Текст книги "Пакс"

Глава 6

Питер узнал эти звуки ещё до того, как полностью проснулся: толпа мальчишек, которых только что отпустили, их топот, их гиканье, нетерпеливое туканье их кулаков о кожаные перчатки. Он выбрался из-под скамьи и схватил рюкзак. Слишком поздно: двадцать бейсболистов вместе с тренером уже сбегают вниз по склону. Наверху, на парковке, стоят несколько взрослых, некоторые из них в форме, – наблюдают. Самое лучшее, что он мог сейчас сделать, – забраться на трибуну, где с десяток зрителей уже расселись по двое – по трое, а когда всё закончится, смешаться с толпой и уйти вместе со всеми.

Питер забрался на последний ряд и скинул рюкзак. Подросток пришёл смотреть тренировку по бейсболу – это абсолютно нормально, нормальней не бывает, но сердце всё равно стучало странно, будто пробуксовывало.

Внизу тренер уже подавал мячи, один за другим. Всё как на любой тренировке: мальчишки бегают по полю, красуются друг перед другом и орут как резаные. Питер выбрал одного, за которым ему хотелось понаблюдать: худенький парнишка с соломенным «ёжиком», в красной линялой футболке, шортстоп[5]5
  Шортстоп – игрок, защищающий часть бейсбольного поля между второй и третьей базами.


[Закрыть]. Пока остальные игроки бестолково, по-щенячьи, носились туда-сюда, этот стоял как статуя, руки наготове на уровне пояса, взгляд прикован к бите тренера. Как только бита ударяла по мячу – дерево по коже, – он прыгал. И каким-то немыслимым образом доставал все мячи, прилетавшие в его часть поля, хотя с виду – то ли недоросток, то ли чей-то младший брат, которого старшему приходится таскать за собой.

Питер знал, что он и сам не слишком типичный бейсболист: он всегда чувствовал себя чужим в дагауте, где все хлопают друг друга по плечу и треплются о всякой ерунде. Зато на бейсбольном поле он был на своем месте – будто для того и родился. На поле у него возникало такое чувство – он даже не пытался его никому описывать: и потому, что оно слишком личное, и потому, что всё равно не подобрал бы нужные слова. Разве что – «небесно». Да, это слово было ближе всего. И ещё где-то рядом – «спокойно». И шортстопу тоже знакомо это небесное спокойствие, ни с того ни с сего подумал вдруг Питер, – может, он даже ощущает его прямо сейчас, вот в эту самую минуту.

Тренер, стоя на горке[6]6
  Питчерская горка – возвышение, на котором находится питчер, то есть подающий.


[Закрыть], подавал, бэттеры[7]7
  Бэттер – игрок нападения, который стоит у «дома» с битой и старается отбить поданный питчером мяч.


[Закрыть] отбивали мячи то в воздух, то в землю, и аутфилдеры[8]8
  Аутфилдер – игрок, обороняющий внешнее поле бейсбольной площадки.


[Закрыть] тоже наконец проснулись – ну или, во всяком случае, делали вид. Но шортстоп по-прежнему притягивал внимание: он весь был будто простёган живой проволокой, взгляд прикован к мячу.

Питеру была знакома эта сосредоточенность, у него самого, бывало, пересыхали глаза: он даже забывал моргать, так напряжённо следил за каждым движением каждого игрока – и это себя оправдывало. На бейсбольном поле Питер, как и этот парнишка в красной футболке, владел своей территорией. Он любил эту территорию всю целиком, вместе с запахом пыли и стриженой травы. Но больше всего он любил забор по краю этой территории. Забор указывал Питеру абсолютно точно, что входит в его ответственность, а что нет. Если мяч по эту сторону забора – значит, надо ловить. Перелетел на ту – всё, можно больше о нём не думать. Чётко и ясно.

Питер часто жалел, что в жизни его ответственность не обнесена такими же красивыми высокими заборами, как на бейсбольном поле.

Когда мама умерла, он какое-то время ходил к психотерапевту. Ему было семь лет, и он не хотел ни с кем разговаривать, а может, просто не знал, как втиснуть такую утрату в слова.

