Текст книги "Вороньи игры"

– Это только вначале так кажется, в первые несколько часов. Потом вы принюхаетесь! И все принюхаются. Вот увидите! В эфиопской авиакомпании мне их дали провезти без проблем. Положили в какой-то лючок, а потом отдали. А здесь задержали, будто я какой-то дикарь!

При этих словах пассажир не удержался от жестикуляции, взмахнул руками… и выпустил барабан. Прямо как ворона из басни дедушки Крылова в момент утраты сыра.

– Вы не волнуйтесь! – Стюардесса уже тащила свою добычу вниз по лестнице. – И копье ваше, и барабан отправят грузовым рейсом и пришлют вашу собственность прямо на дом.

– Может, хотя бы в багажное отделение?

– Нет, в пассажирском самолете вещи с таким резким запахом не перевозят. Только грузовыми рейсами.

Все обитатели салона первого класса уставились на нового соседа с неподдельным удивлением. Тот с досады топнул ногой, обутой в замысловатые кожаные сандалии.

– Вот же бл…! – Осмотревшись вокруг, он пришел к убеждению, что никто здесь по-русски не говорит. – Еб…я авиакомпания! Еб…ые немцы! Воняет им, бл…! Сами от естественных запахов отвыкли, вот и понятно, что им натуральная шкура, бл…, воняет!

Он еще раз топнул ногой, замер, а потом содрал с обеих ног кустарно пошитую обувку. Сжимая обшарпанные сандалии в руках, он подбежал ко второй стюардессе и сунул ей подметки буквально в нос:

– Вот! Может быть, вы еще и их заберете?! Тоже не «мейд ин Чайна», тоже из козлиной кожи! Может быть, и они вам воняют?!

Девушка брезгливо понюхала кончик ремешка и тут же инстинктивно отшатнулась, но нашла в себе силы остаться невозмутимой. Теперь ее улыбка уже напоминала оскал:

– Спасибо, сэ-эр!

Она так быстро выхватила сандалии из рук рассерженного пассажира, что тот даже не успел опомниться, и засунула вонючую обувь в бумажный пакетик, предназначенный для особо неприятных случаев. Я пригляделась и увидела, что на пакетике среди доброго десятка иностранных надписей в самом низу, после арабской вязи и иероглифов, красовалась и надпись на русском языке: «Для рвотных масс привилегированных пассажиров». «Привилегированный» пакет был минимум в два раза больше, чем аналогичные пакеты в «экономе». Очевидно, с расчетом на усиленное питание и изобилие напитков.

Обобранный, а теперь еще и разутый пассажир казался очень обескураженным: его пафосное предложение восприняли всерьез, и сандалии ручной эфиопской работы направились к выходу из самолета, где уже скрылись до этого и барабан, и копье.

– И что же мне теперь делать?! – Человек демонстративно задрал ногу и пошевелил пальцами.

Стюардесса улыбнулась ему так, как улыбается, наверное, тучной антилопе голодная самка леопарда, и протянула комплект из одноразовых нитяных носков и тряпичных шлепанцев.

Несчастный развел руками столь широко, что стало ясно – он пасует перед мировым идиотизмом. Казалось, после этого он успокоится. Но нет: помедлив не более десяти секунд, он вновь впал в исступление и начал сдирать с себя еще и цветастую льняную рубашку.

– А она вам не воняет?! У нее ведь тоже запах есть!

Стюардесса все так же невозмутимо потянула ноздрями, после чего покачала головой:

– Нет! Дальше вы можете не раздеваться. Ваша рубашка пахнет хорошим одеколоном. «Эгоист Платинум», не так ли?

Пока пассажир пытался обнажить перед стюардессой свой неприглядный торс, я увидела сзади, что на его шерстистой пояснице вытатуирован Ленин. Мой очередной попутчик явно был человеком чрезвычайно эксцентричным.

Продолжая бормотать себе под нос что-то матерное, он зашагал босиком на свое место, расположенное рядом со мной. Подняв глаза, уткнулся в мою физиономию и обомлел.

– Вот же бл…! Откуда улетел, к тому же и вернулся!

Потом с неимоверным усилием натянул на свое лицо вымученную улыбку и кивнул мне по-свойски:

– Денастиллен![3]3
  Привет (амхарск.).


