Текст книги "Можно любить и лысых"

– Нет.

– Вы что-нибудь пили?

– Скотч. Это фантазия Вавы. Пила она мало, но перед сном – обязательно.

– Из этой бутылки? – я указываю на столик у кровати.

– Да.

Я поднимаю бутылку и нюхаю. Затем выливаю капельку на ладонь и осторожно ее слизываю. – Ну, как? – нервничает Берю.

– Жалко, что нет Матье. Но все равно, какой-то посторонний привкус есть. Спрячь бутылку, анализ произведем потом.

Маленький лысячок больше не улыбается. Он в отчаянии хватается за голову.

– Что скажет ее муж, когда узнает обо всем этом?! – вздыхает он. Он думает уже о будущем.

– Ага! Ты разве не знаешь, что он умер? – спрашиваю я без обиняков, стараясь прочитать реакцию на его лице.

Его брови ползут вверх, глаза округляются.

– Умер?

Он как будто не понимает, не может осознать мое сообщение.

– Умер.

– Что делать, такова жизнь! – подтверждает философ Берюрье.

Часть третья
Ты еще увидишь…

Камионетка [3]3
  Камионетка – грузовичок.


[Закрыть], видимо сошла с экрана фильма, снятого по мотивам произведений Стейнбека, ее водитель – тоже. И машина, и ее хозяин, вероятно, не моложе шестидесяти – оба помяты и производят невероятный шум во время езды.

Дорогой служит простая колея, проложенная по пустынной долине. Напрашивается вопрос: почему старик ведет машину по глубокой колее, из-за чего нас бросает в разные стороны, как лодку во время бури, если проще, проехав лишних пять километров, выбраться пусть не на прекрасный, зато вполне терпимый грейдер?

– Чертовщина! Мы отобьем себе задницы-. – скулит Берю. – Спроси его, скоро ли приедем?

Я задаю вопрос водителю. Он что-то бормочет себе под нос, смысла я не улавливаю. Переспрашивать бесполезно – такие типы не повторяют сказанного.

– Ну что? – с надеждой глядит на меня Берю.

– Уже недалеко, – говорю я, чтобы его подбодрить.

– Большое удовольствие – трястись на этом катафалке, черт возьми! И что ты рассчитываешь там узнать?

– Может быть, и ничего, а может быть, и все.

– И ради таких забав ты мучаешь себя и меня? – он снова начинает стонать и жаловаться. Наш конечный пункт – ферма “Ред Окс”.

– Вот увидишь, там все закрыто: и ставни, и двери, и окна! И потом, зачем нам это нужно? Объяснил бы поподробнее.

Его ворчание похоже на жужжание огромного потревоженного шмеля и отзывается в моей душе неприятным осадком.

Я отвечаю ему с единственной целью – чтобы отстал от меня и не мешал думать. Кроме того, версия, высказанная вслух, выглядит выпуклее и нагляднее.

– Первый этап – Кристиан Бордо, его окружение и проблемы, связанные с ним. Второй – Валерия и ее личная жизнь. Третий – Флипы, прибывшие из Небраски только для того, чтобы их убил Бордо. Зачем? Почему? Задача очень сложная, потому что все умерли: муж, жена, псевдоубийцы. Тысяча чертей, как разобраться в этой каше? С чем сравнить все это? На кого валить эти убийства? Вот это надо понять, чтобы распутать такой кровавый клубок.

“Его Величество” громко откашливается и сплевывает на дорогу с такой силой, что сопля летит не в сторону, а по ходу движения машины, и цепляется к фетровому борту шляпы шофера, придавая ей вид бравой бретонской шапки.

– Прежде, чем ответить, мек, позволю себе заметить, что есть и четвертый этап.

– Даже так?

– Ты забыл установщиков телефона, которые, возможно, не входили в банду, а действовали самостоятельно.

– Нет, я их не забываю.

– Значит, ты сбрасываешь их со счетов?

Так как я обдумываю ответ, мистер Берю продолжает:

– Если бы они были заодно с американцами, тогда почему совали бомбу в тюфяк и пиан – в лекарство?

Внезапно он замолкает, будто ему сунули в рот хорошую простыню вместо кляпа.