Психотерапевт – женщина с добрыми глазами и длинной серебряной косой – говорила ему, что это ничего, это ничего, ничего. Целый час, от начала до конца занятия, Питер вытаскивал из ящика с игрушками маленькие автомобильчики и грузовики – их там были, кажется, сотни (наверное, думал потом Питер, психотерапевт скупила ради него целый магазин игрушек) – и сталкивал их между собой, пара за парой. Когда Питер заканчивал, она всегда говорила ему одно и то же: «Должно быть, тяжко тебе пришлось. Самый обычный день, мама садится в машину, чтобы съездить в магазин за продуктами, – и не возвращается».

Питер никогда не отвечал, но ему запомнилось ощущение, что всё происходит правильно – и эти слова, и весь этот час – будто он наконец там, где должен быть, и будто это ровно то, что он должен делать – сталкивать между собой игрушечные машинки и слушать слова о том, что ему пришлось тяжко.

Но однажды психотерапевт произнесла другие слова.

– Питер, – сказала она, – ты иногда злишься?

– Нет, – быстро ответил он. – Никогда.

Ложь. Потом он поднялся с пола, взял единственный леденец в яблочно-зелёной обёртке из медной вазочки у двери – у них был уговор с психотерапевтом с добрыми глазами: если он чувствует, что ему хватит, он забирает леденец, и это конец занятия – и ушёл. Но на улице он бросил леденец на землю и ещё пнул ногой, а по дороге домой сказал отцу, что больше к ней не пойдёт. Отец не спорил. По правде говоря, ему так было легче.

А Питеру нет. Эта добрая женщина – она что, с самого начала знала, что Питер злился в тот последний день, что он сделал ужасное? И что его мама в наказание не взяла его тогда с собой в магазин? И психотерапевт думает, что это он виноват в том, что случилось?

Спустя несколько месяцев Питер нашёл Пакса. На дороге недалеко от его дома задавили лису – она лежала у обочины. Его маму недавно похоронили, опустили гроб в землю, и теперь Питер почувствовал властную, непреодолимую потребность похоронить лису. Он зашёл в лес, чтобы найти подходящее место, начал копать – и нашёл логово, в котором лежали три остывших одеревенелых тельца и один тёмно-серый меховой шарик – ещё тёплый, дышащий. Питер сунул Пакса в карман курточки, и принёс домой, и сказал – не спросил, сказал: «Он будет жить у меня».

Отец ответил: «Ладно, пускай немного побудет».

Всю ночь лисёнок жалобно мяукал, и, слушая его, Питер думал о том, что, если бы он мог снова ходить к психотерапевту с добрыми глазами, он бы сталкивал эти игрушечные машинки с утра до вечера и с вечера до утра, всегда, всё время. Не потому, что он злится. А просто чтобы все видели.

При мысли о Паксе знакомая змея тревоги подползла, сдавила грудь. Пора было двигаться, навёрстывать упущенное время. Тренировка заканчивалась, бейсболисты убегали с поля, по дороге забрасывая инвентарь в дагаут. Когда поле опустело, Питер спустился с трибуны, вздёрнул рюкзак на плечи и тут заметил шортстопа.

Питер колебался. Лучше бы, конечно, не задерживаться, выйти с территории школы вместе с остальными. Но остальные слиняли, а этот парень должен теперь подбирать разбросанный инвентарь, а потом возвращаться один – Питер знал, каково это. Он поднял пару мячей и передал их шортстопу.

– Привет.

Парень неуверенно улыбнулся и забрал мячи.

– Привет.

– Неплохо играл. Последний лайнер[9]9
  Лайнер – мяч, отбитый бэттером с силой и летящий почти по прямой.


[Закрыть] был нехилый, скажи?

Шортстоп молча повозил кроссовкой по пыли и отвернулся, но Питер видел, что ему приятно.

– Ну, первый бейсмен[10]10
  Бейсмен – игрок внутреннего поля (инфилда), защитник базы. Первый, второй и третий бейсмены защищают, соответственно, первую, вторую и третью базы.