[Закрыть]

– Здравствуйте, коли не шутите! – ответила я.

Он обомлел.

– А откуда вы знаете русский? – робко поинтересовался он.

– Оттуда же, откуда и вы!

– Тогда, простите, я тут лишнего… кое-что…

– Проехали! – махнула я рукой.

– Вы что, в России учились?

– Училась, жила и работала.

– Бывает, – вздохнул он. – Меня маманя тоже подгуляла… Только не на международном фестивале, а на Всесоюзном съезде работников культуры в Саранске… Ее дед с бабкой за это чуть из дома не выгнали. А меня полюбили. Это маманю в итоге и спасло…

Мне не хотелось ничего рассказывать ни про себя, ни про свою семью. Я просто кивнула.

– Саранск – это Мордовия. А кто отец у меня, я так и не узнал. Но так думаю, что он мордвин. Маманя, Эсфирь Абрамовна, царствие ей небесное, сама мне пару раз намекала. Так что у меня с самого детства сплошная жидомордовия да мордожидовия в голове. Анекдот про невозможность слияния Мордовской АССР и Еврейской автономной области слыхали?

Я опять кивнула.

– Так вот, я сам такое слияние и есть.

Самолет еле заметно вздрогнул – нас начали плавно буксировать хвостом вперед.

– Так я там потом еще и сидел в этой Мордовии. Не поверите, хоть и лагерь, а чувствовал все время: вот они, родные места! Вам так, наверное, в Эфиопии дышится, как мне в Мордовии…

– Увы, не была ни там, ни там…

– Не грустите, окажетесь еще.

– Спасибо за оптимизм! Ленин у вас оттуда?

– А! – просиял мой попутчик. – Вы видели?! Видели?!

– Шедевр! – польстила я ему. – Давно забытый соцреализм.

– Да я вообще, можно сказать, с именем Ленина на устах сел.

– Как это?

– А так вот. Жили мы в Кременчуге с маманей, дедом и бабкой, светлая им всем память и царствие им же небесное! – Он внезапно расчувствовался, и из обоих глаз его скатилось несколько слезинок. – У нас там дом был отдельный и сарай здоровый во дворе. Я в техникуме учился при вагоностроительном заводе. А приятель у меня цыган был, Василием звали. Васька мне и предложил у дядьки его типа как в аренду взять старый станок, чтобы рисунок по ткани наносить и футболки раскрашивать. Ну, то есть разрисовывать. Маманя моя после моего рождения из Дворца культуры сразу ушла в промторг работать. Там всегда маек и футболок сколько хочешь купить можно было. Но были они только белые или голубые. И стоили, как сейчас помню, от пятидесяти четырех до семидесяти двух копеек в зависимости от размера. А если на нее хоть какой-нибудь рисунок нанести, то уже их тетки Васькины на базаре не дешевле трех рублей торговали. Так и выходило: семьдесят две копейки за майку, десять копеек краска и двадцать копеек дядьке Васькиному за станок. Еще двадцать копеек в табор шло. Вот и вся арифметика – рубль двадцать две копейки. Цыганки у нас майки по два рубля забирали, и мы с Васькой по тридцать девять копеек имели на карман. Если бы мне тогда хотя бы восемнадцать стукнуло, я бы уже через месяц мог мотоцикл себе купить. Полгода мы так работали. То Джона Леннона штампуем, то Эйфелеву башню. И тут Васька как-то прибегает и говорит, что, судя по всему, нас вот-вот заметут. Обеих теток прямо с рынка в КПЗ повезли. Прятаться некуда – все про нас известно. Ну, я в кураже сделал матрицу с плаката о социалистическом соревновании, и, когда милиция пришла, штук десять футболок с Лениным на груди уже подсыхали. Меня забрали, конечно, но под какую статью подвести, не знали. Я уперся, говорю, что из комсомольских убеждений для весеннего кросса футболки эти делал. Хотел, чтобы у всех у нас на груди Ленин был, а шаблон Ленно-на мне по ошибке на рынке грузины продали. Так что я сам сразу и не понял, кого катаю. А как понял, так сразу же и исправился. А Васька такую пургу им понес про всецыганскую любовь к Ильичу, что они вообще офигели. В общем, впаяли нам с Васькой-цыганом, как еще несовершеннолетним, по году колонии, причем почему-то за хулиганку. Если бы не вождь, то ломилась бы минимум трешка за спекуляцию и незаконное предпринимательство. Так что наколол я портрет этот на своих тылах, в том числе и из чувства личной благодарности вождю за свое счастливое детство.