Через некоторое время он вновь начинает говорить, но уже неуверенно:

– Если эти американцы в самом деле – фермеры, то что им понадобилось во Франции?

Я тороплюсь воспользоваться его растерянностью, чтобы быстро вставить:

– Вот поэтому мне и нужно посмотреть все самому на месте, не доверяя никаким докладам и запискам.

Недовольный Берю дуется, съеживается и забирается в угол. Себе он, вероятно, становится незаметным, но перед моими глазами – гора мяса и жира.

Старик, который везет нас, неожиданно затягивает куплет из какого-то вестерна и тем усиливает мое впечатление, что сам является персонажем какого-то фильма.

Мы катим вдоль необозримых пастбищ, которые в Америке составляют большую часть территории. Всюду бродят стада животных – десятки, сотни тысяч голов.

Тут и там попадаются ковбои – на джипах, в бархатных драных штанах. Вместо широкополых шляп – каскетки с большими козырьками, вероятно, позаимствованными у французских кепи.

Навстречу нам проезжает грузовик, в кузове которого жалобно мычат быки.

– Подъезжаем, – заявляет старик. Плевок Берю так и висит на полях его шляпы.

– Ферма “Ред Окс”.

Она больше походит на военный лагерь, или даже – на декорацию, прикрывающую атомный завод. Кое-где видны сельскохозяйственные машины, напоминающие красных и желтых динозавров.

Наш шофер решает прибытие сделать шикарным. Он описывает вираж, едва не перевернув нас, и резко тормозит перед закрытыми воротами.

– Вот тут, – говорит он. Берю глубоко вздыхает.

– Не слишком-то быстро, черт! Если это ферма, то пускай будет фермой, а не маскируется под концентрационный лагерь. Нет ли тут газовых камер? Сдается мне – а нюх меня еще никогда не обманывал – что есть.

– Меня зовут Бен Мой.

Он менее строг, чем судья в старину, высокий, морщинистый, и, вероятно, улыбался в последний раз еще до войны с бурами, когда генерал Грант приказал набить свою трубку молодой рабыне, которую первой отпустил на волю.

– Вы – интендант этого королевства? – спрашиваю я, машинально протягивая ему руку, которую он якобы не видит.

– Я – управляющий “Ред Окс Ферм”, – исправляет меня субъект, указательным пальцем разглаживая одну из своих морщинок.

– Мой друг и я – французы. Кроме того, мы из парижской полиции.

Он делает едва заметный жест, сопроводив его гримасой, будто напуган приземлением на его огороде самолета “Конкорд”.

– Мы приехали из-за Стива и Маризы Флип. Вы в курсе того, что с ними случилось?

– Да, шериф округа сообщил, что они убиты.

Говоря это, он не проявляет никаких чувств. Если бы у меня в комнате перегорела лампочка, он воспринял бы это известие точно так же: “Ах, вот как? Хозяин извещен”. – И все.

Через окно я различаю предгорья Кордильер, которые на горизонте резко вздымаются к самому небу. Чудовищные скалы – не чета нашим Альпам, мирным и домашним.

Комната, в которой мы находимся, уставлена горшками цветов. Можно подумать, что мы находимся где-то в Голландии или Швейцарии. Мебель – новенькая, с иголочки. Кресла-качалки напоминают нам, что мы – в англосаксонской стране. Пахнет резедой и конским навозом.

Через открытую дверь нам видна кухня, в которой толстая негритянка месит тесто. Она будто сошла с рекламного проспекта об Америке.

– Хотя бы предложил глоток вина, – шепчет Берюрье. – У меня язык присох к глотке.

Жажда мучает и меня, но мажордом нисколько не похож на приветливого хозяина французской пивнушки.

– Мы приехали, чтобы задать вам несколько вопросов, мистер Мой. Этого требует расследование.

– У вас есть документы?

К счастью, у меня сохранилось старое свидетельство о работе в парижской криминальной полиции. Я протягиваю его старику. Слово “полиция” и трехцветная карточка слабо влияют на его гостеприимство. Во всяком случае, его настроение не улучшается.

Он водружает на нос очки и внимательно сверяет мою карточку с оригиналом, вертит ее в пальцах, чуть ли не нюхает, потом возвращает ее мне, держа двумя пальцами, словно грязный засморканный платок или скользкую улитку, или цветную фотографию Джеральда Форда.