[Закрыть] с ним как-то справился.

– Ну да, после того как ты вытащил мяч. Не хочу никого обидеть, но без тебя ваш первый бейсмен и глаза бы не успел вытаращить.

Шортстоп наконец улыбнулся по-настоящему.

– Ага. Но он племяш тренера. Играешь?

Питер кивнул.

– Центр-филдер[11]11
  Филдер – полевой игрок защищающейся команды. Центр-филдер играет в аутфилде (то есть во внешнем поле) и обороняет центр поля.


[Закрыть].

– Новенький?

– Да нет, я не отсюда, я из… – Питер неопределённо махнул рукой куда-то на юг.

– Хэмптона?

– Из Хэмптона, ага.

Лицо шортстопа захлопнулось.

– Шпионишь перед субботней игрой? Ну и гад. – Он сплюнул и направился к дагауту.

Покидая школьную территорию, Питер похвалил себя за сообразительность – вот и хорошо, ловко замёл следы. Но чувствовал он себя всё равно неважно. Даже гадостно.

Он постарался стряхнуть с себя это гадостное чувство. Что там отец говорил про чувства? Что на них можно купить чашку кофе за полмонеты, если добавить полмонеты? Питер посмотрел на часы. Четыре пятнадцать. Больше трёх часов потеряно.

Питер ускорился, но перед площадью перешёл на противоположную от супермаркета сторону и заставил себя шагать не спеша – мимо библиотеки, остановки, кафе. И только отсчитав тысячу шагов, рискнул поднять голову.

Он снова посмотрел на часы. Четыре пятьдесят. Дед, наверное, уже заканчивает, что он там делает у себя на работе. Питер представил, как его дед подходит к своему проржавелому синему «шевроле», вставляет ключ в замок зажигания…

От этого образа змея-тревога развернулась так резко, что у Питера вышибло дыхание. Он перемахнул деревянную оградку и полез напрямик через кусты. Только футов через тридцать, где уже росли молодые деревца и можно было за ними укрыться, тревога отпустила – по крайней мере он опять мог нормально дышать. Дальше он двигался параллельно дороге. Идти теперь было труднее, но через пятнадцать минут он всё же дошёл: вот оно, шоссе.

Он присел на корточки у въезда на шоссе и стал наблюдать. Дождавшись, когда схлынет поток машин, Питер перебежал по широкой дренажной трубе под дорожным полотном на ту сторону и перемахнул забор из металлической сетки. Сердце колотилось.

Он, пригибаясь, добежал до деревьев и стал искать удобное место, где можно срезать путь. Спустя несколько минут ему встретилась старая грунтовая дорога, отходившая под прямым углом от шоссе. По правде говоря, дорога была так себе, по ней и на машине-то не проедешь, разве что на телеге, – но она вела куда надо, на запад, и к тому же ночью по дороге будет легче шагать. И Питер свернул на неё.

Пока он шёл, лес становился гуще, тишину нарушали только птичьи голоса да беличьи шорохи. Может, цивилизация уже наконец осталась позади? Питер взбодрился, зашагал быстрее.

Но спустя несколько минут дорога вдруг свернула вбок и побежала по краю заброшенного пастбища, на котором кое-где росли одичалые фруктовые деревья с редкими цветками. А по другую сторону от дороги тянулась невысокая каменная ограда, за ней поле, сад и чьи-то угодья; за оградой, ближе к дальнему её концу, стоял приземистый сарай. Света в сарае не было, машины рядом тоже, но всё равно сердце у Питера упало. Сарай был свежевыкрашенный, кровельная дранка кое-где розовела новой древесиной. Значит, это просто дорога к чьему-то дому, только и всего. А может, ещё хуже: может, она ведёт к другой дороге, широкой и наезженной, а на атласе её нет просто потому, что сам атлас давно устарел. Короче, по этой дороге не пройдёшь напрямик через горы.

