Текст книги "Не боись! Как постареть и при этом не сойти с ума"

Саша Галицкий
Не боись! Как постареть и при этом не сойти с ума

Предисловие автора

Старость – болезнь неизлечимая.

Сенека.

Старость – болезнь заразная.

Галицкий.

Да пох@)й[1]1
  Простите мне мой французский.


[Закрыть]

Нас.

Нас окружают условности. Они начинаются лет эдак в пять-шесть, когда мы всерьёз, из телевизора и от окружающих начинаем воспринимать «прекрасное», «красоту» и «порядок», хотя до этого всё было вроде и так хорошо и понятно в детском мире. Но, увидев, как надо и как поступают взрослые, мы начинаем к тому же стремиться сами.

И так всю жизнь.

Так вроде как понятнее жить.

Заканчиваются наши условности лишь к старости, когда уже просто пох.

О!

Пох@)й!

Счастье.

Вот оно.

Наконец.

Жопа провисла?

Да пох!

А среднюю свою жизнь между мы живём в условностях: как и где надо работать; сколько получать; что иметь; что вообще хорошо, а что плохо; что красиво или наоборот; даже врачи и учителя определяют наше здоровье и успехи по некоей шкале – тут хорош, а тут нет.

На самом деле мы как-то, если хватает времени задуматься, осознаём, что эти условности – дикая скука. Смертельная тоска.

Но так принято. Это (что я вижу глазами) – правильно, так делают все, и значит – это норма.

И так во всех – слышите? – во всех областях нашей жизнедеятельности!

За соблюдение этих самых условностей на работе нам даже платят «деньги», на которые мы «живём»!

Но тут начинается самое смешное.

Всем телом следуя этим «законам», которыми жить «правильно», и искренне запрещая остальным пренебрегать ими, мы вдруг радуемся как дети, когда кому-то удаётся их нарушить!

Круто!

Телефон с одной кнопкой вместо многих!

Живопись наискосяк!

Пешеходная революция!

И новая музыка! И танцы! И правительство!

Во круто!

Кто-то очередной пришёл и расшатал эти наши законы!

Но тут же появляются новые условности, на которые опять надо равняться.

И поехали по новой.

Чёрт.

Поэтому, может, меня и тянет к старикам.

Они живут в честном мире, лишенном условностей нашего.

Мы все мечтаем о долгой жизни. И при этом боимся старости.

Разговор двух дедов Хаима и Якова:

А интересно будет, когда загнёмся.

Ведь мой друг боялся этого слова

«загнёмся», ну и где он сейчас?

Представь, ведь уже загнулся!

и «оттуда» ещё не вернулся.

Это значит, что там лучше.

Ведь просто наверняка б

он уже был бы обратно,

если бы там было бы

совсем б невмоготу.

Ты думал о этом?

Хаим? Ты тут?!

Ты слышишь?

Что говорю?

Ответишь?

Ты там?

И как?

Уже?

Да!

Становиться стариком – смертельно опасно.

Минздрав последний раз предупредил.

Что такое возраст старости

Кто должен знать, что такое возраст старости, если не старики?!

Потому сегодня, 24 августа 2018 года, специально для вас я провёл опрос престарелого населения.

Любуйтесь:

– Посмотри не меня. Возраст старости – это мой возраст, – говорит 92-летняя Двора, – честно сказать, по хозяйству я всё делаю медленнее, чем раньше. Да, иногда бывает трудно засыпать по вечерам. Вот как сегодня, к примеру. Не могла уснуть. Я переживала, что до сих пор не удосужилась пригласить Шмуэля поглядеть, как устроилась на новом месте.

– Я, к примеру, совсем не чувствую себя стариком, – добавляет 96-летний Арье (Лёва по-нашему), – только раздражает негнущаяся после перелома нога, из-за которой приходится ходить на ходунках.

Его 88-летняя жена Лея сидит рядом и кивает головой в такт: «Арье не старик!» На прошлой неделе они отмечали юбилей. 70 лет свадьбы. (Тут небольшое несовпадение версий, ибо всего лишь час назад она, вспоминая свою свадьбу на передовой («Явился весь взвод!»), говорила мне, что по версии подружек, она выходила замуж за 26-летнего старика).

