Текст книги "Ты – лучший"

Джилл подвизалась в роли манекенщицы, однако удачное замужество давало ей возможность не слишком серьезно относиться к карьере. Мужа она, как ни странно, обожала.

С Джоном они встретились совершенно случайно, Джилл мгновенно пригласила его на вечеринку, и времени придумать отговорку у молодого человека не было.

Дом Миллиганов был кричаще роскошен и аляповато прекрасен. Колонны, амуры, розовые балдахины, плюшевые кресла и кожаные диваны, бестолково подобранные антикварные безделушки, богемский хрусталь… Джон бродил по дому, раскланиваясь с хорошо знакомыми, малознакомыми и вовсе незнакомыми людьми, улыбался дамам в бриллиантах и мехах, а потом к нему прицепилась какая-то худосочная брюнеточка с ярко накрашенным ртом акулы. Судя по ее настрою, она готова была завалить Джона на ближайший же диван, и это молодого человека несколько встревожило.

Он спасся бегством на второй этаж. На лестнице ему встретилась Джилл. Она рассеянно озиралась по сторонам и сообщила Джону, что нигде не может найти мужа. Он с облегчением пообещал ей разыскать Боско и устремился на поиски. На самом деле Джону хотелось укрыться в одной из многочисленных комнат, передохнуть от гвалта и выкурить в тишине сигарету.

Он наобум взялся за ручку двери – и оказался в библиотеке… а может, в рабочем кабинете? Собственно, и на будуар это тоже было похоже. Позади в коридоре раздался пронзительный голос брюнетки, вопрошавшей, не видел ли кто Джона Карлайла. Джон поспешно шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

Еще через секунду глаза привыкли к сумраку комнаты – и Джон остолбенел.

На низкой кушетке возились двое, мужчина и женщина. Поглощенные друг другом до такой степени, что не обращали на Джона никакого внимания.

Мужчина сладострастно стонал, ритмично раскачиваясь на женщине. Джон видел, как холеные руки судорожно бродят по выгнувшемуся стройному телу.

Женщина, извивавшаяся в объятиях любовника, была великолепна. Темно-рыжая грива волос, потемневшие от страсти глаза, закушенная губа… Ее груди были обнажены, вернее Джон видел лишь одну грудь, полную, восхитительно женственную. Мужчина жадно целовал другую грудь, и Джон с ужасом почувствовал, как эта интимная сцена возбуждает его самого…

Мужчина вскочил и повернулся к Джону. Галстук съехал на сторону, белая сорочка выбилась из непристойно расстегнутых брюк.

Это был Боско Миллиган. Распаленный, возбужденный до крайней степени хозяин дома. Муж его кузины Джилл.

Женщина метнулась в глубь комнаты, но потрясенный Джон успел запомнить ее лицо. Пылающее, прекрасное лицо, кровь на закушенной губе…

– Джон, малыш, это ты?

– Боско, я… прости, глупо с моей стороны… надо было постучаться…

Видя его смущение, Боско отвратительно ухмыльнулся.

– Что ж ты так покраснел, Джонни-бой? Добро пожаловать в реальный мир! Ты шокирован? Понимаешь, просто я из тех, кто привык добиваться своего… Эта малышка мне приглянулась.

«Малышка» старате

И вот теперь она стояла перед ним. Морин О’Лири. Роковая Женщина, одна из тех, по вине которых так страдала несчастная Джилл, вскоре после того вечера подавшая на развод. Даже любя своего мерзавца-мужа, Джилл не смогла вынести его постоянных и беспорядочных связей на стороне.

Джон сглотнул горький комок в горле.

– Вы… Вижу, вы даже не прячете лицо.

– От вас? С чего бы это?

На самом деле Морин была оглушена, шокирована этой встречей. Три года она старалась забыть мерзкое происшествие в доме Миллиганов, мечтая только об одном: увидеть еще раз того синеглазого парня, который с таким отвращением смотрел на нее в тот вечер… Объяснить ему, что он ошибается.

Почему-то ей казалось очень важным объяснить ему это.

– Послушайте, мистер Карлайл, я знаю, что вы думаете, но…

– Меня это не интересует, мисс О’Лири.

