Текст книги "Кровь хрустального цветка"

Бейз прочищает горло, потирая заспанные глаза.

– Ладно, что ж… раз уж я понял, что ты тут не умираешь, мне нужно у…

Моя ладонь сама собой взлетает, цепляется за локоть Бейза, отчего тот вскидывает четко очерченную бровь, глядя вниз на мою упрямую хватку.

– Останься, – прошу я, и его ошеломленный взгляд поднимается к моему лицу.

– Лейт…

– Я не стесняюсь умолять, – распахиваю глаза пошире, играя на том, что Бейз, вероятно, все еще видит во мне ребенка, а не женщину, которая не должна нуждаться в ком-то, кто будет отпугивать чудовищ, что обступают ее, когда она спит. – Пожалуйста.

Он смотрит на постель так, словно та поглотит его живьем.

Затем на его лице отражается решимость, он с тяжелым вздохом шагает к темному зеву камина и припадает на корточки, словно пантера. Черные пижамные штаны слегка сползают с бедер.

Движения Бейза текучи, даже когда он вдувает жизнь в давно потухшие угли. Он выглядит таким уверенным в себе…

Жаль, я не знаю, каково это.

Огонь с ревом оживает, Бейз подкладывает в него дров, а потом обходит кровать с другой стороны. Забирается рядом со мной, подкладывает несколько подушек себе под спину и откидывается на них, вытаскивая из кармана серебряную фляжку.

– Что там?

– Виски. Домашний. – Бейз откручивает крышку. – На вкус – лошадиное ссанье.

Вряд ли хуже того дерьма, которое я только что проглотила.

– Можно п-попробовать?

Бейз снова вскидывает бровь, изучает меня взглядом долгое мгновение, затем сует мне фляжку.

– Крошечный глоточек, и только потому, что он тебя согреет.

Отскребаюсь от постели, беру виски.

– Сколько оговорок. Думаешь, мне понравится и я начну гнать собственный?

Бейз бросает на меня взгляд, который говорит, что я недалека от истины.

Закатываю глаза, делаю изрядный глоток и в процессе давлюсь.

– Какая гадость, – хриплю я.

Прохладная жидкость прожигает дорожку до самого живота, кружится там водоворотом и тянет вниз мои и без того отяжелевшие веки. Возвращаю фляжку и плюхаюсь обратно, черпая утешение в неловкой угловатости и чопорности Бейза.

– Но действенно.

Бейз со вздохом обнимает меня одной рукой.

– Меня за это оскопят.

– Не разводи такую драму, – невнятно тяну я, вдыхая его густой запах – цветущий паслен с легкой древесной ноткой.

– Я не развожу драму. – Бейз тоже делает большой глоток и шипит сквозь зубы, когда виски прокатывается по горлу.

– Танис не расскажет.

Бейз ухмыляется, глядя на пляшущие языки пламени, что мягко согревают комнату.

– Если честно, я сомневаюсь, что твоей служанке хватит сил подняться утром по этой лестнице. Не в том состоянии, в котором я ее оставил.

Подорвавшись, я окидываю Бейза испепеляющим взглядом и отмечаю: обнаженный торс, взъерошенные волосы, ленивая, сытая улыбка…

Он многозначительно двигает бровями.

Кривлюсь – да еще и нутро сводит.

– Я же тебе конкретно говорила, что Танис под запретом! – тычу Бейзу в грудь пальцем. – Она юна и хочет того, что от тебя получить никогда не сможет.

– Она тебя старше и получила от меня по самое не балуй.

Что ж, тут я сама напросилась.

– Что бы подумала Халена, если бы узнала, что ты путаешься с моей служанкой?

Бейз пожимает плечом.

– Она тоже там была.

У меня отвисает челюсть. Потом поднимается обратно. И снова отвисает…

Бейз усмехается, отчего на его правой щеке возникает ямочка, а я уже подумываю сбросить его с балкона.

– Мы попробовали такую штуку, когда используешь ка…

Я тут же зажимаю ему рот ладонью.

– Просто… хватит об этом, – ворчу я, сползаю ниже и утыкаюсь в подушку носом.

Бейз прижимает меня крепче и поднимает с прикроватного столика книгу «Цыганка и Король ночи».

– Ну и зря.

– С какой стороны посмотреть.

Слушаю, как он перелистывает страницы.