– А почему на спине?

– А это, извините, совсем просто. Кроме чистого выражения благодарности, возжелал я, грешный, от Владимира Ильича еще дополнительной пользы и помощи. Слыхали небось, какие нравы у нас в колониях для малолеток? Молодость, гормоны играют! Тут девочка ли, мальчик ли, еще раз извиняюсь, какая в жопу разница! Так я рассудил, что если кто меня вдруг чего, то, как увидит, что с моего тыла на него эдак по-доброму Ильич щурится, так, может быть, желание все и отпадет. Одно дело – меня отыметь, другое – Ле-ни-на! И статья будет другая, и срок другой, и зона тоже совсем другая.

– Умно! И как, помогло?

– Спрашиваете! Вернулся из Мордовии невинным, как пятнадцатилетняя гимназистка. Ни геморроя, извиняюсь, ни трещинки.

Наконец наш гигантский «Боинг» вырулил на полосу, немного помешкал и помчался вперед. В роскошном салоне даже на взлете практически не было слышно рева четырех моторов. Только упрямая властная сила, вдавливающая тело в спинку кресла, давала представление о напряжении огромной машины. Мы взлетели, сразу же развернувшись на северо-запад, и вошли в облака. «Наверное, минимум шесть октантов». – Я попыталась использовать для оценки плотности облачности метеорологические познания, полученные мной на первых занятиях в аэроклубе.

В иллюминатор смотреть было не на что, и я повернулась к своему очередному попутчику. Меня разбирало любопытство, почему он так одет. И не удержалась, спросила:

– Так я же из Эфиопии со свадьбы друга лечу, с Семкиной свадьбы. Меня, кстати, Зиновий зовут…

Я тоже представилась:

– Эвридика. Можно просто Эва.

– Вы, Эва, тоже можете меня звать коротко – Зяма! Хотя самые близкие друзья меня зовут Зюня. Меня на зоне так дразнили.

– Дразнили?

– Ну, это, извините, сленг такой. Не скажешь же, меня на зоне так ве-ли-ча-ли. Абсурд получится. Раз на зоне, то дразнили.

– Спасибо! Вы повысили уровень моего социального образования.

– Не за что, – отозвался Зиновий. – Мне это ничего не стоило. Надеюсь, вам это ценное знание останется ни к чему.

– Еще раз спасибо. Теперь уже за пожелание.

Зюня кивнул.

– Так вот, Семка, значит, с женой своей, с Лариской, развелся. Дети взрослые у них уже, по всему миру разъехались. Он сам с военной службы уволился, и оказались они с Лариской в доме нос к носу двадцать четыре часа. Она всегда бабой стервозной была, а тут, извиняюсь, еще и климакс сказал «здрассьте»! Семка чувствует, что кранты ему! Хоть до времени к маме с папой на погост ползти! И вдруг – «дзынь»! То есть звонит бывший дружок его по академии – какой-то там Маскрам Хайле. Он в новом правительстве эфиопском министром транспорта стал. Приезжай, говорит он Семену. Менгисту скинули проклятого. Так что у нас тут демократия теперь и невиданный доселе либерализм. Толковые мужики нужны. Задарма, считай, землю получишь, сколько тебе нужно – хоть от Сомали до Эритреи, все твое будет. Хочешь – ферму заводи, хочешь – производство открывай. Семка подумал-подумал и решил: «А может, и вправду есть она, жизнь после пятидесяти?» Оставил Лариске хату. Пенсию свою военную на ее личный счет перевел. Велел ей здравствовать до ста двадцати лет и уехал в Эфиопию. Там завел ферму, заводик, чтобы кунжутное масло давить, а вот сейчас еще и женился. Девка отличная, на вас похожа – глаз не оторвать. Только что университет в Аддис-Абебе окончила по иностранным языкам. Мужа обожает, в рот смотрит. Приятно же, черт возьми! Ему туда, в смысле в рот, раньше не то что жена, а даже дантист за охрененные деньги с таким вниманием не заглядывал! Семка как заново родился, от брюха избавился, лет десять прочь скинул. Свадьбу устроил по эфиопскому обычаю. Молодая его – сирота, ни отца, ни матери, все сгинули во время красного террора. Так Семен решил сделать все так, как ее родители мечтали, царствие им небесное. Всех, с кем она училась, позвали, всех рабочих с фермы. Даже его собственные дети, дочь и сын, приехали, почтили отца. И внуков привезли. А из друзей Семкиных только я смог добраться. Гуляли в Гондаре – это древняя столица Абиссинии…