Как же она хороша! До чего у нее светлая, чистая кожа, а этот нежный румянец на скулах! Зачем ей, такой красавице, настоящей Мадонне Ботичелли грязные отношения с жирным распутником Боско? Как могут уживаться ангельская внешность и бесовское нутро?

– Вы считаете, что имеете право судить вот так, с бухты-барахты? – Морин была готова защищаться. Рыжие ирландки с двухметровыми ногами должны уметь постоять за себя, иначе… – Вы же понятия не имеете, что на самом деле случилось три года назад, но уже вынесли свой приговор. Кстати, я вообще удивлена, что вы это помните.

– Ну вы же помните! А что до случившегося… Что-то я не заметил, чтобы вы сильно сопротивлялись. Впрочем, это уже не важно. Джилл начала новую жизнь, Боско тоже. Он женился на бывшей стриптизерше, так что, видимо, теперь ваши услуги ему не нужны. Или вы сами больше не хотите его?

Она вспыхнула, но не от стыда, от гнева. Зеленые глаза потемнели.

– А что это вы так переживаете насчет этой истории?

– Джилл – моя родственница.

– Держу пари, вы в тот вечер помчались ей рассказывать о случившемся.

– С ума вы сошли? Во-первых, это было бы подло, во-вторых… это еще больше расстроило бы Джилл, а положение дел осталось бы прежним.

Неожиданно Морин улыбнулась. Словно солнышко брызнуло в глаза Джону. Он почувствовал тонкий, свежий и нежный аромат ее духов.

– Знаете что, суровый мистер Карлайл? Вам следует начать отвыкать от скоропалительных решений. Когда-нибудь, когда вы будете готовы слушать, я расскажу вам настоящую историю.

А ведь она мне нравится, чертовски нравится, и сделать с этим ничего невозможно…

– Не думаю, мисс О’Лири, что мне захочется это выслушать, да и возможность для этого вряд ли появится. Я понимаю, вы проделали долгий путь, но я вынужден принять решение… Я считаю вас женщиной… человеком, который не может исполнять роль хозяйки торжества – в силу причин, о которых мы с вами оба знаем. Вы – женщина определенного сорта, не хочу вас обижать, но в моем доме таким, как вы, не место. Мне совершенно не хочется наткнуться на вас с одним из моих друзей или родственников в каких-нибудь кустах…

Голос Морин источал мед и елей:

– Видимо, вас это зрелище потрясло до глубины души. Три года вы только об этом и думали. Какие-то проблемы? Детская психотравма?

Джон принял вызов.

– Я справлюсь с этим, благодарю вас. Вам понятна моя позиция?

– К счастью, мне нет нужды ее понимать. А вот вам неплохо бы кое-что себе уяснить. Согласившись приехать сюда, я приняла на себя определенные профессиональные обязательства и отложила важные дела.

– Я готов компенсировать издержки…

– Сожалею, но это невозможно. У меня есть профессиональная гордость, и для нее не существует денежного эквивалента. Вы не можете просто отослать меня обратно, и я не уеду.

– Серьезно?! Отлично. Может, отойдем в тень? Пилоту необязательно слушать, как мы спорим.

– Значит, я остаюсь?

Джон смотрел на Морин сердито, но не без уважения. Не многие в этом мире могли на равных спорить с ним.

– Ей-богу, не знаю, что с вами делать. Мой внутренний голос подсказывает, что вы – воплощение Проблем и Неприятностей.

– Я надену очки в металлической оправе, повяжу голову платочком и буду пришепетывать.

– Вы носите очки?

– Нет, но могу попробовать.

– С такой-то мини-юбкой? Вас не смущают взгляды горячих латинос?

– Я не стыжусь своих ног. Кстати, вы уже закончили на них пялиться?

Джон так и подскочил на месте, а затем послушно перевел взгляд с ног повыше. На грудь.

– Вы за словом в карман не лезете, мисс О’Лири.

– В вашем голосе звучит нечто вроде одобрения или у меня галлюцинации? Итак, мы договорились? Ладно, мистер Карлайл, бросьте. Без меня вам не обойтись.

Джон с подозрением посмотрел на рыжую богиню раздора. Что там Мерседес ей напела про Каседас? Морин фыркнула.

– Ой, боюсь! Сейчас вы мне голову откусите! Я имела в виду лишь то, что времени в обрез, а половину работы я все равно уже сделала. Кроме того, у меня ваш чек.