Измученный и голодный, Питер сбросил рюкзак и опустился на землю, привалившись спиной к уступу в каменной стене. Он стащил ботинки, откатил носки и оглядел вздувшиеся мозоли на пятках. Скоро они лопнут – вот тогда будет жуть. Питер откопал на дне рюкзака вторую пару носков и натянул поверх первой. Камни под его спиной за день нагрелись на солнце и продолжали отдавать тепло, хотя солнце уже висело над самыми верхушками деревьев, заливая выпас нежно-персиковым сиянием.

Питер вытащил пакетик изюма и стал есть по одной изюмине, запивая маленькими глотками воды. Потом вскрыл две палочки сыра и достал четыре крекера из пачки. Он ел, стараясь жевать как можно дольше, и одновременно следил за солнцем: оказывается, можно пронаблюдать от начала до конца, как оно опускается! Как же он умудрился прожить на свете двенадцать лет и не отсмотреть ни одного заката?

Питер зашнуровал ботинки. Он уже вставал с земли, когда увидел оленя, который выбежал из леса и скакнул через ограду на поле. Питер задержал дыхание. Олени выскакивали один за другим – всего он насчитал четырнадцать, – бродили по полю, одни щипали траву, другие деликатно обкусывали нижние ветки цветущих фруктовых деревьев.

Он опять присел на корточки, и тогда пасшаяся по ту сторону стены олениха, к которой жался пятнистый тонконогий оленёнок, повернула голову и посмотрела прямо на Питера. Он медленно поднял руку с раскрытой ладонью, чтобы она увидела: он не сделает ей ничего плохого. Олениха забеспокоилась, заслонила собой оленёнка, но, чуть постояв, снова потянулась к траве.

А потом в ясном сумеречном воздухе где-то за сараем взвизгнула пила, вгрызаясь в древесину. Все олени одновременно вздрогнули и, сверкнув белыми хвостами, унеслись в темнеющий лес. Перед тем как прыгнуть через ограду, олениха послала Питеру ещё один, последний, взгляд, будто говоря: Вы, люди. Губите всё.

Питер зашагал дальше. Сзади, на шоссе, у половины машин уже горели фары, и ему казалось, что все они нацелены прямо на него. Он сошёл с дороги в лес.

Земля здесь была губчатая и пахла торфом. Питер как раз обдумывал вопрос о том, не рискнуть ли ему включить фонарик, когда его нога, чавкнув, ушла под воду. Он ухватился за нависающую ветку и выбрался, но было поздно – оба ботинка уже наполнились холодной болотной водой. Питер пробормотал ругательство. Он взял с собой недостаточно сменных носков – тоже ошибка. Хорошо бы она оказалась последней.

Но в этот момент он совершил ещё одну ошибку, гораздо худшую.

Он попытался выбраться в темноте на более высокое место, зацепился правой ногой за корень и упал. Треснула кость – внутри ботинка что-то глухо щёлкнуло, – и тут же ногу пронзила острая боль. Он сидел задыхаясь, оглушённый этой болью, сидел долго. Наконец он подтянул ногу к себе и, содрогаясь от каждого движения, расшнуровал ботинок. Он приспустил мокрые носки – от увиденного опять перешибло дыхание: правая нога раздулась и увеличивалась на глазах.

Натягивая спущенные носки, он чуть не вскрикнул от боли; потом, сцепив зубы, затолкал ногу обратно в ботинок, пока она ещё больше не распухла. Подполз к дереву и поднялся, цепляясь за ствол. Он попытался ступить на правую ногу, снова чуть не рухнул. Ни разу в жизни он не испытывал ничего похожего на эту боль, – тот сломанный большой палец в сравнении с ней казался комариным укусом.

Он не мог идти.

Глава 7

Пакс изогнулся от удовольствия, ощутив тёплый вес привалившегося к нему другого упругого тела. Проснувшись пока только наполовину, он потянул носом, чтобы вдохнуть утешительный запах своего мальчика. Но запах оказался не человеческим, а лисьим.

И тогда он проснулся полностью. Прислонившись к нему, рядом похрапывал Мелкий – брат Иглы. Во сне он тихо поскуливал и обмахивал нос кончиком пушистого хвоста.