– Ну, это я, уж простите, и сама знаю! – перебила я его.

– Ой, простите, Эвочка! Ну, разумеется! Совсем забыл, что вы не какая-нибудь, а настоящая эфиопка.

– Я – тигре!

– Кто, простите?

– Тигре! По матери я – тигре!

– Да, конечно, я слышал. Во время свадьбы мне один подгулявший чиновник местный рассказывал про все ваши эфиопские народы. Тигре, говорил, пьют так же, как мы, амхары, но в драке куда сильней.

– Правильно сказал, – засмеялась я. – Кстати, не пора ли нам заказать чего-нибудь?

– Девушка! – картинно взмахнул рукой Зиновий. – Нам с мадемуазелью чего-нибудь и… закусить.

Стюардесса, хоть и не знала русского, все поняла. Я получила вторую порцию шампанского, а Зиновий, или Зяма-Зюня, заказал себе коктейль. Обоим досталось по вазочке с соленым кешью.

– У меня странная форма великорусского патриотизма, – заявил он, получая свой стакан из рук лишившей его всего стюардессы. – Люблю водку с калуа – коктейль «Black Russian», «Черный русский».

– Да вы не великорусский, простите, вы шовинист гендерный! – подколола я его и указала пальцем на собственное лицо. – Откуда вы взяли, что «Black Russian» – это именно «Черный русский»? Ведь в английском языке нет родов. Я лично считаю, что «Black Russian» – это «Черная русская»!

Зюня поперхнулся коктейлем и пустил в него через трубочку множество пузырьков.

– Каюсь! – завопил он. – Но я правда никогда не задумывался.

– Никто не задумывался! – рассмеялась я.

Он повздыхал, но, так как не умел долго молчать, продолжил рассказывать про свадьбу друга:

– Так вот! Вначале просто повсюду ездили, водку пили. А в последний день устроили на берегу озера гондарского целое представление. Всех гостей нарядили в эти вот национальные одежды. Меня усадили на лошадь, обвешанную какими-то гирляндами. Не кобыла, а просто какая-то новогодняя елка получилась! Сунули мне в левую руку деревянное копье, а справа к седлу приторочили этот барабан, будь он неладен. Велели криком кричать, в барабан бить и копьем размахивать. А молодых в это время народ и местные власти поздравляли. Долго поздравляли, речи толкали, после речей плясали. Все хорошо, конечно, но мне в пять вечера уже вылетать. Из Гондара до Аддис-Абебы полтора часа, там короткая пересадка и – в Нью-Йорк. Переодеться не успел. Решил, что в Боле, в аддис-абебском аэропорту, переоденусь в цивильное. Сдал все вещи в багаж. Копье и барабан мне Семка подарил. Предлагал и кобылу с венками тоже забрать, зараза. Но я сказал, пусть кобыла пока здесь пасется, ждет, пока я свою Нинель Ивановну кому-нибудь сбагрю и к тебе, друг мой Семен, жить перееду. В итоге самолет из Гондара на три часа опоздал. Багаж мой, видимо, вообще в гондарском аэропорту остался. Рейс на Нью-Йорк тю-тю, и я вот в таком виде, с копьем и барабаном, сижу в международном аэропорту Боле. Хорошо хоть мобильник с собой. Позвонил Семе-жениху, обматерил его по-братски. Он с Маскрамом своим связался. Зря, что ли, тот министр транспорта, как-никак? В общем, извинились передо мной, поменяли билет на первый класс и отправили через Франкфурт. До Франкфурта ни с копьем, ни с барабаном, ни с тапками этими козлиными никаких проблем не было, а здесь… в общем, сами видели и слышали. Лишили национальной эфиопской гордости на глазах у всех. Мне-то плевать, конечно, пусть весь этот хлам в Нью-Йорке моя Нинель Ивановна получает, если ее еще при нашей встрече кондрашка не хватит…

– Не любите вы свою жену, Зяма! – усмехнулась я.