– А может, он и сойдет за компенсацию?

Странно, но на мгновение Джон испугался, что она на это согласится…

– Нет, мистер Карлайл, не сойдет. Я приехала, я останусь, а в утешение могу сказать, что вы об этом не пожалеете. Я умею работать.

Джон с шумом втянул воздух и выпалил:

– В таком случае… позаботьтесь об униформе. Ничего вызывающего. Что-нибудь поскромнее.

Морин, склонив голову, оценивающе прищурилась. Очень странно. Парень хорош, как бог, сексуален до предела, но на женщин у него явный комплекс.

– Вы до такой степени не доверяете женщинам? Всем вообще или только мне? У вас был неудачный сексуальный опыт?

Джон едва не прикусил язык, но голос его звучал спокойно и даже насмешливо:

– Мисс О’Лири, вы должны отдавать себе отчет в том, что ваше пребывание здесь полностью зависит от вашего поведения.

– Зовите меня просто Морин. Кстати, я понятия не имею, как именно ведут себя хорошие девочки.

– Например, они не уединяются с женатыми мужчинами в чужом доме.

Морин вздохнула и шагнула прямо к Джону.

– Вот что, босс! С этим надо покончить. Боско меня практически изнасиловал. Хотя, не спорю, я сама, как идиотка, пошла с ним в тот кабинет. Он меня уверял, что хочет показать редкую вещицу из Африки.

Джон помолчал, а затем задал наиглупейший из всех возможных вопросов:

– Он вам нравился?

– Ой господи, конечно нет! С такими, как Боско Миллиган, я не рискну находиться рядом даже посреди базарной площади в солнечный воскресный день.

– Но вы не сопротивлялись…

– Я мало что помню. Мне было очень страшно, ужасно противно и… неожиданно, понимаете? Стремительно и ужасно, как в кошмаре. Он просто повалил меня на кушетку и сорвал платье. Так быстро… Всего несколько секунд – и он бы меня… Огромный, сильный мужик.

– Вас тоже малюткой не назовешь.

Джон заметил, как в зеленых глазах плеснули обида и скрытая боль.

– Знаете, мистер Карлайл, в школе меня, разумеется, дразнили Коротышкой, так что из-за своего роста я маюсь большую часть своей жизни.

Джон в это не верил. Скорее ее должны были утомить бесконечными комплиментами.

– Знаете, мисс… О’Лири, я вам не верю ни на грош. Вы потрясающе красивы, это правда. И это, кстати, одна из причин, по которой я соглашаюсь на ваши услуги в качестве хозяйки и распорядительницы вечеринки в Доме На Сваях.

Невесть откуда прилетел сухой листок и застрял в рыжих кудрях. Джон Карлайл могучим усилием воли подавил желание осторожно убрать его, коснувшись при этом золотой гривы…

Морин тряхнула головой и задумчиво протянула:

– Простите мне мой вопрос, но… у вас разве нет подруги, которая могла бы выступить в роли хозяйки? Мерседес объяснила, что ваша мачеха очень нервничает из-за приема и боится не справиться, но…

– Как это мило со стороны Мерседес.

Морин взяла его за руку, и Джон вторично окаменел. Это было сродни удару тока, ожогу расплавленной лавой, обжигающему прикосновению бича…

– Не сердитесь. Я вовсе не лезу в дела вашей семьи и не собираюсь никого осуждать или обсуждать. К тому же нервничать по такому поводу вполне естественно. Не всякая женщина способна хладнокровно встретить армию гостей, успеть за всем уследить, да еще и улыбаться направо и налево. Это даже физически трудно.

– А вы?

– А я, на ваше счастье, просто очень люблю это занятие.

– Так Мерседес вам и насчет подруги наговорила?

– Не сверкайте так глазами. Она ничего не говорила, а я ни о чем не спрашивала. Кстати, мистер Карлайл, вы хоть имеете представление о том, каким устрашающим вы можете выглядеть? Слабая натура уже грохнулась бы в обморок.

– Я слова не успел сказать!

– Зато успели посмотреть. Так есть подруга или нет подруги? Или она, как и вы, больше привыкла к непокорным мустангам и дикой сельве, чем к светским раутам?

