Текст книги "Неугомонная блондинка"

Сандра Мэй
Неугомонная блондинка

1

Келли осторожно сделала шаг назад, потом еще два маленьких шажочка вбок, замерла на месте и высунула кончик языка от напряжения. Здесь должна быть ступенька… или она левее? И где та несчастна витрина, в которой стоит этот монстр из зеленого стекла?

Все осложнялось тем, что глаза у Келли были плотно закрыты, даже практически зажмурены, и открывать их девушка не собиралась. Только не в этом зале!

Ей удалось не свалиться с трех ступенек и не свернуть на сторону злосчастную витрину, так что буквально через каких-то десять минут после начала отступления Келли Джонс смогла открыть глаза и перевести дух. Переведем его и мы – и кое-что разъясним.

Демократия, права человека, равенство и братство, война Севера и Юга – все это хорошо и даже замечательно, все имеет право на существование, и никто не собирается об этом забывать, но если вы родились и живете всю жизнь в южных штатах США, приходится делать кое-какие поправки на окружающую реальность.

Южные штаты отличаются от северных, как небо отличается от земли, а домашняя кухня – от фастфуда. Да, Новый Орлеан отдувается за всех, представляя собой некую рекламную версию американского Юга с его негритянским джазом и знаменитым карнавалом Марди-Гра, но ведь есть и другие города, не так ли?

Вот, скажем, Луисвилль…

Джаз здесь не слишком жаловали, в основном потому, что изначально Луисвилль возник как одна большая деревня, состоящая сплошь из богатых особняков вкупе с примыкающими к ним поместьями. Неграм здесь просто в голову не пришло бы создавать джаз-банды. В огненные годы войны Севера и Юга, а также становления Конфедерации Луисвилль элегантно сохранял молчание: рабы не бунтовали, а рабовладельцы им в этом не препятствовали.

Видимо, в силу мирного сосуществования на издревле установленных условиях Луисвилль дотянул и до наших дней, сохраняя патриархальное очарование старинного города аристократов. А чтобы мировая общественность не приставала, мэром несколько лет назад выбрали чернокожего Джошуа Сивертона – и зажили припеваючи.

Здесь до сих пор в ходу старинные вентиляторы и опахала из пальмовых ветвей. Здесь дамы носят белоснежные митенки и кружевные зонтики, загар считается вульгарным, а юные девушки ждут своего первого бала точно так же, как ждала его когда-то Скарлетт О’Хара…

И именно здесь угораздило родиться двадцать пять лет назад Келли Джонс.

Келли – натуральная блондинка с зелеными глазами. Считается, что такими глазами природа одаривает женщин властных и склонных к интригам, но в случае с Келли природа явно отвлеклась. Келли простодушна до такой степени, что злые языки называют ее дурочкой. Впрочем, без всякого раздражения, потому что Келли Джонс, вероятно, в принципе не может вызывать раздражение. Она симпатична, добродушна и незлопамятна, а это сочетание способно укротить даже самых отъявленных мизантропов.

К двадцати пяти годам Келли успела поучиться на факультете искусств в университете Оклахомы, поработать в качестве музейного эксперта в Новом Орлеане, неудачно влюбиться три раза подряд в различных городах США и вернуться в Луисвилль, под крыло своих дальних, но любимых родственниц – тетушек Элоди и Эжени.

Элоди и Эжени принадлежали к одному из самых известных и влиятельных семейств Юга – семейству Деверо. Элоди так и не вышла замуж, оставшись верной своей фамилии, а вот Эжени встретила свою судьбу аж в сорок пять лет – что очень часто утешало Келли, так как оставляло ей запас минимум в двадцать лет на то, чтобы устроить свою судьбу. Впрочем, фамилию тете Эжени тоже менять не пришлось…

Судьбу тети Эжени звали Рожер Бопертюи, и клан Деверо не колеблясь единогласно одобрил его кандидатуру, чтобы буквально года через три столь же единогласно, хотя и втихаря, прийти к выводу, что Бопертюи несносен, разнуздан и способен опозорить даже папу Римского, буде тот окажется с ним в родстве.

