на мое агентство, которое рассыплется в пух и в прах. Придется возвращаться в полицию…

– Врача! Врача! – вопит Людо, в прошлом – моряк, а ныне – педераст. Он пришел в себя после той порции, которую я ему отвесил.

Наконец, Поташ дозванивается до профессора Данклона – знаменитого специалиста по ушибам.

Казалось бы, катастрофа еще больше должна накалить атмосферу, но все происходит наоборот. Внезапно все объединяются и переживают.

Раненый поглаживает колоссальную шишку и стонет:

– Дайте мне зеркало, я хочу знать правду! Не скрывайте ее от меня!

Элеонора протягивает ему зеркало с туалетного столика, он глядит в него и испускает вопль:

– Моя карьера! Ах, я так и знал! Вот оно – второе июня! Надо предупредить продюсера… Срочно? Завтра снимается сцена разрыва. Боже мой! А если я изуродован навеки?!

Он роняет зеркало, и глядя на меня, горестно говорит:

– Подумать только, меня поручили охранять именно вам!

Четыре часа утра

Ради кого-то профессор Данклон и не пошевелился бы. Он заявляет это после того, как выполнил свои обязанности. Его пациенты – Делон, Габен, Монро, Миттеран. Еще, может быть, кардинал Марти, потому что нужно чтить взгляды семьи: брат у Данклона – епископ. Да…

И больше никого. Данклон, если так можно выразиться, стрелянный воробей.

Он выписывает несколько рецептов и подписывается росчерком, который я видел только на обертках для Пирожных, этакая шелковая вышивка. Он выписывает кровоотсасывающуто мазь и пенициллиновую примочку, сам будит по телефону персонал аптеки Руссели и просит срочно приготовить то, что прописал. Поташ тотчас мчится туда.

Профессор, уходя, жмет руку только пациенту и обещает зайти завтра.

Уф!

Кристиан лежит с компрессом на лице, которое немного деформировалось. После того, как актеру дают снотворное, он быстро затихает, жалобно, словно ребенок, сказав:

– Не оставляйте меня одного…

Бедный “малыш”! Он несчастен из-за своего громкого имени, не знает, как держаться и вести себя. Обычное дитя из мира, где играют и дерутся. Он не хотел засыпать, потому что боялся смерти, и не хотел просыпаться, потому что боялся жить.

Все усаживаются в кружок на толстом ковре в его комнате и начинают шептаться между собой.

– Ну? Непостижимо! – говорит Людо, массируя свою челюсть.

– Да, – соглашается прелестная Элеонора. – Непостижимо.

– Я бы сказал иначе… – Берюрье смачно матерится.

Раз все сказали свое слово, то включаюсь и я:

– Все, что произошло, действительно, непостижимо…

В тайне я надеюсь, что завтра Кри-Кри просидит весь день дома, что облегчит мою задачу. Запертый в своей комнате, он перестает бояться.

От полноты чувств Берю испускает громкий звук. Трудно определить, откуда он исходит: спереди или сзади.

– Так значит, девочка, ты – парень? – спрашивает он Элеонору.

Она моргает ресницами.

– Хм, какой пустяк…

– И что же Кри-Кри? Лижет тебя?

– Этого тоже не делает.

– Тогда зачем ты спишь в его постели?

– Просто – заработок.

– Наверное, тобой он утирает кому-то нос? Да, она утирала нос – самой себе. Непонятно. Как такая красавица, чудо природы, оказалась на деле аномалией. Берю не терпит того, чего не понимает.

– Подожди-ка, малютка, я не понимаю. Сам Бордо – кто? Мужик?

– Да, но импотент.

– Такой красавец, и такое… несчастье, – скорее стонет, а не говорит Людо, бросив взгляд на кровать.

– А что, какой-нибудь несчастный случай? – допытывается Берю.

– Да, что-то вроде того.

Мой товарищ качает головой и, подумав, еще спрашивает:

– А в чем это заключается?

– Никто не знает. Сам он говорит о физической травме, но какой, не уточняет.

Александр Бенуа обращается ко мне.