Джон смерил Морин убийственным взглядом и впервые в жизни устыдился своих драных джинсов и сапог.

– К вашему сведению, я юрист по образованию, а мустангов объезжаю только четыре месяца в году. Прошу в машину!

– Мерси, мерси. На юриста вы не похожи. Скорее на немногословного мустангера Мориса Джеральда. Майн Рида читали? Кстати, не поможете перенести мой багаж?

Джон ехидно ухмыльнулся.

– Судя по длине вашей юбки, вся ваша одежда должна уместиться в дамской сумочке через плечо.

– О, мой добрый мустангер, вы и в самом деле не слишком искушены в дамской моде. В моем багаже найдется наряд для всех случаев жизни…

– А можно рассчитывать на что-нибудь… подлиннее?

– Знаете что, мистер Карлайл?..

– Джон.

– Хорошо. Джон. Так вот, я вам просто все покажу, а вы выберете то, что вам понравится. То, что подходит Хорошим Девочкам. Мы об этом поговорим, о’кей?

Джон сердито посмотрел на нее.

– Я начинаю сомневаться, с вами ли я говорил по телефону.

– Со мной, со мной.

– Ох, не зря я представлял вас совершенно другой! А багаж мы ваш брать не будем. За ним сюда сейчас приедут мои люди.

– Да? Надеюсь, среди них нет фетишистов. Мое белье мне очень дорого. Я к нему привязана в некотором роде. И потом, Хорошая Девочка без трусов…

– Мисс О’Лири!

– Морин. Просто Морин. И я больше не буду… Джон.

Она легко вскочила в машину, одарив напоследок Джона лучезарной улыбкой, а он почувствовал, что расплывается в такой же улыбке в ответ.

Возможно, вполне возможно, что Морин О’Лири – Роковая и Развратная Распутница. Совершенно очевидно, что на язык ей лучше не попадаться. Несомненно и то, что она редкая красавица.

Однако самое главное заключается в том, что она умна, остроумна и обаятельна. Ровно настолько, чтобы Джон Карлайл почти влюбился в нее. Без памяти.

Разумеется, утверждение, что к Дому На Сваях нельзя подобраться иначе как по воде, не совсем верно. На самом деле дороги здесь есть. Не совсем, правда, дороги. Скорее колеи. Или даже – бывшие колеи…

Старый Ричард Карлайл прожил в этих краях всю жизнь. Он знал и сельву, и пампу как свои пять пальцев, никогда не слушал прогноз погоды, от всех хворей лечился самогоном, любил только одну женщину, мог за полчаса объездить любую лошадь и страшно переживал, что его единственный сын занялся бизнесом.

Джон в свою очередь страшно переживал, что отец страшно переживает, и потому каждое лето бросал свой бизнес и приезжал сюда, на Амазонку. На ранчо, где до шести лет он прожил, искренне полагая, что это и есть рай. Бог – это конечно же папа – высокий, загорелый дочерна, сильный и все-все умеющий, а ангелы… ну никто и не обещал, что их должно быть много.

Ангелом, самым главным и единственным, была мама, Марисабель Карлайл Аркона, красавица и умница, однажды бросившая особняк в Каракасе, меха, бриллианты и завидных женихов, чтобы уйти на край света за немногословным синеглазым парнем, которого беспрекословно слушались все лошади на ипподроме.

Господи, это было так давно, что окончательно превратилось в некое подобие сказки. По крайней мере, для Джона.

Вот… потом был гнев родителей, угрозы размозжить проклятому гринго голову, страшный скандал в благородном семействе, а еще потом Ричард построил для своей красавицы Марисабель хижину на сваях, и Амазонка спела им свадебный гимн, а через положенный срок родился черноволосый (в маму) и синеглазый (в папу) мальчик, которого назвали Джоном.

Он рос в сельве, он играл с котятами ягуара, и первую лошадь отец подарил ему на третий день рождения.

А потом мама погибла. Глупо, нелепо, непонятно. Прекрасная наездница, она пыталась спасти племенную кобылу от обезумевших мустангов, добивавшихся ее расположения. Марисабель не хватило всего нескольких секунд… Джон до сих пор помнил, как в их дом – тогда у них уже был настоящий дом – на носилках, покрытых брезентом, принесли то, что осталось от красавицы Марисабель.