Эжени плевать хотела на мнение родни и счастливо прожила со своим Роже в гражданском – читай: во грехе – браке двадцать пять лет душа в душу. Год назад Рожер Бопертюи скончался, оставив тете Эжени несколько миллионов чистого дохода, а также дело всей своей жизни – коллекцию самых разнообразных предметов искусства, от античности до наших дней. Объединяли эти шедевры всего две вещи: стоимость каждого начиналась с четырехзначной цифры и все они так или иначе были связаны с эротикой.

Нет, дядя Роже вовсе не был извращенцем или эксгибиционистом. Жизнь свою – в эротическом смысле – он прожил весело и разнообразно. Общих с Эжени детей у них не было, зато имелось целых пять отпрысков от предыдущих двух браков и нескольких серьезных увлечений. Все они унаследовали кругленькие суммы, почти все дружили с тетей Эжени и друг с другом… короче, речь не о них, пока, по крайней мере.

Коллекция дяди Роже насчитывала несколько сотен самых разнообразных шедевров. Акварели французских импрессионистов, византийские мозаики, индийские статуэтки, золотые фигурки этрусков… и все, буквально все посвящено культу человеческого тела и физической любви.

Полгода назад тетя Эжени решила, что искусство должно принадлежать народу, хотя бы ненадолго, и затеяла выставку в Музее изящных искусств Луисвилля. Вполне естественно, что к работе была привлечена Келли – как дипломированная специалистка – и вот тут-то выяснилось страшное.

Келли оказалась просто-таки патологически – на взгляд тети Эжени – стыдлива. Она отводила глаза от пастушков Фрагонара и юных любовников Буше, она жмурилась при виде миниатюрных статуэток «Камасутры», и никакая сила земная не могла заставить ее прикоснуться к произведениям современного искусства… впрочем, тут тетя Эжени тоже не рисковала лишний раз.

Известнейший шедевр Гуго Цоллера, скульптора-авангардиста, был приобретен Рожером Бопертюи три года назад за полмиллиона долларов, а вот Келли не дала бы за него и трех центов. Эротическая скульптура «Безопасный секс» представляла собой громадный фаллос на подставочке и столь же громадные женские губы, выкрашенные алой помадой – на другой подставочке. Подразумевалось, что располагать это безобразие можно в самых различных вариациях, включая и ту, о котором вы наверняка подумали. Символизировало это все разнообразные радости самого безопасного, то бишь орального, секса.

Мы встретились с Келли Джонс в тот самый момент, когда она должна была расположить означенный шедевр на черном бархатном подиуме, над которым висел портрет дяди Рожера Бопертюи: именно такое сочетание, по мысли тети Эжени, встретит гостей выставки, когда они поднимутся по мраморной лестнице и войдут в Синий зал, отведенный музеем устроителям…

Келли прикрыла глаза растопыренными пальцами и осторожно посмотрела на «скульптуру». Вот же гадость! И чего это дядюшку разобрало?

Негромкий мелодичный смех раздался у Келли за спиной, и она поспешно обернулась. Эжени и ее сестра Элоди Деверо входили в зал.

– Келли, детка, как ты? О, моя бедная девочка! Целыми днями смотреть на эту порнуху…

– Стыдись, Элоди! Это произведения искусства, а не порнуха.

– Замужняя женщина могла бы и усвоить разницу между искусством и порнухой. Ладно уж я, старая дева…

– Из тебя старая дева, как из меня балерина! Какая может быть старая дева, если есть Итан?

– Забыла ему позвонить, моему мальчику…

Келли улыбнулась. Тетя Элоди замуж так и не вышла, это правда, что не помешало ей разбить сердца трех мужчин и в сорок лет завести ребенка от четвертого. Итан Деверо был на пять лет старше Келли, и в детстве они вполне мирно играли вместе. Теперь Итан работал в банке и в родной дом приезжал только на Рождество.

Старушки побрели вдоль зала, машинально переругиваясь, а мысли Келли вновь перенеслись в прошлое…

В доме Деверо она впервые оказалась, когда ей было три года. Мать Келли, Лиза, была троюродной племянницей Элоди и Эжени и привезла маленькую дочь познакомиться с родственниками. Старый дом очаровал малышку Келли, за свои три года привыкшую исключительно к отелям, хотя и к хорошим.