– Хм, собирался почитать тебе сказку на ночь, но от некоторых моментов в ее содержании мне становится дико неуютно.

– Это романтическая проза. Само собой, для тебя больная мозоль.

– «Если бы мне пришлось выбирать, как истратить свой последний вздох, я бы целовал тебя, пока не ускользну в небытие…» – зачитывает Бейз, фыркает и переворачивает очередную страницу. – Не хочу тебя огорчать, но так не разговаривает ни один мужчина.

– Он говорит так с ней, – выхватываю сраную книгу, захлопываю и сую под подушку. – Она – исключение, потому что она его единственная.

Бейз издает булькающий звук и снова прикладывается к фляжке, на этот раз много дольше.

– Нездоровая книга, – выдавливает он, морщась. – Ее бы в растопку.

– Не могу. Ее одолжила Танис.

Бейз тихо ругается и делает еще глоток, а я сдерживаю улыбку и наблюдаю за игрой темных фигур на стене, что извиваются, уклоняясь от тусклого света, который отбрасывает на них мой пылающий очаг.

Мгновения тянутся, напряженные, как узел тревоги в моей груди.

– Бейз?

– Мм…

– Останешься до утра?

Задерживаю дыхание в ожидании ответа, гоню прочь образ широко раскрытых невидящих глаз. Стараюсь не обращать внимания на притяжение той пропасти – тишины, которая будто простирает ко мне щупальца.

– Конечно, – бормочет Бейз, перегибаясь через меня и задувая свечу. – Яйца мне вообще не так уж и дороги.

Глава 2
Орлейт

Наступает утро, тяжелое, безжалостное, с фантомными зубилами, что долбят мне по вискам.

Я стону, резкая пульсация – болезненное напоминание, что каспун очень далек от идеального противоядия. Он эффективен, да… но не без некоторых поистине отвратительных побочных эффектов, которые с каждой новой дозой становятся все хуже.

Пытаясь разлепить глаза, я похлопываю ладонью по другой стороне кровати – она холодна и пуста.

Похоже, яйца Бейзу все-таки куда дороже, чем он заявлял.

Южное окно пронзают золотистые лучи, и я, несмотря на паршивый настрой, сбрасываю одеяло и выскальзываю из постели.

Из-за движения зубила еще сильнее вонзаются в больной мозг, но я волочу ноги к окну и встаю в столпе света, который окутывает меня теплым покровом. Закатываю рукава, подставляя раннему солнцу, столь редкому в эти дни, больше кожи.

Толкаю двери, выхожу на балкон и, схватившись за балюстраду, смотрю на океан, что часто вздымается под синевато-серым небом. Сегодня он голубой дымкой тянется к ослепительному горизонту.

Я оглядываю гладкий изгиб бухты Огрызок, позолоченной утренним светом. Всегда представляю, что из воды выпрыгнуло исполинское существо и отхватило кусок обсидиановой скалы, вот и осталась черная песчаная отмель, усеянная острыми камнями.

Пятилетней мне название казалось очень даже подходящим.

Один край бухты примечателен почти заброшенным причалом – пустым морским порогом, обращенным на запад.

Мое внимание скользит к поросшему лесом северу, движение привлекает мой взгляд туда, где разлапистые деревья касаются обширного поля ухоженной травы.

Из густого древнего леса, что воет ночью и шепчет днем, появляется Рордин. И мое сердце замирает, а в легких не остается воздуха.

Он не один – если, конечно, можно посчитать спутником оленя, которого он тащит на широких плечах.

Из перерезанной глотки капает кровь, прямо на грудь Рордина, а тот широкими шагами идет по травяному ореолу…

Крепче цепляюсь за балюстраду.

Рордин вскидывает голову, его взгляд взметается вверх, и меня будто пронзают две ледяные стрелы.

Ахаю и отшатываюсь с прижатой к груди ладонью, разрывая контакт.

Из колодца доносится отдаленный стук шагов, который заставляет меня резко развернуться и обратить внимание на дверь.

– Проклятье.

Бросаюсь внутрь – со стоном, ведь от каждого движения в черепной коробке подпрыгивает мой больной мозг.

Сто сорок ступеней… или около того. Ровно столько мне отмерено на то, чтобы одеться и собрать рассыпавшиеся остатки самообладания, прежде чем Бейз поволочит меня вниз, чтобы задать мне трепку, которую я в данный момент никак не в состоянии вынести.