– Возраста старости вообще не существует, ты слышишь, Саша? – говорит 78-летняя Мэри, приспособившаяся держать стамеску в загипсованной после недавней операции руке, – всё у человека в голове! Всё зависит только от того, как он сам себя ощущает!

– Я знаю, что такое возраст старости! – говорит 88-летняя уроженка Багдада Надра, – вон у Петрушки он уже наступил. (Петрушке 103 с половиной, это все знают.)

– А я очень постарел за этот год, – говорит 92-летний Шмуэль, – я чувствую себя стариком.

– Шмуэль, ты чувствуешь себя стариком?! – вдруг спрашивает резво подошедшая Двора.

– Да, – говорит Шмуэль, – так я себя чувствую. Стариком.

– А отчего же ты улыбаешься? – влезаю в затеянный разговор я.

Честно сказать – я сам знаю, почему Шмуэль улыбается. Я видел. Он улыбается потому, что Двора, с которой у него очень давние и сложные отношения, погладила его по руке.

То есть после моего опроса картина не стала яснее.

Я своим скудным умом про наступление возраста старости усвоил только две вещи:

Первая – что определенного, зависящего от летоисчисления человека «возраста старости» не существует. Человек стареет тогда, когда он (вдруг!) начинает понимать себя старым. Это может произойти и в 56 лет, кстати. А может и в 96 ещё не произойти.

… и отсюда вторая вещь – старость наваливается сразу, вот прямо в один день. В один день.

Теоретически ещё всегда существует счастливая возможность, что смерть быстренько навалится раньше этой пресловутой старости, которая так и не успеет навалиться первой…

Но я про другое хочу. Абсолютная истина, что настоящей, тяжёлой старости предшествует «возраст хрупкости».

Вот что опасно. В этом возрасте обычно простого, умудрённого жизненным опытом пожилого (не старого!) человека поджидают совсем уж детские неожиданности. Например – падение в ванной. С ушибом рёбер, головы и прочих необходимых для жизни агрегатов.

Ещё две недели назад мир (с моей помощью, в фейс-буке) восхищался каким-нибудь прославленным в боях и в трудовых победах бодрым ветераном жизни, сотрясающим в 96-летнем возрасте киянкой и стамеской помещение в израильском доме престарелых с такой силой, что стены трясутся и уши вянут, а сегодня он – «краше в гроб кладут».

Сегодня он вошёл в настоящий, без дураков, возраст старости. В 96 полных лет, да и с мечтой выполнить из дерева два одинаковых бравых автопортрета в форме солдата Рабоче-крестьянской Красной армии образца 1945 года. Чтоб дочек наследством не обижать.

Боюсь, что так и не успеет.

Что с этим нам делать?

А ничего. Только принять и перестать страдать, ожидая наступления «возраста старости».

Не нужно страдать от того, что изменить нам неподвластно.

Когда доживёте до «возраста хрупкости», просто берегите себя.

– А я читала, что возраст старости наступает в 80 лет, – заявляет вдруг вечно улыбающаяся по поводу и без повода Яэль, – но мне уже 86. Он у меня уже закончился и я опять молодая!

Как остаться в старости человеком и на что надеяться?

– Йосеф, а улыбаться ты умеешь? – спрашиваю утром Йосефа.

– Умею, но последнее время что-то не хочется.

Самое главное и самое трудное, чему необходимо успеть научиться к старости, – это найти равновесие. Равновесие между уже прожитым и тем, что ещё осталось прожить.

Постараться уложить внутри все пережитые события – страшные и прекрасные.

Жизнь – она ведь штука длинная.

– Моя фамилия – Цамит, – сообщила мне 89-летняя Хана.

– Ничёсе фамилия. Это же вроде как «раб»? В переводе? С иврита?

– Да, что-то в этом роде. Вообще-то, это фамилия мужа. А моя девичья фамилия – Муншток. Родители из Германии. В 48-м году, в армии, один парнишка всё лето кричал мне: «Мууун!» – А я отвечала ему: «Шток!» («заткнись» – ивр?).

Наверное, он стал бы моим мужем, если бы не схватился спасать другого парнишку, в бою за Иерусалим. Они тогда погибли оба.

