Текст книги "Дивная книга истин"

Черт, этого не может быть, подумал Дрейк.

Но так оно и было.

Когда он вывернул из-за угла, на улице не было никого, кроме Мисси.

Она стояла посреди проезжей части, глядя на дом, который покосился, привалившись боком к соседним развалинам, – калека, лишь чудом еще не упавший. Именно так она и называла его, будучи в легком подпитии или в печали: дом-калека. Утечка и взрыв газа почти преуспели там, где не справились бомбы Гитлера.

Неосторожные слова уносят жизни, и непогашенные сигареты с ними в этом заодно, подумала Мисси, закуривая.

Затем подняла камень и бросила его в заколоченное окно. Она и сама не знала, почему так ненавидит этот дом, в свое время служивший ей пристанищем. Но он заставлял ее чувствовать себя ненужной и оскверненной в ту пору, когда всем ее достоянием была только юность.

Шаги за спиной прозвучали громко и зловеще на фоне ее мыслей. Она не обернулась. Только расправила плечи и выпрямила спину, став чуть выше.

Что вам нужно? – спросила она. Я заметила, что вы меня преследуете. Я могла бы обратиться в полицию, но это не в моем стиле. Никогда не было в моем стиле. Но у меня в кармане нож, и я…

Мисси, тихо произнес он.

…и я пущу его в ход, не сомневайтесь.

Он повторил ее имя. И вышел из тени детства в ее нынешний свет.

Фредди? – вымолвила она.

А он ничего не смог сказать, потому что сердце вдруг подскочило в груди и комом застряло у него в горле.

8

Они заняли столик в углу паба, за окнами которого вступала в свои права ночь. Звуковой фон был ненавязчивым и расслабляющим: болтовня завсегдатаев, звон бокалов, обмен дежурными шутками, потрескивание дров в камине. Время от времени кто-нибудь срывался на громкий хохот, который по цепочке заражал остальных и описывал круг по залу на манер детской игры в салочки. Дрейк и Мисси были даже рады этим отвлечениям, поскольку оба толком не знали, что сказать. Они выглядели уставшими и измотанными, но не замечали этого, искренне радуясь встрече. И они цеплялись за прекрасные минуты молчания, прежде чем следующая фраза вернет их в мир косноязычной прозаической обыденности.

Все еще не могу поверить, что ты здесь, сказала она.

Фредди ухмыльнулся. Поднял кружку и сделал первый глоток.

Да уж, вот это пиво так пиво! – сказал он и вытер пену с верхней губы.

Стало быть, ты повидал мир, Фредди!

Было дело.

И ни единой строчки за все это время.

Он улыбнулся, пряча под стол трясущуюся руку.

Когда ты вернулся? – спросила она.

Вчера.

Только вчера?! Что тебя так задержало?

Сам не знаю.

Большинство вернулось еще год назад. А кое-кто и раньше.

Да, я в курсе. Просто я не знал, ради чего мне возвращаться.

А я уже не в счет?

Я думал, ты погибла.

Что?! Почему?

Из-за «Кафе де Пари». Когда я узнал, что его разбомбили, я сразу подумал о тебе. Я подумал, что тебя больше нет.

Мисси потерянно молчала.

Ты же сама сказала, что будешь в этом клубе.

Я так говорила?

А ты не помнишь?

Это было так давно, Фредди.

Понимаю.

В другой жизни.

Да, согласился он и отхлебнул пива.

Могу поспорить, на самом деле ты просто закрутил там любовь. Это тебя и задержало.

Фредди улыбнулся.

Это не так.

Я тебе не верю.

Почему же тогда я вернулся, если у меня там любовь?

Все кончается рано или поздно.

Не в моем случае, сказал он, глядя ей прямо в глаза. У меня ни с кем не было связи, Мисси. Ничего стоящего упоминания.

Очень жаль. Тебе это пошло бы на пользу.

