Текст книги "Лондонский ежик в подмосковном тумане"

– А горячая вода здесь есть?

– Горячая вода у нас есть везде. А у вас в ЛондОне?

– Не везде.

– Нихренаська.

Вернулся Костик, погромыхивая бутылками в белом полиетиленовом пакете. Сели на кухне пить чай. Брин, распаковавшая уже часть багажа, облачилась в домашний халат, на короткостриженную голову накинула полотенце. Она сидела рядом с пышущей теплом батареей, подобрав под себя ноги, и пила из кружки сладкое красное вино; ей было спокойно и радостно. Ксюха подтрунивала над Костиком за какой-то его очередной косяк, а он что-то бубнил в свое оправдание. Брин постепенно захмелела, оперлась подбородком на руку, и просто слушала это их “бу-бу-бу”, встряхиваясь каждый раз, когда Костик предлагал подлить или провозглашал очередной тост (”Ну, за дружбу между народами, вдрогнули? Вздрогнули!). Брин словно повисла в пространстве, воздух уплотнился, звуки постепенно утихли, и она погружалась в этом плотном, как желе, воздухе, погружалась в забвение, в тишину, в сон.

Разбудила ее мягкая рука, гладящая по щеке. Было темно, только по потолку ползли взад-перед световые пятна от фар автомашин.

– Давай, детка, вставай, я тебе постелила.

– Ксюха. Ксюха. А где Костик?

– Домой пошел, поздно уже.

– А почему ты не пошла домой?

– Сейчас тебя уложу, и пойду.

– Я не хочу.

– Чего ты не хочешь?

– Чтобы ты уходила.

– Я завтра приду, окей?

– Побудь со мной еще немного?

– Хорошо, хорошо, ложись давай.

Ксюха сняла с Брин халат, лифчик, уложила ее, укрыла одеялом.

– Я люблю тебя, Ксюха, вдруг повернувшись к ней лицом, – сказала тихо Брин.

– Детка, я тоже тебя люблю, но…это же все несерьезно, ты же понимаешь…у меня семья…

– Я люблю тебя. Почему ты не любишь меня?

Ксюха дернулась, как от удара током: она вспомнила свои видения: мертвые белесые глаза, окровавленная вода в ванной.

– Я люблю тебя, Брин.

– Иди ко мне.

31-е декабря

Брин проснулась с колотящимся отчаянно сердцем от резких блеющих звуков: удивленно разглядывая белую стену перед глазами, несколько секунд не могла понять, где она находится. Потом поняла, вспомнила, дернула головой направо, – Ксюха лежала рядом, терла пухлыми руками глаза, пытаясь проснуться. Телефон продолжал блеять. Брин заверещала “Йеху!!!”, откинула одеяло с себя, а заодно и с Ксюхи, вскочила, бросилась на Ксюху, оседлала сверху, взяла в ладони мягкие ксюхины щеки, покрыла поцелуями лицо. “Малыш, надо ответить”, – Ксюха потянулась за телефоном, но Брин впилась в ксюхин рот своим ртом, требовательным язычком, острым и длинным, разжала ксюхины зубы, нашла язык, всосала в себя вместе со сладкой тягучей слюной “ М-м-м…Бринуль, надо ответить. Даже зубы еще не чистили. Это негигиенично” – Ксюха дотянулась, наконец, до телефона “Але. Да. Да. А сколько времени? Блять. Пять минут. Да, давай”. Ксюха скинула с себя Брин, вскочила.

– Бринуль, я побежала.

– Ты сегодня работаешь.

– Да, приходи сегодня вечером к нам, будем старый год провожать и встречать новый.

– Хорошо.

Ксюха похватала одежду и побежала в душ; ее большие, нежные, круглые ягодицы при этом восхитительно заколыхались.

– Можно я возьму твою зубную щетку?

– Конечно. Это будет гигиенично?

– Ой, иди в баню, а?

Брин расхохоталась и подошла к двери ванной:

– А твой язык в моей попке – это тоже, конечно же, гигиенично?

– Иди в пизду, а?

– Окей, но разве ты не должна отправляться на работу?

Сквозь шум воды послышалось что-то матерное.

Ксюха вышла через несколько минут, энергично вытирая голову мохнатым полотенцем. Поцеловала взасос Брин, спросила: “Чем будешь заниматься?”