– Когда женился, стоило на тещу внимательнее смотреть – по крайней мере, знал бы, к чему готовиться на старости лет! – не вздохнул даже, а простонал Зиновий, предвкушавший, как видно, встречу с супругой.

В этот момент нашу беседу прервали. Пассажиров первого класса начали «обслуживать питанием». Непрерывная смена блюд и напитков продолжалась не меньше двух часов. На десерт сил уже не осталось.

Мое кресло раскладывалось простым нажатием кнопки. Пожелав Зюне приятных сновидений, я улеглась. Напоследок, чтобы легче заснуть, я вновь попробовала слушать радио.

Радио криминальных новостей побаловало меня очередным душераздирающим сюжетом. Заунывный учительский голос вещал: «Непростым и опасным стал в наши дни такой, казалось бы, мирный бизнес, как доставка пиццы на дом. Каждый день, открывая свой почтовый ящик, вы находите там телефоны фирм, которые предлагают быстро и недорого испечь и доставить вам знаменитое итальянское блюдо. Вот и вчера Николай П., студент четвертого курса университета культуры, проживающий в собственной однокомнатной квартире в Кузьминках, на улице Зеленодольская, позвонил в компанию «Пиццикато» и заказал себе на ужин пиццу с морепродуктами диаметром тридцать два сантиметра. Исполнения заказа пришлось ждать около сорока минут, и Николай, как впоследствии установила экспертиза, успел за это время выпить на пустой желудок не менее трехсот граммов дагестанского коньяка «Лезгинка». Наконец в дверь позвонили, и два сотрудника пиццерии вручили проголодавшемуся студенту картонную коробку с ароматным деликатесом. Казалось бы, все шло хорошо, но когда доставившие пиццу курьеры попросили молодого человека расплатиться за заказ, он вытащил из кармана брюк «ПМ» – пистолет Макарова и открыл по ним стрельбу. Сотрудники «Пиццикато» ответили неадекватному любителю пиццы огнем из автоматического оружия. Итог несостоявшейся трапезы – один убитый и двое тяжелораненых. По следам данного правонарушения возбуждено уголовное дело».

Нет, под такое не заснешь! Откуда у студента института культуры «ПМ»? И почему сотрудники пиццерии не выезжают на заказ без автоматов?

Я переключилась на «Эхо». Известная своей бескомпромиссностью пламенная журналистка лихо перечисляла названия северокавказских тейпов и родов, наизусть называя по именам как непримиримых горских вождей, так и руководителей государственно-бандитских формирований. Обозначаемые родственные и криминальные связи между всей этой мерзкой публикой должны были, по ее мнению, открыть слушателям глаза на истинный смысл кровавых и страшных событий, не прекращающихся в России ни на минуту. Но, к моему стыду, мои собственные глаза, наоборот, закрылись. Я погрузилась в сон и так и не вникла, какой именно бандит из ярого дагестанского националиста стал приверженцем радикального панисламизма и, наоборот, кто из мусульманских радикалов возглавил наконец собственную террористическую банду. Может, и зря, конечно, не вникла.

Встреча в JFK

Через четыре часа меня разбудили и продолжили усиленно кормить. Я заказала жареных королевских креветок и опять шампанское. Зиновий со страстью занимался огромной жареной рыбиной. Говорить с набитым ртом он не мог, поэтому в качестве приветствия радостно помахал мне вилкой. Я кивнула.

На прощание мы обменялись телефонами. Меня не покидала мысль, что я когда-нибудь все же доберусь до своей исторической родины, Эфиопии, и я искренне обрадовалась возможности позвонить осевшему там русскоязычному Семену, другу моего очередного забавного попутчика.