Ты так думаешь?

Я хорошо тебя знаю.

И он улыбнулся, потому что Мисси действительно хорошо его знала, и было очень приятно вдруг обнаружить, что есть еще на свете кто-то близкий, кого волнует твоя судьба. На душе потеплело, он почувствовал себя свободнее, ослабил узел галстука и закатал рукава рубашки. А потом протянул руку и легонько дотронулся до щеки Мисси.

Ты прекрасно выглядишь, сказал он.

Я?! Не говори глупости.

Ты совсем не изменилась.

Да неужели?

Увидев тебя на Паддингтонском вокзале, я подумал: Какая же она классная!

«Какая же она классная?» Что с тобой? Тебе снова двенадцать?

Фредди рассмеялся.

Однако я сказал правду. Откуда ты сейчас приехала?

Из Оксфорда.

А там что делала?

Кое-кого навещала.

Кое-кого?

Это не то, что ты подумал.

А что я подумал? – спросил Фредди с ухмылкой.

Видишь ли, три дня в неделю я занята в конторе на Флит-стрит. Работа не пыльная. Ну а в свободное время подрабатываю моделью.

Для журналов мод?

Она засмеялась.

Для этого я опоздала лет на десять. Нет. Я позирую для одного старого чудака, которому почему-то нравится рисовать именно меня. За приличную сумму. Не смотри на меня так, Фредди, я знаю этот взгляд. Ты пытаешься все испохабить, хотя ничего такого здесь нет. Я натурщица, и это вполне достойное занятие. А он солидный и уважаемый человек. Он ко мне ни разу не притронулся, только смотрит. Лишь однажды попросил меня приспустить бретельки.

Ты это сделала?

Конечно.

И что?

И ничего. Обычно я позирую в ночной рубашке. Сажусь перед теплой батареей за компанию со старым полосатым котом, а он рисует, накинув что-нибудь мне на плечи.

Что, например? – спросил Фредди.

Шаль, платок, однажды было меховое боа. Да что угодно. Но когда я потом смотрю на картину, в ней нет комнаты, где я сижу. Нет батареи, нет книжного шкафа. Все исчезает, кроме меня. Он рисует совершенно другой мир. Например, сейчас он сделал фоном сельский пейзаж, только не английский, а где-то в других краях. Широкий горизонт, странные деревья и красная земля под ногами, а солнце такое яркое, что режет глаза. Вдали синее-синее море. Хотя нет, он предпочитает слово «океан». И, глядя на этот пейзаж, я чувствую запах моря. Такой у него талант внушения. И ты знаешь, мне нравится, как он меня изображает. Нравится то, что он во мне разглядел. На картине у меня голова обвязана платком и никакой косметики. И я пристально смотрю на что-то – вот только он не нарисовал, на что именно. Можешь себе представить, Фредди? Это завораживает. И точно так же, как он увидел нечто особенное во мне, я вижу в картине его особый мир. Мир, из которого он не хочет возвращаться. Искусство создает свой собственный порядок вещей, я так думаю.

Порядок вещей?

Да. Или, быть может, воссоздает. Через искусство он возвращает правильный порядок в свою жизнь. Он видит ту жизнь, которую должен был бы прожить. Это сродни мечтам и снам, но только перенесенным на холст. Он не воображает себя новым Пикассо, он просто борется с одиночеством. Полагаю, из меня тоже мог бы выйти неплохой живописец.

Мисси залпом допила свою кружку.

Повторим? – сказала она. Теперь моя очередь платить.

Она выскользнула из тесного пространства между столом и скамьей и поплыла к стойке бара через море направленных на нее глаз. Фредди не удивился тому, что мужчины на нее смотрят, – так было всегда. Но сейчас он заметил, что некоторые из них поглядывают и в его сторону, выясняя, с кем пришла сюда эта женщина. Он повернулся к Мисси, улыбаясь ей и намеренно выставляя себя напоказ. Он понимал, насколько это глупо, но не мог удержаться – уж очень давно он не чувствовал себя так хорошо, как в эти минуты. Когда Мисси вернулась с выпивкой, он подвинул к себе стол, чтобы ей было удобнее сесть на место. Потом закурил с довольной ухмылкой на физиономии.