Брин стала загибать тонкие пальчики:

– Думать о тебе. Мастурбировать. Мастурбировать и думать о тебе. Думать о тебе и мастурбировать. Потом, возможно, я захочу спать. Потом надо поменять доллары и сходить за покупками.

– В Англии же, вроде, фунты?

– Доллары – они везде, детка.

Ксюха взяла в ладони улыбающееся лицо Брин, поцеловала обе ямочки на щеках, сказала: “Счастливый ты человек”, убежала.

Брин прошлепала босыми ногами до постели, упала навзничь, взяла подушку, втянула пьянящий запах ксюхиных волос. Она почувствовала странную опустошенность и легкость. Она была счастлива, почти так же, как в тот день, когда держала на руках своего только что рожденного ребенка.

Позже бикнул Вотсап:

– Уже скучаю..чего поделываешь? :)

В ответ полетела фотка

– Ах ты, маленькая шлюшка…знаешь, Бринуль, тебе нужен нормальный мужик, чтобы вытряс из тебя все эти розовые глупости…или вытряхнул..или вытрахал…

– Мужик, это такой волосатый, плохо пахнул, много ест? :)

– Детка, как ни крути, но нет ничего лучше горячего, наполненного кровью, покрытого венами, большого стоячего члена в твоей жопе..

– О-о..такого в моей жопе не был год..

– Вот и я о чем..все, побежала…чмоки

– Чмоки ;)

Брин приняла горячий душ, оделась потеплее, натянув, помимо прочего, черную лыжную шапку, надела тяжелые трекинговые ботинки и сделалась совершенно неотличимой от подростка, из тех, что кучкуются по вечерам возле подьездов, слушают дебильную музыку (тыц-тыц-тыц-тыцелуешь меня) и пьют упаковками эти свои ужасные энергетики. Взяла паспорт, тысячу долларов на размен, пошла изучать сумрачный город Павлово-Усад, Павлик, как его называли местные.

Брин вышла на улицу, с удовольствием вдохнула холодный влажный воздух. Падал негустой пушистый снежок. Небо не было уже таким свинцово-серым, посветлело, приподнялось на землей. Оно было все сплошь, от края до края, однотонным и ровным, словно там, наверху, небесный художник поленился придумывать что-нибудь эдакое, а просто взял большой тюбик титановых белил, надавил как следует из этого тюбика на холст, добавил малую толику черного, и размазал небрежно мастихином по всему холсту. Потом подумал немного, взял большую пушистую кисть, обмакнул чуть в лазурь, растушевал здесь немного, там чуть-чуть, и здесь – добавил капельку белил: “И так сойдет!” – вспомнился озорной хрипастый мальчишка, герой мультфильма.

Брин, сверяясь время от времени с гугл-мэпом, зашла в банк, разменяла на рубли доллары, купила в ближайшем “Магните” бутылку вина, печенья и еще по мелочи кое-чего: готовить не хотелось, тем более вечером будет застолье, по-русски, когда на столе очень-очень много всего. Она весело шагала по направлению к дому, разглядывая окрестности (много типовых, в три, четыре, пять этажей, домов, ничего примечательного), и встречных людей (люди как люди: все спешат куда-до, лица сосредоточенные, неулыбчивые, но нет, не мрачные и не злые). Тут поток мыслей Брин неожиданно прервался из-за вот какого фокуса: планета Земля выпрыгнула из-под ног, и мощно и страшно, всеми своими шестью сикстиллиардами тонн, шарахнула по спине и затылку так, что у Брин в голове взорвался белый сноп искр. “В прошлом году у нас мужик с воза упал, так у него из глаз такие искры посыпались – все сено сжег”, – откуда-то всплыло в сознании. Она лежала на спине и, приподняв голову, ошеломленно смотрела на бутылку вина, которая, выпрыгнув из пакета, весело катилась вниз под уклон, подпрыгивая на неровностях. Брин со стоном поднялась, и опять чуть не упала: под ногами был лед, припорошенный сверху снежком. “Что же вы, демоны (ксюхино слово), тротуары не чистите?” – мысленно негодовала она на неведомые коммунальные службы. Но ничего, беглую бутылку вина поймали сердобольные прохожие, вернули, отряхнули бринулину спину. “С-с-с-пасибо”. “Иностранка, что-ль? И откуда ж такая?” “И-и-з Англии”.