Выхлебав половину кувшина, я срываю с себя ночную рубашку и бросаю ее в сторону корзины для грязного. Натягиваю свежее белье и с наработанной ловкостью заматываю грудь утягивающей тканью.

Шаги все ближе, сердце застревает у меня в горле тяжелым комом.

Хватаю черную рубашку и кожаные штаны, мои любимые, которые достаточно разношены, чтобы в них стало легко двигаться. Когда я уже воюю с пуговицами, раздается окрик Бейза:

– Отметка в двадцать шагов! Надеюсь, ты одета!

Бросаюсь к кровати. Припав к полу, сворачиваю ковер, вонзаю ногти в выемки и поднимаю каменную плиту, под которой скрывается мой тайник.

Двенадцать баночек, до самых краев наполненные горькими белыми узелками, что непосвященному покажутся безобидными конфетками. Вот только они определенно не безобидны, и прямо сейчас они мое спа– сение.

Сунув один под язык, я возвращаю на место баночку, затем плиту и разворачиваю ковер.

Дверь распахивается.

Подскакиваю и бьюсь затылком об каркас кровати.

– Ай.

– Какого рожна ты там ползаешь? – с подозрением шипит Бейз, и я вижу, как его ноги обходят кро– вать.

Экзотрил тает в кремообразную жидкость, я сразу ее сглатываю и, схватив с пола старую кисть, вылезаю обратно. Когда наконец оказываюсь на свободе, сердце уже вовсю гонит кровь яростными, настойчивыми ударами.

Поднимаю взгляд на Бейза, машу перед ним кисточкой.

– Ты только посмотри! А я все голову ломала, куда она подевалась.

Бейз хмурится, внимательно осматривая комнату, особенно полную кистей банку, а потом уже меня саму, в частности мои растрепанные волосы.

– Удивлен, что ты вообще проснулась, – говорит Бейз, прищурив глаза, когда я поднимаюсь на ноги и отряхиваюсь. – Думал, все утро продрыхнешь.

Пропуская замечание мимо ушей, я сосредоточенно принимаюсь расплетать косу, которая ниспадает мне до самого бедра, затем собираю волосы в конский хвост. В комнате, между мной и Бейзом, висит тишина.

Копятся невысказанные слова.

Первым молчание нарушает Бейз, со вздохом суя мне в руки мой деревянный меч.

– Держи. Сгладил зазубрины, теперь он, по идее, не должен расколоться. Разумеется, мне больше нечем заняться, как весь день за тобой бегать.

– Ох, а ты рукастый, – подмигиваю Бейзу, стараясь не прыгать на месте от внезапного прилива искусственно вызванного адреналина, что вытапливает мигрень. – И Рордин тебе платит, чтоб ты был моим другом, так что кончай дуться.

Бормоча что-то под нос, он разворачивается на пятках и уходит к двери. Я шагаю следом и хватаю с крючка сумку. На моих губах играет легкая улыбка. По крайней мере, ровно до тех пор, пока Бейз резко не застывает на месте.

Врезавшись в его спину, я издаю глухое «уф-ф».

– Что…

Мой взгляд падает на разбросанное у ног Бейза нижнее белье.

Ой.

– Отныне мы встречаемся в тренировочном зале. – Бейз содрогается, заставляя себя двинуться вперед. – И больше никаких ночевок.

Делаю шаг и кручусь следом за рыщущим Бейзом, что кружит словно акула. Чувствую его пристальный взгляд на лице, ладонях, ступнях.

Волоски на руках встают дыбом, ощущая в соленом воздухе движение, босые ноги утопают в густой дикой траве.

Каждый мускул напряжен, готовый к прыжку. Каждая уловка, что не сбрасывает меня со скалы, уже само по себе чудо.

Дыхание прохладного морского ветра дразнит ноздри, пытаясь укротить мое внутреннее волнение…

Не выходит.

– Ненавижу эту дурацкую штуку, – бормочу я с намеком на повязку, закрывающую мне глаза. – Для чего она вообще нужна, кроме как пугать и заставлять меня думать, что я вот-вот шагну с обрыва и разобьюсь насмерть?

Снова сдвигаюсь, еще на четверть оборота.

Все еще живая…

– Лишая тебя зрения, – со вздохом сообщает Бейз, – мы обостряем остальные чувства. Осязание, обоняние…

Морщу нос.

