Текст книги "Сердце джаза"

Глава 9

Кажется, кто-то услышал молитву Стеффи о царстве небесном, так как на следующий день Карро заболела.

– У нее рвота, – говорит Санджа, чтобы все слышали, и добавляет, что все это из-за перхоти Стеффи.

Раздаются смешки, и Санджа удовлетворенно улыбается. Но это еще цветочки по сравнению с издевками Карро.

Сегодня хотя бы можно вздохнуть с облегчением. И сегодня Стеффи чувствует себя почти как они. Как и все, решает уравнения и ест картофель с котлетами.

На уроке музыки одноклассники вяло бормочут, читая свои рефераты про Иоганна Себастьяна Баха и Клода Дебюсси. Лайнус засыпает. Остальные прилагают усилия, чтобы не уснуть.

Наконец урок окончен. В классе становится тихо. Тихо и за дверью: больше не слышны ревущие голоса, хихиканье и топот ног – оккупационные силы сдают позиции. Йеркер смотрит на Стеффи.

– Ты что-то хотела?

– Могу я остаться ненадолго?

– Здесь?

– Пока ты не уйдешь. Чтобы порепетировать на бас – гитаре.

Йеркер раздумывает.

– Ладно, я закрою тебя. Вернусь через час. Но ты отвечаешь за все, пока ты здесь.

Проходя мимо Стеффи, он подмигивает и шепчет, что ему не следовало бы этого делать. Она же не знает, что ответить, поэтому выглядит настолько благодарной, насколько может.

В классе стоит пианино, в углу – ящик с бубнами, а на стене висят три гитары. В глаза ударяет яркий свет. Стеффи понимает, в чем дело, и щелкает выключателем. Уличный фонарь за окном превращается в тусклый прожектор, и инструменты обретают тень.

От бас-гитары пол вибрирует, потому что усилитель Йеркера – это как семь усилителей у нее дома. Она играет шагающий бас.

У нее нет с собой пластинок Повела Рамеля, поэтому сначала она проигрывает его музыку в голове, а затем начинает импровизировать. От A к D, потом к E и снова к D. Она напевает мотив немного фальшиво и отбивает такт ногой, и тут внезапно понимает, что играет блюз.

Она, Стеффи, как настоящий блюз-исполнитель в темноте. Бас играет A, D, E, D, находит новые пути, останавливается на синкопах, скользит вверх до A и снова вниз. Из ниоткуда вырастает полноценная мелодия.

Стеффи кладет гитару и достает из футляра кларнет. Ей почти удается сыграть мелодию, даже если получается не супер. Уже подумывает вернуться обратно к басу, но слышит, как Йеркер поворачивает ключ в двери. Он заливается смехом, когда лампы под потолком вспыхивают и освещают ее.

– Я подумал, что ты ушла.

– Мне просто хотелось, чтобы было темно.

– Ясно.

Его неловкое «ясно» повисает в воздухе.

Стеффи делает легкий жест кларнетом.

– Могу я взять кларнет ненадолго?

– Ты научилась играть?

– Немного… Взяла бы до мая, до восьмого.

– Это же целая вечность.

– Спасибо.

Невозможно передать это особенное чувство Альвару. Он сидит в кресле и чертит пальцем в воздухе. Он делает так всегда, когда на аккордеоне играет Тотти Валлен. Его голова качается, как иногда случается у стариков. Но если присмотреться, то он все делает в такт. Стеффи все еще чувствует звучание баса в темноте, но не находит слов, чтобы описать свои чувства. Если только сам Альвар не испытывал такого.

– Ты когда-нибудь играл в темноте?

Альвар тут же наклоняется вперед, как будто вопрос имеет первостепенное значение. Он потирает подбородок.

– Знаешь, когда ты задаешь такой вопрос, я задумываюсь, а играл ли я вообще когда-либо при свете?

Он изумленно улыбается собственному ответу, и Стеффи улыбается в ответ.

– В темноте лучше, – кивает она.

– Чувства обостряются, – говорит Альвар. – И то, что так очевидно при дневном свете, становится…

Его голос обрывается. Стеффи понимает, что он имеет в виду.

– Теоретически, – говорит она. – Но может быть и по – другому.

– Мисс Стеффи Эррера, – говорит Альвар и медленно встает, чтобы поменять пластинку. – Ты права.

Пластинка потрескивает так же, как и другие, но теперь играют только гитары. Одна держит ритм, другая играет басовую партию, а третья ведет линию то вверх, то вниз. Стеффи закрывает глаза, пытаясь прочувствовать мелодию подобно тому, как бывает, когда следишь за кем-то взглядом.

– Это музыка напоминает мне о том, как я следовал за Анитой в подвал, – говорит Альвар спустя некоторое время. – Тогда я видел лишь ее очертания и блеск ее глаз.