Разумеется, всего она не помнила. Например, лица собственного папы. Уже намного позже, лет в десять, она наткнулась на его фотографию – и ровным счетом ничего не испытала. Красавец-блондин на снимке улыбался надменно и чуть снисходительно, а глаза – глаза у него, кажется, тоже были зеленые, во всяком случае, у мамы Лизы они были голубыми, стало быть, Келли их унаследовала от отца… как это все запутано!

Словом, в три года Келли попала в дом Деверо! И влюбилась в него и его обитателей раз и навсегда, потому что не влюбиться в них было невозможно. Эжени – хулиганка и авантюристка, недавно сочетавшаяся гражданским браком с Роже Бопертюи; Элоди – величавая и скрытная на вид светская львица, впрочем, под этой маской пряталась добродушная лентяйка, больше всего на свете обожавшая детей, собак и приключенческие романы. Суровый мальчик в пиратском костюме – Итан Деверо, ее сын. И, наконец, Рожер Бопертюи, дядя Роже, красавец с мефистофельской внешностью, неугомонный путешественник, сразу полюбивший малышку Келли всем сердцем…

Жизнь в Луисвилле изобилует сложностями, так что приготовьтесь к многочисленным отступлениям от темы – без них не обойтись.

Когда Рожер Бопертюи повстречал Эжени Деверо, ей было сорок пять, а ему – пятьдесят семь, так что некоторые условности предстояло перешагнуть. Например, такую: у Роже была семья. Жена, две дочери и пять внуков.

Жена – Лидия Бопертюи, в девичестве Машмортон – еще со дня своей свадьбы подозревала, что ее непутевый муженек способен на что-нибудь… этакое. Старшая дочь, Гризельда, была во всем согласна с мамой. Младшая, Клер, была папашиной любимицей, потому, собственно, и совершила мезальянс, выйдя замуж за итальянского футболиста Франко Моретти и уехав в Италию.

Узнав о романе мужа с Эжени Деверо, Лидия Бопертюи пришла в хорошо сдерживаемую, светски невозмутимую, но – ярость и категорически отказалась давать развод. Роже с истинно галльским пренебрежением к мелочам пожал плечами – и переехал в дом Деверо. Луисвилль замер в ожидании скандала… Скандала не последовало.

Лидия стала заложницей собственного снобизма. Она не могла позволить трепать славные имена Машмортонов, Деверо, да и Бопертюи, чтоб ему пусто было, на каждом углу и усиленно делала вид, что ничего не происходит. Роже жил у Деверо, изредка появляясь на больших семейных приемах в доме законной жены, по-прежнему обожал родных внуков и неродных Итана и малышку Келли, собирал свою коллекцию и сеял повсюду сладость и свет.

Келли обосновалась в доме Деверо в возрасте семи с половиной лет, когда стало окончательно ясно, что ее мать не успокоится, пока не найдет себе Прекрасного Принца, подходящего ей по всем параметрам. Лиза Джонс была женщиной легкомысленной, но отнюдь не развратной. Дочку она любила – но справиться с собственными страстями не могла. Эжени Деверо сама предложила оставить Келли у них в Луисвилле – и Лиза поцеловала девочку со словами: «Позвони, когда надумаешь вернуться домой, дорогая! Я тебя люблю».

С те пор прошло семнадцать с половиной лет, но Келли все еще ни разу не испытала подобного желания…

Элоди и Эжени совершили круг почета по Синему залу и вернулись к Келли. Она с улыбкой смотрела на двух хрупких, миниатюрных старушек, в который раз поражаясь тому, какими разными могут быть близнецы.

Элоди недовольно погрозила Келли пальцем.

– Если ты будешь слушать только эту нимфоманку – мою сестричку, ничему хорошему не научишься.

Эжени презрительно фыркнула.

– Уж кто бы говорил! Нимфоманка! Да я двадцать пять лет прожила с одним и тем же мужчиной…

– Представляю, КАКИМ он был мужчиной, если у тебя даже не нашлось времени сходить на сторону…

– Кстати, деточка, а как у тебя с личной жизнью?