– Кстати говоря, ты бы хоть следы моей служанки с себя см…

– Слух, – перебивает Бейз.

Воздух приходит в движение, а с ним – мои руки и меч в них, отражая удар прежде, чем тот настигнет мое правое плечо.

Резкий оглушительный звон – и удар отдается в руках до самого плеча. Но не сила этого удара вызывает ощущение, что череп раскололся посередине и вывернулся наизнанку.

А звук, с которым сталкивается оружие.

Наши мечи сделаны не из мягкой древесины, как тот, с которым я начала упражняться пять лет назад – тот, который ударялся с глухим стуком и через два месяца раскололся. С тех пор мы совершенствуем мечи, снова и снова.

Нынешние выполнены из окаменелого дерева, твердого, острого, безжалостного.

Режущего.

Блокирую удар в живот, рассекая воздух очередным резким «вжух», словно чиркаю своеобразной спичкой. Чтобы унять горячую волну, грозящую затопить мозг, приходится три раза глубоко вдохнуть, и к этому времени мое терпение превращается в хрупкую веточку, которая готова сломаться.

– Ненавижу эти новые мечи. – Снимаю повязку с глаз и щурюсь на хлынувший в них утренний свет. – Громкие, тяже…

Удар подрубает мне колено сзади, посылая вспышки боли, что пронзают всю ногу.

Захожусь воем и теряю равновесие.

Пальцы ныряют в пушистую траву, принимая на себя весь мой вес, ладонь напарывается на камешек, и в воздухе повисает запах крови.

Судорожно вдыхаю, выгнув спину. Тело отказывается двигаться с места.

– Это ты… ого. – Разглядываю свежую ссадину. – Это исключительно подло.

Бейз рыщет вокруг меня узкими, дразнящими кругами, проходя по краю обрыва так, словно его совсем не волнует, что единственный неверный шаг отправит его в полет вниз до самой бухты.

– С утра пораньше ты слишком рассеянна. – Бейз бросает на меня косой мрачный взгляд, от которого у меня по коже пробегают мурашки. – Встать!

Вскакиваю на ноги, осторожно, чтобы не оказаться слишком близко к обрыву. Прямо впереди, на вершине хребта, возвышается замок – готический, крепкий, он впитывает всякую каплю света, которой не посчастливится на него упасть. Из северного крыла растет моя башня, словно тянущийся к солнцу стебель.

Каменный стебель.

Часть его увита свисающими с моей глицинии фиолетовыми цветами, а длинная тень ложится на лес Ватешрам.

– Я не рассеянна.

Просто испытываю соблазн швырнуть этот дурацкий меч в бухту.

Хватаюсь за эфес обеими руками, не обращая внимания на жжение в ладони, делаю несколько прыжков с ноги на ногу, чтобы унять комочки энергии, разливающиеся по венам.

– Нападай давай. Прям вот сейчас. Покажу, насколько я не рассеянна.

Бейз хитро смотрит сквозь взъерошенные ветром пряди волос.

– Нет, Лейт. Я уже говорил, сегодня мы замедляем темп, заставляем тебя сосредоточиться. А теперь надевай повязку, пока я не приказал тебе таскать камни.

Со стоном закатываю глаза.

Мы замедляем темп, когда я всем естеством хочу делать ровно наоборот.

Иногда действие экзотрила заканчивается быстро, иногда нет. Этим утром оно никак не уходит, превращая меня в бурю необузданного хаоса, а я торчу здесь.

Замедляясь.

Натягиваю гребаную повязку, отрезая вид угрожающей позы Бейза и синяков под его глазами.

– Хочу обратно мой старый меч. А то как будто к основам вернулась.

– Прошла всего пара месяцев. Дай себе привыкнуть к окаменелой сосне. Мне она даже нравится.

Волоски на моей правой руке встают дыбом…

Дерево со свистом рассекает воздух, я отклоняюсь влево и, припав к земле, описываю мечом широкую дугу. Мысленным взором вижу, как Бейз отпрыгивает назад, чтобы я не рубанула его по коленным чашечкам.

– Рада за тебя, – цежу сквозь стиснутые зубы. – Но я все равно хочу старый меч.

Пусть я не сразу с ним сработалась, но со временем таки полюбила – даже потрудилась нарисовать лозы вокруг навершия.

– Никак нельзя. Мой раскололся, помнишь? Этот твой старый меч тоже слишком мягкий. Мой новый разнесет его вдребезги одним ударом.