В темноте подвала на Осогатан был виден лишь силуэт девушки, имя которой Альвар еще не знал. Вместе с очертаниями пианино и бас-гитары она была для него всем, что представлял собой Стокгольм.

Его неуклюжие движения и звук ее цокающих по полу каблучков отдавались эхом в резонаторных ящиках инструментов. И только слабый свет, проникающий из щели между занавесками, напоминал о существовании внешнего мира.

Девушка плавно прошла в угол комнаты и включила электричество. Лампочка осветила тромбон и пару стульев рядом с пианино. И при этом свете стала очевидной влюбленность Альвара. Сознавая это, он повернулся к девушке спиной и начал внимательно изучать тромбон во всех его сочленениях.

Все, что он знал о духовых инструментах, – это то, что их можно было разбирать и что некоторые из них музыканты называют мундштуками. Впрочем, он был уверен, что девушки ничего не смыслят в инструментах.

– Хороший мундштук, – сказал он тем же тоном, что и его отец, когда говорил о дереве.

– Думаешь?

– Да, довольно хорош.

– Тут кое-что необходимо заменить. А ты играешь?

Она спасла его, сменив тему. Так, бывало, мать выручала отца. Эта девушка была бесподобна, и он был ей искренне благодарен.

– Да, на гитаре.

– Я не знала, что они возьмут гитариста.

Альвар не ответил. На узкой лестнице, ведущей в подвал, послышался шум, на пороге появились Эрлинг и еще какой-то мужчина.

Эрлинг удивленно рассмеялся, увидев Альвара, и по-приятельски похлопал его по плечу.

– Парниша. Мы только что говорили о тебе. И, как я понимаю, ты уже познакомился с Анитой.

Анита. Могло ли быть более красивое имя? Альвар проговорил его про себя, не шевеля губами, разрываясь между разочарованием от того, что он больше не наедине с ней, и облегчением от этого.

Товарищ Эрлинга сел за пианино и взял аккорд. Инструмент был настроен не идеально, но так и должно быть, когда играешь джаз. Что-то новое рождалось здесь, в подвале, где Альвар находился с двумя музыкантами и богиней. Эрлинг собрал свой кларнет за пять секунд и начал играть попурри. Чистая импровизация. Не по нотам, а как хочется.

Из-за тусклого света углы в помещении казались черными и размытыми, как на фотографии. Или как в кино. Взгляд Аниты был прикован к рукам пианиста, а Альвар мог полностью посвятить себя разглядыванию девушки, пока джаз проникал в каждую клеточку его тела.

Руки Аниты были узкие и с выпуклостями. Кончики пальцев мягко заострены, и она играла ими на коленях, как на невидимой клавиатуре.

Альвар посмотрел на свои руки. Они тоже начали играть: левая рука зажимала невидимые гитарные струны и брала аккорды, которые никто не слышал. И если Эрлинг и его напарник были видимым дуэтом, то он и Анита – невидимым.

Единственное, намекавшее на то, что прошло уже много времени, – это щель между занавесками, висящими на окне. Там была тьма, которая постепенно окутывала их. К тому времени Эрлинг уже сыграл «Летнюю пору», «У меня есть ритм» и другие вещи, которые Альвар никогда не слышал прежде.

Время как будто утратило свой контроль над жизнью, и теперь было уже так поздно, что придется возвращаться на Торсгатан бегом и по дороге придумать подходящую ложь, ведь это был его первый день у тетушки Хильды. Он был искренне расстроен, потому что ему было пора уходить. Но, к его радости, Анита тоже засобиралась.

– О боже! – воскликнула она, торопливо собирая свои вещи. Как будто была обычным человеком, а не богиней.

Они неслись по улицам Стокгольма. Альвар на своих длинных ногах – как отважная долгоножка, Анита – как яркая бабочка в шарфе и пальто. В ее глазах плясали смешливые искорки, но когда она взглянула на уличные часы, в глазах мелькнул страх.

Увидев трамвай, она запрыгнула в него и ободряюще посмотрела на Альвара.

– Ты можешь добраться на нем до Центрального вокзала, – сказала она, запыхавшись.

Скажи она, что трамвай идет в Германию, Альвар все равно бы не раздумывал. Не имея денег на билет, он стоял рядом с ней среди других стокгольмцев.

– Хассе Кан[16]16
  Кан, Ханс Оке («Хассе») (1923–?) – шведский композитор и джазовый музыкант. Он снялся в фильме «Любовь, солнце и песни» (1948) и написал «Блюз кузнечиков», который нравится Стеффи.


[Закрыть] играет в «Налене» в субботу, – прошептала она ему на ухо. – Придешь?

Он мог только кивнуть. Чтобы заверить ее, он сделал это дважды, второй раз более четко. Она засмеялась.