Две пары выцветших серо-голубых глаз уставились на Келли, и девушка немедленно смутилась.

– Ну… я… я не знаю… все хорошо!

– Да? И как его зовут?

– Кого?

– Того, с кем все хорошо?

– Тетя Элоди, я в том смысле, что у меня и так все хорошо, а мужчина здесь ни при чем…

– Элли, ты ее расстроишь.

– Ничего подобного. Не я. Она сама. В двадцать пять лет…

– Замолчи, разнузданная вакханка не первой свежести!

– Эжени, деточка, позволь напомнить, что ты меня старше…

– На восемь минут! Это не считается.

– Считается. Но речь не о нас. Келли, открой нам с Эжени свое сердце: тебя бросили?

С минуту Келли честно подумала – и ответила тоже честно:

– Нет. Меня не бросали. Просто некому было.

Элоди сердито пихнула сестру в бок.

– Вот! А ты пристаешь к ней со своей дурацкой выставкой! Девочке надо жизнь свою устраивать, а не на голые задницы любоваться.

Эжени зашипела, словно рассерженный котенок:

– Элли, ты приземленная и бесчувственная нахалка! Уж кто-кто, а я именно о личной жизни девочки и пекусь. В отличие от тебя!

– Как это?

– Так это! Не надо было отпускать Итана!

– А я знала?

Келли поспешно возвысила голос:

– Тетечки! Не ссорьтесь! Мы с Итаном выросли вместе. Он сажал меня на горшок – после такого нельзя завязывать романтические отношения. Итан мне как брат.

– Вот! Слышала, глупая курица? Брат! А брат может быть где угодно, хоть бы и в Нью-Йорке. И позволь спросить, как это ты печешься о ее личной жизни? Оставляя ее ночевать в музее?

Эжени презрительно посмотрела на сестру.

– К твоему сведению, на открытии выставки будет тьма завидных женихов.

– Ага, в том числе и женатых. Впрочем, ТЕБЯ это никогда не останавливало…

Келли нахмурилась:

– Сейчас вы поссоритесь всерьез, а мне бы этого не хотелось. Тетя Элли, у меня действительно все нормально, что же до женихов… тетя Эжени права. Я собираюсь подобрать себе что-нибудь стоящее на фуршете.

Элоди закатила глаза:

– Держите меня! «Что-нибудь стоящее»! Келли, ты же юная и прекрасная девушка, разве можно рассуждать так, словно ты на базаре и выбираешь кусок телячьей вырезки посочнее?

Эжени неожиданно поддержала сестру:

– Я сразу заметила, ты стесняешься смотреть на наши экспонаты, потому что слишком давно не видела, так сказать, оригиналов! Ничего, постараемся подыскать тебе стоящего парня. Такого, чтобы заставил тебя забыть обо всем на свете…

Келли покачала головой.

– О нет! Мне нужен совсем другой мужчина. Правильный. Стоящий.

– Правильный – это правильно. Стоящий –

тоже согласна. Тысяч четыреста в год, не меньше. Лучше чтобы он был достаточно обеспеченным человеком…

– Тетя Эжени, я не шучу. Я собираюсь подобрать себе подходящего жениха. Никаких страстей!

Эжени и Элоди переглянулись, словно Келли сморозила несусветную глупость. Потом Элоди откашлялась:

– Келли, деточка, но ведь брак – это и любовь тоже? И страсть. Потом, по-моему, логичнее сначала влюбиться в мужчину, потом… э-э-э… узнать его получше…

– …Например, родить от него ребенка…

– Мелко, Эжени. Так вот, узнать его получше, а потом только выйти…

– …Или не выйти…

– …за него замуж. И вообще, где страсть?! Где временное помутнение рассудка?

Келли с сомнением покосилась на картину «Юные купальщицы», на которой две девушки и двое юношей демонстрировали временное помутнение рассудка во всей неприкрытой, простите за каламбур, красе.

– Тетечка… тетечки! Мое представление о браке несколько отличается от вашего, это правда. Я, например, считаю, что страсть браку не слишком помогает. Да и рассудок при выборе спутника жизни тоже не лишний.