Блажь какая.

– А ты не можешь просто… сделать еще один?

– Нет, – раздается сзади голос Бейза, и я рывком разворачиваюсь, готовая к нападению. – Тот снежный дуб был привезен с Глубокого юга много лет назад, когда по реке Норз постоянно ходили торговые суда. Знаю, что новые звучат малость резче, но придется смириться.

Щурюсь под повязкой в сторону, где, по идее, находится Бейз.

– Уверена, ты ровно так же оправдывался, когда мы перешли с огнедрева на белый клен…

Меч снова со свистом несется в мою сторону, парирую, и он соскальзывает, когда Бейз отскакивает. Резкий звук вгрызается, заражает меня собой, вызывает дрожь по всему телу.

Разум опустошается, и я быстро отступаю.

– СТОЙ!

Порыв ветра щекочет спину, дергает конский хвост, заставляет волоски на шее встать дыбом.

– Прямо за тобой обрыв…

Сердце ухает в пятки, и я с визгом прыгаю вперед.

Бейз тихо хмыкает, отчего я сдергиваю повязку и швыряю ее вниз с обрыва, который и правда был прямо за мной.

С лица Бейза стекает все веселье, он подходит ближе и смотрит, как кусок ткани, улетая, трепещет на ветру.

– Как инфантильно.

– Невелика потеря, – отрезаю я, потрясенная пребыванием на волосок от смерти.

Не к такому азарту я стремилась уж точно.

Бейз вздыхает так громко, что я прекрасно его слышу сквозь очередные завывания ветра.

– Ладно, будь по-твоему.

Бейз отворачивается от обрыва, принимает боевую стойку, расставив ноги, и одаривает меня волчьей ухмылкой.

– Быстро так быстро.

Расслабляю плечи, сбрасываю остатки леденящего кровь страха, подстегнутая садистским вызовом, что нарастает в пристальных глазах Бейза.

– Наконец-то…

– Но пожалуешься еще хоть раз на меч, – перебивает он меня, – и я обменяю его на нечто гораздо, гораздо хуже.

Открываю рот, затем его захлопываю.

Бейз точно так же угрожал два года назад, и я не восприняла его слова всерьез. Позже в тот день я с широко распахнутыми от ужаса глазами наблюдала, как он швырнул сраный меч за мою Черту безопасности, прекрасно понимая, что я ее не переступлю.

На следующий день Бейз вручил мне новый, в два раза громче и тяжелее, и я полгода к нему привыкала…

Изображаю, как застегиваю губы на пуговичку.

Глава 3
Орлейт

—Медовые булочки – лучшая еда. – Слизываю с пальцев масляную начинку, от сливочного взрыва покалывает под языком.

Бейз вскидывает бровь, делает глоток воды и опускает стакан рядом со своей тарелкой яичницы-болтуньи.

– Кухарка слишком уж тебя обожает. После утренней тренировки тебе нужно питаться белком. А не, – Бейз морщится, раздувая ноздри, – этой херней.

Не обращая внимания на прочие разномастные угощения, тянусь к горке булочек рядом с серебряным канделябром, сую в рот сразу две и сверкаю победоносной улыбкой.

Бейз со вздохом качает головой.

– Рордин платит мне слишком мало.

Большие двери, распахнувшись, впускают потоки света и высокого, крепкого мужчину, который уверенно шагает к нашему длинному обсидиановому столу.

Против утреннего сияния приходится щурить глаза, но мне не нужно видеть лицо вошедшего, чтобы сразу понять, кто это. Узнаю его по походке – как у бесстрашного зверя, что вышагивает по своему логову, восстанавливая господство. Узнаю его по тому, как встают дыбом волоски у меня на загривке от атмосферы, что теперь заряжена леденящим напряжением, свою любовь к которому я ненавижу.

По просторной комнате эхом разносятся парные глухие удары, и двери снова закрываются, заслоняя солнце.

Проглатываю все, что набила в рот, наблюдая за каждым плавным, полным силы шагом, и чувствую, как от щек отливает кровь, когда понимаю, что он направляется к стоящим во главе стола приборам.

К пустой серебряной тарелке, которая стоит в знак его присутствия.

Всегда.

Не то чтобы он когда-либо делил с нами трапезу. Поэтому я и настолько потрясена, когда он опускается на стул и лицо оказывается в поле моего зрения…

Я слишком ошеломлена, чтобы реагировать иначе, кроме как пялиться.