Французские сигареты, заметила Мисси и подмигнула ему. Слишком пижонские для такого заведения.

Закуришь? – предложил Фредди.

Почему бы нет?

Он поднес ей зажигалку. Она придержала его руку, чтобы остановить дрожь.

У тебя руки строителя, сказала она.

После школы учился этому делу. В основном плотницкие работы.

Что ж, голод тебе не грозит. Людям всегда будут нужны столы.

Ты в этом уверена? – засмеялся он.

Расскажи мне, что случилось с тетушками, попросила Мисси с некоторой запинкой. Куда вы все уехали?

В Нортумберленд. Года за три до войны. Они сняли коттедж с небольшим участком земли.

И что дальше? Или это конец истории?

Боюсь, что так.

И тебе нечего добавить?

Нечего. Потом все пошло прахом.

Нет, это для нас все пошло прахом, Фредди, а они были нашей историей. Это нам достались прах и кровь! А они потягивали пиво и смеялись.

Я рада, что ты вернулся, сказала она после паузы.

Я тоже этому рад.

И, в порыве чувств уподобившись прежней Мисси, она потянулась к окну и написала пальцем на запотевшем стекле: «Фредди дома 1/11/47».

Теперь этот факт задокументирован, сказала она, поворачиваясь, и в этот самый миг поверх его плеча увидела на входе в паб знакомое лицо из прошлого. Джини? Первым инстинктивным побуждением было броситься к своей подруге – но ведь они больше не были подругами, не так ли? Джини быстро проследовала через зал к туалету. Это что, такой оригинальный намек: исчезни отсюда или вляпаешься в дерьмо?

С тобой все хорошо? – спросил Фредди.

Более чем хорошо, быстро ответила она.

Ты выглядишь так, будто увидела привидение.

Их вокруг полным-полно, Фредди, сказала она и стала быстро собирать вещи, мысленно проклиная себя за неудачный выбор паба.

К моменту их ухода бусинки конденсата, скатываясь по оконному стеклу, сделали надпись неразборчивой.

9

Они достигли дома Мисси до начала ливня, когда над улицами уже пронеслись первые раскаты грома. Мисси взяла его за руку и тихонько повела по узкой лестнице на второй этаж, пояснив, что, если их застанет мисс Каджеон, выйдет скандал, как на прошлой неделе.

А что случилось на прошлой неделе? – шепотом поинтересовался он, но Мисси не среагировала на этот вопрос.

Я скажу ей, что ты мой брат.

Фредди покоробило от этого слова.

Открыв дверь, Мисси жестом пригласила его войти и снять ботинки. Роль коврика в прихожей играл старый выпуск «Радио Таймс»[14]14
  Radio Times – основанный в 1923 г. британский еженедельник с программой радио– и (впоследствии) телепередач.


[Закрыть]. Его плащ она повесила на крючок с внутренней стороны двери.

Располагайся, как тебе удобно, прошептала Мисси.

В комнате имелись кровать и кресло. Фредди выбрал кресло, а она подошла к нише возле окна и зажгла газовую горелку. Тепло на удивление быстро растеклось по комнате. Сполоснув руки над раковиной, она наполнила чайник. Потом сняла серьги и протанцевала с чайником вокруг Фредди. Ей было явно не в новинку принимать у себя мужчину. Бедрами она крутила, как заправская стриптизерша. И он испытал приступ ревности – даже по прошествии стольких лет.

Сдвинься немного вперед, сказала она и протиснулась мимо кресла к платяному шкафу.

