Текст книги "Сибирь-медвежья сторонка"

Аверьян замолчал. Было видно, что нелегко дался ему этот рассказ. Уставщик пристально оглядел своих притихших слушателей, а потом молвил:

– Ить я к чему это всё рассказал? Поймёте ли? Ведь в Новгороде в тые времена всю справу городскую решало вече, сиречь собрание народное. Как народ новгородский толковал на своей сходке, так властя и делать должны были. Делали не делали они по гласу народному – этого знатья у меня нет, но что-то, думаю, должны были сполнять. И вот хочу я вас спросить: а как бы было, если бы в той войне победил Новгород, а не царь московский? Может быть, тогда на всея Руси Великой, по всем городам и весям, управлялось бы вече народное? Притихли? Вот и подумайте об этом на досуге.

Уставщик закончил свой рассказ, а здесь и ужин подоспел. Помолились путешественники, расположились вокруг скатёрки расстеленной и молча хлебали щи из общей корчаги. Тишина непривычная была за ужином, – знать, слова Аверьяна всех задели за живое. Повечеряли, а потом так же тихо пошли спать. Только атаману не спалось, он про себя произнёс вполголоса: «А тамока, в Сибири, мы будем хозяева, тамока до царя далеко, – может, и вече заведём». С этим и заснул.

Что уж там снилось этим молодым людям в ту ночь, неизвестно. Наверное, снилась бесконечная дорога в бескрайней Сибири, в леса которой они окунутся очертя голову. Куда-то они придут со своим упорством? Придут, а как же иначе, ведь не зря в начале каждого дня своего похода они говорили: «С нами Бог!»

Чалдонский скит

Наступило раннее утро нового дня, и день этот обещал быть точным повторением тех многих дней, которые ватага провела в пути в своём движении на восток. Нельзя сказать, что они шли по людской пустыне: изредка они встречали поселения чалдонов, состоящие из трёх-четырёх землянок, в каждой из которых жили семьи из десятка, а то и более человек. Однако, опасаясь нежелательных свар между ватажниками и лесными жителями, Аверьян советовал Николаю устраивать табор с ночлегом на отшибе от жилья чалдонов. Наверное, это было правильное решение: лесные жители не проявляли воинственности, но и дружелюбием они не отличались.

Вся ватага с интересом наблюдала за таёжными людьми.

Аверьян с Николаем, выбрав свободный час, навестили людей в чалдонском поселении: уж очень любопытно было узреть, как и чем живут эти отшельники. Из своего лагеря они видели большое движение людей на чалдонской заимке. Было видно, как по вытоптанной у землянок траве бегала орава детишек, а подростки двигались медленно, подражая взрослым. Время от времени показывался и взрослый народ, но реже. Когда они зашли на чалдонскую заимку, их никто не встретил: таёжные люди попрятались в своих земляных жилищах. Аверьян очень хорошо знал, что такое землянка, ведь на Руси они строились всегда.

Что такое чалдонская землянка и как она строилась, требует отдельного описания; наверное, она не один раз спасала русских людей в лихие годы. Выбирали место на сухом бугорке, и на нём выкапывали яму размером четыре сажени на две. В глубину яму копали на два аршина, а по краям периметра этой ямы выкладывали стены из дёрна. Кровлю изготавливали просто: посередине вдоль строения укладывали матицу[11]11
  Потолочная балка.


[Закрыть], а на матицу со стен прокидывали жерди. Всё это сооружение покрывали хворостом, потом хворост застилали пластами дёрна. Получался домик в одно-два оконца, стоящий на два аршина в земле и на один аршин над поверхностью земли. Маленькие оконца затягивали тонко выделанным бычьим или лосиным мочевым пузырём. Снаружи высота стен была в один аршин, внутри стены получались высотой в два аршина, под матицей была высота в четыре аршина.