Он весь состоит из жестких черт и леденящей решимости – квадратная челюсть, покрытая двухдневной щетиной, что почти скрывает ямочку на щеке.

Ямочка, на которой я так сильно стараюсь зациклиться, чтобы не смотреть на… вообще все остальное. Определенно не на широкие плечи. Не на сильную шею, не на проглядывающую сквозь расстегнутый ворот светло-оливковую кожу.

Он прочищает горло, звук низок и глубок, и мой взгляд тут же устремляется на манящий меня палец.

Молчаливый приказ посмотреть ему в глаза.

В груди становится слишком тесно для легких и трепещущего сердца, но с глубоким вздохом я подчиняюсь.

Смоляные кудри, припорошенные серебром, которое не имеет ничего общего с возрастом, сейчас ниспадают на лоб, наполовину заслоняя меня от свинцовых глаз в обрамлении густых черных ресниц. Глаз, что изучают мое лицо, прежде чем взрезать все тело по частям, словно лезвие бритвы, оставляя меня без единой кости.

– Ты ранена. – Его слова – гвозди, вбитые в слишком неподвижный воздух.

– Просто царапинка, – помахиваю я пострадавшей ладонью. – Ничего серьезного.

– А как же нога? Тоже ничего серьезного?

Проклятье.

– Я…

Его глаза сужаются, а я все лихорадочно подыскиваю слова, чувствуя, как с другой стороны в мое пылающее лицо впивается пристальный взгляд Бейза.

Да, во время тренировки я поранила ногу, а потом предпочла это скрыть, ведь я была так одурманена экзо, что остановиться было бы сущей пыткой.

Беда в том, что Рордин не знает о наших тренировках, и я предпочитаю продолжать в том же духе. Единственной причиной, почему я вообще на них согласилась, стало то, что Бейз однажды проговорился, мол, Рордин бы не одобрил, чтобы я училась сражаться, как его воины. Не буду врать, что, поступая вразрез с его грубыми убеждениями, я не получаю некоторого болезненного удовольствия.

Однако порез на ноге?.. Не сомневаюсь, что если Рордин его осмотрит, то сразу поймет, откуда он взялся.

– Итак? – интересуется Рордин с жесткостью, которая буквально умоляет меня солгать.

И я делаю то, что выходит у меня лучше всего. Потому что ложь – маленькая хорошенькая маска, которую мы цепляем на слова, чтобы придать им удобоваримый оттенок.

Расправляю плечи, нахожу в себе стержень.

– Да ничего серьезного. Споткнулась на лестнице, отсюда и все царапины.

Слова текут как шелк, но судя по тому, как Рордин вскидывает темную бровь, он знает, что мой язык нечист.

Делаю глоток сока, причмокиваю от резкого привкуса.

– Шагу ступить не умею.

– Говоришь, не умеешь?

– Угу-м.

Рордин откидывается на спинку стула, положив лодыжку одной ноги на колено другой. Его ботинок покрыт грязью, сажей и…

Кровью.

Отвожу взгляд, медовые булочки оседают в желудке кусочками свинца.

Ну, по крайней мере, он сменил рубашку.

– Что ж, тебе стоит быть поаккуратнее, – упрекает меня Рордин, взмахом руки отсылая служанку, которая пытается налить ему сок из большого запотевшего графина. Она одета в традиционные для наших земель тряпки: черные штаны, черная ливрея, черные ботинки. На лацкане мерцает серебряная брошь со знаком Рордина – серпом луны, пронзенным одиноким клинком. – После завтрака Танис тобой займется.

Украдкой бросаю взгляд на свою удивленную служанку, которая подпирает стену незатейливого обеденного зала, вскинув каштановую бровь.

Танис давно привыкла к порезам, синякам и ожогам, которые я получаю на тренировках.

Чтобы разрядить неловкую атмосферу, я кладу себе на тарелку еще пару булочек, будто не утратила весь аппетит, едва Рордин вошел в зал.

Он скрещивает руки на груди и бросает пронзительный, леденящий взгляд через стол.

– Бейз, – тяжело, словно это не слово, а валун, роняет Рордин.

Сдерживаюсь, чтоб не вздрогнуть, и смотрю влево. У Бейза дергается кадык.

– Ей приснился кошмар.