Брин вернулась домой, переоделась в домашнее, налила вина, приложила к затылку пачку замороженного зеленого горошка. Включила телевизор, онлайн-кинотеатр. Советских фильмов с субтитрами не нашлось, пришлось смотреть так, без перевода, прихлебывая вино и похрумкивая печеньем. (”Вино пью, печенье жую, Плутарха читаю. Все и сжевал”).

Брин, к своему удивлению, обнаружила, что, хотя она не понимает многих слов, общая канва фильма ей понятна. И вообще, если не вдумываться в каждое произнесенное героем фильма слово, можно понять, о чем он говорит. Это как плыть по течению: не надо с ним бороться, нужно спокойно в этом течении двигаться. Она подумала, что, вероятно, здорово спрогрессировала в русском за последние полгода. Все-таки носитель языка – это сила. Ай да Ксюха, ай да сукин сын.

Брин постепенно почувствовала вялость и тошноту. Встала, подошла на нетвердых ногах к зеркалу: лицо осунувшееся, бледное, зрачки расширенные. Легла снова, провалилась в сон.

Разбудил ее звонок в дверь. Брин, долго путаясь в одеяле и обрывках беспокойного сна, пыталась выбраться из постели. Выбралась наконец, открыла. Ксюха вошла, закрыла за собой дверь, стала целовать:

– Мой хороший, мой родной, здравствуй.

– Привет, Ксюха.

Ксюха оторвалась от нее и внимательно посмотрела:

– Что с тобой, Бринуль? Бледная вся, под глазами круги.

Брин, скосив глаза, пыталась шутить, что мол, мастурбировала слишком много.

– Ну-ка, в глаза мне посмотри, мастурбатор несчастный. Что случилось?

Пришлось рассказывать правду.

Ксюха прижала к себе, ощупала затылок:

– Горе ты мое луковое.

– Я долго хотела спрашивать: почему горе – луковое?

Ксюха автоматически поправила:

– Давно хотела спросить. Горе луковое, потому что от него плачут.

Брин распахнула глаза:

– Разве ты от меня плачешь?

– Постоянно, малыш.

– Почему?

– Потому что я люблю тебя.

Брин рассчиталась с Ксюхой за квартиру, продукты, за бензин, и так просто добавила, для ровного счета, несколько синих бумажек. Ксюха стала протестовать, что, мол, они, как неродные, копейки будут считать и прочее, и прочее. Брин настояла. Отправились к Ксюхе, Брин только пакет с подарками захватила с собой.

Ксюхин дом представлял собой обычное жилище среднего россиянина: двухкомнатная квартира, набитая разносортной мебелью, с кучей вещей, нужных и ненужных. Было в квартире, впрочем, чисто и уютно, и стоял запах устроеного и вполне благополучного быта: пахло ДСП, деревом, кожей, старым ковром, мандаринами, котлетами, салатами, майонезом и еще бог знает чем, но пахло вкусно и очень по-домашнему.

Костик был дома один, и он, по ходу дела, уже успел приобщиться к празднику: он был одет в джемпер в косую крупную клетку, серые брюки, неприятно поражавшие синтетической блескучестью и свежевыглаженными “стрелками”, на ногах – видавшие виды войлочные тапки; взгляд его был благостен и маслянист. (Ксюха посмотрела на мужа уничтожающе, но Костик принял в себя уже достаточно, чтобы приобрести к подобным взглядам иммунитет). Андрюхан, по его словам, решил встречать Новый год с бабушкой и дедушкой: родительские подарки, которые, по идее, должны быть распечатаны первого числа, он уже выклянчил, а у бабушки с дедушкой под елкой лежали две завернутые в блестящую цветастую бумагу коробки. “Пропер Твелв, ни хрена себе”, – заорал Костян, получив от Брин бутылку виски. Полез целоваться, щекотно тыкаясь усами в шею. Ксюха получила старое издание ее любимого Шерлока Холмса, Андрюхану под елку Брин поставила трансформера с горящими красным огнем глазами. Брин же от Костика и Ксюхи достался цветастый огромный шерстяной платок.

Сели за стол, перенесенный из кухни по случаю праздника, провожать старый год под непременную “Иронию Судьбы”. Брин сидела на диване, облокотясь на мягкий диванный валик, слева подпирала теплым телом Ксюха, все было чудно, радостно и нетревожно, и играли на щеках Брин ямочки, и переполняло душу счастье, и задушевно тренькала гитара в руках телевизионного очкастого хирурга, и выводил он свое “Я спросил у тополя, где моя любимая”, и ревела с три ручья от этой русской проникновенности к этому времени уже не совсем трезвая Брин, а, глядя на нее, заревела и Ксюха, пуская из носа (опять) пузыри.