После того как была сделана кровля, около домика выкапывали яму, убирая из неё слой чернозёма. Обнажившуюся глину в круглой яме вскапывали. После этой процедуры начиналась лёгкая работа для детей – топтание глины. В яму наливали воду, все разувались и голыми ногами перемешивали глиняную массу. Через час топтания глина была готова для работы. Всё построенное сооружение обмазывали этой глиняной массой. Судя по шершавости глины на стенах землянки, в неё добавляли сосновые иглы для вязкости. Обмазывали строение полностью, так что домик становился похожим на глиняную игрушку. Через полгода дёрн на кровле покрывался высокой травой, которая маскировала строение.

Совсем немного прошло времени, и любопытство взяло верх. Сначала из землянки вышли два хмурых мужика; на приветствие Аверьяна один из них, который был постарше, ответил с неохотою, чуть растягивая слова:

– Здароватя, чаго рыскатя у жила нашенска? Не с худым ли ходитя?

Аверьян ответствовал с самой своей широкой улыбкой, какую только мог изобразить на лице, невольно подражая речи таёжников:

– Не-а, мы людя мирныя, своя хлеб жуваху дя квасом запив аху.

Кажется, эти слова как-то успокоили двух угрюмых мужиков, они даже изобразили на лицах подобие улыбки, хотя глаза у этих лесных обитателей были настороженными. Это были глаза зверей, но не тех зверей, которые собрали силы к атаке, а тех, которые загнаны в угол и готовы сдаться на милость победителя. Видимо, их женщины исподтишка наблюдали за своими мужчинами, а увидев, что пришлые люди мирно беседуют с хозяевами, три из них тоже вышли на свет божий.

Николай во все глаза рассматривал диковинных чалдонских людей. Все они были одеты в крапивные пестрядинные одежды, только на мужчинах были штаны, а на женщинах – понёвы[12]12
  Шерстяная юбка из трёх или четырёх полотнищ.


[Закрыть] и кофты грубого плетения. Николай видел в московских лавках мешки из такой ткани, лавочники называли их крапивными. Рубахи у мужиков тоже были пестрядинными, надевали они их навыпуск до колен и подпоясывались кожаными ремешками. Поверх рубах у обоих мужчин были накинуты кожаные жилетки мехом наружу. Широкие штаны у незнакомцев были заправлены в яловые ичиги[13]13
  Мягкие кожаные сапоги без подошвы.


[Закрыть], из которых наверх выглядывали онучи[14]14
  Портянки.


[Закрыть] из какого-то грубого волокна. У женщин была такая же обувка. На голове у мужиков были валяные колпаки, а женщинам головными уборами служили платочки из какой-то неведомой белой материи. Довершали облик хмурых мужчин бороды до пояса, никогда не знавшие ножниц.

Вдруг мужчина, который был постарше, скрылся за низенькими дверьми землянки. Внутри он был недолго, а когда вышел наружу, в руках у него был копчёный медвежий окорок. Он подошёл к атаману и показал пальцем на его пояс с висящим на нём ножом в ножнах. Он произнёс всего одно слово: «Меням?» – и положил у ног Николая увесистый окорок. Аверьян с улыбкой наблюдал эту сцену в сторонке, а потом молвил:

– Вишь, меняться он с тобой хочет, нож ему твой понравился. Меняйся, атаман, ты себе нож в любом поселье добудешь, а ему взять негде. Здесь на сто вёрст вокруг кузницу не сыщешь. Да и медвежатинка хороша, ватага спасибо тебе скажет.

Чалдонский мужчина получил нож, Николай взвалил на плечо окорок. На этом расстались и пошли восвояси.

Этот случай был для ватажников маленьким, но приключением, которое хоть как-то отвлекло молодёжь от однообразных будней. Дни протекали у ватаги похожие один на другой. А ребята были все молодые и горячие, и, как всегда бывает в группе людей, вынужденных сосуществовать в замкнутом пространстве, начались мелкие ссоры и просто недомолвки. Это происходило даже между друзьями.

Подходил к концу третий месяц, как люди были в пути, а из развлечений у них была только рыбалка по очереди да охота. Правда, ружейные заряды у них закончились, оставался только запас пороха и свинцовых жеребков на крайний случай – всего по пятку на каждое ружьё. На охоте обходились луками, их несколько штук сделал на все руки мастер – уставщик Аверьян. У лука даже были свои преимущества: охота с ним была тихой, не то что с фузеями[15]15
  Гладкоствольное ружьё с кремнёвым замком.