Воцаряется тишина, потрескивает напряжение. Потягиваю апельсиновый сок и маринуюсь в потоке беззвучных слов, которые будто бы обладают собственным вспыльчивым сердцебиением.

– Поговорим об этом позже, – рокочет Рордин, в голосе звучит мрачное обещание чего-то неприятного.

У меня по спине пробегает дрожь.

– Конечно, – хрипит Бейз и отодвигает тарелку с яичницей в сторону.

Такая уж у Рордина способность – выдрать тебя из приятной атмосферы и задавить своей беспощадной аурой.

Я чищу мандарин, который не собираюсь есть, и делаю вид, что меня не существует.

– Почему ты выходил так поздно? – Бейз пристально смотрит на Рордина, закатывая рукава.

– Прибыл срочный спрайт. Разведывательный корабль вернулся раньше, чем ожидалось. Я отправился к ним навстречу.

Бейз застывает.

– И?

Рордин почти незаметно качает головой.

Глядя на мандарин, я веду бой против его упрямой кожуры и хмурюсь так сильно, что меж бровей, наверное, навсегда останется бороздка.

Безмолвные беседы Рордина и Бейза всегда задевают меня за живое.

– Орлейт? – прерывает мои размышления голос Бейза, и я поднимаю взгляд. – Какие планы на день?

– Тебя платят, чтоб ты за мной следил. Ты явно знаешь мой распорядок лучше меня самой…

Бейз пожимает плечами.

– Ты не всегда выполняешь дела в одном порядке. Что первое?

Он прав. Мой распорядок дня и правда зависит от погоды, от того, насколько сильно Бейз надрал мне задницу на тренировке, и от того, посещает ли кто-то поместье.

Но все-таки…

Он завел пустой разговор, а он никогда так не поступает, и мне становится неуютно. Бейз либо пытается отвлечь мое внимание, либо у него иные намерения.

– Ну, сперва я, наверное, навещу Кухарку… проверю ловушку… ой! – Едва не вскрикиваю, слегка подпрыгнув. – Только что вспомнила. Вчера я закончила рисовать подарок для Кая. Надеюсь, все высохло и я смогу его подарить Каю уже днем.

В зале резко становится холодно.

Бейз делает глоток сока, затем выдает мне приторную улыбочку.

– Прости, что спросил.

Прости, что?..

Мое внимание привлекает Рордин – и я тут же натыкаюсь на его мрачный, каменный взгляд.

Ох.

– Тебе не нравится Кай?

Барабаня пальцами по бицепсу, Рордин сжимает губы в тонкую нитку.

– Я этого не говорил.

– У тебя на лице написано.

Он вскидывает бровь. Зуб даю, в его глазах-озерах кружат завихрения.

– Ты нас так и не представила. Как он может мне не нравиться?

Я открываю рот и закрываю его обратно, задыхаясь под тяжестью пристального взгляда.

Ненавижу, когда Рордин так делает. Бросает мне вызов, заставляя выйти за пределы зоны комфорта. Пилит меня так, будто я нечто, требующее починки.

Уединенное существование, привычные дела, отдушина в виде побега к бухте каждую неделю… они держат меня в узде, и я не рискну запятнать нашу с Каем дружбу, лишь чтобы удовлетворить властный нрав Рордина. Кай – единственное, что принадлежит мне по-настоящему.

Опустив взгляд, смотрю на горку мандариновой кожуры, которая наполняет воздух своим горьковатым ароматом.

– Так я и думал, – рокочет Рордин, и я стискиваю кулаки так сильно, что от ногтей на ладонях остаются маленькие полумесяцы.

Ублюдок.

Сейчас мне даже нравится, когда его место пустует. Потому что это… Не приносит никакого удовольствия.

Ожидать обычной, непринужденной беседы, очевидно, не придется. Если бы я знала, что он явится сюда ломать мои границы, я бы покинула зал в ту же секунду, как он вошел.

Вместо этого я позволила своему трепещущему сердцу заманить меня в его ловушку.

– Я все, – говорю, вставая. – Культурная программа, все дела. Я, знаешь ли, очень важная персона.

– Сядь, Орлейт.

Приказ в голосе Рордина подсекает мне колени ударом. Мой зад шлепается обратно на стул, кулаки сжимаются еще сильнее, лицо пылает.

Рордин наверняка знает, какое влияние на меня имеет. И, судя по тому, как приподнялись уголки его губ, я уверена, что он использует это знание в своих интересах.