Потом они что-то опять нарезали, готовили, убирали грязную посуду, приносили чистую, весело звенело стекло, посуда, вилки. В общем, стоял гвалт и нетрезвая суматоха, какая царит в любой российской семье незадолго до наступления нового года. Говорил какую-то речь, выразительно и с чувством, этот их бессменный президент с резиновой мордой, Брин мало что из этой речи поняла, да и не все ли равно. Били куранты, хлопнуло и истекло пенной струей неохлажденное шампанское, кричали “Ура”, Брин целовала Ксюху, Ксюха целовала Брин и Костика, Костик целовал Брин и Ксюху, шутили по телевизору какие-то комики. Ксюха и Костик ржали, Брин не понимала ни слова, да и плевать: она поджала под себя ноги, обхватила Ксюху за талию, уткнулась носом в ксюхино плечо, и хотелось ей только одного – обратиться в демона, (как из книжки советских фантастов, братьев, как их, Брин забыла фамилию), чтобы взять кусок пространства: эту вот квартиру, этих двух людей, остановить время, закуклиться с ними, отгородиться от остального мира куполом. Навсегда.

Наклюкались все основательно, Костик выбыл из строя первым. Шатаясь, как тяжелораненный боец, он отбыл на кушетку на кухню. Оставшись вдвоем, под треск и грохотание фейеверков и петард за окном, стали целовать друг друга в рот, жадно вбирая в себя языки друг друга и слюну, вязкую и тягучую. Очень скоро, впрочем, они от этого занятия утомились. Ксюха выключила свет (елка продолжала весело мигать разноцветными диодами, отбрасывая на стены причудливые тени), обе они рухнули на диван. Обнявшись, заснули, жарко дыша друг на друга. Проснулись обе одновременно, оттого, как им показалось, что на них уронили мешок картошки. Оказалось – Костян, в одних только трусах какого-то дикого покроя (”семейники”, обьяснила на следующий день Ксюха). Брин взвизгнула, Ксюха зашипела:

– Костян, ты охерел?

– Неудобно на кушетке, Ксюх.

– Ты нормальный вообще, нет? Брин здесь!

– Ну и чего, я только посмотрю.

– Я тебе сейчас посмотрю, животное! Пшел на кухню!

Костян ретировался, по пути ловко подцепив со стола бутылку коньяка, а Ксюха, испытывавшая острую жажду, шарила по столу в поисках остатков вина, нашла, припала к бутылке. “Можно мне тоже вина”, – просипела Брин. Ксюха набрала полный рот, легла сверху на Брин, нашла губами губы подруги, и перелила вино из своего рта в ее. “Еще”,– простонала Брин. Уталив таким образом жажду, они разделись, легли снова: Брин на левом боку, Ксюха пристроилась сзади, укрыла обеих шерстяным неколючим пледом, просунула левую руку под голову Брин, правой обхватила Брин за плоский живот; Брин свернулась калачиком, поместив большие прохладные ступни на ксюхины бедра. Ей показалось, что Ксюха обьяла ее всю, как скафандр, и теперь она, астронавт, плывет в невесомости, под надежной ксюхиной защитой. В голове у нее негромко и торжественно пел Дэвид Боуи:

This is Major Tom to Ground Control

I'm feeling very still

And I think my spaceship knows which way to go

Брин, 1-е января

Утром разбудил Костик. Он уже успел принять “лекарство” от абстинентного синдрома, и стоял сейчас над ними, одетый, источая благодушие и запах коньяка:

– Доброе утро, девочки, с наступившим!

– Уйди, животное!

– Не, ну я чего, я ж только посмотреть.

В Костика полетел тапок, он скрылся на кухне; послышался шум воды, громыхание чайника.

– С наступившим, малыш.

– С наступившим, детка.

Встали, оделись, умылись (на этот раз Брин позаимствовала ксюхину зубную щетку), в очередной раз обновили стол: подозрительный на предмет несвежести салат выбросили, заветрившиеся сыр и колбасу Ксюха сложила в отдельную тарелку, посмотрела на Костика:

– Чудовище это сожрет.