– Хорошо, – говорит он сухо и таким тоном, будто собирается немедленно вышвырнуть нас за дверь. – Так чем могу служить?

– Вы знаете, при каких обстоятельствах погибли супруги Флип, мистер Мой?

– Какой-то безумец застрелил их, как собак.

– Не совсем так. Этим безумцем был знаменитый актер, который действовал в пределах самообороны.

Бен Мой запихивает два пальца между шеей и воротничком, как бы показывая свое сожаление, что не надел рубашку на два размера больше.

– Знаменитый актер, говорите? Кто же это – Фрэнк Синатра, Марлон Брандо или Пол Ньюмен?

– Нет, мистер Мой.

– Я не знаю других знаменитостей с тех пор, как похоронили Спенсера Тресеи.

– Я говорю о Франции. Этот актер знаменит во Франции.

У Моя в запасе имеются весьма выразительные жесты. Он поднимает правую руку, не двигая локтем, и кладет ее себе на плечо. Это – грубый жест, полный пренебрежения к тому, что не является Америкой.

– Вы говорите, он действовал в интересах самообороны? – спрашивает меня костлявый собеседник. – Неужели ваш комедиант мог опасаться Стива и Маризы? Молодых и самых безобидных существ в мире, не считая младенцев и старых трапперов, которые уже перевелись.

– Но, тем не менее, у каждого из них в руках были револьверы, когда Кристиан стрелял в них.

– КТО ЭТО СКАЗАЛ?

Перед моими глазами вновь встает вся трагедия на роскошной вилле.

– Таковы установленные мною факты, мистер Мой.

– А я утверждаю, что это – вранье, только и всего. Он снова берет мою карточку и с заметным акцентом читает: “Санатоний”.

Берюрье трогает меня за руку.

– Извини, мек, но это насекомое явно ищет, к чему бы придраться. У него такой тон, что я удивляюсь, как ты терпишь. Я сделаю из него мокрое место, если он посмеет сказать, что мы не те, за кого себя выдаем.

– Плюнь! Это выходки идиота.

– Они действуют мне на нервы, мек. Не позволю оскорблять себя всякому паршивцу из Америки! Ладно, пока ты разбираешься с этим прохвостом, схожу на кухню и посмотрю, можно ли договориться с той черной девицей. И, наконец, чем-то надо промочить горло.

Он исчезает.

Бен Мой устремляет на меня такой злобный взгляд, что может убить им, но я нахожусь в отличной спортивной форме.

– Это имение принадлежит Флипам? – спрашиваю я.

– Безусловно.

– Значит, они были богаты?

– Это зависит от того, что называть богатством, мистер… мистер…

Он опять смотрит в мою карточку.

– Мистер Санатоний.

Теперь он и мне начинает действовать на нервы. У меня невольно сжимаются кулаки, и я пугаюсь, что могу потерять над собой власть, а это некстати.

– Я хочу спросить: они принадлежали к зажиточным слоям?

– В общем, да.

– А откуда у них состояние?

– Эта ферма принадлежала еще родителям мистера Флипа.

Отец обеспечил сына, когда тот еще не родился, тогда откуда у него появилась мысль – вместе с женой стать убийцами?

Это – самая неразрешимая загадка всей истории. Потрясающе! Счастливая, богатая, здоровая пара, только начавшая совместную жизнь в одном из плодородных штатов США, летит в Париж на свидание со своей смертью. Разве это нормально?

В дверном проеме появляется живописная фигура Берю.

– Чернуха превосходна! – заявляет он. – Правда у нее не было спиртного, зато – какое пиво?! И она – весьма аппетитная хозяюшка. Ее вид наводит на игривые мысли, готов подраться с любым.

– Что он говорит? – беспокоится Мой, не понимающий по-французски.

– Ему очень нравится ваша ферма.

Почему-то в это мгновение я вспоминаю о ненасытной Инес, которая хотела еще и еще, и ей было все мало. Она была из той породы женщин, для которых половой акт – единственная цель их существования.

Она стала случайной жертвой развернувшейся драмы. Ей разбили череп, чтобы скомпрометировать меня, связать мои руки и парализовать мою инициативу. Убили ни в чем не повинную женщину. Кто они? Вероятно, те техники! Люди организованные и, конечно, без малейшего намека на совесть и человечность.