Расцепив руки, Рордин проводит большим пальцем туда-сюда по нижней губе и пристально меня изучает.

– В конце недели, в дни следующего Трибунала, я устраиваю бал.

Его слова – удар мне в грудь.

– Б-бал?

– Да. А также Конклав для владык и владычиц. Уже разослал спрайтов. В течение нескольких дней тут появится множество новых лиц.

В его тоне звучит определенная мелодичность, от которой у меня деревенеет спина. Заставляет меня прислушиваться ко всем словам, которые он не произносит.

Вызов.

– Не понимаю. Ты никогда не проводил балов. Или Конклавов.

Говорю ровно, чудом скрывая то, как сердце ведет отчаянную войну с ребрами.

– С тех пор как ты здесь – нет. Но обстоятельства меняются. Мне нужно укрепить связи, унять любопытные умы.

– Ладно… ну, спасибо, что дал знать. Буду держаться от всех подальше, – произношу я скорее как вопрос, нежели как утверждение.

Прощупываю.

Рордин меня еще не отпустил, я это чувствую. Он явился сюда, затаив злобу, и теперь ею взрезает скорлупу, которой я от всех отгородилась.

Его глаза темнеют до глубокого цвета грозовой тучи.

– Нет, Орлейт. Ты будешь присутствовать на балу.

Втягиваю воздух сквозь зубы, словно получила удар.

Присутствовать? Какой в этом прок? Не нужно никому меня видеть. И мне уже точно не нужно видеть их.

– Почему?! – выпаливаю я, но Рордин даже не вздрагивает. Даже не моргает.

– Потому что ты – загадка. Девочка, которая пережила налет вруков в нежном возрасте двух лет.

– Какое это имеет отношение к…

– Ты отсиживаешься у себя, когда на земли замка ступают новые гости, и отказываешься участвовать в Трибунале.

Ну, началось.

– Неправда. Раньше я участвовала.

Как бы.

– Дважды. И, если я не ошибаюсь, большую часть времени просидела в тени.

Тени куда дружелюбней таращащихся взглядов.

Шепотков.

Костяшки сжатых кулаков сводит от напряжения.

– У меня нет бед, о которых стоит говорить во всеуслышание, нет интереса к тому, что хотят сказать другие. И, следовательно, нет причин присутствовать на Трибунале. Вот и все. Наказывать меня здесь определенно не за что.

Рордин вскидывает бровь, сощуривается.

– Говоришь, нет интереса?

– Ноль, – практически рычу я, замечая, как напрягаются на щеке Рордина желваки, едва слово слетает с моих губ.

– Что ж, – цедит Рордин. – Чтобы ложь не встала тебе поперек горла, предложу смочить ее глотком правды. Тебе почти двадцать один. Я не вижу с твоей стороны никаких попыток преодолеть страхи, и мое терпение иссякает. Стремительно. Ты не хочешь знать, что случится, когда оно лопнет.

Перед глазами живо встает образ, как меня вышвыривают за Черту безопасности. Кровь леденеет в жилах настолько, что даже огонь, потрескивающий позади меня, не способен ее растопить.

Определенно следовало уйти в тот же миг, как Рордин сюда заявился.

– Как я уже сказал, ты – загадка. А люди боятся загадок, Орлейт. Они начинают все искажать, лишь бы придать происходящему смысл. Не хватало, чтобы на моей земле и дальше царил раздор. – Рордин подается вперед, ставит локти на стол, сцепив руки в замок. – Мне нужно, чтобы они увидели, что ты – это просто ты. И ничего больше.

Желудок вдруг тяжелеет, меня вот-вот стошнит медовыми булочками прямо на стол.

Просто я.

Ну да.

Опускаю взгляд в тарелку, сглатываю комок желчи, подкативший к горлу.

– Ненавижу толпы.

Произношу слова тихо, но четко. Их цель – дать отпор кружащему хищнику.

Впрочем, это не совсем верно. Мне нравятся толпы, пока я наблюдаю за ними издалека.

Но Рордин говорит, что я должна стать их частью.

– Я известил тебя сильно заранее. Не обязательно оставаться на балу долго, но присутствовать ты будешь.

С тем же успехом Рордин мог бросить меня на произвол судьбы в лес, чтоб меня пожрала заживо древняя листва. Это он тоже способен устроить.