Мисси велела ему отвернуться, пока она переодевается. Фредди воспользовался этим, чтобы осмотреться и получить представление о том, как она живет. Фото Кларка Гейбла в рамке занимало почетное место напротив железной кровати, – похоже, ей нравилось просыпаться под взглядом голливудского секс-символа. Птица в подвешенной над окном клетке хранила безмолвие – ни намека на песню или щебет. Была здесь и небольшая книжная полка, только вместо книг на ней размещались туфли, радиоприемник «Филипс» и свежий номер «Мелоди Мейкер»[15]15
  Melody Maker – старейший музыкальный еженедельник Великобритании, издавался с 1926 по 2000 г.


[Закрыть]. На прикроватной тумбочке, рядом с пепельницей и настольной лампой, стоял объемистый флакон духов. На полу под столом он заметил грелку, пару теплых носков и открытую банку консервированных груш. Бытовые мелочи спрятаны подальше от посторонних глаз. По всем признакам это была жизнь, никогда не знавшая супруга. Жизнь, никогда не знавшая детей.

Поговори со мной, Фредди. Как-то странно спустя все эти годы видеть тебя сидящим в моем кресле.

Мне это не кажется странным.

А мне кажется.

Как зовут птицу? – спросил он, осторожно просовывая палец между прутьев клетки.

Бадди, сказала Мисси.

Привет, Бадди, сказал Фредди и прищелкнул языком.

Он больше не поет, сказала Мисси.

Почему так?

Не знаю. Однажды взял и перестал петь. И не объяснил почему.

Фредди посмотрел на птицу, которая, нахохлившись, сидела рядом со своим искусственным подобием. Клетка была роскошная, больше подходившая для какого-нибудь расфуфыренного какаду, чем для обычной коноплянки. Малиновые и бурые перышки казались жалкими и тусклыми на фоне ярко-желтой пластмассовой канарейки, составлявшей ей компанию.

Вторая птаха тоже ни гугу. Чего ты хочешь от Бадди? – заметил он.

Мисси появилась из-за дверцы шкафа в простом домашнем платье зеленого цвета. Одновременно засвистел чайник.

А ты все такой же дурачок, сказала она, мимоходом взъерошив его волосы.

Он наклонился, не вставая с кресла, подтянул поближе свой чемоданчик, порылся внутри и вынул бутылку коньяка.

Вот, я припас выпивку.

На какой случай?

На случай хорошего дня.

Так сделаем день еще лучше.

Она убрала чайник с плиты и вручила Фредди штопор с костяной ручкой.

Ты выглядишь счастливым, сказала она, снимая пару чашек с крючков над раковиной и водружая их на журнальный столик между кроватью и креслом. Он откупорил бутылку и налил коньяк.

За нас, сказала она.

И эти два слова прозвучали для него прекрасной музыкой.

Мисси задернула шторы, отгородившись от внешнего мира. В резком свете лампочки – и по контрасту с ее облегающим фигуру платьем – мятые ветхие шторы смотрелись особенно жалко. Все здесь, включая хозяйку, подернулось пылью минувших, лучших дней. Она посмотрела на Фредди, задремавшего на ее кровати.

Перед тем она спросила его, что приготовить на ужин.

Удиви меня, сказал он.

Она открыла шкафчик рядом с плитой, извлекла оттуда куриное яйцо и продемонстрировала его Фредди.

Помнишь, как еще недавно они ценились на вес золота?

И оба рассмеялись, потому что им так много нужно было сказать друг другу – и почему бы не начать с яйца? Все эти тягостные военные дни, все эти ночи, проходившие в беспрестанных метаниях: что-то сделать здесь, что-то там и еще успеть в кучу других мест. Тут она испытала болезненный укол стыда. Это из-за того, что снова увидела Джини. В попытке приглушить боль она положила руку на живот. Чувство никогда по-настоящему не отпускало, верно? Потому что оно таилось во тьме, недоступное лучам света. А вот он, спящий на постели, как дитя, – он был светом. Мисси отвлеклась от приготовления ужина, села и налила себе изрядную порцию коньяка.