Ричард Карлайл не плакал. Не выл от горя, не рвал на себе волосы. Просто молча вырыл могилу и похоронил в ней единственную любовь своей жизни. После этого рай превратился в ад, потому что Джон, которому было на ту пору всего шесть лет, никак не мог понять, почему папа все время молчит…

Время шло, и мальчик рос, все больше напоминая отцу Марисабель. С годами Ричард примирился с потерей, к тому же сыну требовалась его поддержка, и он смог взять себя в руки. Вскоре жизнь на ранчо более или менее наладилась. Джон объезжал лошадей или сопровождал отца в дальних экскурсиях по сельве. Эти поездки отца раздражали, но приносили немалые деньги. Глупые гринго, как их привык про себя называть Джон, отваливали кучу долларов за то, чтобы в течение одной недели почувствовать себя настоящими первопроходцами дикого леса, или исследователями Амазонки, или настоящими ковбоями, несущимися во весь опор по пампе…

Лошадей им отец давал самых смирных, даже туповатых, по Амазонке возил не дальше поселений индейцев яномами, потому что тут не было аллигаторов, а по лесу водил только проложенными им самим тропами. Вот и все дела, никакого риска, но глупые белые люди были уверены, что преодолевают настоящие трудности и испытания.

Когда Джону исполнилось пятнадцать, неожиданно объявился его дед из Каракаса. Луис Аркона. Худой, жилистый старик с глазами Марисабель на изможденном лице. Джон запомнил драгоценный перстень на тонком пергаментном мизинце, а еще то, как страшно они с папой орали друг на друга. Джон не выдержал, сбежал в сельву, а когда вернулся, то увидел, что жилистый старик плачет, а папа что-то ему говорит, и на столе между ними стоит большая бутыль с самогоном, уже наполовину пустая.

Дон Луис Аркона умирал. Видимо, именно поэтому он и решил отдать все долги. Джон с ним почти не разговаривал, только смущенно отводил глаза, когда старик пытливо вглядывался в его лицо. Потом дон Луис уехал, а через два месяца на ранчо заявился адвокат с целой кипой бумажек, из которых следовало, что Джон Карлайл Аркона является единственным наследником многомиллионного состояния своего деда. Разумеется, до поры до времени состоянием он распоряжаться лично не сможет, но опекуны и стряпчие отлично за всем проследят…

В тот вечер они поругались с отцом. Ричард, за долгие годы отвыкший от пространных речей, пытался объяснить своему сыну, зачем нужно образование, а сын яростно возражал, объясняя отцу, что Амазонка и сельва вместе взятые способны научить человека единственно важной вещи в жизни: как выжить.

Спустя семь лет после той ссоры они опять спорили, только теперь поменялись ролями. Джон уже вкусил к тому времени прелестей цивилизации и мечтал о собственном бизнесе, а Ричард бубнил, что город еще никого до добра не довел… Может, они бы и поругались насмерть, да только Джон в глубине души сам понимал, что без этой мутной реки, без этой изумрудной зелени и синего неба, без конского ржания и ветра в лицо ему не прожить. Вот поэтому каждое лето он бросал все свои дела в Нью-Йорке и Лондоне и приезжал сюда. В сельву.

Отцу было одиноко, поэтому Джон не мог его осуждать за то, что на старости лет тот вздумал привести в дом молодую жену. Да и какая там старость? Ричарду Карлайлу было двадцать пять, когда он женился на Марисабель, тридцать два, когда он ее похоронил, и сорок семь, когда в Доме На Сваях появилась пугливая, робкая Каседас. Единственное, что несколько шокировало Джона, так это то, что ей было всего двадцать лет, но, с другой стороны, женщины сельвы быстро стареют… Джон никогда не считал Каседас настоящей мачехой, да и все в доме напоминало о Марисабель, и ни о ком другом. Впрочем, они подружились, тем более что были практически ровесниками, и сейчас стало ясно, что мачеха из Каседас получилась хорошая. Дом На Сваях стоял крепко, и по белым стенам ползли лианы и разноцветные вьюнки, под крышей ворковали дикие горлицы, а из кухни пахло свежим хлебом.