Инес на лошади в Нейи. Словно наяву, вижу ее в маленькой гостинице, куда привел ее наспех. Она еще в бриджах для верховой езды. Тогда я впервые имел дело с девицей в таком наряде. Она легла на кровать и, расстегнув сюртучок, обнажила великолепные груди, затем неторопливо стала стягивать брюки, открывая моему взгляду свои тугие чресла. Я не дал ей полностью раздеться и с неистовой страстью овладел ею, возбужденный роскошным телом и нескрываемой похотью.

И вот я – косвенный убийца Инес – заявляю: действовала организованная банда.

Эта банда узнала, что прославленный “Санатоний” приглашен предотвратить нечто, направленное против известной личности, и тогда банда немедленно приступает к действию. БАНДА!

– Мистер Мой!

– Я вас слушаю.

Его беспокоит, что коп находится на его ферме. Янки к этому не привыкли и не любят этого. Меня еще терпят, потому что я – француз, из страны, которую надо снабжать деньгами.

– Для чего мистер и миссис Флип ездили во Францию?

– Видимо, захотелось.

– А они вам не говорили о своих планах?

– Говорили, но не поясняли. Сказали, что поедут в Париж первого июня. Я вздрагиваю.

– Первого июня?

– Да.

– Накануне второго, – выдыхаю я, к счастью – по-французски, и Бен Мой не понимает меня, иначе выставил бы в ту же минуту.

– Это путешествие планировалось заранее?

– Да, больше, чем за месяц.

– Они говорили когда-нибудь о Кристиане Бордо?

Я пытаюсь произнести это имя с американским акцентом.

Он повторяет его за мной.

– Да, как город Бордо, – уточняю я. Бен Мой вспоминает.

– Нет, никогда.

Я уже собираюсь спросить: “Вы в этом уверены?”, но вовремя вспоминаю, что янки не понимают французской настойчивости. Они отвечают то, что хотят сказать, правдиво ли, ложно ли, неважно, и переспрашивать их бесполезно.

– Я хотел бы осмотреть комнату и кабинет мистера Флипа, – прошу я.

Он настолько потрясен и шокирован, что можно подумать, будто я попросил его о чем-то совершенно непристойном.

– У вас есть ордер на обыск?

– То есть, что значит “обыск”? Понимаю, что настаивать в данном случае бесполезно.

– Берю! – зову я.

Появляется Берю, вымазанный в муке, и с распахнутыми “воротами в закрома”, где хранятся “принадлежности” для свадьбы и вечеринок.

– Послушай, Берю. Мне надо осмотреть это именьице, но тип этот против.

– Так, может быть, усыпить его? – предлагает напарник.

– Не его, конечно, а его бдительность. Сделай такую диверсию, чтобы я смог побродить, где мне нужно.

– Слушаюсь, босс, – с готовностью соглашается Берю и возвращается на кухню, сопровождаемый беспокойным взглядом Бен Моя.

– У вас все? – спрашивает он тоном, который должен означать: “Пора завязывать!”

– Не было ли у Флипов врагов?

– Я уже говорил вам, что более милых людей трудно было даже представить.

– Но ведь можно быть милым и в то же время иметь врагов, мистер Мой.

– Только не им!

– Часто они ездили в Европу, в частности, во Францию?

– Мистер Флип не был там с тех пор, как отбыл военную службу в соединениях, расквартированных в Германии. Это было четыре года назад. Что касается его супруги, бельгийки по национальности, то она была там только на похоронах отца.

– Муж ездил с ней?

– Нет.

– Почему?

– Этого я не знаю. Это не мое дело. А теперь, мистер Санатоний, пора закругляться. У меня много дел, и в данный момент…

– Еще один вопрос, мистер Мой…

Он сжимает свои квадратные челюсти и заявляет:

– Еще один – согласен. В чем дело?

– Флипы познакомились в Европе, когда Стив отбывал воинскую службу?

– Да, именно так.

Пора кончать. Но что же медлит Берю?

К счастью, в этом отношении на него можно положиться. Ничего не надо организовывать.

Едва я вспоминаю о Берю, как в соседней комнате раздается невероятный грохот.