Эжени воздела сухонький пальчик к небу.

– Ты, между прочим, тоже Деверо! А Деверо получили от Бога великий дар – дар страстной любви. Никто из нас не выходил замуж и не женился по расчету. Да взять хоть и твою мать – не спорю, за многое ей стоит надрать задницу, но факт остается фактом: она всю жизнь следует велению своего сердца…

Келли презрительно фыркнула:

– Ну да, и именно поэтому только что рассталась с Прекрасным Принцем номер сорок четыре. Вы считаете, это хорошо?

– Пока не знаю. Но брак по расчету – это плохо.

Келли решила пойти на мировую:

– Слушайте, я вовсе не против романтики в отношениях, песен под балконом и моря алых роз. В конце концов, я иногда этим подрабатываю, вы не забыли?

– Помним. Кстати, Элли тут недавно удивлялась, откуда ты знаешь столько технических тонкостей, если сама все еще…

– Эжени! Я этого не говорила!

Келли вспыхнула, как маков цвет.

– Если вы обе имеете в виду мою девственность, то чисто технически я ее потеряла. Еще на первом курсе. Да, признаю, я не веду разнузданную половую жизнь, у меня очень давно и очень недолго были отношения с мужчиной. Но это вовсе не значит, что я ничего не знаю об этой стороне человеческой натуры. К тому же я пишу романтические мелодрамы с элементами эротики. Для меня куда важнее не перепутать исторические факты и не написать, что Наполеон сражался, например, с Чингисханом!

Эжени фыркнула.

– Можно подумать, кто-то из твоих читательниц знает, кто такой Наполеон! Тем более – Чингисхан. И раз уж ты сама заговорила о своих опусах – прости, но в мое время книгами называлось нечто другое, – так я тебе авторитетно заявляю: ты создаешь страсть на бумаге… пусть на компьютере, не важно! Это не имеет никакого отношения к реальности. Когда ты в последний раз была на свидании?

Келли насупилась, тщетно пытаясь вспомнить что-нибудь подходящее. Выходило – около года назад, но это же нельзя говорить? Съедят…

– Давно я была на свидании, давно! Но, к вашему сведению, у меня подписан контракт на три книги подряд, а это значит, что меня читают, а это в свою очередь значит…

– Что ты занимаешься литературной мастурбацией, вот и все!

Келли закусила губу. Да что же они все привязались к этим несчастным книгам? Ну так получилось, чего уж теперь…

Получилось все как всегда случайно. Келли тогда еще работала в музее Нового Орлеана. Делать на рабочем месте было решительно нечего: опись всех ценных экспонатов Келли составила за пару дней, а экскурсии в музей приходили редко. И тут ей позвонила подружка, Джилл Хорн. Она работала в отделе писем толстого глянцевого журнала и изнемогала от необходимости отвечать на «идиотские письма идиотских читательниц».

Джилл уговорила Келли подработать, а дальше дело само пошло. Келли предложили писать рубрику «Истории из жизни», потом в интернет-варианте журнала она стала вести страничку «Посоветуйся с Эйприл», а через полгода к ней в музей заявился красивый молодой человек и немного жеманно предложил заключить контракт на написание любовного романа.

Согласилась она в основном от неожиданности, но при виде первой книжки в карамельно-розовой обложке окончательно потеряла голову, согласилась написать вторую… Словом, писательницей Келли Джонс стала три года назад и ни разу об этом не пожалела.

2

– Тетя Эжени, пойми, романтические герои хороши в романах – но никак не в жизни.

– То есть за героя замуж ты не хочешь?

– Я хочу выйти за человека, которого буду уважать я сама, который будет уважать меня, с которым у нас будут общие интересы, который любит детей, не ругается во время бейсбольных матчей, не пьет пиво, не торчит по выходным в гараже, не любит кетчуп…

– Боже, какая скукотища!

– Да! Скукотища. Возможно. Но мне не нужен цирк, мне нужен брак. Страсть проходит, а мне нужна стабильность.

Две старушки переглянулись – и уставились на Келли, как на неизлечимо больную и уже угасающую пациентку.