– Ему нужна моя Берта. Она заставит любого… Это у нее – талант.

Он начинает расхваливать свою куколку. Рассказывает обо всех эротических и технических возможностях своей возлюбленной: о руках, царственных и нежных, умеющих работать не хуже специалиста по иглотерапии; о тубах, толстых и сильных, которыми она сосет наиболее нежные органы. И еще, и еще, и еще. Все слушают, развесив уши, а он с особым смаком описывает некоторые особенности тела Берты, которые делают ее привлекательнее самой Венеры.

И вдруг у меня появляется ощущение немедленной опасности. Пока мой товарищ заливается соловьем, шестое чувство предупреждает меня о чем-то крайне важном, о том, что медлить нельзя. Трудно сказать, почему возникает такая уверенность, но я вскакиваю, обезумев от страха. Я ожидаю любой чертовщины.

Хочется понять, что со мной, почему такая паника? Может быть, шум? Шорох? Нет, наоборот – прекращение какого-то звука. Пока мы – в комнате раненого, я слышу (не обращая на это внимания) какое-то тиканье, похожее на звук будильника.

И вот, это тиканье теперь ПРЕКРАТИЛОСЬ. Я бросаюсь к кровати Бордо. У его изголовья, на ночном столике стоят прелестные часики с маленькими качелями и фигуркой на них. Однако, часы продолжают идти, а фигурка – качается. Значит, тиканье исходило не отсюда.

Не раздумывая ни минуты, я бросаюсь к спящему актеру, хватаю его и стаскиваю с кровати, при этом мы стукаемся головами. Это похоже на цирковой трюк с куклой-медведем. Я кладу Бордо на ковер.

Присутствующие ничего не понимают и уже собираются накинуться на меня с расспросами, как в этот момент.

Раздается оглушительный взрыв, из-под подушки взметается язык пламени. Роскошная кровать и стена за ней разлетаются на куски. Матрац и подушка пылают. Воняет, как в овчарне – в подушке затлели шерсть и пух. Факелом горит и погибает бесценное распятие VI века до н. э.

Дамы воют от ужаса и выскакивают в коридор. Бордо не теряет присутствия духа, поскольку еще не проснулся. Берю бросается в ванную и тащит ведро воды, которым быстро завершает пожар. Густой дым наполняет комнату. Мне приходится вытаскивать Бордо в коридор и класть в кресло, которое приготовил для себя.

– Никто не пострадал? – спрашиваю я у компании.

В это время просыпается Кристиан. Он хочет знать, в чем дело, где он, но нам пока не до него.

Когда мы немного приходим в себя, я спрашиваю его, не повредился ли он и не болит ли у него что-либо. Он томно отвечает, что нет.

Тогда я объясняю ему, что кто-то пытался его сон превратить в реальность.

Двадцать минут пятого

– Мне страшно!

Он и вправду позеленел, наш Кристиан Бордо. Как яблоко или как шпинат – что вам больше нравится.

Он дрожит всем телом, словно буря пронеслась над этим беспомощным существом и склонила его до земли, как плакучую иву.

Кроме того, он начинает громко всхлипывать, из его глаз текут слезы: кап, кап, кал-Бедный “малыш”! Второе июня началось для него невесело!

Наконец, он заявляет:

– Вы спасли мне жизнь! – обнимает меня за шею и по-братски целует. Я никогда не забуду этого. Видите, сон оказался в руку.

– Может быть, вы слишком много говорили о нем и этим дали карты в руки своим врагам. Не так-то много смекалки у убийц, и они могли воспользоваться тем, что вы им подсказали.

– Может быть. Но у меня нет врагов, – бормочет он так нерешительно и робко, как не должен никогда говорить знаменитый актер.

– Факты говорят другое.

Он опускает голову.

– Значит, даже в своем доме я – не в безопасности?

– Да.

– Что же делать? Переехать в гостиницу? Может, весь дом полон ловушек!

– Не думаю. Расчет строился на этот взрыв.

– Но кто подложил сюда бомбу?

– Тот, кто знал, что вы будете спать дома, наглотавшись снотворного.