– Это будет замечательно! Тебе здесь выходить. Васастан – туда.

Альвар вышел, смутно представляя, куда указала Анита. Он все еще чувствовал ее дыхание. Все было именно так, как он думал: Стокгольм был полон чудес. Во-первых, кондуктор трамвая не подловил его. Во-вторых, он все еще держал упаковку с двумястами пятьюдесятью граммами кофе, которые должны были утешить тетушку Хильду, а потому она не станет писать матери ничего дурного. Теперь остается узнать, что из себя представляет «Нален».

– Это был клуб, верно?

Стеффи осмеливается предположить, потому что она тысячу раз читала о Повеле Рамеле, который играл в «Налене».

– Можно и так сказать. Это было огромное заведение, его не сравнишь с маленькими джаз-клубами в любом другом городе.

– Кроме Бьорке.

– Тоже нет. «Нален» не сравнишь ни с маленькими, ни с большими джазовыми клубами. Это нечто большее.

Альвар задумывается и расползается в улыбке.

– Наверное, прошло уже лет пятнадцать с тех пор, как я был там в последний раз.

– А в Вермланде есть такие?

Альвар смотрит ей в глаза, затем подмигивает.

– Одно можно сказать наверняка, джаз есть везде и никогда не умрет. Теперь уж я точно не знаю, потому что медсестры здесь не очень хорошо разбираются в джазе, но и они не могут обойтись без синкоп в Карлстаде[17]17
  Альвар так пошутил. В музыке синкопа – это смещение акцента с сильной доли такта на слабую, а в медицине – кратковременный обморок.


[Закрыть].

Стеффи смеется. Она как раз собирается рассказать Альвару о своей сегодняшней репетиции на басу, когда в дверь стучат и на пороге показывается медсестра.

– Пора ужинать.

Альвар исчезает в направлении того, что называется столовой. Он идет быстрой и уверенной походкой, не сравнить с шаркающими тетеньками и старичками в инвалидных колясках. Стеффи испытывает чувство гордости: ее старичок, без сомнения, лучший в округе.

Когда она проходит мимо последней двери в коридоре, дверь неожиданно распахивается и седовласая маленькая женщина сердито смотрит на нее.

– Что ты здесь делаешь?

Стеффи в испуге делает глоток воздуха, и ей приходится откашляться, прежде чем она может хоть что-то сказать.

– Ну так?

– Я навещала Альвара.

– Тебя не должно быть здесь! Ты здесь никому не нужна!

Из другого конца коридора спешит медсестра.

– Свеа! – кричит она ласково. – Свеа, пора ужинать! Эта девушка была в гостях. Она очень милая.

Свеа все еще смотрит на Стеффи.

– Она не добрая.

– Это неправда.

– Она – ведьмино отродье, – шипит Свеа, и у Стеффи подступает ком к горлу.

– Я добрая, – шепчет она.

– Ты врешь, – медленно говорит Свеа, наслаждаясь эффектом.

Медсестра кладет руки на плечи женщины, но та сердито ее отталкивает. Медсестра извиняюще смотрит на Стеффи, пока та пятится к двери и пытается улыбнуться.

Стеффи выходит через парадную дверь, прислоняется к ней и устремляет взгляд на заснеженные ветви яблонь.

– Я добрая, – говорит она тихо.

Никто не отвечает. Снег все так же лежит на ветвях, облака все еще плывут по небу, а она стоит на крыльце дома престарелых.

Ее басовая партия возвращается, и она думает об этом всю дорогу до дома. A, D, E, D, с синкопами. Без них никак не обойтись.

Глава 10

Это замечательная идея.

Ее отец просто ничего не понимает. Он расстроен. Это слышно по тому, как он произносит «в» вместо «б», и видно по тому, как меняется выражение его лица.

– Что скажешь? – восклицает он, и его всегда спокойные глаза кажутся бешеными. – С кем ты связалась?

– Я же говорю, что это друг. Хоть он и старый.

– Я не разрешаю тебе больше беседовать с тем человеком. Ты меня поняла? В следующий раз, когда он захочет с тобой заговорить, ты скажешь: «Нет, к сожалению, мой папа не разрешает нам больше встречаться». Все понятно?

Стеффи переполняется гневом, из глаз льются слезы.

– Да что ты понимаешь? – кричит она.

– И о поездке с ним в Карлстад не может быть и речи.

С Эдуардо Эррерой бесполезно что – либо обсуждать. Даже непонятно, как они могут быть родственниками, когда она способна так много понять, а он – ничего. Стеффи хочет крикнуть «Но!», как это обычно делает Джулия, однако решает не опускаться так низко.