– Бедняжка!

– Когда ж мы ее упустили-то…

– Прекратите, тетечки! Вы все прекрасно понимаете. Я не против страсти, не против любви, я вообще собираюсь любить моего мужа всю жизнь, но мне вовсе не улыбается провести с возлюбленным всего одну – хорошо, две-три – недели безумного секса и всеиспепеляющей страсти, чтобы потом обнаружить и осознать его дурные привычки типа разбрасывания грязных носков. Согласитесь, женщины, которые разводятся по этой причине, выглядят крайне глупо, а ведь виной тому эта ваша ненаглядная страсть. У бедняжек просто не было времени взглянуть на избранника трезвым взглядом!

– Бедняжек! Элли, ты это слышала?

– Эжени, она безнадежна.

– Да, мы ее теряем. Келли, деточка, тебе надо поспать…

– …С хорошим человеком!

– Мне некогда, тетечка. Я должна еще разместить вот эту гадость под портретом дяди Роже, а потом разложить таблички с номерами лотов для аукциона.

Эжени мрачно махнула рукой.

– Ладно. Только обещай, что поспишь хоть немного.

– Обещаю.

– В час ночи закончишь?

– Хочется верить.

– Тогда мы поехали?

– Отдыхайте, тетечки.

– Номер я забронировала.

– В «Приюте комедиантов», я помню.

Старушки расцеловали Келли в обе щеки и удалились, продолжая горестно размышлять на тему, как безнадежно выродилась нынешняя молодежь. Келли с улыбкой смотрела им вслед.

Номер в отеле, о котором говорила тетя Эжени, понадобился не случайно. Особняк Деверо находился довольно далеко от делового центра Луисвилля, где располагался Музей изящных искусств. Учитывая празднества по поводу Дня независимости, массовые гуляния и карнавал, Эжени и Келли пришли к выводу, что на время открытия и презентации выставки им стоит поселиться в уютном старинном отеле «Приют комедиантов» – он располагался на соседней улице и от него до музея было пять минут пешком. Кроме того, именно в ресторане этого отеля намечался фуршет, а внутренний садик идеально подошел для размещения больших скульптур из коллекции дяди Роже.

Келли сладко зевнула и с отвращением покосилась на мраморный фаллос на подставочке. Будь оно все проклято! Хватит с нее «напряженных сосков», «возбужденной плоти» и «прерывистых вздохов»! Девушка решительно схватила мраморный фаллос с подставки и засунула его в сумку. Потом с легким сердцем установила мраморные губы под портретом дяди Роже – отличненько получилось, просто отличненько! – и с облегчением плюхнулась на банкетку, давая отдых уставшим ногам.

Она посидит немного, а потом займется лотами… всего минуточку… ну полчасика максимум.

Через три минуты Келли крепко спала на музейной банкетке, поджав босые ноги и накрепко прижав к себе мраморный аналог того, что продают исключительно в секс-шопах…

Рик Моретти отпил кофе и еще немножечко полюбовался на открывшуюся его глазам картину. Прямо «Белоснежка и семь гномов», порновариант. Впрочем, он всегда подозревал, что в этой истории не все чисто…

Рик зашел с другой стороны и полюбовался отсюда. Тоже отлично. Надо же, а пятнадцать лет назад он искренне жалел белобрысую страховидлу на тоненьких ножках. Тогда, пятнадцать лет назад, единственным украшением Келли Джонс были стальные пластинки на зубах…

Рик зашел, так сказать, с торца. Безупречна! Воистину безупречна. Нечто подобное, только голое и мраморное, возлежало во дворе их дома во Флоренции. Маленький Рик изучил женскую анатомию именно по той статуе – «Спящая нимфа», кажется…

Он перешел на исходную позицию и стал смотреть на спокойное лицо Страшилы Джонс.

Золотистые локоны обрамляют идеальный овал лица, тени от длиннющих ресниц достигают аж середины щек, а сами щечки цветом и нежностью напоминают – да, мы все знаем, что это самое банальное на свете сравнение, но что делать, если это так и есть, – расцветающую на рассвете розу. Кожа чистая и гладкая, лишь слегка тронутая загаром.