– Кто-то из моего окружения?

– Кто знает, черт возьми. За исключением, конечно, Элеоноры, раз она должна была спать рядом с вами. Ну и Людо, раз его комната рядом с вашей.

Я советую Кри-Кри перейти в комнату жены и доспать там. Мы продолжаем толкаться в коридоре.

– А вы что будете делать? – из-за двери спрашивает Кристиан.

– О, дел у меня хватит.

– Но вы не оставите меня?

– Нет, успокойтесь! Я не выйду из дома.

Поташ вернулся с медикаментами. От него дохнуло свежестью ночного воздуха.

– Вот! – восклицает он, потрясая бумажным пакетом с зеленым крестом.

– Скажи-ка, Бебер, тебе не будет неприятно, если ты переспишь с Кри-Кри? – спрашиваю я его внезапно. От изумления он открывает рот.

– Я?

– Да. Как успокаивающее средство. Он очень взволнован, и я боюсь, что Элеонора его не успокоит, а наоборот.

– Как желаете.

Я смеюсь.

– Нет, я пошутил. Меня интересовала твоя реакция:

– Тут кое-что произошло.

– Что? – недоумевает он.

– Это тебе объяснят твои друзья.

Я оставляю его и направляюсь на второй этаж, в комнату белокурой субретки.

Мое появление ее не шокирует. Я сказал бы даже, наоборот, – успокаивает.

В коротенькой ночной рубашке и без грима, она очень мила.

– Я могу поболтать с тобой, Луизетта? – спрашиваю я.

Она кивает головой.

Я ищу стул, но на нем – единственном в этой комнате – сложены предметы женского туалета: платье, бюстгальтер, трусики, комбинация. Не смея до них дотрагиваться, присаживаюсь на кровать, и мои глаза оказываются на уровне приподнятых оголенных колен блондиночки.

– Вы давно работаете у Бордо?

– Четыре года.

– Значит, вы хорошо его знаете?

– Мне думается, да.

Унес милый взгляд – озорной, веселый, умненький…

– Ну и, каков же он человек? Она колеблется, состроив легкую гримаску, и, наконец, отвечает:

– Он – несчастный человек.

– В чем же его несчастье?

– Он тоскует… никого не любит… и, потом, я слышала, что у него неприятность… он физически неполноценен.

– Трое прихлебателей живут здесь для его развлечений?

– Они заменяют ему семью.

– Но ведь… – Она смеется.

– Откровенно говоря, у него нет семьи.

– В доме бывают пьянки и оргии?

– Почти ежедневно.

– Кто с кем?

– Ну… Поташ – вообще на все руки мастер.

– Каким образом?

– Он неутомим, делает все, о чем его просят, и с любовью.

– А вы участвуете в этом?

– Иногда меня приглашают посмотреть.

– И это все?

– Да.

Я не настаиваю. К чему без нужды унижать людей?

Неважно – бывает ли она активной участницей всего этого или нет. Обстановка, в которую попала молодая девушка, не могла не повлиять на ее мораль.

– Ходят слухи, что у Кристиана Бордо много врагов. Они изводят его даже телефонными звонками.

– Это точно!

– Почему вы так решили?

– Он весь какой-то чокнутый, пуганый… Всего смертельно боится.

– А вы верите в эту историю со сном?

– Да, это в его характере. Он страшно суеверен. Верит во всякие знамения и приметы, все время говорит только о них.

– А бомба? Кто из этих трех мог ее подсунуть?

– Какой вздор! Смерть Кри-Кри была бы концом их блаженного и безбедного существования, потому что мадам не может терпеть их.

– Вот мне бы и хотелось, чтобы вы немного рассказали о “мадам”.

– О, она!

– Что – она?

– Особенная. Живет отдельно. Вообще непонятно, зачем люди живут вместе, если у них нет детей, и они – совершенно чужие люди. Они даже не разговаривают, только на приемах при гостях. Три года назад они развелись, а в прошлом году поженились снова. Разве не дико? Они не стали ближе друг к другу. Уверяю вас – это феномены!