Но знаешь, мой муж ведь был тоже хороший человек. Правда, он так и не смог прийти в себя после концлагеря. Мне было тяжело с ним. Ты знаешь, что спасшиеся от нацизма одиннадцать узников Бухенвальда организовали после войны недалеко от Тель-Авива кибуц, да так и назвали его – «Бухенвальд»? Им было легче жить вместе.

Кибуц существует до сих пор, правда, название поменяли на «Нецер Сирени».

Когда в 75-м (или в 76-м, не помню уже) утонул в Хайфском заливе наш сын, я работала в магазине. Рядом была овощная лавка. Зеленщик-араб принёс мне четыре огурца и денег не взял. Он хотел меня пожалеть. Эти четыре огурца я не забуду до смерти.

Саша, спасибо, я так люблю твои уроки резьбы по дереву, никогда не думала, что смогу этим заниматься.

Накопленный жизненный опыт – череда эмоций – помогает оставаться людьми в старости. Мечтать, вспоминать, жить, по возможности окружая себя успешными людьми и положительными эмоциями.

Найти равновесие между прошлым и будущим трудно, ибо, во-первых, «точка равновесия» постоянно сдвигается в сторону вечности, а, во-вторых, тело перестаёт слушаться, изо дня в день теряя гибкость, что мешает найти эту самую пресловутую точку. Чем старше становишься, тем сложнее жить. Старость требует не меньше сил и энергии чем, скажем, молодость или зрелость. Просто энергия эта распределяется совсем иначе. Например, часто колоссальная энергия требуется, чтобы просто встать со стула и добраться до ручки двери.

Но эта же энергия помогает нам оставаться людьми. И еще благородство, с которым пожилые люди молча пытаются противостоять законам природы. Это правда трудно.

Старость не самое лучшее время жизни, зато последнее.

А на что надеяться?

Ну, я уже говорил, что на самом деле надежда не умирает последней, как это принято считать.

Когда надежда умирает – остаётся смех. А что же ещё? – Старость – это неприятная штука, – говаривал мне 92-летний Нафтали.

– Думаешь, стоит умереть молодым? – спрашивал я. – Почему сразу умирать?! Молодым оставаться!

Как оставаться по возможности адекватным, осознавая, что уже стар?

Мы сможем понять логику стариков, только когда состаримся сами.

(Попытка объяснения абсурда).

– Я хочу выпилить кролика, – говорит 102-летний старик.

– Ты ведь неделю назад хотел белочку, – говорю я.

– Я ошибался, – говорит он.

К слову сказать, поведение стариков иногда кажется диким абсурдом.

Да какая ему принципиальная разница между сосновой белочкой или липовым кроликом? – недоумеваю я в усы. – В 102-то года?

Слушайте сюда.

Его дочери давно перевалило за 70.

Внукам за 50.

Правнукам по 25.

А пра-пра? Они вообще вспоминают о нем в будние дни?

Не по праздникам, когда он сидит чучелом во главе угла? Он им хоть для чего-нибудь, хоть когда-нибудь нужен, этот супер долгожитель?!

В понедельник-вторник-среду?!

Правда в том, что он уже никому, кроме себя самого, не нужен.

Он – древняя развалина.

Он сидит в доме престарелых и, с ужасом ежедневно ощупывая свой организм, ждёт финала.

А пока ему необходимы в жизни две вещи: а) чтобы он хоть как-то стал нужен сейчас правнукам, пока он здесь, на этом свете.

б) чтобы его помнили, когда он окажется на том.

Вот для этого белочка в самый раз. Или даже кролик тут лучше подойдёт. Или всё-таки белочка.

Кролик – взятка потомкам.

Он пытается при помощи таких простых уловок остаться в их памяти.

Вот она – волшебная сила искусства!

Он не сильно хитрый художник, миру он не раскрылся как творец, но, может быть, хотя бы потом, много позже, правнуки будут глубокомысленно качать головой, разглядывая образ белочки или кролика?!

Хотя самому ему жить изрядно надоело, и он только и ждёт легкого перехода:

– Я готов отдать два года своей жизни только за то, чтобы умереть спокойно, – говорит он.

– Нечестно так говорить в твои 102, – отвечаю я.

– Наступает такое время, – продолжает он, – когда у человека остаётся одно-единственное желание.

– Какое? – спрашиваю я.