[Закрыть], когда от одного выстрела на крыло поднималась дичь со всего болота или озера. Но был у лука и один недостаток, который ватажники преодолели благодаря своей смекалке.

Когда Аверьян смастерил луки, к ним понадобились стрелы, а стрела для лука делается просто: взял ровную сухую ветку, очистил её от коры, и стрела готова. Другое дело, что эта тростинка при выстреле из лука, может быть, шагов на пять и улетит, и то боком. В стреле главное не сама палочка, а наконечник, который на неё надевается, – он должен быть острым и тяжёленьким. Вначале, когда уставщик только изготовил луки, для наконечников стрел выделили десяток свинцовых жеребков, из расчёта один жеребок – один наконечник. Со свинцовыми обрубками-жеребками поступили просто: из красной глины наделали формочек под наконечники, а потом на жарком костре эти формочки обожгли вместе со свинцом. Получились прекрасные свинцовые наконечники – насаживай на стрелу и охоться. Однако стрел было всего десять штук, хватило их на два дня охоты. Ими были подстрелены две утки и заяц, остальные стрелы, как сказал Аверьян, «ушли траву косить». Действительно, в густой траве или в камышах найти стрелу сложно.

Ватага уже неделю питалась грибами да рыбой: нет охоты – нет и дичи. Поэтому приход атамана и уставщика с медвежьим окороком был встречен восторженно всеми. Народ быстро, с весёлыми прибаутками расселся вокруг окорока. Каждый отрезал себе кусок медвежатины и тут же норовил приступить к трапезе. Но уставщик молвил строго:

– Мне что, надоть хворостину взясти?!

– Дык… Мы, енто, поторопкались, Аверьян Саввич, мяско увидали и заторопились, ить она вкусна зело, медвежатинка-то.

Это говорил Степан, а сам быстро крестился троекратно, как, впрочем, и остальные ватажники.

– То-то же, ить «Боже, хлеб наш насущный даждь нам днесь», али совсем забыли заповеди Божии? Вдругорядь напоминать не буду!

Вперёд, бродяги!

Как бы там ни было, но простое троекратное знамение сразу как-то остепенило ребят. Расселись, как и пару минут назад, но уже степенно и уважительно друг к дружке. Трапезовали молча, только иногда слышался шум ветра в вековых соснах. Обед подходил к концу, когда атаман сказал:

– А ить я знаю, чего нам делать следоват. Послухай, Аверьян Саввич, коли всё дело в наконечнике у стрелы, лишь бы он был тяжелёхонек, значит, он и из глины могёт быть? Ить глина тоже вес имет?

– Глина, конечно, вес имет, только плющится она зело. Это только по мишеням стрелить мочно, там пробой не нужон, – ответил уставщик.

Николай сказал в раздумье Аверьяну, как бы догадываясь:

– Ить наконечник из глины мочно обжечь, тада он будет твёрдый, аки камень, а для весу его мочно больше свинцового лепить, хоть в два раза.

– Да, Николай Захарович, не зря твово отца вся Москва знает, умнеющий он муж. Видать, правду бают: яблочко от яблоньки недалече падат. Ну и голова! Давай глину искать, если дело пойдёт, мочно хоть тыщу стрел наделать.

В этом месте в разговор уставщика с атаманом встрял Степан:

– Ага, тыщу стрел они наделают, а как наконечник к стреле привязывать будете? Верёвочками?

Вся ватага поняла слова Степана как насмешку, но ведь прав был парнишка. Однако атаман ответил на это замечание не задумываясь:

– Зачем верёвочками, прежде чем в огонь класть оный наконечник, в нём сзаду надоть дырку на вершок промять под стрелу – хоть той же стрелой, а хоть другой палочкой. Насаживать будем наконечник на стрелу, вот и весь тебе сказ, Стёпка. Напёрсток видал? Ну и смекай.