После посадки нас растащило по разным очередям. Я пристроилась к длинной «змейке» для иностранцев. Зяма направился в ту сторону, где в короткой и быстрой очереди стояли американские граждане. Он не мог идти в своих самолетных тапочках – они развалились и соскочили с его ног еще в «рукаве», через который мы выходили из самолета. Одетый в пестрые африканские одежды пассажир первого класса гордо шествовал по американской земле босиком.

– Обезьяна! Ну чистая обезьяна! – неодобрительно пробормотала ему вслед сердитая толстая негритянка с полицейским бейджиком на необъятной груди.

Наконец я добралась до пограничника, такого же черного и огромного, как и невзлюбившая Зиновия дама.

– Почему вы не воспользовались отдельной линией для пассажиров первого класса? – Он обратил внимание на посадочный талон, застрявший в обложке паспорта.

Я пожала плечами:

– Во-первых, не обратила внимания, а во-вторых…

– Что, во-вторых?

– Не привыкла к привилегиям.

Брови офицера поднялись вверх, а большой рот с мясистыми губами даже приоткрылся…

– А вы уверены, что вы русская?

– Вы имеете в виду цвет моей кожи?

– Н-н-нет… – Тема цвета кожи его несколько напугала. – Я не видел русских, равнодушных к привилегиям. Только непонятно, зачем тогда лететь первым классом?

– Случайно получилось.

– Гм… Случайно так случайно! Смотрите прямо в камеру, пожалуйста.

Пограничник направил на меня блестящий глазок, укрепленный на подвижной ножке.

– А теперь прижмите пальцы к стеклу. Нет, вначале большой палец и только потом указательный.

Через пять минут я уже вышла навстречу отцу, ожидавшему меня в зале прилетов. Вначале он бросился ко мне навстречу, и мне казалось, что вот еще секунда – и он стиснет меня в крепких объятиях, но… Но в последнюю секунду он остановился и всего-навсего сжал мои руки в своих больших горячих ладонях. Внутри опять защемило. Ну почему, почему от меня все ждут силы? Как ужасно, что не стало деда Леши! Он один был сильнее меня. Когда я входила в дом, он прижимал меня к себе, и я ощущала себя маленькой защищенной девочкой. У меня не было родителей, но с дедом Лешей я никогда не ощущала своего сиротства. Господи, почему сейчас все не так?!

– Ну… – В отцовском голосе я опять чувствовала в первую очередь скованность и только потом, может быть, отеческую заботу. – Долетела?

Бессмысленно отвечать на бессмысленные риторические вопросы, не хватает только заплакать от жалости к самой себе. Я показала пальцем на собственную шею – ошейника, дескать, больше не ношу.

– Ну что, папа, мы идем? Или ждем чего-то?

– Не чего-то, а кого-то… – дрожащим голосом поправил меня отец.

Я так и знала! Повернувшись в сторону, куда косился отец, я увидела ту самую шикарную даму, что летела с нами из Франкфурта. Она стояла в нескольких шагах от нас и беседовала с миловидной восточного вида девушкой примерно моего возраста… Ну, может, чуть старше. Женщины почувствовали, что наши взгляды обращены на них, быстро закончили беседу и подошли к нам. Отец казался все более смущенным.

– Вот, – сказал он, указывая на одну из собеседниц, более молодую. – Это Мажда…

– Очень приятно, Мажда… – натянуто улыбнулась я. – Мое имя, я думаю, вам известно.

Действительно, подумала я, что тут удивительного? Почему взрослый, не старый еще мужчина должен жить один? Странно, конечно, что она арабка, но ведь и моя мама не из Рязани. И я сама – тигре!

– Да, я Мажда, – потупив взор, подтвердила молодая арабка.

Она произнесла эти слова по-русски. Внятно, хотя и с сильным акцентом.

– Я… я…

– Я так понимаю, вы – моя новая мама, – усмехнулась я.

Мажда еще больше потупила взор. Отец вообще был не способен поддерживать беседу. Тут дама, собеседница Мажды, несмотря на явное высокомерие, решила разрядить обстановку и обратилась прямо ко мне:

– Извините, я, с вашего позволения, представлюсь. Мое имя – Ханан Зуаби. Мой покойный супруг Бассам являлся родным дядей Мажды.