Пакс напрягся, подобрался. У него не было опыта доминирования, но что ему оставалось делать? Возвращайся в свою нору. Когда Мелкий попытался снова угнездиться у него на груди, Пакс цапнул его за плечо.

Мелкий дёрнулся и, просыпаясь, перекатился на ноги. Но не стал наклонять голову в знак покорности и не ушёл. Вместо этого он сделал стойку, которая приглашала: играть.

При других обстоятельствах Пакс был бы рад компании дружелюбного маленького лиса. Но сейчас у него не было желания снова выяснять отношения с Иглой – на самом деле у него сейчас не было никаких желаний, кроме одного: вернуться к своим людям.

Пакс взял пластмассового солдатика из тайника и положил перед Мелким – бери, можно. И снова велел ему уйти. Наконец, не получив ответа на свои умоляющие взгляды, Мелкий прихватил игрушку зубами и пополз к выходу. Пакс выбрался за ним и следил, пока маленький лис не скрылся в норе на расстоянии нескольких хвостов.

Когда ударила гроза – короткая, но злая, – когда небо потрескалось и раскололось на куски, Пакс втиснулся через тесный вход в заброшенную нору неподалёку от нор Иглы и её брата, не успев толком изучить окружение. Сейчас, в бледном свете месяца, он огляделся внимательнее.

Склон холма обращён к югу. Корни деревьев, крепко вцепившиеся в песчаную почву, растопырены, как узловатые коричневые пальцы. Между пальцами, так, что не сразу разглядишь, – три тёмных отверстия, три норы.

Выше по склону лес, он тянется к северу и к западу – к дороге. Ниже раскинулся широкий покатый луг, и за ним – долина.

Место выбрано идеально: на склоне негде спрятаться крупному хищнику, а деревья защищают лисиц от северных ветров. С луга в изобилии доносятся запахи жизни.

Теперь, когда Пакс смог всё это оценить, напряжение внутри него ослабло – почти как когда-то в щенячестве, когда он три раза подряд толкал свою миску в самый дальний угол комнаты – и его мальчик наконец понял, что нужно оставить её там. Подальше от холодной северной стены и с видом на дверь, из которой появлялся отец мальчика, иногда злой. В безопасности.

Правда, здесь Пакс не был в безопасности. Игла предупредила его, что внизу на лугу живёт старый лис со своей самкой. Его уже давно донимает чужак, желающий занять его место, и он не потерпит на своей территории ещё одного самца-одиночку.

Тут Пакс уловил движение: из кустов, растущих посреди луга, с видом хозяина появился крупный плечистый лис. Он пометил молодое деревце, сел и принялся умываться, но неожиданно замер – лапа возле уха – и повернул нос по ветру. Пакс тотчас заторопился в противоположную сторону, вверх по склону, и вскоре нырнул в подлесок.

Ночью лил дождь, но Пакс легко отыскал свой собственный запах. Он лишь несколько раз замедлял бег, чтобы слизнуть с листьев капли воды, и вскоре добежал до места.

Над дорогой ещё висел тяжёлый дух прогромыхавшего накануне каравана военных машин, но больше здесь никто не проезжал. Лис снова устроился на стволе упавшего дуба и стал ждать.

Утро принесло гул мошкары и щебет просыпающихся птиц; с дороги не долетало никаких звуков. Поднялось сухое горячее солнце и испарило дождевые капли, свисавшие с каждой зелёной травинки.

Пакса беспокоил голод, но жажда была сильнее – он не пил с того времени, как покинул дом своих людей. У него пересохло горло, распух язык. Когда он менял положение тела, в голове всё кружилось. Сто раз струился мимо него тонкий запах воды – он звал лиса, но Пакс не собирался уходить со своего поста. Его люди вернутся за ним сюда. Он вонзал когти в дубовую кору и напряжённо ждал рычания мотора. Дорога молчала. Прошёл час, другой. Пакс дремал, просыпался, вспоминал, дремал, просыпался, вспоминал. Потом ветер донёс до него что-то новое, и оно приближалось.