– У нее есть любовники?

– Думаю, что да.

– Но вы не уверены?

– Разве в таких делах можно быть уверенным? Только если присутствуешь при этом.

Она смеется, стараясь казаться циничной, но смех ее выражает отчаяние. Эта девочка живет среди психопатов, где ей платят столько, сколько ей не получить в другом месте никогда. Она пытается легко воспринимать то, что ей претит, но такой образ жизни оказывает на нее влияние.

– Говорят, мадам уехала в свой клуб?

– Кажется, да.

Меня настораживает в ее голосе едва заметное смущение.

– Вы не совсем уверены в этом?

Она пожимает плечами.

– Вы можете говорить мне все, Луизетта. Я – не сплетник, наоборот – умею здорово устраивать разные интимные дела. Мне надо было стать мировым судьей.

– Ну, тогда… Вчера хозяин бакалейной лавки сказал мне, что видел на танцах нашу мадам с одним молодым типом не очень приличной наружности. Может быть, он и ошибся, потому что утверждал, что мадам была невероятно намазана, а это – не в ее привычках.

– Что за танцы?

– Сама не знаю.

– Ну, ладно.

Мы замолкаем. Я задумываюсь и отключаюсь, а ноя рука, сама по себе, начинает поглаживать упругое бедро Луизетта. Повторяю, что делается это машинально и чисто инстинктивно. Если кто не верит, могу поклясться на библии, желательно протестантской, так как сам я – католик.

Луизетта не удерживает мою предприимчивую руку от агрессивных действий. Она подносит ее к губам и начинает тихо и нежно ее целовать. Эта блондиночка соскучилась по ласке. Примитивный Поташ мог довольствоваться одной жратвой, но Луизетте нужно нечто большее.

– Вот вы – совсем другой, – шепчет она. Я не спрашиваю, какой “другой” – я все понимаю. Склоняюсь над ней, целую нежную шейку и похлопываю ее по бедрам.

– Ты-то, случаем, не парень? – говорю я, шутя. Недавно в коридоре я прекрасно рассмотрел через прозрачную ткань рубашки молодую поросль ее маленького ботанического садика.

Однако, она всерьез воспринимает мой вопрос.

– Да нет, посмотрите.

И я вижу.

Она – истинная блондинка и блестит, как золотая статуя летним днем. Я вижу ее крупное, упругое тело. Я чувствую, как нарастает ее желание по мере того, как мои руки скользят от горячих бедер к ее нежным грудям и обратно.

Я крепко прижимаю ее к себе, так она чувствует себя увереннее. Ей не нужны разные тонкости и ухищрения, ей нужна ласка и нежность. Когда я встречаю таких обездоленных девочек, всегда стараюсь уделить им побольше внимания. Учу их верить в себя, становлюсь для них Пигмалионом. Но жизнь пришпоривает со всех сторон, заставляет стремиться вперед и вперед. Бежишь вдоль железнодорожного полотна и не можешь ухватиться, вскочить на подножку вагона, только на секунду касаешься его поручней.

Я нежно целую ее в шею, ласково сжимаю круглые груди, прикасаясь пальцами к ее подрагивающим бедрам. Она не замечает того, как мы оказываемся в постели, крепко обнявшись.

Я кладу ее на спину и высвобождаю свой “реквизит”. Я тискаю ее тело, и Луизетта закрывает глаза. Однако, они широко раскрываются, когда я вонзаю в нужное место свой “стержень”. Легкая тень набегает на ее личико, так как я до упора углубляюсь в нее. Но тут ее тело расслабляется, и Луизетта начинает тяжело дышать. Несмотря на возраст, она оказывается неопытной, и я получаю огромное наслаждение, обучая ее искусству любви. Она проявляет примерное прилежание и старательность.

А затем, когда она начинает приводить себя в порядок, я возобновляю свои расспросы.

– И все-таки, Луизетта…

– Да, месье?

“Месье”! После всего, что произошло между нами! Стоящая девушка. Такие – просто бесценны в роли прислуга, потому что большинство “куколок” после первой же проверки на девственность начинают называть хозяина “миленьким”.