Между тем уставщик Аверьян уже разложил костёр из толстых сучьев, чтобы угли в нём пожарче были; уже и лопатку он из сука же выстрогал. Оставалось только глины накопать. Накопали и глины, а через малое время и десяток глиняных наконечников был готов. Вся ватага сгрудилась вокруг костра, который уже начал прогорать, только уголья перемигивались весело. В самый жар угольный Николай выложил глиняные наконечники и нагрёб на них остатние угли с боков костра. Для верности ещё топлива положили. Уже и солнышко на закат пошло, когда нетерпеливый Стёпка разгрёб угли и выкатил из них весь десяток закалённых наконечников. Аверьян сказал:

– А ну, Николай Захарович, вот тебе лук, а вот и стрела с калёным наконечником – спробуй свою придумку.

Стрела со свистящим шорохом пролетела пятьдесят шагов и чётко пробила насквозь Степанову шапку, которую он пожертвовал за-ради общего дела как мишень. Да и неловкость свою хотелось ему этим жестом замять: очень невпопад он вякнул о верёвочках. Атаман весь вечер этого дня ходил гоголем, гордился он своей придумкой, да и не зря: теперь дичинка опять будет на таборном столе. Конечно, крупную дичь такой стрелой не добудешь, но зайца или утку можно было подстрелить легко.

Пока суть да дело, уже и солнышко ушло на покой; уставщик молвил:

– Ну, давайте, робяты, читаем «Отче наш», и спать, а часовые – по местам.

Через малое время над табором путешественников только сонные туманы гуляли да конюшья охрана травила байки вполголоса у дымного огонька.

Утро ещё не наступило, а атаман уже вышел из шалаша. Николай любил это предрассветное время, когда на таборе уже светло, но солнце ещё не показалось. Предвестником того, что солнце взойдёт очень скоро, были звонкие голоса пернатых. Перед самым рассветом лес наполнялся птичьим гомоном; птички щебетали на все голоса, а соловей выводил свои рулады особенно яростно, как будто хотел допеть то, что не спел за короткую ночь. С близлежащего болота доносилось призывное кряканье уток и лягушачье кваканье. И вот оно, торжественное светило, вставало из-за горизонта и наполняло лес светлыми лучами, которые пробивались сквозь кроны деревьев. В эти утренние часы всё вокруг было влажным после ночной свежести, и комары попрятались под листьями травы. Рождённые в воде, они почему-то не могли преодолеть влажную пыль тумана. Расположившиеся на высочайших кронах лиственниц вороны громко каркали. Эти умные создания надеялись на поживу, которая останется после трапезы людей. Один за другим на свет божий из шалаша стали выходить ватажники – в дополнение к голосам пернатых стали звучать возгласы людей. Постепенно праздничная торжественность природы сникла. Для людей начались будни с их каждодневными хлопотами и новыми надеждами. Из шалаша вышел уставщик Аверьян с иконой в руках, он установил её на стол и молвил:

– В такое утречко божие грех молиться в тёмном шалаше – становись, робяты, на молитву.

Вся ватага выстроилась в полукруг напротив уставщика, и молитва началась. Уставщик задавал тон в песнопении, а вся ватага подхватывала. Хор из басовитого, с хрипотцой голоса Аверьяна и звонких голосов молодых мужчин звучал на зелёной лесной поляне очень красиво, а солнце придавало псалму дополнительную торжественность.

Разведённый атаманом костёр весело потрескивал, и к окончанию молитвы на таганке вскипел большой медный чайник. Николай насобирал на ближнем взлобке добрую жменю чабреца и бросил эту духмянь в кипяток. По утрам старались не тратить время на варево, чтобы по утреннему холодку проехать десяток лишних вёрст без гнуса и комаров. Вот и сейчас на столе образовался выменянный накануне медвежий окорок. Его остатки порезали на ломти и выставили на общий стол. Вся ватага ела сочное мясо и нет-нет да вспоминала добрым словом чалдонов. Только успел народ доесть медвежатину и запить её горячим чаем, настоянным на чабреце, как атаман скомандовал громко:

– Все на конь, робяты, дозорный – вперёд! Шевелись, бродяги!