Костик, почувствовав, что речь идет о нем, оторвал взгляд от телевизора:

– Чего?

– Ничего, мой хороший, кушай. А вот коньяк дай-ка сюда, ты не забыл, что тебе сына завтра еще к свом родителям везти?

– Ну, может, хоть это, пивка?

– Две банки, не больше. Иначе никуда не поедешь. Я ясно изьясняюсь?

– Яволь, Ксения Шикльгруберовна…

Пили кофе, ели торт. Смотрели “Служебный роман”, сидя на диване втроем (Ксюха посередине, захорошевший Костик привалился к правому ксюхиному плечу, забравшаяся на диван с ногами Брин прильнула к левому), Костик и Ксюха обьясняли непонятности, возникавшие по ходу фильма.

Обсуждали планы Брин: Красная площадь, музеи, и самое главное, Arbat-street

– Бринуль, мы же с тобой договаривались: в России ты говоришь по-русски.

– Улица Арбат

– Просто – Арбат

– Арбат

– Ладно, мои завтра уедут, свожу тебя в Москву. Матрешку хочешь купить?

– Я приехала сюда ради шапки.

– Логично: куда ж еще ехать за шапкой, как не в Россию.

Повинуясь внезапному порыву, Ксюха тайком сделала сэлфи: прильнула щекой к щеке Бринули, скорчила рожицу, вытянула руку со смартфоном, нажала спуск. Брин в этот момент смотрела в экран телевизора, вместе с героиней фильма выговаривая: “Это не ваше больное место, это ваше…пустое место”, на щеках играли ямочки. Отвлеченная вспышкой, Брин повернула голову, вопросительно приподняла тонкую бровь. Ксюха обьяснила:

– В контакт выложу, надо же показать фото лучшей подруги: умницы, красавицы, прямиком из ЛондОна.

– В контакт?

– Социальная сеть, здесь ей пользуются все. Вы у себя в Британии какой сетью пользуетесь?

Брин пожала плечами:

– Не знаю, Фейсбук, наверное.

– Подожди секундочку: ты хочешь сказать, что не пользуешься ни одной социальной сетью? А Вотсап?

– Не пользуюсь, Вотсап – по работе

– А куда ж ты “выкладываешь” еду?

– Еду я выкладываю на тарелку, из тарелки выкладываю…в себя.

Обе несколько секунд смотрели друг на друга, захохотали, повалились на диван. Костик с опаской пересел в кресло у окна. Отсмеявшись, Брин спросила: “А зачем кому-то публиковать фото еды?”

– Не просто еды, а какого-нибудь тонкого блюда, желательно ресторанного: кусочек еды, с веточкой зелени, политый капелькой соуса. Нужно же всем показать – ты успешный, ты состоятельный: кушаешь в ресторанах, катаешься в Альпах на лыжах, ведешь здоровый образ жизни, следишь за фигурой, читаешь Пруста, и вообще, относишься ко всему с легкой иронией и отпускаешь по значимым событиям жизни философские, с налетом юмора, мудрые комментарии.

Брин, подумав, вынесла вердикт:

– Шелуха.

День тек в неспешной, сытой истоме. Грохотали за окном петарды. Костик, дремавший в кресле, запрокинул голову и выставил вверх щетинистый кадык. При каждом новом взрыве за окном он вздрагивал. Брин, тыкая тонким пальчиком в смартфон, попросила напомнить ее, Брин, адрес. Ксюха сказала.

– Зачем адрес-то?

– Оформляю через интернет-магазин заказ, послезавтра привезут.

– Можно полюбопытствовать?

– Угу, сейчас. Вот.

Ксюха взяла смартфон и округлила глаза:

– Ты нормальная вообще, нет? Тридцать тысяч почти..за это? Ну, допустим (посмотрела на Костика, понизила голос), фаллоимитатор. Вещь нужная, кто спорит. Ну, допустим, фаллоимитатор двухсторонний…окей…бусы анальные…Но набор для связывания? Семь пятьсот?! Да вы шутите? Комплект из ушек меховых и хвостика мехового, с интегрированной анальной пробкой? Четыре пятьсот?! Да ты с глузду зьихала, моя милая!

Брин серьезно произнесла:

– Я покупала в Лондоне хороший фотоаппарат: большая матрица, светосильный обьектив. Его главная задача – сделать фото тебя в шапка…в шапке. Против фото с ушки и хвостик я тоже не возражаю.