Обе ладошки она сложила лодочкой и подложила под щеку. Так обычно изображают спящих детей и ангелов на слюнявых рождественских открытках, но Страшиле Джонс идет.

Грудь – отличная, именно такая, как Рик и любит: по размеру его ладони. Наверное. Ну скорее всего.

Бедра – есть! Это важно в нашу эпоху всеобщей анорексии и тотального похудения. Рик, как истинный итальянец по отцовской линии и истинный южанин по материнской, не признавал нынешних стандартов красоты, превративших женщину в идеальный манекен для ношения одежды, тогда как истинное предназначение женщины связано как раз с отсутствием этой самой одежды в принципе…

Рик торопливо глотнул кофе. Ух, дед! Ну и коллекция! С такими экспонатами либо будешь половым гигантом до самой старости, либо умрешь в молодом возрасте от сперматоксикоза. Интересно было бы посмотреть на лица бабушки и тетки Гризельды… Ладно уж, не будем злобствовать. Да и не увидим мы этих лиц, это уж к гадалке не ходи. Достаточно заголовка пригласительных билетов: «Приглашают Роже Бопертюи и Эжени Деверо…»

Рик хмыкнул, вспоминая…

Клер Бопертюи, выйдя за футболиста Франко Моретти, укатила в Италию, потому как муж играл в одном из лучших клубов страны, и играл неплохо. В глазах всего Луисвилля это был явный мезальянс, хотя на самом деле Клер вышла за настоящего миллионера.

Первенец Рикардо родился в Милане, а младенческие его годы прошли во Флоренции. Именно во Флоренции малыш Рик и познакомился со своим дедом – Роже Бопертюи считал Италию и Францию вторым домом и проводил там большую часть времени.

Когда Рику исполнилось три года, состоялось Великое Воссоединение Семьи – мама и папа поехали в гости к бабушке и дедушке. Франко восстанавливался после травмы, и потому они задержались в Штатах надолго. Ровно настолько, чтобы застать страшнейший и ужаснейший скандал – дедушка ушел от бабушки к какой-то вертихвостке.

Рик отлично запомнил тихие, сдержанные и бесслезные истерики бабушки Лидии и ссоры между теткой Гризельдой и мамой Клер. Потом они уехали – читай: сбежали – обратно в Италию, а еще попозже там объявился и блудный дед с молодой вертихвосткой, которая была не так уж и молода, зато несомненно весела и обаятельна. Эжени Деверо стала для Рика настоящей подружкой и здорово подкорректировала его представление о бабушках в лучшую сторону.

Каникулы он обычно проводил в Штатах, в Луисвилле, где, собственно, и познакомился со Страшилой Джонс. Она была внучатой племянницей Эжени, и Рик – мальчик, в сущности, добрый – искренне надеялся, что малышка Келли со временем ХОТЬ ЧТО-ТО от своих троюродных бабушек унаследует, в смысле внешности.

В шестнадцать лет Рик решил, что с него хватит Италии, потому что жить всю жизнь в музее – это тяжело. К тому времени у него было уже четверо родных братьев и сестер, достаточно мелких и требующих внимания – достаточно для того, чтобы мама довольно спокойно восприняла его отъезд. Однако вопреки надеждам бабушки Лидии и с горячего благословения дедушки Роже оседать в Луисвилле Рик не стал. Поступил в университет, потом благополучно из него вылетел, освоил с десяток разнообразнейших профессий, отслужил в армии, опять учился в университете – жизнь Рика Моретти ни в коей мере не напоминала жизнь мальчика из богатой семьи. Он всегда вежливо, но твердо отвергал все предложения о помощи и шел по жизни спотыкаясь и падая, но – сам.

Теперь Рику было тридцать. Он был красив, великолепно сложен, прекрасно образован – и абсолютно одинок. Невесты так и клубились вокруг него, когда он приезжал в Луисвилль, но Рик гордился тем, что никогда еще не пил утренний кофе в квартире женщины – почему-то именно это казалось ему наиболее очевидным свидетельством серьезных отношений.

Да, и самое главное – для нашего повествования, разумеется. Рик был частным детективом.