– Чтобы у него больше ничего не болело.

– Я хочу сидеть не слева от Эммануэля, а справа, – вдруг заявляет 94-летний Кароль.

– Почему?!

– Потому что Эммануэль поёт и у меня болит голова.

– Но какая разница, с какой стороны от Эммануэля сидеть?!

– Какой ты непонятливый. Как ребёнок. Я хочу сидеть к нему тем ухом, которое не слышит.

Поступки стариков логичны и абсолютно адекватны с их точки зрения.

Они прекрасно понимают друг друга, ибо говорят на одном языке.

Языке старости.

Мы сможем понять их только тогда, когда состаримся.

Они не в силах объяснить свою логику на словах, а нам не дано понять их заранее.

Хотя давайте будем продолжать стараться.

Тем более что старость – болезнь заразная.

Как не бояться старости и не испытывать перед ней ужас и отвращение?

Очень просто.

1) Главное – перестать про это страдать! Страдания от того, что нам неподвластно и что мы никоим образом не можем изменить – это абсолютно бесполезная работа.

Я всегда в этом случае представляю себе (чтобы успокоиться) два шарика. Один совсем маленький, а другой намного больше маленького, но тоже… смотря с чем сравнивать.

И вот один маленький шарик крутится вокруг другого, большего. Он, конечно, ещё вокруг своей оси крутится, но это в нашем случае вообще мелочи. Прокрутился вокруг большего – и год прошёл. Пятьдесят раз прокрутился – пятьдесят лет прошло. И так далее.

Недавно подумал: «А что бы было, если б наш шарик можно было заставить в обратную сторону раскрутиться? Раз туда – раз обратно?» Но испугался этой мысли и думать об этом перестал.

Когда мы пытаемся бороться и противостоять изменениям природы, которые сильнее нас, начинается лишнее страдание. Аксакалы же, говорят, что если принять изменения и не сопротивляться им, то мы сможем перейти на уровень мудрости, которого не достигли бы, если б не прожили это.

2) Отсюда второе: Если у нас нет возможности не стареть – надо для начала расслабиться и попытаться увидеть в этом какие-то удовольствия. А вдруг они есть?

Сегодня деды встрепенулись: «А помнишь? В 50-х годах на разъезде Нахшон стоял киоск, а хозяйку звали “Сиськи

Израиля”? Она клала их на прилавок, и все, кто ехал из Тель-Авива в Иерусалим и обратно, или из Иерусалима в Беер-Шеву – заезжали на них посмотреть…»

3) Качество настоящей (сиюминутной!) жизни важнее страха, отвращения и ужаса перед старостью. И чем дальше пройдено – тем более ценно оставшееся. И, кстати, не всегда тянет назад – поговорите со стариками и убедитесь.

– Ты был на концерте в прошлую пятницу? – спрашиваю 103-летнего Элиягу.

– Я приехал в Израиль в 1948 году, за два дня до провозглашения независимости!

– Я спрашиваю, ты на концерте был?

– Я не могу везде успеть!

4) Само старение связано со страхом смерти и старости.

Чем больше будем думать об этом и переживать – тем скорее всё и случится. Нельзя думать о плохом, а когда оно случается, всё равно надо стараться думать о нём хорошо.

– Это ужасно, – говорит грустная Двора, – каждый день старушки у входа обсуждают, кто сегодня умер. И умирают, умирают же! Каждый день!

– Ну-у… почему сразу умирают?.. – говорю я. – У вас здесь всё равно вроде как детский сад, так можно просто сказать: «Родители забрали», не?

5) Я сам лично боялся бы старости, но только объясните мне для начала, когда она настаёт? Ведь и семьдесят лет – это ещё не старость, но только понимаешь это в восемьдесят.

– Ты видел новенькую? – спрашивает у 85-летнего деда Хаима 92-летний Йосеф. – Она седая, некрасивая и старая?!

6) Жить сегодняшним днём, любить себя и постараться не омрачать жизнь дурацкими мыслями о старости, ужасах и отвращении.

Жизнь – она же как рулон туалетной бумаги, чем дальше – тем быстрее раскручивается. Так, по крайней мере, утверждал один мой давно покойный ученик резьбы по дереву Курт.