Каседас была квартеронкой – на четверть яномами – и ее родичи часто приходили в гости из сельвы. К невысоким, смуглым, всегда доброжелательным и тихим индейцам Джон привык с детства, но Каседас помогла ему лучше узнать это удивительное племя…

Джон уверенно вел машину по едва приметной тропе. Старый джип потряхивало и подбрасывало на неровной дороге, но Морин это совершенно не мешало. Она с восторгом рассматривала открывшийся перед ней живописный пейзаж. Яркие птицы с бесстрашным любопытством скакали по ветвям, повсюду бушевали невозможной яркости цветы, откуда-то из чащи доносились странные и страшноватые звуки, очень напоминавшие рычание. И зелень. Изумрудная, сочная, мясистая, почти хищная зелень травы, блестящих широких листьев, гибких молодых лиан. Воздух был горячим, благоухающим и влажным, его можно было пить, словно душистый мате, к которому Морин пристрастилась в этих прекрасных краях.

– Как же здесь красиво! Прямо рай на земле.

– Любуетесь? Валяйте, любуйтесь, пока время есть. Дома его у вас не будет.

– Кто рано встает, тому Бог подает. Слушайте, и вы здесь выросли? Это же замечательно! Вы должны себя ощущать Властелином Леса.

Джон с подозрением покосился на опасную пассажирку. Пусть даже не пытается охмурить его! Он холоден, как айсберг.

– Я не столь романтичен. Да и сельва не терпит романтиков. Здесь нужно трудиться, чтобы выжить. Сюда я приезжаю не отдыхать, а работать. На всякие глупости времени нет.

– По-вашему, я что имела в виду? Властелин Леса – вовсе не сексуально озабоченный мачо, норовящий изнасиловать любую особь женского полу. Все-таки у вас была психотравма, мой суровый босс…

– Вас когда-нибудь… насиловали?

Джон сам не знал, как у него вырвался этот вопрос. Наверное, потому, что он в этот момент опять вспомнил Боско и его руки, суетливо лапающие Морин О’Лири. Боско вполне был способен на изнасилование.

– Нет, этого ужаса в моей жизни, слава богу, не было. Меня бережет мой ангел-хранитель. Я ведь католичка. Кроме того, у меня есть отец, который меня обожает, и младший братик… у которого телосложение, как у морского пехотинца. И у него черный пояс по карате.

– А у вас, надо полагать, полно медалей по баскетболу?

– Ох, зачем я вам сказала!

– Что ж, даже у прекраснейшей из женщин должны быть слабые места.

– Вы на самом деле так думаете?

Морин было приятно слышать такое от Джона Карлайла. Честное слово. Ей много раз делали комплименты, но почему-то именно в устах Джона Карлайла комплимент хотелось считать правдой.

Джон заерзал на сиденье, и джип начал выписывать разухабистые петли.

– Послушайте, мисс О’Лири…

– Морин. Просто Морин.

– Да, Морин… Я не собираюсь услаждать ваш слух славословиями. Полагаю, у вас и без меня полно воздыхателей. Я же, напротив, не собираюсь слепо восхищаться вами, но буду следить за каждым вашим шагом. Одну битву вы выиграли, но это еще не победа в целой войне.

– А почему нам нужно воевать? Война – это тупик. Я предпочитаю мирное сосуществование и сотрудничество.

– Отлично! Если вы и в самом деле хотите сотрудничать, выбросите из головы всякие попытки охмурить мужскую половину приглашенных.

– Ой, босс, вы прямо какой-то маньяк! Я и не думала ни о чем подобном… Боже мой, это и есть ваше ранчо? Какая красота! И дом – он ведь огромен! О, а вот и молодые ранчеро бегут к нам навстречу.

– Мисс О’Лири!

– Морин. Просто Морин.

Рикардо, молодой парень, помогавший обычно на конюшне, залился темным румянцем при виде гостьи, потупил огненный взор и страстным шепотом приветствовал собственные сапоги.

– С приездом, сеньорита! С возвращением, сеньор Джон.

После этого он с явным облегчением уселся за руль джипа и отогнал его в гараж. Морин проводила его внимательным и любопытным взглядом и констатировала:

– Он очень смущен.

– Ничего удивительного. Рикардо всю жизнь провел в сельве. Он никогда не видел таких женщин.

– Каких таких?