Сейчас она уже не помнила, кто из них первым упомянул о бомбоубежище, она или Джини; да это и не важно – обе они были дрянными девчонками, вполне достойными друг друга. Впрочем, то место приобрело соответствующую репутацию еще до их первого появления там, а впоследствии они уже пристрастились к этому своего рода таинству, не приобщая к нему прочих друзей. Это была их постыдная тайна, сродни знанию о дурной болезни – которую, кстати, там запросто можно было подхватить.

В первые недели после открытия бомбоубежища эвакуация происходила хаотично и спонтанно; порой тысячи людей вытягивались очередью перед зданием биржи еще до того, как начинали выть сирены. Они с Джини рука об руку молча переступали порог. Кто-то оживленно болтал, кто-то бродил туда-сюда, семьи с детьми держались вместе и старались делать вид, что все нормально. Но им с Джини не было нужды в разговорах – они четко знали, куда и зачем идут. Надушенные и при полном макияже, они спускались по винтовой лестнице в темный подвал, где застарелые фруктово-овощные миазмы смешивались со всеми типами человеческих запахов.

Семьи и одинокие старики предпочитали держаться в свете ламп, где люди подбадривали друг друга песнями и забавными историями. Иные же предпочитали укромные ниши, где если что и освещалось, то лишь карты и деньги, но не лица. Именно в такие ниши направлялись они с Джини, шаркая ногами по полу, чтобы не оступиться в ненадежном мраке. Они стремились к редкой возможности свободы. К возбужденному трепету после первого невидимого прикосновения.

Они находили нужное место по характерному запаху из смеси женской парфюмерии, мужского одеколона и похоти. Мисси была вся на нервах, ноги подкашивались. Перед походами сюда она всегда полностью опорожнялась, поскольку не могла доверять себе – только не в этом месте, где могло случиться все, что угодно.

Она никогда не знала, рядом ли Джини, потому что здесь никто не подавал голоса. Но она слышала дыхание и чувствовала движение, происходившее сзади, спереди и по бокам от нее. Никаких спичек, зажигалок или фонарей. Здесь царила тьма и соблюдалась анонимность. Для каждого из них это был маленький гадкий секрет, и никто не желал его раскрытия.

По поведению мужчин она сразу угадывала тех, кто уже бывал здесь ранее. Эти времени даром не теряли: огладив бедра и зад, сразу тянулись к груди. Джемперы задирались как можно выше, рты находили друг друга. В большинстве случаев от них несло алкоголем, но как-то раз, в одно из последних посещений, она уловила в мужском дыхании запах лука; и неожиданно ей это понравилось, поскольку сама она уже давно не пробовала свежий лук. И она продлила поцелуй, с наслаждением втягивая острый луковичный дух. После первых походов в бомбоубежище она взяла за правило не надевать панталоны, оставляя только чулки и пояс, что упрощало процесс. Одежду никогда не снимали полностью, только расстегивали, задирали и приспускали все, что требовалось. Стоило только чужой руке проскользнуть между ног, и пальцы оказывались внутри нее – смесь возбуждения и стыда, страха и отвращения, – а затем появлялось это влажное чувство, заставлявшее ее раздвинуть ноги, приподняться и сесть верхом на член незнакомца, чье желание обострялось постоянной близостью смерти. Она впивалась зубами в материю пиджака или мундира и не издавала ни звука, а когда все заканчивалось и партнер уходил, очищала себя надушенным носовым платком и гадала, кем был этот мужчина. Ничего удивительного, если он был солдатом или еще кем-то связанным с армией, ибо таковые составляли большинство, – получив увольнение, они прямиком направлялись в подобные места с конкретной целью. Куда больше ее занимала их предполагаемая внешность: был ли невидимый любовник красив собой, или уродлив, или так себе, ничего особенного? Может, это был мужчина, на которого она и не взглянула бы при дневном свете. А может, он вызвал бы у нее отвращение. В глубине души ей даже нравился последний вариант.