Бен Мой бросается туда. По шуму может показаться, что бушует обезумевший от ярости слон.

Я пользуюсь этим и быстренько выскальзываю из комнаты в противоположном направлении.

В строении фасадного типа ориентироваться легче, чем в замке Шамбор. Особенно здесь, где жилище – прежде всего функционально и в высшей степени схематично. Я говорю себе: раз кухня сзади, то жилые комнаты впереди, а столовая – рядом с кухней, потом – кабинет, а за ним – спальня хозяев.

Вот почему я, как бомба, взрываюсь в западное крыло дома.

Есть ли в этом смысл? Я не думаю об этом, но во мне теплится надежда. Можно и ошибиться. Но иногда и пустяк наталкивает на сногсшибательные открытия.

Жилая комната объединяется с кабинетом. Она поделена на две комнаты, но чувствуется, что эта система раздела практически не используется, и хозяева большее время проводят в средних комнатах.

Я работаю методично, быстро и тщательно, как и положено, без всякой нервозности. Открываю ящики, осматриваю их содержимое и снова закрываю. Мне попадается много документов, драгоценностей, счетов, квитанций. Наконец, в красивой шкатулке, обтянутой розовым шелком, я натыкаюсь на письмо, к моему изумлению, написанное по-французски. Там вложена и фотография.

Прикинув, сколько времени я уже хозяйничаю здесь, решаю, что пора, и выскакиваю в открытое окно жилой комнаты. Небрежной походкой направляюсь к машине, которая лениво гудит, разморенная полуденной жарой.

Дверца машины открыта, и я забираюсь в кабину.

А на ферме продолжается шум и переполох. К грохоту примешиваются крики, добавляющие жару к общей панике.

Наконец, выскакивает Бен Мой, разъяренный и взъерошенный, и тыкает пальцем в нашу машину.

Появляется помятый и перепачканный в муке Берюрье.

– Гоу хоум! [4]4
  Гоу хоум – убирайтесь домой.


[Закрыть] – начинает по-английски Мой. Подумать только, и это кричат американцы НАМ: “Гоу хоум!”

Да, времена меняются.

– Ну, так что там случилось с обезьянкой в клетке?

– Я привязал к ее хвосту проволоку, другой конец которой прикрепил к кастрюльке. Когда негритянка взяла мешок с мукой, обезьяна прыгнула на нее, и кастрюлька свалилась на электроплиту, а на ней стояла груда тарелок, и все это полетело со страшным грохотом на пол! Мука рассыпалась, и что тут началось!

Он говорит и жмурится, как кошка. Вероятно, его воспоминания весьма потешны, потому что Берю корчится в судорогах смеха. До меня все его переживания доходят в ослабленном виде, так как я занят чтением того, что нашел в вещах Стива Флипа. Я кончаю читать и рассматриваю фото, словно текст надо сличать с картинкой, как в иллюстрированном комиксе.

– …лето?

Я читаю. Машина подскакивает на ухабах. Шофер что-то напевает.

– …лето? – повторяет Берю. Я отрываюсь от письма.

– Что “лето”? Какое “лето”?

– Я тебя спросил, хватило времени, чтобы осмотреть все, что ты хотел?

– Да, с избытком.

– Что-нибудь дельное?

– Да, довольно интересно.

– Я вижу, ты весь погружен в это интересное.

Я продолжаю читать. Затем опять разглядываю фотографию и, наконец, прячу все в карман.

Старый ковбой опять затягивает свою ковбойскую песню.

– Я вижу, ты что-то заполучил, – говорит Берю. – О чем задумался?

– О миллиарде, который должна выплатить страховая компания.

Он корчит гримасу.

– Почему?

– Контракт есть контракт!

– Но он завещан был жене Бордо.

– Точно.

– Насколько мне известно, она умерла.

– Ты получил верные сведения, но у нее тоже есть наследники.

– Как это?

– Да, по крайней мере – один, но законный. Я вытаскиваю скрепленные вместе документы и отделяю фотографию.

– Вот он.

Берюрье смотрит и, втянув в себя воздух, высвистывает:

– Славненький! – выражает он свое мнение.

Гидросамолет Монмине, кажется, разваливается на глазах. За несколько дней он успел потерять кое-какие мелкие и даже крупные детали. Еще пикантней становится от шума и скрежета в самых различных и неожиданных местах аппарата.