Лис. Тот самый самец, которого Пакс уже видел раньше, о котором предупреждала Игла. Поступь твёрдая, размеренная – ни одного лишнего движения. Свисающие складки на серебристо-серой шубе говорили о том, что лис стар. А когда он подошёл, Пакс увидел, что и его глаза сероваты и мутноваты от старости.

Дав себя понюхать, Серый улёгся на траве у ствола упавшего дерева. Лежал спокойно, ни разу не привстал – значит, не угрожал. Ты пахнешь людьми. Я жил с ними раньше. Они приближаются.

Внезапная надежда вернула силы Пакса. Ты видел моего мальчика? Он описал Питера.

Но Серый не видел никаких людей с тех времён, когда он жил с ними в юности. И это было в другом краю – где сухая, каменистая земля, долгие зимы и низкое солнце. Далеко отсюда. Люди, которые приближаются, идут с запада. Они несут войну. Так говорят вороны. Они видели людей. Мальчика с людьми не было.

От этой вести силы снова ушли. Пакс покачнулся и чуть не свалился со ствола, на котором лежал.

Тебе нужна вода. Следуй за мной.

Пакс колебался. В любой момент могут вернуться его люди.

Но вода нужна ему срочно, сейчас. Это близко? Я услышу оттуда дорогу?

Да. Ручей протекает под дорогой. За мной.

Серый держался уверенно, но не угрожал, и Пакс успокоился. Он сполз со ствола и последовал за старым лисом.

Вскоре они дошли до глубокого разреза в земле, из которого поднимались запахи воды и всего, что растёт и живёт в топкой грязи у воды. Пакс заглянул вниз и увидел серебряный ручей с чёрными камнями, который сверкал сквозь заросли зелёного тростника и ветви деревьев, цветущих розовым. Серый стал спускаться осторожно, зигзагами. Пакс, влекомый запахом воды, побежал напрямик, быстро обогнал старого лиса, но потом заскользил и так и доехал до самого низа.

Внизу он отряхнулся – и застыл в изумлении. Вода, мчавшаяся мимо него, текла из огромной трубы, намного огромнее той, из которой льётся вода в большую белую ванну, где купается его мальчик. Пакс наклонился к воде. Она была холодная, со вкусом меди, сосны и мха, и сама рвалась к нему в рот, как живая. Она жалила его зубы, заливала язык и горло. Он пил и пил и не мог оторваться, пока брюхо не раздулось.

Серый тоже спустился, попил, потом предложил Паксу отдохнуть вместе с ним.

Пакс поднял голову, напряжённо вслушиваясь. Дорога над трубой, сквозь которую текла вода, молчала. Я должен быть у дороги, когда мои люди вернутся за мной.

Серый лёг на землю и вытянулся.

Вчера больные войной перекрыли дорогу.

Пакс вспомнил караван из грузовиков, которые пахли так же, как новая одежда отца мальчика. После этих грузовиков по дороге больше никто не проезжал, это так. Но это неважно. Мой мальчик вернётся за мной. Он будет искать меня на дороге.

Нет. Дорога закрыта. Вороны сказали так.

Пакс молчал, перескакивал с камня на камень, молотил хвостом, бился над своей задачей. Наконец ответ пришёл: Я сам пойду к моему мальчику. К нам домой.

Где твой дом?

Пакс покрутился на месте, чтобы не оставалось сомнений, хотя сомнений и так не было: он чувствовал притяжение дома только с одной стороны. На юге.

Серый не удивился. Там большие людские поселения. Когда больные войной явятся сюда, моей семье придётся перебраться на юг, ближе к этим поселениям. Или на север, в горы. Расскажи мне, какие там люди. Как жить с ними рядом?

И снова поведение старого лиса помогло Паксу успокоиться. Он перестал скакать по камням, сел. Я многих видел издали. Но я знаю только двух.

Те, которых я знал раньше, поступали фальшиво. А твои?

Пакс не понял.

Серый сел и, волнуясь, передал Паксу людские поступки, которые он видел: человек отворачивается от соседа, умирающего от голода; делает вид, что у него нет еды, хотя его кладовые полны. Самка человека притворяется, что ей неинтересен самец, хотя она выбрала его для себя. Человек подзывает овцу из стада ласковым голосом и потом убивает её. Твои люди так не делают?