А теперь они с Джини больше не были подругами. Да и как они могли ими оставаться? В ту пору они просто не надеялись выжить и не думали о возможном разоблачении впоследствии. Черт, как же Мисси по ней соскучилась! Но Джини стала респектабельной и благопристойной особой. Вышла замуж за полицейского, родила ребенка. Так что теперь, завидев друг друга, они расходились по противоположным сторонам улицы. Или покидали паб. На худой конец, прятались в туалетах. Оно и к лучшему. Стыд остается стыдом, и никакими парфюмерными ухищрениями его не заглушить.

Фредди пошевелился. Она загасила сигарету и поднялась, чувствуя себя очень уставшей. Потом открыла банку консервированной ветчины и стала нарезать ее аккуратными толстыми квадратиками.

10

Фредди слышал, как разбивается яйцо, как открывается консервная банка и льется в чашку коньяк. Он лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к таким приятным звукам кухни – звукам домашнего уюта и присутствия близкого человека. Наконец он приподнял веки, но постарался не шевелиться, чтобы не мешать Мисси, которая потягивала коньяк в задумчивом одиночестве. А потом наблюдал, как она режет кусочками ветчину и насыпает на блюдце панировочные сухари; как подходит к его чемодану и аккуратно вынимает оттуда сложенные рубашки, пару брюк, мыло и бритву; как разворачивает листок бумаги и глядит на слова, написанные ее собственной рукой в то бесконечно далекое мартовское утро.

Все в порядке? – спросил он сонным голосом.

Мисси вздрогнула.

Да, я искала спички…

Они в самом низу.

…и потом отвлеклась.

Ничего страшного, сказал он.

Сунула нос в твои вещи.

У меня нет от тебя секретов.

Она еще раз взглянула на записку, прежде чем ее свернуть.

Все время хотел спросить: где ты обреталась?

Когда?

Когда ты меня оставила, сказал он, кивком указав на записку. Я ведь был еще ребенком.

Я тоже, сказала Мисси и убрала сложенную бумагу обратно в чемодан. Я поехала туда, где меня никто не знал и где я никогда больше не появлюсь.

А потом?

А потом я вернулась. Жила на юге Лондона, устроилась в бюро газетных вырезок на Флит-стрит – неподалеку от места, где работаю сейчас. Тоже была неплохая работа. Подружилась с одной женщиной, Джини, которая уговорила меня вместе поселиться в Ист-Энде. Собственно, вот и все. К тому времени тебя и тетушек уже не было в городе.

Спички в самом низу, напомнил Фредди.

Ах да.

Она порылась в глубине чемодана и нашла коробок, засунутый за подкладку. Там же обнаружился грязный потрепанный конверт, адресованный доктору Джеймсу Арнольду.

Монаший Пригорок, Чепел-стрит, Труро, Корнуолл, прочла она вслух. Только представь себе жизнь в месте под названием Монаший Пригорок. Звучит мило, не так ли? Зачем это тебе?

Я обещал доставить письмо по адресу. Вот почему я был на вокзале, когда тебя заметил. Я покупал билет.

До Корнуолла?

Да.

Фредди поправил подушки и сел на постели.

От кого письмо?

От его сына.

Он погиб?

Да.

Он был твоим другом?

Нет. Я случайно с ним встретился.

И он отдал письмо случайному знакомому?

Так уж вышло. Он был смертельно ранен, мы немного поговорили, вот и все. Думаю, он знал, что не выживет. Хотел, чтобы письмо наверняка дошло до его отца. Потому и попросил меня.

Отправить его с почтой?

Нет, доставить лично.

А что в письме?