Она говорила без акцента, и я поняла, что русский ее родной язык. «Надо же! – удивилась я. – Ни мне, ни моему попутчику Зюне даже в голову не могло такое прийти!»

– Очень приятно познакомиться! – ответила я.

Папа сдержанно кивнул головой и спросил, довольна ли она его рекомендациями. Ханан кивнула:

– Конечно! Вы же видите, я вернулась. Через два дня буду у Вадима.

– Я рад, – только ответил папа.

Мажда по-прежнему молчала.

– Очень рада познакомиться с вами, Эвридика. Я приехала в Америку, как обычно, по своим делам, но мне приятно, что в этот раз я успела познакомиться с новым членом семьи моей племянницы…

– Я не очень новый член, простите! – перебила я красавицу.

Та, как могла доброжелательно, улыбнулась:

– Понимаю! Если это так важно, я готова извиниться перед вами. Но, думаю, вы понимаете причину моей словесной оплошности.

Я ограничилась тем, что кивнула. Тем временем к нам подошел огромный, жирный и черный как ночь человек в костюме с галунами, в фуражке, украшенной золотой канителью.

– Извините, я должна идти, – изо всех сил улыбнулась Ханан. – Надеюсь, мы скоро снова увидимся.

Дама энергично двинулась в сторону выхода, где, видимо, ее ожидал лимузин. Черный водитель едва поспевал за ней. Лишь один раз, сделав первые несколько шагов, Ханан обернулась и бросила на меня быстрый и какой-то странный взгляд. Если бы на ее месте был мужчина, я назвала бы этот взгляд раздевающим. Он таким и был, наверное… Вот только почему?.. Впрочем, несмотря на всю странность этой встречи, мне было не до нее. Всего несколько дней назад я познакомилась со своим отцом. И вот новый сюрприз – молодая мачеха-арабка.

– Она прилетала тем же рейсом, что и вы, – робко проговорила Мажда, – и я должна была приехать в Джей-Эф-Кей. И вообще, мы все равно должны были встретиться… когда-нибудь…

Она ждала от меня какой-то реакции, но я держала паузу. Она хотела услышать слова поддержки от отца, но бесстрашный военный летчик в этот миг неприкрыто боялся своей дочери. Я не понимала, с чего меня вообще можно бояться, но отец, казалось, оцепенел.

– Я понимаю, что вам теперь очень неприятное сейчас… – пролепетала Мажда, так и не получившая ни от кого помощи и поддержки.

Я не хотела быть жестокой. Действительно, приятно мне не было. Но при чем тут эта молодая женщина, никогда не знавшая моей мамы? Да и отец тоже с какой стати должен всю оставшуюся жизнь проводить монахом? Но почему он ведет себя будто чужой? Почему он трусит?

Мне опять пришлось самой разлеплять тягостную тишину:

– Не волнуйтесь. Я не каннибал. Я никого не съем. Поехали! Поехали домой… Если я могу так назвать вашу квартиру, разумеется.

Мне приходилось самой рушить стену, отгораживающую нас друг от друга с первой секунды встречи.

– Дома тебе придется познакомиться еще… – робко проговорил отец, толкая перед собой тележку, груженную моей единственной сумкой.

– Неужели… – собралась предположить я.

– Ее зовут Эда, – теперь уже уверенно и с гордостью произнесла Мажда. – Эдой звали вашу маму. Да?

– То есть, папа, – развела я руками, – у твоей дочери-тигре теперь есть арабская сестричка? Класс!

– Она не арабская! – воскликнула мачеха.

– Как это? А вы, извините, конечно…

– Я не арабка! Я египетская!

– Египтянка, – поправила я ее русский. – Но ведь египтяне тоже…

– Нет! Египтяне не арабы! Египтяне – египтяне!

Мы уже подходили к стоянке, где отец запарковал свою машину. Я понимала, что нет ничего глупее, чем в такой обстановке обсуждать вопросы происхождения племен и народов. Но глупо не глупо, а говорить хоть о чем-то необходимо. Молчания не вынес бы уже никто.

– Так ведь даже официальное название вашей страны – Арабская Республика Египет. Именно «арабская».