– Белых. Рыжих. Высоких. Красивых. Эффектных. Хватит?

– Говорите, говорите еще! Подумать только, всего час назад я была последней дрянью, а сейчас мои котировки так выросли! Белая! Рыжая! Красивая! Стало быть, вы изменили свое мнение обо мне? Что ж, тогда вам следует извиниться.

– Я извинюсь, когда буду знать настоящую правду, вы сами обещали рассказать. Пока я знаю лишь то, что застал вас с Боско.

– Вы сейчас похожи на ярого пуританина.

– А ваше мнение меня совершенно не волнует, мисс… Морин. Пока я верю собственным глазам, а они видели… ладно, не будем уточнять. Кстати, в доме было полно народу. Вы могли бы закричать. Могли попросить о помощи меня, если уж на то пошло. Я бы с удовольствием врезал Боско.

Морин мрачно пробормотала:

– Я же сказала, все произошло слишком быстро. Он в одно мгновение повалил меня на ту проклятую кушетку…

– Вы не настолько хрупки, моя дорогая!

– За дорогую спасибо, а что до моих габаритов – ну знаю, знаю я! Большая девочка, что ж делать. Я честно худею раз в месяц. Сижу на одной минералке, хожу в тренажерный зал. Не помогает.

Джон неожиданно выпалил:

– А зачем? Вы же действительно красивы! Пожалуй, если выбирать между вами и супермоделью…

Морин зарделась и затрепыхала ресницами так нахально, что Джон только махнул в отчаянии рукой и размашисто зашагал к дому.

На пороге их встретила Алисия, помощница Каседас, миловидная девчушка лет восемнадцати. Морин знала о ней только со слов Мерседес и порадовалась тому, что слова эти соответствовали действительности: Алисия оказалась совершенно очаровательным и непосредственным существом. Она с неприкрытым восторгом уставилась на Морин и воскликнула:

– Мерседес ничуть не преувеличила. Вы потрясающая!

Морин улыбнулась и тут же подумала, что если бы эти слова произнес Джон, с той же страстью и искренней симпатией, она была бы куда счастливее.

– Спасибо, вы очень добры.

– Каседас сейчас выйдет. Она борется с веяниями моды. Перемерила кучу платьев и близка к обмороку. Мерседес сообщила, что у вас отличный вкус.

Джон немедленно вновь уставился на мини-юбку, и Морин хмыкнула.

– Вы очень добры, Алисия, могу только повторить это. Некоторые гораздо более скептично настроены на сей счет.

– А я просто уверена, что вы будете великолепны абсолютно во всем.

Джон подал голос.

– Может быть, пригласим мисс О’Лири в дом?

– О, конечно. Простите, я такая бестолковая. Все смешалось в моей голове из-за этого приема. Мы ведь тут живем очень тихо и уединенно, мисс О’Лири…

– Просто Морин. Пожалуйста.

– Хорошо. Да, так вот я и говорю, обычно у нас тихо и спокойно, никаких приемов, гостей, нарядов.

– Алисита, детка, удели мне немного своего внимания. Что-нибудь произошло за то время, пока я встречал мисс… Морин?

– Прости, Джон. Я совсем забыла. Звонил ветеринар, он подъедет после трех, заодно привезет почту.

– Отлично. Что-нибудь еще?

– Тюра звонила. Она прилетает в пятницу, прямо с корабля на бал. Надеется, что сможет остаться на уик-энд. Как я понимаю, она сама себя пригласила.

В голосе девушки прозвучала плохо скрытая неприязнь, Морин это заметила и немедленно поинтересовалась:

– А кто у нас Тюра?

Она была уверена, что это и есть предполагаемая подруга мистера Карлайла, но голос Джона прозвучал более чем холодно:

– Друг семьи. Сейчас извините меня, у меня много дел. Увидимся попозже. Алисита все вам покажет и расскажет. Багаж сейчас привезут. Освобожусь я не раньше вечера, но вы в хороших руках. До встречи.

Морин едва удержалась, чтобы не послать ему воздушный поцелуй на прощание. Это было бы слишком. Суровый немногословный ранчеро, привыкший отдавать приказы и выслушивать отчеты об их исполнении, не может адекватно воспринимать невинные шутки.