Вместо этого она закрывает дверь как можно плотнее и ложится на кровать с гитарой. Переходит от A к D, потом к E и снова возвращается к D. Синкопы на каждой второй сильной доле и иногда – шагающий бас с полутонами. Ей нужно отправиться в джаз-клуб. Любой, у кого есть уши, понял бы это. И ей нужно пойти туда с Альваром.

Дверь открывается без стука. Из-за охватывающего ее гнева Стеффи позволяет себе посильнее ударить по D. К своему невольному восторгу, она обнаруживает, что это звучит как слэп[18]18
  Слэп (слэпинг) – техника игры на бас-гитаре, удар фалангой большого пальца о струны.


[Закрыть]. Однако в комнату входит не Эдуардо Эррера.

– Папа вне себя от злости, – говорит Джулия, прислонившись к стене. – Потому что ты хочешь поехать в Карлстад с этим чуваком.

Стеффи вздыхает и снова бьет по басу, чтобы сделать слэп; звук эхом разносится по комнате.

– Это даже не парень.

– Я знаю. Это что-то отвратительное. Папа, избегая подробностей, говорит про «этого человека».

Джулия точь-в-точь имитирует произношение папы. Звучит забавно, и Стеффи почти улыбается.

– Это даже никакой не ботаник. Это просто старичок.

– Вот – вот, и это же еще ужаснее. Скажи, ты ведь знаешь, что однажды Фанни чуть не изнасиловали?

Нет, Стеффи не знала об этом.

– В любом случае не Альвар, – говорит она.

– Откуда тебе знать? Ты же не знаешь, чем все закончится, если будешь вести себя так и дальше.

– Он очень стар, постарше наших бабушки и дедушки. Он живет в «Сольхеме» и слушает свой граммофон. Вот почему.

Джулия приподнимает брови. Выражение ее лица делается скептическим и удивленным одновременно.

– В «Сольхеме»?

Стеффи кивает и закрывает глаза, не обращая внимания на то, что только что «сдала» Альвара. А Джулия громко смеется – ничего себе, сестричка тусуется в доме престарелых! Когда она уходит, Стеффи снова репетирует слэп. Лучше всего он звучит на Е, но она пробует и на других струнах.

Через две минуты в дверь стучат. В семье Эррера никогда не будет покоя. Входит папа с задумчивым лицом.

– Этот человек … – говорит он. – Джулия сказала, что он пенсионер?

– Мгм.

– Из «Сольхема»? Совсем старый?

Стеффи проводит пальцами по струнам, не играя.

– Насколько я знаю, ему было семнадцать в сорок втором году.

Папа кивает, подсчитывая возраст в уме. Потом садится рядом с ней и похлопывает по гитаре.

– Я все неправильно понял, – говорит он совсем другим тоном. – Но все же я не понимаю, как ты оказалась в «Сольхеме»? Разве ты не слишком молода для всего этого?

Он подмигивает ей. Папа всегда отпускает неудачные шуточки, хотя Эдвин все еще думает, что они смешные.

– Я просто развита не по годам, – говорит Стеффи. – Вот меня и поместили туда.

Папа смеется и взъерошивает ей волосы.

– Стефанита. Могу ли я поговорить с этим загадочным человеком? Тогда посмотрим.

Стеффи улыбается, когда он встает, и тут же начинает переходить от A, D, E и снова к D.

Прежде чем закрыть дверь, папа оборачивается.

– Можешь поблагодарить свою сестру.

Когда Стеффи и ее отец приходят в дом престарелых, Альвар не открывает им дверь. Стеффи стучит снова, чуть посильнее, на случай если он спит. Но дверь закрыта, и через замочную скважину не слышен джаз.

Папа смотрит на нее.

– Может, нам поискать медсестру?

Стеффи тоже так думает.

– Есть тут одна добрая…

– Только одна?

– А еще может случиться, что мы встретимся со Свеа… Эта Свеа немного не того.

Стеффи строит подходящую гримасу, а папа понимающе кивает:

– Ты знаешь это место.

– Ну, немного…

Первая медсестра, которую они встречают, не самая доброжелательная в представлении Стеффи. Но на этот раз женщина улыбается и протягивает руку папе. Когда они спрашивают об Альваре, она указывает им на столовую.

– Но он ничего не говорил о визите, – настораживается она, и папа отвечает, что Альвар мог об этом просто забыть.

– Да, тут такое случается, – кивает медсестра, и папа смеется.

Они находят Альвара в углу столовой. Он сидит за столом в компании старушек, но, увидев Стеффи, сразу встает, как если бы она была очень важным гостем. И тут старушка в сером, сидящая к ним спиной, оборачивается и протягивает в сторону Стеффи костлявый палец, искривленный подагрой.

– Ты, – шипит она, но на этот раз Стеффи не пугается.

– Это Свеа, – шепчет она папе.