Восемь воспитанников школы Нор Жюль просто в восторге от того, что можно полетать на настоящем самолете, поэтому щебечут, как птенцы в зоомагазине. Их визг настолько всем надоедает, что пилот не выдерживает и громко орет:

– Эй, там, детвора, тихо! Наступает тишина. Надолго ли?

– Я уже не слышал шум мотора, – объясняет мне Монмине. – А если бы он заглох? Я бы ничего и не почуял. Что за дурацкая фантазия – везти на остров этих оборванцев?

– Мне нужна рабочая сила.

– Для сбора раковин?

– Что-то в этом роде.

– Это вы ехали со мной в прошлый раз?

– То есть?

– Я тогда и впрямь поверил, что вы – мамзели.

– Нам это и нужно было.

– Вы копы?

– В некотором роде.

– Это вы ищете убийцу, который прирезал одну из дамочек?

– Мы пытались, но…

– Что делать! – говорит он. – Как на охоте: либо убьешь фазана, либо – нет. Во всяком случае, после убийства началось настоящее бегство с острова. Эти дамочки хватали свои манатки и разбегались по домам, кто как мог и побыстрее. Что тут было! Вы понимаете меня, старина?

Он хохочет.

– Им настолько нужна была мужская опора, что с каждой я потребовал все, что мне было нужно. Все решалось очень просто – в ангаре, в Порт-Жюль. Я выбирал самую распущенную и сажал ее рядом с собой, на ваше место. Я объяснял ей, как манипулировать кнопками управления самолета и обслуживать мой “агрегат” личного пользования. Видимо, я никогда не привыкну к вибрации, она меня возбуждает чисто физически. Порой меня удручает, что придется уходить в отставку. Если я кончу летать, то долго не протяну.

– Ну, что вы, привыкните.

– Нет, это как моряку без моря, черт подери!

– Не задумывайтесь раньше времени, дружище. Вибрацию и связанные с ней ощущения вы сможете создать себе и на земле, раз вам это так приятно.

Он отпускает руль и кладет руку мне на плечо.

– Спасибо, я об этом не задумывался. Да, конечно, вибратор. Скажите, а вы не с неба упали?

– Нет, – смеюсь я. – И не хочу упасть с гидросамолета. Поэтому следите за управлением, Монмине.

Мой пилот дуется.

– Пфф… Моя развалюха так привыкла к полетам, что могла бы пройти этот маршрут и без меня!

– Я предпочитаю, чтобы вы делали это сообща. Дети снова шумят, но по моему знаку, становятся серьезными и замолкают, тем более, что начинается спуск. Я объясняю малышам, что мне от них надо, и что именно следует искать.

Мы делим остров на секторы. Я сообщаю парням, что нашедший нужную вещь получит дополнительное вознаграждение.

Надо видеть, как они бросаются на поиски – словно призовые ищейки. Они ползают на четвереньках, мои малыши – взрослые на это не способны. А кругленькая сумма, обещанная мною, прогремит потом по архипелагу. Я молча наблюдаю, как они рассеиваются по острову.

– Почему вы поручили это детям, а не взрослым? – спрашивает Монмине, отворачиваясь помочиться в океан.

– Потому что дети пронырливее и расторопнее, чем взрослые, – отвечаю я.

Летчик что-то бурчит, встряхивая брюки, и начинает прохаживаться по берегу, разминая ноги.

– Проклятье! – кричит он. – Что это так шумит? Я не выключил зажигание!

– Нет, – смеюсь я, указывая на Берю, который уже спит на мелком песочке пляжа. – Это мало похоже на самолет.

Монмине успокаивается и принимается рассказывать про свою тетку Ольгу, которая тоже храпела во сне, отчего будила племянника и побуждала его к действию.

С психофизических позиций, именно она определила его тягу, повышенное половое стремление к женщинам, причем, не первой свежести. Видимо, Ольга была большим событием в его жизни, потому что он желает всем семьям, имеющим мальчиков, содержать такую тетушку.

Погода стоит безоблачная, мягкая, полная очарования. Небо сине-бирюзовое, словно на лучших рекламных плакатах. Никогда я еще не ощущал такого чарующего аромата – это настоящее волшебство! Как совместить это чудо с хладнокровным убийством?