– Это только название зачем-то дали такое, – вздохнула Мажда. – Наверное, чтобы другим арабам не обидно было. Но больше ничего арабского в египтянах нет.

– Так ведь историки утверждают, что подлинных египтян практически не осталось. Египет же был завоеван арабами больше тысячи лет назад.

– Разные есть историки!

Мажда даже раскраснелась от возмущения. Она мне уже почти нравилась. Приятно, когда у человека есть убеждения. Наличие убеждений, по моему опыту, нечасто имеет место у женщин и совсем уж большая редкость у мужчин.

– Я училась в университете, на историческом факультете. И одновременно брала курс по русскому языку.

– Зачем?

– Она думала, что вряд ли найдет хорошую работу историком, но сможет стать экскурсоводом на русском языке… – помог папа.

– А заодно и подцепить тебя, – усмехнулась я.

– Что значит «подцепить»?

Мажда этого слова не знала, но по тому, как вздрогнул отец, поняла, что слово это не из самых приятных.

– Да, я подцепила его… Он очень хороший, и я его люблю. Я хотела ему подарить детей, вам сестер и братьев. И ради этого у меня много очень тяжких проблемов.

– Простите, я не хотела вас обидеть. А о каких проблемах вы говорите?

Мы подошли к здоровенному не первой свежести мини-вэну и расселись по сиденьям. Я уступила мачехе переднее правое сиденье, а сама села сзади. Та не стала сопротивляться. Пристегнувшись, она повернулась ко мне лицом.

– Можно о моих проблемах потом, а я все-таки закончу про Египет и египтян?

– Ладно.

– Так вот, Египет арабами не воевался. По большинству серьезных источников, отряд не больше четырех тысячей из Аравии принес ислам в Миср, как тогда Египет назывался. Миср – это спокойная страна, так переводится. Египтяне не давали сопротивления. Они были спокойные и не возражали принять мусульманство. Ислам, не ислам – главное, чтобы тишина. И без войны никакой чтобы. И получилось, что не больше четырех тысячей арабов растворились в народе, где тогда уже было несколько миллионов египтян. Сколько, значит, арабских генов подмешалось? Много? Нет, мало. Не больше, чем турецких, еврейских, грецких и перс-с-ских. А теперь еще и моя Эда будет с русским геном! – Маджа погладила отца по голове.

Квартира отца располагалась в Бруклине, практически на границе Манхэттен-Бич и Брайтон-Бич. Манхэттен-Бич куда респектабельнее гнезда русско-еврейской эмиграции, буквально кишащего пенсионерами. Некоторые пенсионеры имели важный и степенный вид. Они пытались представлять себя «ви-ай-пи» персонами на заслуженном отдыхе, осчастливившими своим присутствием эту дикую бескультурную страну. Другие осознавали себя потерянными, утратившими почву бесправными иждивенцами. Ни тем, ни другим нечем себя было занять. Они проводили время в ожидании момента, когда к ним приедут на пару часов преуспевающие дети и привезут с собой внуков. С внуками этим людям, так и не выучившим английского, делать было нечего. Внуки не говорили по-русски и, как правило, стеснялись того, что их родители родом из Ленинграда, Москвы или Одессы. Единственное, что примиряло любящего компьютерные игры внучка со странными и непонятными стариками, – это доллары! Десять, двадцать, а то и пятьдесят баксов, которые бывший гомельский парикмахер или киевский профессор торжественно вручал внуку во время каждой такой скучной родственной встречи, хоть как-то поддерживали связь поколений.

Папин дом входил в комплекс «Сикост Террас». Все внутри здания было чистым, новым и абсолютно холодным. Квартиры, насколько я поняла, исключительно наемные, располагались, как в отеле, по две стороны коридора. Дом выходил на набережную торцом, и это обеспечивало всеобщую справедливость – из окон каждой квартиры под углом сорок пять градусов можно было любоваться морем, точнее, Атлантическим океаном.

В день моего приезда было сумрачно, и океан казался скучным и угрюмым. Квартира отца ощущалась большим гостиничным номером, каковым, по сути, и являлась. Однотипная оборудованная кухня, однотипные встроенные шкафы – все это делало жилье в «Сикост Террас» безликим.