Понятия не имею.

Разве тебе не хочется узнать?

Это личное.

Ты должен доставить его поскорее, сказала Мисси.

Да, я выезжаю завтра.

Это правильно.

Или послезавтра. А может, в понедельник. Да, я отправлюсь в понедельник, сказал он, спуская ноги с кровати и приглаживая рукой волосы.

А это что такое? – спросила Мисси.

Фредди взглянул на картинку, которую она показывала. Это был коллаж: губы, глаза, нос, борода и шевелюра, вырезанные из разных журналов и наклеенные на лист бумаги так, чтобы сформировать мужское лицо.

Аккуратнее с этим, Мисси.

Кто это?

Никто конкретно. Но имеет большое значение.

Слегка смахивает на тебя.

Теперь уже ты говоришь глупости.

Мисси внимательно разглядывала картинку.

Это похоже на плакат «Объявлен в розыск» из какого-нибудь ковбойского фильма. Руки вверх, мистер!

Он поднял руки, но почувствовал себя неловко, когда она расхохоталась.

Это всего-навсего нелепая картинка, сказал он, улыбаясь. Один маленький мальчик сделал это много лет назад. И я повсюду ношу ее с собой как талисман. Так уж повелось. Пожалуйста, верни ее на место.

Я и не знала, что ты так суеверен.

Теперь будешь знать.

А кто этот мальчик?

Сейчас уже не важно. Его давно нет.

Извини, сказала она, протягивая ему картинку.

Фредди бережно сложил ее и поместил в чемодан. А когда обернулся, ее лицо было совсем рядом, их губы почти соприкасались.

Мне очень жаль, Фредди.

Он потянулся к ней с поцелуем, но Мисси вдруг отстранилась с таким видом, слово это был ничего не значащий секундный порыв.

Ужинали при свечах. Их мерцающий свет изменил облик неряшливой комнаты; и они сами изменились в полумраке. В окружении теней они сидели за столом и ели обжаренную в сухарях ветчину с отварным картофелем и зеленым горошком – никаких кулинарных изысков. Однако Фредди подчистил свою тарелку вплоть до последней горошины.

Настоящее пиршество! Я мог бы еще раз съесть столько же, сказал он.

И поцеловал ей руку, которую она не отняла, поскольку это вышло очень мило и как-то по-мальчишески.

Фредди убрал со стола и занялся мытьем посуды в раковине. Мисси включила радио, настроив его на малую громкость.

Потанцуй со мной, сказала она.

Я никудышный танцор.

Да мы будем просто раскачиваться из стороны в сторону. Все умеют раскачиваться, даже ты.

Она вытянула его руки из мыльной воды и положила их на свою талию, при этом безжалостно запятнав платье. И они начали раскачиваться. Из стороны в сторону. Под песню о глупых вещах, пробуждающих воспоминания. И Мисси мурлыкала в унисон с Билли Холидей[16]16
  Билли Холидей – псевдоним американской джазовой певицы Элеаноры Фейган (1915–1959). Здесь речь идет о песне «Эти глупые вещи» – «These Foolish Things (Remind Me of You)» (1936; музыка Дж. Стрейчи, слова Э. Машвица).


[Закрыть].

Я никогда не забывала о тебе, Фредди.

Я никогда не забывал о тебе, Мисси.

Они продолжали качаться, с закрытыми глазами вдыхая и вспоминая запах друг друга. Внезапно раздался стук в дверь, и они застыли как вкопанные. Мисси приложила палец к его губам.

У вас там опять кто-то есть, мисс Холл?

Никого, мисс Каджеон, просто я танцую со своими воспоминаниями. Вы же знаете, как это бывает.

Мисс Каджеон действительно знала, как это бывает, ибо ее саму иногда по ночам преследовали неугомонные воспоминания. Именно тогда – то есть именно поэтому – она напивалась в отчаянной попытке их приглушить.