Поход с дозором

Уже несколько дней, как атаман взял за правило запускать впереди отряда конного дозорного: мало ли что могло быть впереди за поворотом. А человек, едущий дозором, всегда предупредит основной отряд об опасности. Она могла исходить как от зверя, так и от человека. Лихие люди стали часто встречаться путешественникам. Дозорного стали посылать после разговора уставщика Аверьяна с Николаем. Беседа состоялась у них дней шесть назад. Сидели вдвоём у костра, и Аверьян молвил:

– Шибко мы, атаман, несторожко идём. Пока Бох милует, но сказано ведь: Бох-то Бох, но и сам не будь плох. Надо нам вперёд нашего отряда дозорного направлять, а мы всей ватагой рыскуем; откуль знать, что там могёт быть на дороге. И ишшо: ружья – это хорошо, но надоть кажному человеку ишшо и рогатину иметь. Ружжо, пока натруску насыпешь да пока кресалом будешь шшолкать, как раз впросяк попадёшь. Рожень-то[16]16
  Рогатина.


[Закрыть] вернее будет, ить настояшши лесовики на медведя идут не с ружжом, а с ножом да рогатиной. Ружжо хорошо только в засаде, а если торопко, с него мало толку.

И действительно, на следующий же день, не прошло и часа, как выехали, а дозорный переполошил всю ватагу. Он вынырнул из-за дорожного поворота на лошади, резво скакал к отряду и вопил благим матом:

– Ведмедь! Ведмедь!

Ватага остановила коней и в замешательстве ждала дозорного; за ним, не отставая от лошади, действительно гнался крупный медведь. Только когда дозорный подъехал к ватаге, медведь, видя скопление людей, остановился и встал на дыбки саженях в пяти от отряда. Он мотал тяжёлой башкой из стороны в сторону и ревел, шерсть на его загривке стояла дыбом. Кони в испуге тоже храпели, а ватажники судорожно доставали из-за спин ружья и пытались их снарядить. Пока они занимались ружейной справой, медведя пронзили три стрелы – он завалился на бочину и хрипел, булькая кровью. Это уставщик не растерялся: пока ватага хваталась за ружья и заряды, Аверьян спокойно выдернул из чехла свой монгольский лук и, почти не целясь, выпустил по медведю три стрелы. В цель попали все. Подъехал атаман и только смог вымолвить:

– Ну, Аверьян Саввич, ты и провор! Как же ты три стрелы успел выпустить, а мы ружья даже не успели достать?

– Эх, паря, поживи с моё, так и не тому научишься – прадеду моему спасибо: его это лук, вишь, с того свету помог.

Мало-помалу ватага успокоилась, медведя подвесили на толстый сук и стали свежевать. Мясо следовало провялить хорошенько на солнце, а кое-что и прокоптить, а это дня три при ясной погоде, не меньше. Аверьян сказал:

– Хорошо, что мы уж Урал-камень почти весь прошли, таперича дорога под уклон пойдёт – три дня быстро наверстам.

Когда покончили со свежениной медвежьей, уж и засумерничало. После сытного ужина и возбуждения от дневного приключения народ зевал в кулаки. Команда Аверьяна становиться всему народу на молитву вечернюю прозвучала музыкой.

Три дня отдыха пролетели незаметно, все находили себе заделье: кто-то чинил одежду, кто-то подправлял сбрую, были и такие, которых от сна только молитва и обед могли отвлечь. Прошло три дня вынужденного отдыха, погода стояла как на заказ. С вечера собрали всю медвежатину в торока[17]17
  Ремешки у задней луки седла для привязывания чего-нибудь.


[Закрыть] подседельные, прибрали всю полянку, что была замусорена и вытоптана за три дня, и ватага была готова утром рано идти в новый поход.

Умылись, отстояли молебен, позавтракали, и в путь. Дозорный на этот раз был сосредоточен и внимателен. Происшествие с медведем научило ватажников осторожности.