Я замечаю пустые хижины в обрамлении кокосовых пальм. Что теперь будет с “Клубом Евы”? Не придется ли мадам де Труавиль прикрывать свою “лавочку”?

Валерия Бордо оросила эту землю своей кровью. Вероятно, ее труп, разделенный на две части, уже доставлен во Францию. Завтра-послезавтра ее положат рядом со знаменитым супругом на нашем кладбище, на котором пахнет сеном, увядшими цветами и смертью.

Монмине продолжает расписывать невероятными метафорами и сравнениями половые достоинства своей тетки. С большим подъемом и смаком он рассказывает, какой податливой и разомлевшей была Ольга после очередного совокупления.

Берюрье храпит все сильнее и сильнее.

После поездки на ферму “Ред Окс” он требовал возвратиться на родину. Он затосковал по своему дому и Берте. Ему снова захотелось увидеть своего друга Пино, наших девчушек-секретарш из “Пари-Детектив”, которые никогда не отказывают никому из нас, едва у кого-то появляется охота отведать “сладенького”.

А малыши усердно прочесывают остров. Они роются в песке, раздвигают заросли цветов, просматривают дно бассейна.

– Почему вы думаете, что штучка, которую вы ищете, все еще здесь? – спрашивает Монмине, отвлекаясь от юношеских воспоминаний.

– Инстинкт.

Он глядит на меня непонимающим взглядом, наморщив лоб.

– Вы это серьезно?

– Как нельзя более.

– Так вы приехали сюда, потому что вам подсказал это инстинкт?

– Да. Вас это удивляет?

– По правде говоря, да! И что же, все расходы тоже оплатит инстинкт? Вдруг мальчишки не найдут того, что вы ищите?

– Тогда я найду это сам.

– Вы так уверены в себе?

– Да.

Как раз в этот миг я слышу вопль, который звучит аккомпанементом моему “да”. Один из мальчишек зовет меня в рощу кокосовых пальм.

– Месье, эй, месье! Идите сюда! Посмотрите! Разве это – кокосовый орех, там наверху?

Я бегу.

Малыш указывает мне на странную коричневую гроздь на самой вершине пальмы. Там висят две пары башмаков.

Так все и было…

– У меня здесь застряла рыбная кость, – утверждает Пино, указывая на свою длинную шею, похожую на раздавленную вытянувшуюся улитку.

– Ты что, проглотил ее? – спрашивает Берю.

– Вот именно, что нет.

И Пино начинает объяснять.

– Моя супруга, мадам Пино, придерживается некоторых традиций и, в частности – пятницы. Она в этот день постится.

– Она еще постится, пастушка? Не успела еще окультуриться?

Сезар начинает скрипеть зубами.

– Ты, Александр Бенуа, – грубиян! – кричит он блеющим от негодования голосом. – Никогда я не позволял себе даже намека по отношению к твоей супруге, хотя именно о ней можно сказать, что тут все возможно, и любые сплетни могут оказаться чистой правдой.

Наш Берю сразу мрачнеет.

– Если у тебя есть что-то серьезное за пазухой, то выкладывай начистоту, без всяких намеков. Я не реагирую на твои шпильки.

– Успокойтесь, парни, мы работаем! – резко обрываю их, не отрывая глаз от бумаг, что разложены на моем столе.

Запах зверинца, смешанный с химией, предупреждает меня о появлении Матье. Я замечаю, что с установлением хорошей погоды он большее время проводит со своими животными. Надо отметить, что находятся девицы, которым нравится этот животный запах Он возбуждает их чувственность, а если к нему добавляется запах сыра “рокфор”, то они прямо млеют.

– Все на месте, патрон, – заявляет мой сотрудник, хороший парень, но в полиции не ужился.

Еще раз тщательно просматриваю бумаги, как студент перед экзаменом, все их содержимое я зарегистрировал в клеточках своего мозга, разложил по полочкам, хотя и не в том порядке, в котором следовало бы. Сейчас я собираюсь последовать примеру Агаты Кристи в розовые годы с Эркюлем Пуаро. Все рассмотрено с точки зрения чистого разума, и Старик, связанный с нами аудиовизуальной системой, не смог бы сейчас нам возразить. С тех пор, как установлена такая система связи, Старик все более и более становится абстрактным понятием, и боюсь, что в скором времени, стану обращаться к нему только во время молитвы.