Вообще-то у него было два вида визиток – на одних он значился как частный детектив, а на других – как специалист по проблемам безопасности. Отличные, ни к чему не обязывающие профессии. Частным детективом он побыл всего три раза, даже и вспоминать нечего, а вот специалист по безопасности… Когда рядом с вами идет двухметровое воплощение мужественности и силы, вы уже практически в безопасности, а если это воплощение еще и соображать умеет… Рик умел.

Немаловажно и то, что он три года проработал в уголовной полиции Нью-Йорка. Сначала стажером, потом – младшим оперативником. Нельзя сказать, что из него получился могучий профессионал, но дело Рик знал.

Сейчас, в два часа ночи, Рик Моретти стоял в Синем зале Музея изящных искусств города Луисвилль, смотрел на спящую экс-Страшилу Келли Джонс и думал, что зря он согласился на просьбу Эжени. Во всем виновата его итальянская импульсивность – а стоило бы предварительно подумать…

Рик вздохнул – и решительно прислонил окончательно остывшую чашку к полоске золотистой кожи, видневшейся между юбкой и задравшейся блузкой Келли Джонс. Эффект получился ошеломляющий.

Келли одновременно вскочила, заорала, прижала к груди то, что до этого целомудренно прикрывала сумка, шарахнулась от Рика в сторону, споткнулась о банкетку, пролетела несколько шагов и врезалась в затянутый черным бархатом стенд. Хрупкая конструкция накренилась, и отвратительные алые губы соскользнули на мраморный пол с диким грохотом. Мраморная крошка брызнула по всему залу. Еще через мгновение на лестнице раздался топот – охранники не дремали!

Рик несколько ошарашенно посмотрел на чашечку. Надо же, она ведь даже не со льдом, просто остыла… Потом он сердито посмотрел на Келли.

– Я хотел нежно сказать: «Подъем, Страшила», но ты свела весь эффект на нет.

Келли отбросила с глаз золотистые пряди и уставилась на Рика. Потом в ее глазах вспыхнуло недоверие, затем – узнавание, и она возопила, окончательно сбив с толку прибежавших охранников:

– Паршивая Овца! Конечно, кому бы еще это могло прийти в голову!

Рик блаженно ухмыльнулся.

– Я тоже рад тебя видеть, Страшила. Парни, все в порядке. Вы можете идти.

Келли возмущенно уставилась на него:

– В порядке? Я только что по твоей милости раскокала мелкую пластическую композицию на десять тысяч баков – а ты говоришь «в порядке»!

Рик ухмыльнулся еще шире.

– Насколько я понимаю, вторая часть мелкой пластической композиции осталась цела? Келли, ты не могла бы чуть менее страстно прижимать ее к груди? Я-то держусь, но вот охрана может неправильно понять…

Келли очнулась и посмотрела на злосчастный детородный орган, который до сих пор стискивала обеими руками. Потом хихикнула – и осторожно поставила статуэтку на пол.

– Надо было оставить на стенде эту часть. Господи, я весь вечер мечтала от него избавиться…

– Это видно. Прям невооруженным глазом и видно. Хорошо, кстати, выглядишь.

– Почему кстати?

– К слову пришлось. Слушай, если ты закончила, может, поедем отсюда?

Келли подбоченилась и мрачно уставилась на Рика:

– А с какого это перепуга я должна с тобой куда-то ехать, Моретти?

Рик почесал в затылке.

– Вообще-то перепуг был. Эжени и перепугалась, а заодно и Элоди.

– Что? Что с ними?

Рик погрозил ей пальцем.

– Только не надо тут ничего из себя изображать! Все живы, все здоровы… более-менее. А чтобы так продолжалось и впредь, вызвали меня.

– Я не поняла ни-че-го!

– Не переживай, тебе так и положено, ты же блондинка.

– Очень смешно!

– Прости, прости. Докладываю: южные штаты нашей страны славятся своим пуританским взглядом на искусство. Луисвилль славится им особенно широко. Мэр уже икает при виде почтальона, потому что последние полгода – с тех пор как Эжени затеяла эту выставку – ему пишут возмущенные письма.