В порядке лирического отступления можно отметить, что старости люди боялись ещё задолго до нас. К примеру, в древнерусских притчах старость изображали в образе верблюда! То есть злобный красный единорог являл собою в те времена аллегорию смерти, а верблюд – старости. И это оттого, думаю, что верблюд на Руси был не очень-то распространён, и считался поэтому самой что ни на есть уродливой скотиной! Уродливой настолько, что, по легенде, на водопое воды напиться не мог, прежде не замутив воду, – чтоб самого себя не испугаться.

То есть вроде как «ужас» и «отвращение» старость испытывает сама от себя.

Старость – уродливая скотина!

Насколько возможно быть старым и здоровым?

Нонсенс.

Быть старым и одновременно здоровым невозможно. Наш одноразовый организм слишком похож на автомобиль с минимальным сроком гарантии от двух производителей – родителей.

Эту простую вещь хорошо бы понять заранее, чтобы потом, когда постареем совсем, уже не расстраиваться по пустякам.

У мамы, к примеру, лет с пятидесяти (с тех пор как я призвался во 2-ю Таманскую – так совпало) болели колени. Мама работала участковым врачом в Малаховке. Ходила по подмосковному посёлку пешком на вызовы, ибо машину для врачей в ту пору давали редко. От этого, наверное, и заболели ноги.

– Коленка, коленка, коленка моя! – кривлялся я, пытаясь развеселить, как потом начал понимать, ещё не старую маму, когда она приходила вечером с работы.

Мама смеялась.

– От этого не умирают! – продолжал я искать аргументы.

– Я забыла, что у меня ещё есть ноги! – сказала мне уже лежачая мама через не так уж много лет.

Я оказался прав тогда.

Мама умерла не от ног.

А сейчас я хожу и внимательно слушаю, о чём говорят вокруг меня старики.

Скорее всего, части нашего организма рассчитаны на определенное количество движений, нагрузок, лет.

– Почему у тебя развален позвоночник? – спрашиваю Меира.

– А оттого, что я бывший сварщик, – смеётся Меир, – по сто раз в день движением башки опускал на глаза сварочную маску, и вот тебе результат!

Ну да. На уроках истории искусства в худучилище (это было давным-давно) я как дурачок смеялся, когда рассказывали историю про художника Репина, писавшего свои картины кистями с нестандартными, длиннющими черенками с такого большого расстояния, что у него к старости отсохли руки.

А сейчас вспоминаю Илью Ефимовича каждый день, намахавшись с группой в двадцать человек деревянной киянкой и стамесками. Скоро, скоро Репин надо мной посмеётся в ответ!

Но есть способ противостоять.

Надо понижать стандарты. Иначе как привыкнуть к ходункам, слуховым аппаратам, зубным протезам и т. д.?! Даже не хочется продолжать этот список вещей, без которых жизнь становится невозможной.

Недавно слышу, как один дед говорит другому:

Первый: «Ты где пропадал?»

Второй: «На проверках в поликлинике!»

Первый: «И что говорят?»

Второй: «Говорят, что я в порядке!»

Первый: «Скорее всего, они понизили стандарты!»

«Они понизили стандарты!» – это и есть ключевая фраза, позволяющая существовать в старости, так сказать, «здоровым». Понижая стандарты, мы отпускаем ситуацию и перестаём воевать с собственным организмом. Нет, конечно, давайте делать всё – йога, лыжи, бег, переплывём хором Ла-Манш в сто лет, постоим на голове, убежим от инфаркта, никакого нам молока после пятидесяти, ни сахара, ни соли!

Но, по большому счёту, остаётся только смириться и понизить стандарты. Ведь практически за что у старика ни возьмёшься – у него это либо болит, либо этого уже вовсе нет.

– Когда я был молод и красив, – говорит Бенцион, – я сочинял музыку! Да-да! Я написал целое произведение и назвал его «Кантата про простату»! Но сегодня мне уже не на чём ее исполнять…

Да и гены, гены… Если к старости относительно светлая голова – подводит туловище. Или наоборот. Но это потом, не сейчас. В далеком будущем, когда-нибудь, дети начнут рождаться сразу с пластиковым мешочком запасных внутренних органов в кулачке. И все они, эти дети, будут сделаны, наверное, в Китае. А пока всё не так.