– С хвостиком, значит. Вот тебе хвостик (сунула Брин под нос сложеный фигой палец). Ксюха, тяпнутая за этот самый палец белыми острыми зубками, от неожиданности взвизгнула, Брин тоже взвизгнула, испугавшись, что причинила подруге боль. Опять захохотали, обнялись, повалились, в очередной раз, на диван.

Вечерело. Окончательно утряся планы на завтра, стали собираться, Брин домой, Ксюха – провожать ее. Шли по сумеречному Павлику, взявшись за руки, с удовольствием выдыхая в морозный воздух облачка пара. Было безлюдно, мимо проезжали редкие машины, выдаливая протекторами шин грязный снег.

Подошли к металлической, с облупившейся серой краской, двери подьезда:

– Ты зайдешь?

– Зайду, но на ночь не останусь.

Поднялись на второй этаж, зашли в квартиру. Брин стала целовать Ксюху в рот, попутно освобождаясь от своей пуховой куртки и расстегивая ксюхино пальто.

– Почему не останешься?

– Во-первых, вечером возвращается от моих родителей Андрюхан – мама должна быть дома, а во-вторых – Костяну нужно “дать”, пока он не вскочил на какую-нибудь шалаву. Не зыркай на меня, родная. Мы же с тобой это обсуждали. Давай не будем все портить сейчас, когда у нас все так чУдно и хорошо, окей? Живи здесь и сейчас. А сейчас раздевайся, пошли в душ.

Через несколько часов, Ксюха, собиравшаяся домой, вызвала такси.

– До твоего дома пешком пять минут, зачем такси?

– Ты вообще слушала меня, когда я говорила, что в вечернее время передвигаться нужно исключительно на такси? Дети мои, остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют там безраздельно. Откуда это?

Брин дернула худеньким плечиком.

– Эх ты, эстет лондонский, не читала Конан-Дойла.

– Точно. Болота. Собака.

Ксюха вставать запретила, расцеловала подругу и ушла, закрыв дверь своим ключом. Брин лежала в полутемной квартире на смятой и теплой ксюхиным теплом постели, смотела на двигающиеся по потолку полосы света от автомобильных фар и думала, что так счастлива, как сейчас, она уже не будет, наверное, никогда.

2-е января

В Москву ехали на электричке, в шумном и многолюдном вагоне. Было жарко, душно даже, пассажиры вокруг них были беззаботны и веселы какой-то нервической, как показалось Брин, веселостью. Стучали колеса, гудели электрические внутренности поезда, стоял гвалт и детский гомон, тут и там раздавался экзальтированно-алкогольный смех. Шестеро мужиков, оккупировавшие две соседние лавки, беззастенчиво потребляли водку (прямо с утра, ужаснулась Брин), ловко разливая из бутылки в пластиковые белые стаканчики, аппетитно закусывали мандаринами. Ксюха рассказывала про электрички, про то, сколько своей жизни проводят “замкадыши” в этих самых электричках, чтобы добраться до работы в Москву (часа полтора, а то и два – в электричке, плюс метро, полчаса, а то и час, а вечером – обратно). “Суровая жизнь у жителей подмосковья, выживают только сильнейшие”, – шутила Ксюха. Ехали довольно долго; Брин разглядывала в окно однообразные подмосковные пейзажи.

Потом Ксюха показывала Курский вокзал, как ориентироваться, как попасть из вокзала в метро, и т.д., и т.п. Брин приятно удивило, что все надписи на информационных табло дублируются на английском, а в метро – чудное дело – вообще схема движения – под ногами, очень удобно. Она подумала, что, может быть, даже одна не заблудится.

Гуляли по обычным туристическим местам: Красная площадь, Собор Василия Блаженного, Александровский сад. Брин неприятно поразило какое-то чудовищное количество туристов; многие, как и она, были с фотоаппаратами на плечах. Ксюха потащила в пушкинский музей: из-за копии микеланджеловского Давида, главным образом. Возле статуи надолго замерла, как показалось Брин, будто бы даже зависла.

– Посмотри на кисть правой руки, Бринуль. Само совершенство. Причем заметь – левая кисть не производит такого впечатления, как правая. Посмотри, как будто с двух разных натурщиков ваял. Какие сухожилия, кровеносные сосуды. М-м-м…”тащусь”…у меня трусики намокли, без шуток. Причем, заметь, – всю руку целиком идеальной я бы не назвала: не хватает все же наполненности в бицепсе.