Отряд двигался всё тем же порядком, который сложился за время их путешествия. Сейчас они двигались по зелёным долинам, только иногда как напоминание о большом Урал-камне на их пути встречались отдельные скалы. Это были пасынки больших отрогов, которые остались позади. Шли уже несколько дней с ночёвками. И когда уже вся ватага почувствовала усталость, на пути их следования дозорный увидел дымы. Вначале он принял их за лесной пожар, но, приглядевшись внимательно, понял: это не пожар, огня не было, – значит, это были дымы над каким-то селением. Дозорный подъехал к дымному месту ещё ближе и увидел, что это было селение, состоящее из жилищ числом до десятка.

Становище эвенков

Почти из каждого жила шёл дым. Дозорный повернул лошадь и поехал скорой рысью назад, к ватаге. Сообщение о лежащем на пути поселении насторожило атамана, хотя вся ватага была в ожидании какого-то приключения. Атаман с уставщиком отошли в сторонку от своей команды посовещаться. Совещание было коротким – оба решили, что надо подъехать к селению и всё самим разведать. Сказано – сделано; сели на коней и поскакали к дымам, они были хорошим ориентиром. Заехали в густой ельник, который рос совсем рядом с поселением, и сквозь ветки ёлочек увидели какие-то странные строения. В это время от ближайшей купы ёлок они услышали слова:

– Бойё урус? Дорово, ты моя понимай? Эрэмэдэл мундулэ эмэрэ?

Николай присел от неожиданности за густую ёлочку, а Аверьян ответил:

– Дорово! Мэнду! Я понимаю тебя, вы кто будете? Иди сюда, к нам.

– Мы тунгус, кочевать здесь давно, охота, рыбалка. Дети ам-ам, кушать. У тебя стреляй нету? У меня стреляй нету… Икэллу!

С этими словами от ёлочек отделились два человека в странных одеждах, они сторожкими шагами направились к Аверьяну и Николаю.

Уставщик вполголоса говорил Николаю:

– Это мирные люди, эвенки, они приглашают нас к себе. Слово «дорово» значит «здравствуйте», а «икэллу» значит «заходите в гости».

В это время оба гостя увидели, как от стойбища в их сторону с громким лаем бегут пять или шесть лаек. Эвенки тоже увидели своих собак и на своём языке что-то им скомандовали. Собаки резко, действительно как по команде, повернулись и убежали восвояси. Когда тунгусы подошли ближе, Аверьян отломил от берёзки сухую веточку и стал ломать её на части в палец длиной. Он расчистил от травы плешинку земли и стал на неё выкладывать палочки. Когда палочек было выложено тринадцать, уставщик Аверьян показал на себя и убрал одну палочку, затем показал на атамана и убрал ещё одну палочку. Затем он показал на остальные палочки и произнёс: «Бойё» – и показал рукой в сторону табора, где была их ватага. Как ни странно, тунгусы поняли его сразу; один из них показал десять пальцев, а потом ещё три и тоже показал в сторону лагеря. А затем сказал: «Икэллу» – и помахал кистью руки в сторону своего поселения.

– Оннако всех нас в гости приглашают, давай помаячь робятам, пусь сюда едут, к нам. Пойдём в гости, раз зовут.

Пока ждали ватагу, Аверьян рассказывал Николаю дивные сказки:

– Я в молодые года с поморами северными дружбу водил. Однова мы рыбной ватагой заблудились и ажник на реку Лену приплыли, там-то я и познакомился с тунгусами, сиречь эвенками, это всё одно, их и так и так называют. Там я и слова некоторые запомнил ихые. С ними ишшо айны рядом кочевали, так у энтих айнов бороды по пояс вырастали, да густюшши, они их деревянными рогатками подпирали, чтобы не мешали. А обличьем белые люди. Ишшо эти айны тама медведя в клетке держали как дедушку свово. Это бабай наш, говорили, кормили хорошо этого мишку и не обижали. Рассказывали, мол, украли его у медведицы медвежонком, а ихые жёнки сиськами своими его выкормили. Да, чудны дела твои, Господи, – молвил уставщик, а здесь и ватага подъехала.