Мы же «сделаны из г@)вна».

– Я спешу. Мне сегодня же надо закончить рельеф прыгающего волейболиста, у меня через две недели операция на сердце. Не знаю, вернусь ли?! – сказал мне как-то старый Цви.

Тогда он ещё, кстати, вернулся.

Что за интерес в этой старости? Какой я буду в старости, такой же или сильно поменявшейся (из-за неё)?

В тридцать лет я завёл густую чёрную окладистую бороду.

Я хотел выглядеть старше своих лет. Думаю, что моё желание выглядеть старше было сродни способности каких-нибудь африканских экзотических лягушек раздуваться до невероятных размеров – чтоб тебя зауважали и стали бояться окружающие, то есть возникло – от страха. Потом прошло.

Вообще, все периоды жизни – отрочество, юность, зрелость – я ждал с нетерпением: «Ого, каким я стану!»

Ждать с нетерпением можно всего. Даже, говорят, пенсии можно ждать с нетерпением. Я сам слышал. Только старости не ждут – её боятся.

89-летний Давид тихо говорит мне:

– Каждый день я чувствую себя хуже предыдущего. – Каждый день хуже?! – ужасаюсь я.

– Не переживай так за меня, – говорит мудрый Давид, – тебе-то ещё до старости целых тридцать лет!

Ну как можно таким хотеть стать?!

Основной вопрос – когда эта старость придёт? В каком возрасте? Мне не понять пока. Хотя, по версии Давида, в девяносто она уже точно будет при мне. Кстати, у женщин то же самое. Хотя вот тут подсказывают, что неизбежное приближение старости они начинают ощущать лет эдак с девятнадцати. Может, поэтому они дольше мужчин живут.

Конечно, можно пофантазировать на тему, как много прекрасного получаешь в старости – мудрость (кто приобрёл), свободу творчества (кому надо), финансовую независимость (кто уже достиг или верит, что достигнет), радость от семьи (у кого есть), детей получаешь, внуков, путешествия и так далее и прочее – всё, чего пожелаете. Но только гарантийный срок на наше личное тело, выданное нам при рождении в одни руки, истёк уже довольно давно.

А дальше – как карта ляжет.

Например, 102-летний Петрушка не пьёт таблеток. Вообще не пьёт. Только от больного глаза. Ему же хрусталик поменяли в сто лет и сказали пить таблетки от нового хрусталика.

А 80-летний Альдо в месяц глотает 640 пилюль. А 82-летний Моти – вообще 700 в месяц!

– Пилюли и микстуры – это яд, – справедливо говорит бывший микробиолог Петрушка, – их доктора придумали, чтоб заработать на нас побольше денег. Но я, Саша, очень болен. На следующей неделе, Саша, я тебе скажу, чем я болен. Это секрет!

И пока я достаю из ящика инструментов пилы, киянки и стамески для резьбы, Петрушка начинает, мешая мне, быстро семенить туда-сюда по коридору, крепко держась за ходунки: «Я буду делать “спорт”»!

Одним словом, кому как повезёт. Поэтому мой совет – не заморачиваться мыслями о старости, ну просто от слова «совсем». Жить, как живётся, и радоваться каждому дню, пока нам, обманывая земное притяжение, удаётся с утра принять вертикальное положение и относительно ровно встать с кровати на две ноги.

Недавно попался на глаза кусочек бумаги. Записка. Написана на иврите синей шариковой ручкой: «Доброе утро.

Сегодня пятница. Попей-поешь и, пожалуйста, запри дверь на ключ. На первом этаже сегодня урок резьбы. Я пошла в мастерскую».

– А-а-а!!! – снова смеётся дед Вольф, – а слышал, как одна старуха зашла в рыбный магазин?

– Нет, не помню, уже забыл, расскажи, – просит дед Рафи.

– Старуха спрашивает у продавца: «Сынок, рыба свежая?» – «Да она же живая, бабушка!» – восклицает продавец. «Э-э-э, сынок, я вот вроде тоже живая», – отвечает старуха.

– Слушай, Рафи, – толкает Рафи в бок друга Вольфа, – мы же не заметили, вон Дафна сидит и нас слушает.

– Рассказывайте-рассказывайте, мальчики, – вздыхает Дафна, – мне уже всё равно.