– Эту бомбу…

– Да?

– Кто же мог подложить ее туда, кроме тебя?

Ей кажется, что я обвиняю ее. Она вскакивает и начинает возмущаться, забыв накинуть на себя рубашку. А это – довольно опрометчиво с ее стороны, потому что, глядя на ее восхитительные формы, я опять впадаю в игривое настроение.

– Вы серьезно так думаете?

– Нет, моя прелесть. Но именно поэтому, я и спрашиваю. Должен же кто-то быть, кто-то, причем из домашних, подложил бомбу. Для постороннего проникнуть в спальню Кри-Кри весьма затруднительно.

– Что вы хотите узнать от меня?

– Когда ты стелила его постель?

– Под вечер, потому что Кри-Кри не участвовал в дневных съемках и встал очень поздно.

– С того момента в комнату кто-нибудь заходил?

– Нет, никто. Только ремонтники с телефонной станции.

– Кто такие?

– Хозяин хотел установить аппарат, фиксирующий телефонные разговоры, и автомат, отвечающий на звонки. Он хотел выяснить, кто же ему звонит и угрожает.

– Эти люди долго работали в доме?

– Они приходили вчера и позавчера, и должны явиться еще сегодня.

– А кроме них, кто еще?

– Почтальон, но он давно обслуживает наш квартал, мы хорошо его знаем, и в дом он не заходит.

– Спасибо.

Видя, что я собираюсь уходить, Луизетта мрачнеет. Видимо, она ждала, что я еще немного побуду с ней.

– Вы уходите? – спрашивает она.

– Да, надо проверить дом, вот только влезу в свои брюки.

– Мы еще увидимся?

В глубине души знаю, что нет, но говорить ей об этом – жестоко. Приходится отвечать уклончиво, оставляя ей надежду, но не связывая себя какими-либо обещаниями.

– Было бы очень печально не встретиться еще раз, Луизетта.

Горячий поцелуй. Может быть, остаться? Она – способная ученица.

– Спокойной ночи или утра!

Регистрационный аппарат находится в металлическом кессоне на кухне. На его красном корпусе я читаю марку, название и адрес агентства. В эту ночь моя команда бодрствует, так как в любой момент может понадобиться подкрепление.

Матье беззаботно дрыхнет в секретном кабинете агентства. Только после шестого звонка, он отвечает мне голосом, похожим на переваренное варенье.

– Рыжик, ты один?

– Э-э-э… Да.

– Так с кем же?

– С Клодеттой.

– А я-то думал, что ты питаешь слабость к Маризе.

– Так оно и есть, но сегодня вечером она не могла… Одно предполагаешь, другим располагаешь. Я вам нужен, патрон?

– Ты знаешь агентство Резольди?

– Что, тайный телефон?

– Да, его устанавливают у Кристиана Бордо, и мне нужны сведения о рабочих, которые производят установку.

– Узнаю, как только откроется их контора.

– Ты меня не понял. Эти сведения мне нужны сейчас!

Наступает молчание. Я слышу, как Рыжий в недоумении скребет затылок.

– Но, патрон…

– Я и без тебя знаю, что сейчас – десять минут шестого.

Весь этаж освещен.

Кри-Кри не может уснуть, несмотря на усталость и снотворное. Он сидит в коридоре, в компании Берюрье. Толстяк стоит перед ним, почесывая поясницу. С повязкой у Кри-Кри – отвратительный вид, и мне невыразимо жалко его. Мой помощник отечески отчитывает его.

– Послушайте, старина, если вы не возьмете себя в руки, то утром вас придется кормить с ложечки. Если распускаешь свои нервы, они окончательно сдают. И тогда что? Психбольница, во всей ее красе: уколы, души, смирительная рубашка. Тем более, в вашем ремесле, где все так распущены. В газетах я читал про вашу жизненную дорогу, и между строк видел теплые компании и оргии – все, что вредно для здоровья. Ну, не распускайте нюни, Кри-Кри. Выпейте еще капельку и спите.