Пакс тотчас вспомнил, как отец мальчика, держа лиса за шкирку, выбирался из машины и как огорчённо звучал тогда его голос, но по резкому, сильному запаху лжи Пакс знал, что это огорчение фальшивое.

Он снова взглянул на ручей. Прямо перед ним поток, ударяясь о груду камней, разделялся надвое, а потом снова сливался, заплетаясь упругой серебряной косой. И Пакс вспомнил ещё кое-что.

Когда он был пугливым щенком – вскоре после того как мальчик его спас, – в дом пришла незнакомка с длинной серебряной косой, стекающей по плечу. Пакс видел из-под стола, как отец его мальчика улыбался ей, обнажая все зубы, – Пакс уже научился понимать, что это означает: Приветствую тебя; рад тебя видеть; не желаю тебе зла. Но внизу, под этой улыбкой, всё тело отца мальчика было сковано злостью и страхом.

Пакса озадачивал этот страх: незнакомка была маленького роста и излучала только заботу и доброту. Она много раз повторяла слово, которое, как уже понял Пакс, было связано с его мальчиком: «Питер» – и это слово звучало умоляюще. На лице отца мальчика висело, как замороженное, приветствие с обнажёнными зубами, но, когда он ей отвечал, вся комната до краёв заполнилась горьким запахом обмана. Когда незнакомка ушла и отец мальчика громко закрыл за ней дверь, его грудь была угрожающе выпячена.

Пакс обернулся к старому лису.

Я тоже это видел. Мой мальчик так не делает, он – нет. Но его отец – да.

Услышав это, старый лис как будто постарел ещё больше. С видимым усилием он снова сел и выпрямился. Когда я жил с ними, они были беспечны. А сейчас?

Беспечны?

Они распахивали поля и убивали мышей, которые там живут. Без предупреждения. Они запруживали реки и оставляли рыбу умирать. Они по-прежнему так же беспечны?

Однажды, когда отец его мальчика собрался срубить дерево, Пакс видел, как Питер залез на самый верх, снял птичье гнездо и перенёс его на другое дерево. В холодные дни Питер подкладывал в загородку Пакса свежую солому. А прежде чем садиться есть, всегда заботился о том, чтобы у Пакса тоже были еда и вода. Мой мальчик не беспечный.

Эта весть как будто принесла старому лису облегчение. Но всего на одно мгновение. Когда придёт война, все они станут беспечными.

Что такое война?

Серый помолчал. Иногда лис поражает болезнь, от которой они забывают свои обычаи и набрасываются на других. Война – такая же болезнь у людей.

Пакс вскочил на ноги. Больные войной набросятся на моего мальчика?

Война пришла в тот край, где я жил с людьми. Всё разрушилось. Кругом был огонь. Много смертей. Гибли не только больные войной взрослые самцы. Их дети, матери, старики. Все животные. Везде, где они шли, больные этой болезнью сеяли гибель и разруху.

Они движутся сюда?

Серый поднял голову и испустил долгий стон или вой, обративший воздух в печаль. На западе, где уже война и люди убивают друг друга, разрушено всё. Так сказали вороны. Реки запружены. Земля выжжена; не осталось даже колючек. Погибли кролики и змеи, фазаны и мыши… все. Всё живое.

Пакс прыгнул на тропинку. Он отыщет своего мальчика. Пока война не пришла сюда.

Подожди. Серый поднимался следом за ним. Я пойду за тобой на юг. Я буду искать там новый дом. Но сначала ты иди за мной.

На луг? Нет. Лиса сказала мне не возвращаться.

Лиса не примет тебя, потому что ты жил с людьми.

Перед Паксом короткими вспышками промелькнули те же картины, которые лиса недавно передавала своему брату: воет холодный ветер; лисы, самец и самка, попали в беду; стальные зажимы клетки; пятна крови на снегу; и потом, резко, – ничего.

Но решать не ей. Следуй за мной. Мы отдохнём, насытимся, вечером пойдём.