– Всели?

– Все.

– Как они себя чувствуют?

– По большей части – смущены.

– Ну, выход королевы! – объявляю я.

Я не крещусь, так как не принадлежу к крестопоклонникам, но согласился бы, чтобы меня ущипнули, как просит это тореадор перед выходом.

За мной следуют все мои помощники. Все трое. Берю, выпятив живот, открывает шествие, будто пробивая дорогу в толпе. Пино держится от него справа, Матье – слева. В руках Матье держит документы, которые он подготовил с особым знанием дела, с ловкостью и блеском.

Да, собрались все, такие непохожие друг на друга. Они чинно восседают в гостиной, выдержанной в оранжевых тонах: Бебер Поташ, страховой агент в черном костюме и сиреневом галстуке, словно глашатай траура, Людо, тощий и незаметный в костюме из черно-серой фланели, Элеонора, перекрасившая волосы в минорные тона, в скромном коричневом костюме “тайер” и с зеленым платочком на шее. В ушах у нее потрясающие серьги в виде миниатюрных попугайчиков на качельках. Позже подходит и Роберт Песон, очень неловкий и подавленный роскошью нашего салона.

Согласно нашему плану, сверкающие свежестью секретарши – Клодетта и Мариза – обносят всех скотчем, что несколько разряжает обстановку. Считаю, что нервное напряжение не нужно, лучше сразу же создать непринужденную обстановку.

Я всем пожимаю руку, как видный деятель, пришедший последним – этого требует моя роль на данном совете. У меня внимательный взгляд, немного резковатые, скупые жесты, я задаю любезные вопросы, на которые, обычно, не принято отвечать, например: “Счастлив вас видеть. Надеюсь, вы легко нашли наше агентство?” и т. п.

Меблировка в гостиной следующая: огромный диван на двенадцать мест – по всей стене полукругом, разбросанные в кажущемся беспорядке кресла, мраморный столик, очень практичный, если разбивать о него крутые яйца, и за ним – три кресла, типа “Кноль”. Может быть, комната кажется загроможденной, но это не так – она слишком обширна для этого.

Я сажаю свое тело в кресло за столом, мои ассистенты – Матье и Пино – садятся по бокам. Его светлость Берю выбирает себе кресло среди гостей, чтобы удобнее было вздремнуть.

Теперь надо отметить положение гостей четверо из окружения Кри-Кри – Луизетта, Бебер, Людо и Элеонора – уселись на диван. Представитель страховой компании – в одно из кресел. Напротив него разместился Песон.

Такова обстановка.

Я кладу руки на мраморный столик. Забавно: зачем в гарнитуре оказался этот стол, которому место в мясном магазине, в качестве прилавка; ведь дерево – значительно теплее и более благородно.

Забавно и то, что я чувствую себя до некоторой степени в шкуре Старика. Я тот, кто решает и командует, кому смотрят в рот.

– Мадам, месье… Черт возьми, не хватает звоночка и стакана воды, а самое главное – орденской ленточки в петлице.

– Я собрал вас здесь, чтобы поставить все точки над “i” – всем тем, что произошло. Мои сотрудники и я лично собрали большое количество фактов по делу Бордо. Полагаю, что теперь можно вынести определенное решение.

– Неужели? – восклицает Ляфонь, который, считая себя важной персоной, вставляет свое слово.

– Да, господин генеральный директор.

– И нам придется оплатить страховку?

– По моему мнению: нет.

Его вздох нельзя описать, его надо слышать. Чем-то напоминает открывание газового крана.

Набираю воздуха, чтобы голос звучал чище и яснее.

– Видите ли, – объясняю я своей аудитории, – если резюмировать эту ужасно кровавую историю, то без сомнения, это – прежде всего – история любви.

– Как – любви? – переспрашивает Берю, испуская при этом сильный запах чеснока. Перед этим он сожрал два фунта арлезианской колбасы.

– Да, дорогой мой, любви! Любви страстной, безумной – любви шекспировской!

– Провались ты, стоя! – бормочет Берю, тем самым излагая общее мнение.