Пошли в гости, а по пути во все глаза глядели на шалаши из кож, в коих жили тунгусы. Всем любопытно увидеть, как живут лесные люди, но опасение в глазах у них тоже было. Аверьян сказал:

– Вот, робяты, тунгусы нас в гости приглашают; идём без опаски, я хорошо знаю энтот народ, они мирные.

В отличие от чалдонов, у стойбища собрались все тунгусы от мала до велика; было видно, что они действительно рады гостям. Встречать ватагу на улицу высыпали и детишки, а это показывало, что намерения у них действительно добрые. Когда гости пришли в расположение стойбища, их со всех сторон обсыпали дети тунгусов. Детвора с интересом рассматривала необычных для них белых людей, особенно много внимания доставалось белокурым. Их тунгусята норовили потрогать за волосы. Вслед за детьми ватагу окружили женщины. Они с не меньшим любопытством, чем дети, рассматривали и трогали пришлых людей. Мужчины племени стояли группой у своих жилищ и доброжелательно наблюдали за незваными гостями. Атаман скомандовал:

– Стреножь коней, робяты, да на выпас пустите их. Два человека на пригляд с имя, да держите ухо востро и про дымокур не забывайтя. Стёпа, доставай из тороков медвежатинку вялену, негоже в гости без подарка ходить. Гулять так гулять, однова живём!

Между тем у хозяев поселения тоже было заметно оживлённое движение. Они быстро принесли из леса несколько охапок сухостойного хвороста и разложили костёр, при этом огонь они зажгли, ударяя камнем по кремню. Этим занимались два эвенка, видимо, исполнявшие обязанности костровых. Когда огонь разгорелся достаточно жарко, они взяли лежащие рядом с костром закопчённые камни и закатили их в огонь. Недалеко от кострища стояло деревянное корыто, выдолбленное из цельного ствола дерева. Один тунгус остался у огня, а другой пошёл в лес, где пробыл недолго, а когда вернулся, в руках у него была целая охапка листьев лопуха и травы пырея. Он выложил днище корыта листьями лопуха в один ряд. В это время из близлежащего чума вышла женщина с кожаным ведром из бедра оленя, оно доверху было наполнено мясом. Женщина аккуратно выложила куски мяса прямо на днище корыта. Затем костровой вместе со своим помощником накрыли мясное корыто лопухами и травой пыреем. Потом началось необычное зрелище: мужчины стали выкатывать из костра раскалённые камни и класть их прямо на траву, покрывавшую мясо. В этом перекладывании камней участвовал и шаман, только он брал камни голой рукой, и с ней ничего не делалось. Эти раскалённые каменные угли полностью закрыли траву вместе с мясом, которое находилось под этой зеленью.

Спустя малое время от корыта с мясом пошёл такой крепкий аромат, что все ватажники невольно образовали вокруг него живую стенку. Женщины племени вытащили из-под навеса две большие выделанные шкуры оленя и расстелили их недалеко от кострища. Затем остывшие камни вынули из корыта, а готовое мясо, исходившее ароматом дичины, разложили на импровизированной скатерти-самобранке. К этому добавились дикий лук, черемша, ещё какие-то травы и коренья с ягодами. Атаман выложил на оленью шкуру вяленую медвежатину.

Вождь с улыбкой пригласил гостей к столу, и трапеза началась. Две девушки взяли со стола по куску мяса и больше у стола не появились: они ушли кормить коноводов. Ватажники сидели за столом тесно, ели дичинку и похваливали. Постепенно и совершенно незаметно их ряды начали разбавляться женщинами. К концу трапезы за столом сидел только шаман, который что-то оживлённо объяснял на пальцах Аверьяну, да пожилые эвенки с жёнками. Молодёжь вся куда-то исчезла, – знать, не зря за столом парочками сидели ватажники с девушками. На другом конце стола сидела только одна девица, которая весело и беспричинно смеялась время от времени. Потом она совершенно неожиданно для Аверьяна подсела к нему и начала наглаживать его по колену. Шаман, улыбаясь, пощёлкал языком в сторону девушки и показал уставщику большой палец, – мол, хороша девушка.