Хозяйка дома, Каседас, оказалась самым милым и самым несчастным созданием на свете. Она покорила сердце Морин с первых секунд знакомства, воскликнув с искренним облегчением:

– Ох, слава богу, вы здесь и вы так прекрасны! Если бы вы знали, как я рада! Мерседес – прелесть, но, честно говоря, я ее побаиваюсь. Рядом с ней я всегда вспоминаю, что во мне всего полтора метра росту, предки мои были индейцами, а сама я родилась в глухой деревушке в сердце сельвы. Комплекс неполноценности в чистом виде. Но с вами мы поладим.

– Наверняка. Хотя бы потому, что во мне почти два метра, и я тоже родилась в глухой деревушке, только под Дублином, а предки мои были ирландцами, что еще хуже, чем индейцы.

Они обе рассмеялись и чокнулись высокими бокалами с ледяным лимонадом. После этого маленькая черноволосая женщина посерьезнела.

– Нам с вами предстоит испытание, особенно вам, потому что я-то без зазрения совести спрячусь за вашу спину.

– Думаете, я могу наделать ошибок?

– Морин, милая, конечно нет. Ошибки – это моя прерогатива. В вас чувствуется класс. Стиль. Шик. У вас смеющиеся глаза, а значит, бесстрашное сердце. Потом, я всегда боялась красавиц, всю свою жизнь, а вот вас совсем не боюсь. Вы – хороший человек, и все у вас получится.

– Ох, Каседас, я совсем не так безмятежна. Мой рост…

– Прибавляет вам великолепия. Такой и должна быть хозяйка дома. Я себя никогда не чувствовала хозяйкой. Вся эта роскошь не для меня. Отец Джона, мой муж, привез меня сюда, и я в первое время даже не могла спать под крышей. Боялась этого дома. Думаю, он так и не стал для меня родным.

– Но дом прекрасен. Никакой вычурности, все красиво и естественно.

– Это все Джон. Он ведь тоже вырос в простых условиях. Знаете, многие, разбогатев, кидаются в крайности. Наш сосед, вы его увидите на приеме, живет неподалеку, на излучине Реки. Километров двадцать отсюда. И вот, представляете – сельва, Река, а на берегу стоит кошмарное чудище из пластика и бетона. Днем жара, во время дождей по стенам ползают мокрицы, но зато античные статуи на галерее стоят, и отхожее место напичкано электроникой.

– Интересно, зачем?

– Никто не знает. Всю электронику замкнуло почти сразу. Сыро. Это же Лес.

Морин помолчала, а потом осторожно поинтересовалась:

– Каседас? Расскажите мне немного о Карлайлах. Вообще об этой семье.

– Строго говоря, Карлайлами можно считать только Джона да его покойного отца. Все остальные – Аркона. Масса гонора, денег и родословная до Ноева ковчега. Среди них есть совсем неплохие люди, как Мерседес, например, есть отвратные, есть невыносимые, но в целом это настоящий латиноамериканский клан. Джон о них и знать не знал до пятнадцати лет, но сейчас в нем проснулся голос крови. Что поделать. Родня. Могу сказать только: среди них он единственный нормальный человек.

– Но он довольно суров.

– О, вы не знали его отца. Дикое Сердце одним движением бровей разворачивал табун лошадей. Говорил мало, не признавал нежностей и считал, что все зло от цивилизации.

– Что ж, в чем-то он прав. Достаточно взглянуть вокруг, чтобы понять: человек здесь совершенно лишний. И без него хорошо.

– Морин, я не зря в вас влюбилась с первого взгляда. Ричард тоже одобрил бы ваши слова.

– Вы любили его?

Маленькая женщина ответила просто и тихо:

– Очень. Но он всю жизнь любил другую. Мать Джона. Я так и не смогла занять место в его сердце.

– Ричард Карлайл был богат?

– С точки зрения моей деревни – баснословно. У него были неплохие сбережения, ведь он почти ничего не тратил на себя, только на лошадей да на снаряжение, но основной капитал достался Джону от Аркона. Впрочем, Джон и сам довольно успешен. Он консультирует в качестве юриста, а кроме этого имеет собственный бизнес в Нью-Йорке. Только не спрашивайте меня, чем он занимается. Банкир – видимо, это правильнее всего назвать так.