Потом, когда подруги уже вышли на улицу, Ксюха спросила:

– А знаешь, чья рука идеальна?

– Молодого Шварценеггера?

– Сильвестра Сталлоне, в первом его фильме.

– Рокки? (Брин произнесла имя на западный манер, с одним “к”)

– Первым фильмом Сталлоне был “Итальянский жеребец”, девочка моя.

– Это такое волосатое ретро-порно?

– Порно это называли в наивных семидесятых, а сейчас такое детям показывают.

– Ты правда сексуально возбудилась от кисти руки Давида?

– Есть у меня такая слабость: обожаю красивые мужские руки и женские ступни. В мире есть две идеальные вещи: руки Давида и твои ножки.

– И твоя попка. А тебе одинаково нравятся и мужчины и женщины?

– Да, я всегда ощущала себя бисексуальной. А ты?

– Нет, не могу так сказать. С тобой мой первый опыт.

– О чем я и говорю: никакая ты не лесбиянка, тебе просто нужен мужик, волосатый и потный, который бы снял с себя берцы-говнодавы и так выебал бы тебя во все отверстия, что ты ходить бы на следующий день не смогла.

Брин остановилась и, пристально глядя в глаза Ксюхи, тихо спросила:

– И ты отпустишь меня к такому человеку?

– Если я пойму, что ты с ним счастлива. If you love somebody – set them free.

– Ты любишь Костика?

– Мы, русские, после одиннадцати лет брака такими категориями не мыслим. Есть привычка, наверное. Кака привычка? Обыкновенна!

Ксюха рассмеялась, потрепала по щеке:

– Ну что, пошли на Арбат, за шапкой? А потом давай где-нибудь сядем перекусить. Я бы выпила кружку бочкового чешского пива. А ты?

– Яволь, Маргарита Пална.

Брин сразу заприметила эту шапку, такую как ей и представлялось: светло-серую, из кудрявчатого меха неизвестной породы. Подбежала к лотку, схватила, нахлобучила на Ксюху и обомлела: на нее смотрела карими ясными глазами та круглолицая девчонка из клипа Элтона Джона: ярко-красный лимузин, бетонный, восточно-европейский что-ли, контрольно-пропускной пункт, колючая проволока, марширующие солдаты. Брин поднесла к глазу видоискатель своего серо-коричневого, в стиле ретро, Фуджифильма, выставила диафрагму 1,8, скадрировала, нажала нежно несколько раз подряд на спуск. Срывающимся от волнения голосом запела:

Oh Nikita you will never know

Аnything about my home

Ксюха сразу мелодию узнала, стала подмурлыкивать, не вспомнив, однако, слов:

I'll never know how good it feels to hold you

Закончили вместе: “Oh no, Nikita I need you so”, правда одна – “need you so”, а другая – “love you so”.

Рассмеялись, обнялись. Брин раслатилась с продавцом, усатым дядькой, который, наметанным глазом распознав иностранкку, заломил такую цену, что Ксюха только глаза вытаращила. Брин шапку снимать не позволила.

Вернулись домой вечером; молча, не сговариваясь, стали срывать друг с друга одежду, сорвали полностью, тут же, в коридоре. Нагие, не размыкая обьятий, стали пятиться к двери ванной, нащупали ручку, открыли, забрались в душ, завизжали от сначала пошедшей из лейки холодной воды, терли друг друга мочалкой до красноты, целовались до исступления, до прокушеных в кровь губ. Вытерлись большим мохнатым полотенцем, перебежали на кровать. Долго и исступленно, вгрызаясь зубами в половые губы друг друга, пили из влагалищ солоноватую тягучую жидкость и не могли насытиться, как не может насытиться водой из чудом обнаруженного колодца человек, умирающий от жажды в пустыне. Кричали, оргазмируя, так громко, что зажимали потными солеными ладошками кровоточащие губы. После сразу же, как убитые, уснули.

3-е января

Утром Брин разбудил телефонный короткий “дзынь”. Протянула руку, достала телефон: “Ваш заказ N 537477 будет доставлен сегодня с 9 до 18 часов. Курьер свяжется с Вами за час до доставки. Спасибо, что Вы выбрали нашу компанию”.

– Ура!