Аверьян знал этот эвенкийский обычай отдавать на ночь гостю дочь или даже жену. Этот обычай был оправдан среди людей, у которых на ближайшие сто километров жили только кровные родственники. Племени нужна была свежая кровь, и племя её получило.

Трое суток прожила ватага у гостеприимных хозяев, а наутро четвёртого дня шаман затеял камлание. Он кружился в трансе по стойбищу, колотя своей колотушкой по бубну. Считалось, что с помощью бубна он путешествует в потусторонние миры, в которых духи предков подсказывают ему, как и что должно племя делать сегодня и в будущем. Всё племя эвенков кружилось хороводом вокруг шамана и распевало какие-то ритмичные песни в такт бубну. Наконец шаман устал; он упал на траву и начал говорить голосом, который действительно был очень похож на потусторонний. Всё племя сгрудилось вокруг шамана, люди внимательно слушали его несвязную речь. Видимо, шаман сообщил своему племени что-то очень хорошее, потому что после его слов среди лесных людей началось весёлое оживление. Старший эвенк, которого всё стойбище почитало как своего вождя, сказал:

– Бойё, харасо!

При этом он сделал рукой круговое движение по своему животу.

Аверьян крякнул и велел ватаге собираться на молебен. Когда все встали в привычный полукруг для молитвы, уставщик молвил:

– Атаман, а где же Костька Чупрак и Макарка Рыжий, не хват ат их?

Николай ответил, пряча глаза долу:

– Дык эта… не жалают они с нами дальше иттить, хотят здесь, у эвенков, остаться. Говорят, пока холосты были, мочно было ходить, а таперича у них жёнки, и они от них никуды не двинутся.

Аверьян аж вскинулся, так осерчал. А потом молвил:

– Где энти байстрюки, давай их сюды на правёж!

Атаман ответствовал:

– Да тамока они, за ельничком прячутся, вместях с деуками своими. Ждут, покедова мы отчалим отсюдова, стыдно имя нам на глаза казаться.

– А ну, зовите сюда басурманов энтих.

Двое ватажников сорвались из ряда и побежали звать отщепенцев. Не сразу, но привели они и Костьку, и Макарку. Девки их недалече от них позади плелись, но далеко не отставали. Увидев двух своих подопечных, уставщик молвил громко и с нажимом:

– Это чаво тако вы удумали? Жаниться они хотят! А вы подумали, что народ энтот нехрещёный, – стало быть, они суть басурманы. Ить в геенну огненну попадёте вместях с имя на том свете. Отвечайте мне как на духу!

Ребята стояли, понурив головы, переминались с ноги на ногу, но весь их вид говорил, что решения своего они не переменят. Погодя немного времени, Костька молвил:

– Дык мы чаво, мы ничаво, Аверьян Саввич… Деушки наши согласны креститься, чтобы бысть нам одной веры с имя; тятенька Амины гуторит, что отдельный чум он нам поставит. И у Макарки тоже тако, свой чум у него будет, тятенька обещал.

Аверьян слушал и чуть не поперхнулся, когда услышал слово «тятенька». А потом постоял некоторое время в раздумчивости и молвил:

– Что ж с вами поделать? Давайте окрестим ваших девах, хотя бы две новые души ко Христу придут. – Потом постоял, подумал малость и молвил: – А пошто двох-то? Всех окрестим, и вся недолга! Ну а потом и окрутим вас, благо-словясь. Пущай так и бысть по сему! Только надоть это всё сёдни спроворить, а то вы так и все тунгусами станете.

Этот день прошёл в хлопотах, а назавтра Аверьян разбудил всех, только край солнышка показался. Он молвил:

– Давай, робяты, помолимся, и айда, подпоясавшись.

Помолились, позавтракали, распрощались с хозяевами, и снова в путь-дорогу – перед ними лежала огромная Сибирь. Через девять дней пути подошли к Тюмени.

Как показала история, именно с этого поселения началось настоящее освоение Сибири русскими людьми, именно Тюмень стала матерью городов сибирских.