Ксюха накрылась одеялом с головой, глухо оттуда, из-под одеяла, пробормотала;

– Что ты орешь, как белый медведь в теплую погоду? Дай поспать, а? Двоих спиногрызов в деревню отправила, так еще один появился. Ты вообще в курсе, что у меня каникулы?

Брин знала, что Ксюха и Костик оба работают на одном заводе, Ксюха в офисе, на втором этаже, а Костик точнехонько под ней, кладовщиком на складе.

– А до какого числа у вас каникулы?

– До девятого.

– Нихренаська! А когда твои возвращаются?

– До Рождества должны.

Ксюха высунула из-под одеяла голову:

– Мать, а ты в курсе, что ты по-русски стала охрененно “чесать”? Кстати, мои губы, я думаю, выглядят не лучше твоих?

– Одевайся, детка, мы отправляемся в город!

– На кой черт?

– Во-первых, нужно купить тебе зубную щетку, во-вторых, у меня закончились рубли, нужно зайти в банк, в-третьих, я хочу осмотреть город, в котором ты живешь, в-четвертых, я хочу накормить тебя завтрак. В вашем городе есть приличный кафе, я полагаю?

Гуляли по слякотному Павлово-Усаду (с утра плюс 2), Ксюха показывала немногочисленные местные достопримечательности: церковь (входить внутрь Брин наотрез отказалась: с богом у нее были сложные отношения), главную площадь, парк, памятники, укрытые на зиму фонтаны, старую ткацкую фабрику в пять этажей, фасадная половина которой была переоборудована под современный торговый центр, а вторая половина обреченно разрушалась от времени, дождей и снега, тихо осыпаясь красным старинным кирпичом и прорастая деревцами в слепых высоких проемах окон. Зашли в банк, потом выпили действительно неплохого кофе с пирожными в “Шоколаднице”. Возвращаясь, зашли к Ксюхе: проверить, все ли дома в порядке, и взять набор для педикюра (Ксюха твердо вознамерилась сделать Брин французский педикюр).

– У тебя такие красивые лапки, а ты их так “запустила”, просто “кю”.

Потом Брин возлежала, почитывая “Собачье сердце”, а Ксюха поправляла, обьясняла трудные обороты и колдовала над бринулиными ножками: погружала в специальный раствор: терла пемзой, обрабатывала пилками, обрызгивала антисептиками, снова погружала в ванночку, снова терла, полировала ноготки какими-то электрическими, на батарейках, “кукурузками”, вычищала какими-то кюретками, кусачками (Брин очень по-русски “ойкала”, когда золингеновская сталь кусала неосторожно нежную кожицу), наносила слой за слоем лак: какую-то основу, базу, рисовала тончайшей кисточкой белые ободки, дула, проверяла, схватился ли лак, губами, снова покрывала лаком, финишным, снова дула и проверяла губами, пока, наконец, не сказала: “Вот теперь это – совершенство”.

Брин оторвалась от книжки, посмотрела, пошевелила тонкими пальчиками и изрекла:

– Упасть не встать. А можешь то же самое с руками сотворить?

– Для тебя все что угодно, малыш. Тебе бы еще косметики немножко добавить, мужики штабелями бы валялись. Ты ведь вообще косметикой не пользуешься?

– Нет, незачем. Я почти никуда не выхожу.

– Почему?

– Я везде чужая. Моя лондонская квартира – это убежище от мира. Вне ее я чувствую себя тревожно.

– Бедная девочка. Как же ты смогла сюда добраться?

– Мне очень нужна была фотография, вот эта.

Брин потянулась, взяла с подоконника фотокамеру, потыкала пальчиком джойстик, и показала Ксюхе, развернув в ее сторону монитором: на снимке была барышня в меховой шапке с кокардой, скуластое лицо красиво какой-то одухотворенной и спокойной русской красотой: взгляд карих глаз внимательный и немного лукавый, темные брови вразлет, губы чуть тронуты улыбкой. Картинка была породистая: резкая, но фон при этом размыт совершенно; явственно ощущалось, что снимок был сделан хорошим фотографом – это раз, и хорошим обьективом – это два.

– Внушает. Пришлешь потом, окей?

Раздался звонок, Брин побежала открывать дверь, шлепая по ламинату босыми подошвами. Через пару минут она вошла, неся в руках внушительного размера коробку. Поставила ее на прикроватный столик, сходила на кухню за ножом, взрезала коробку: