Текст книги "Зёжик и Медвед. Сказки о нас"

Горгомыш

14 августа 2023 года умерла кошка Горгомыш.

В тот тёплый августовский день то крапал дождь грибной, то собирался в проливной, то солнышко светило, и так весь день – что только до калитки доползёшь, обратно ливень.

Так вот, в тот тёплый августовский дождь за бочкой у беседки уснул и не проснулся Горгомыш. Его не разбудили. Кто не проснулся утром завтра в новый дождь – тот умер. Не друг, не враг, не наш, не их, ничей, не кот, не мышь, не Зёжик, не Медвед – на всех из всех похож немного, бездомный, но домашний Горгомыш. Домашний потому, что был не дикий, а дикий потому, что дома нет, одна беседка. И он там спал, и он там ел. И он там жил, но только не всегда, зато всё время возвращался.

Он долго жил, и видел много лет, дождей, людей, мышей, котов, собак, стрекоз и всяких, и выучил почти что все на небе над беседкой звёзды, и точно знал, что за зимой всегда весна, за ночью день, и нужно только потерпеть чуть-чуть – когда тебе еды не дали, то, может быть, потом дадут. Напомнить о себе. Прийти с утра к крылечку – споткнутся, вспомнят и дадут. Когда ты быстро забываем и незамечаем, старайся чаще попадаться на глаза, и он старался. Но выходило не всегда. Ведь у людей, верней, зверей лесных коротенькая память о тех, кто вроде есть, а после – нет.

И думал так, когда осенний первый лист, кружась, спускался в миску – ну вот, теперь ещё чуть-чуть – и лето, или меня домой возьмут.

Потом тот день прошёл, и улетели облака, и стало видно звёзды. Но в этот раз, смотря на них, не-мышь-не-кот подумал в первый в жизни раз: я знаю, сколько звёзд на небе, а сколько здесь, внизу, огней, где могут взять меня домой, ни разу не считал, пойду и сверху посмотрю. И, видимо, огней внизу хватало, но больше было запертых дверей.

– Медвед, скажи чего-нибудь?

– А что сказать?

– Не знаю…

Бывают дни такие, вечера, когда сказать чего-то очень нужно, но не находятся слова.

– Тогда спокойной ночи, ёжик, да?

– Спокойной…

И ёжик полежал немного тихо, но после этого, конечно же, спросил:

– Медвед, а как ты думаешь, ещё вернётся Горгомыш?

– Нет, ёжик, не вернётся. Привыкай.

– К чему, Медвед?

– К тому, что есть такие дни, после которых одни из нас не возвращаются сюда.

– Такие дни?

– Ну да.

– Он что, попал в такой и там остался?

– Да.

– И это навсегда?

– Ну да.

– А что за день такой? Обычный понедельник, медвежонок, как и все!

– Ну да, как все, вчерашний. Прожитый безвозвратный день.

– Но я в нём не успел…

– Успеешь завтра.

– Но завтра будет без него!

Медвед молчал.

– Медвед! Медвед… И что? И из него ни дверцы, ни калитки в завтра нет?

Медвед вздохнул.

– Медвед, а если звать его погромче? На каждом дереве повесить объявленье о пропаже, вознаграждение за возвращенье обещать…

– Но ты повесишь объявленья в завтра, а Горгомыш-то во вчера…

– Он быстро бегает, Медвед! И слух хороший, зрение ночное! Услышит – прибежит! Он отовсюду убегал и прибегал…

– Он не услышит, ёжик. Это тебе не через лес кричать, а через целый день назад, весь дождь назад, подумай сам. Как прочитает Горгомыш такое объявленье, если он в там, а ты в потом?

– Но есть же способ же… Какой-то способ! Медвежонок!

– Нет.

«Тик-так… тик-так…» – поддакнули часы.

– Медвед… А сколько времени сейчас?

– Почти двенадцать, без пяти.

И тут вместо «тик-так» Медвед услышал – бам! – с кроватки, и быстро-быстро – топ-топ-топ, цок-топ-цок-цоп… И где-то в темноте ночного дома распахнулась дверь.

– Ты здесь! Медвед, он здесь! – на лавочке у дома сидел себе спокойно Горгомыш. И ёжик подхватил его на лапы, и в дом отнёс, и на подушку положил. Такого страшного, худого Горгомыша, какого не успел отмыть и накормить, зато успел сказать четыре раза «кыш», «уйди с дороги» и «не мешайся под ногами, Горгомыш».

– Успел? – спросил сквозь сон Медвед.

– Успел…

И ёжик обнял Горгомыша и так уснул…

Но это сказка, и так случилось только в ней.

Никто

– Меня никто не любит, – сказал однажды медвежонок.

– А кто это Никто? – поинтересовался Зёжик.

– Никто это никто…

– А где он?

– Кто?

– Ну, этот твой… Никто?

И медвежонок огляделся. Но рядом не было Никто, и на тропинке, и даже там, где было ничего за ёлками не видно, не было Никто.

– Не знаю. Спрятался, наверно.

– Затаился?

– Ну да… и ждёт, когда я отвернусь…

– Чтоб выпрыгнуть?

– Ну да… наверняка…

– А выпрыгнет, и что?

– И всё… – пообещал Медвед.

– Чего «и всё»?

– Ну… всё…

– Давай тогда быстрее выпрыгнем, чем он! И напугаем так, чтоб больше он к тебе не приходил?

– Давай… – довольно неохотно согласился медвежонок и, спрятавшись за спину ёжика, попятился назад, потом вперёд, потом ещё назад, потом вперёд и вдруг сказал:

– Выпрыгивай из-за меня… – потом немножечко подумал и сказал: – Нет, лучше ты выпрыгивай за мной…

И ёжик с медвежонком вместе прыгнули туда, где прятался Никто, который медвежонка не любил.

Кто распоряжается дождём

А Зёжик собирался мысль свою, что думал до того, как недодумал, додумать до конца, и постоянно возвращался новой мыслью к ней. «О чём я думал?» – думал он, и вздрагивал, и ёрзал, и мрачным взглядом медвежонка провожал, который от колодца к бочке и назад ходил с ведром и бочку наполнял, чтоб поливать, и от раздумий очень отвлекал…

– Медвед, ты не устал?

– Я – нет.

– А может, сядешь, посидишь?

– Мне, ёжик, некогда сидеть, засохнет всё…

«Засохнет всё… засохнет, всё засохнет…» И ёжик вдруг внезапно вспомнил всё.

– Медвед! Остановись! Да подожди, да стой же ты! Мне нужно у тебя спросить об очень важном…

– Подожди.

– О важном-важном!

– Прям таком – не может часик подождать?

– Совсем не может часик подождать! Ни пять минут! Совсем… совсем-совсем… ведь я могу потом опять забыть его…

– Ну ладно, спрашивай тогда.

– Кто поливает лес?

– Чего?

– Кто поливает лес?

– Чего-чего? Кто поливает лес? Ну, дождик поливает… Это всё?

– Не всё.

– И что ещё?

– Дождь поливает лес… Кто распоряжается дождём?

– Как это «распоряжается дождём»?

– Да так, как лейкой ты. Ты распоряжаешься дождём на грядках, но там, в лесу, везде… кто распоряжается дождём?

Медвед молчал.

– Теперь ты догадался? Понял? – и ёжик, торжествуя, повторил:

– КТО РАСПОРЯЖАЕТСЯ ДОЖДЁМ?

– Ты думаешь, там кто-то есть… такой, который…

И ёжик с медвежонком посмотрели в небо, в котором кто-то был такой, который… был.

Гроза

И оба, ёжик с медвежонком, любили пироги… Ужасно, даже хуже… Страшно! Жутко! Страшней всего на свете обожали пироги…

– Смотри, пирог летит… – сказал однажды ёжик и лапой медвежонку показал на небо. По небу правда пролетал пирог. Пирог летел, но очень высоко. Недостижимо вкусно.

– Ага… – кивнул Медвед и взглядом проводил пирог, который плыл себе над ним, пушистый-препушистый, мягкий, белый, свежий… Плыл-плыл и улетел за лес.

– Как думаешь, с чем был? – спросил у медвежонка ёжик, когда пирог исчез в зубах у дальних хищных ёлок, которые росли на горизонте, поджидая пироги.

– Наверное, с капустой, – вслух подумал медвежонок, ведь думать вслух по-дружески, когда тебя спросили, и потому ещё, что больше, чем пирог с капустой, он, наверно, только ёжика любил. Так странно, да? То любишь пироги, то просто любишь, без всяких даже пирогов.

– Нет! Он клубничный был! – и ёжик так непримиримо на Медведа посмотрел, как будто можно было в небе выбирать, какой тебе достанется пирог.

– Капустный был, – и медвежонок тоже посмотрел на ёжика непримиримо. И стало ясно, что они вот-вот поссорятся уже. Но в небе плыл ещё один пирог…

– Тот мой! Тот-мой-тот-мой! – и ёжик по поляне запрыгал под своим клубничным пирогом, который первым он заметил, он просто больше медвежонка сладкое любил и не хотел проспорить подлетающий пирог.

– Капустный. У клубничного варенье…

– А у капустного – капуста! Где капуста? Мой пирог!

Но небом вслед за пирогом с клубникой плыл ещё один пирог, а следом выплыл торт с безе, с ванильным кремом, который съели оба, да так, что горизонтным ёлкам не досталось ничего. А медвежонку с неба капнуло на нос. И ёжику за ним. Потом над ними серый-серый, с дождевой начинкой, зверь повис, огромный, страшный, жуткий, страшный зверь. И зарычал на них:

– Тра-та-та!

Но оба так наелись пирогов, что было трудно сразу думать и бежать, а можно было только сразу испугаться, но медвежонок испугался ёжика быстрей и закричал:

– Бежим!

Но ёжик не бежал. Бывает так, что, испугавшись, ноги (то есть лапы) не бегут, а только так, шевелятся едва… А медвежонок побежал. Бежал, бежал и думал – ёжик тоже… Но ёжик не бежал.

Так началась Великая небесная гроза, и, добежав, домчавшись к дому, медвежонок дверь открыл и крикнул: «Забегай!»

Но в дверь ворвался только ветер – и чашку ёжика разбил. А он её любил… Зачем разбил? За что разбил?!

– Ты где? – спросил у дома медвежонок.

– Трата-та-та! – ответила гроза.

«Трата-та-та…» – передразнился дико, страшно, жутко, насмерть мокрый медвежонок и грозно зарычал в грозу:

– Ты где? Ты где??? Ты где?!! ГЛУХОЙ ДУРАЦКИЙ ЗЁЖИК!!!

– Я здесь… – ответил ёжик из грозы.

…

– Не знаю, как тебя услышал. Ты что кричал?

– «Я здесь» кричал… а что?

– «Я здесь»… Ты что, совсем дурак?

– А что? – дрожа, передразнился ёжик.

– Ты думаешь, я знаю, где ты «здесь»? – и медвежонок встал… Нет, он вскочил и топнул лапой, что означало – он сердит ужасно, больше всех на свете, больше даже, чем гроза…

– Вообще-то я тебя вообще не слышал… – признался ёжик и сразу спрятался под плед, чтоб не смотреть на страшный гнев Медведа, который спас тебя, чтоб отругать…

Невидимый снаружи и внутри

Опасно думать вслух всё то, что думаешь внутри о всём и всех – так можно здорово кого-нибудь раззлить и получить за вслух озвученную мысль хорошего щелчка, пинка или в ответ подуманные мысли. Молчи и думай! Будешь как разведчик в тылу врага, среди зверей лесных.

И Зёжик это знал, и думал обо всём и всех, что думал, сам с собой, и это называлось «думать про себя», и вслух не собирался спорить с тем, о ком подумал. «Все правду знают, – думал он, – но только правда их всегда другая, чем моя, а правда-то одна, и как так может быть?..» Но выходило – может. И каждый лапами, зубами и когтями всегда готов был правду защищать свою от правд других. А Зёжик не готов. «Когда ты маленький совсем, всю правду, что подумал, лучше под иголки, и делать вид, что у тебя внутри никто не думал ничего, что может вслух обидеть всех». Так думал ёжик про себя и верно делал: это правда, что, чтобы правду защитить свою и отстоять, нужны большие лапы, зубы, когти… «аргументы», как умный Аяц говорил.

«Так вот, – подумал ёжик, – например, есть я, и я, когда весь день такая вот жара, беру из бочки воду, поливаю грядки…»

– Не ты… – сказал вдруг кто-то. Зёжик, вздрогнув, оглянулся, повертелся. Никого. «Наверно, это кто-то очень маленький совсем, и лапы-когти-зубы мельче, чем мои, вот он и спрятался, сказал и спрятался, чтоб я ему не наподдал», – подумал он и, продолжая думать, начал ползать по траве, искать, кто это там сказал «не он»? Но не нашёл. «Сейчас ему отвечу, он ответит, и сразу же по голосу найду, схвачу, и уж тогда получит у меня…» И ёжик вслух сказал:

– Чего «не я»?

– Да уж не ты, не ты! Не ты, а медвежонок поливает!

И снова было непонятно, где сказал и кто сказал. «А может, он за домом?» Зёжик побежал за дом, но там, за домом, только медвежонок грядки поливал.

– Ну вот, я же сказал, не ты! – победно голос пропищал…

Чтоб стать невидимым, достаточно уйти куда-нибудь подальше, но там, вдали, исчезнешь вместе с голосом своим, как ни кричи, не слышно будет здесь… «Ну или просто сразу быть размером меньше муравья… – подумал Зёжик, – какая-то блоха в моих иголках… ещё и даже чешется она… кусается она… да, где-то там, под ухом…» И ёжик лапкой почесал под ухом, под вторым…

– Не ты, не ты! – опять хихикнул голос.

– И что? Ты кто вообще? Чего ты лезешь, а? Что, самый умный, да? Я не о том вообще хотел сказать! Сейчас же замолчи! – от возмущения подумал ёжик вслух, и медвежонок удивленно обернулся, увидел Зёжика, растерянно спросил:

– Чего?

– Отстань, я не тебе!

– Ну-ну… – сказал обиженно Медвед, который, кроме ёжика, не видел никого на грядках, кому бы ёжик говорил «отстань». «Сам прибежал ко мне сказать, чтоб я отстал, совсем с ума сошёл…» – подумал медвежонок про себя. Бывает так, что сила лап-зубов-когтей отстаивает правду не свою, а друга, или же правдой вслух не хочет друга обижать и аргументы лапой раздавать. Бывает даже так, что страшный рык медвежий – ры-ы-ы-ы-ы-ы! – лишь на секунду истину молчанья заглушит.

– Ещё и обижаешь медвежонка, – пискнул голос.

– Где ты?! А ну-ка, покажись! Давай лицом к лицу! Боишься, да?

– Чего? Кого боюсь? Тебя!? – спросил Медвед и в этот раз, не удержавшись, прибавил вслух: – Чего, совсем с ума сошёл?

И, подтверждая это, ёжик вдруг на месте закрутился, головой затряс. Известно, ёжик – голова на лапках, и потому он трясся весь, и лапами махал, подпрыгивал, опять подпрыгивал, да так, как будто бы сражался с тучей комаров:

– Молчи! Отстань! Уйди-и-и!!!!

И вдруг затих. Совсем затих на грядке, нос втянул и выставил колючки. А это означает на ежином: «Страх! Атака! Бой! Вперёд! За наших! Всё! Сдаюсь!» И ёжики (когда они сдаются) становятся совсем без брюшка и без лап – колючий колобок, клубок иголок, и там, внутри, ещё шипят: «Ш-ш-ш-ш-ш… Фу-фыф…» Такой клубочек лучше лапой не хватать, не перекатывать, вообще не подходить, особенно не наступать. Но медвежонок подошёл.

– Эй, ёжик… Зёжик, ты чего?

– Ты никого не видишь, медвежонок, там… снаружи? – еле слышно пропищало из шипов.

– Да нет тут никого…

– Получше посмотри… он точно там…

– Да кто?

– Не знаю… я его не видел… но он нас точно видит, медвежонок, точно… понимаешь, он сказал, что грядки поливаешь ты….

– И что?

– Как что? Невидимый следит за нами, знает каждый ш-шаг…

– Ну, мы же ничего не делаем плохого, тем более что если он невидим, значит, меньше нас… ну, или очень далеко, нестрашно… Зёжик, вылезай давай…

– Нет! Ты не понимаешь, медвежонок! Он ужасный! Он опасен! Он знает то, что я себе сказал… хихикал, издевался надо мной…

– А просто, ёжик, нужно правду говорить себе, или ты и себя боишься тоже, а? – опять хихикнул голосок…

– Вот! Он опять, медведь! ОПЯТЬ!

– Я ничего не слышал, ёжик…

– Как не слышал!?

– Ну вот не слышал, да и всё, и нет тут никого… а что сказал?

– Неважно что! Как ты не понимаешь, медвежонок, я молчал, я думал про себя! Я говорил себе! В самом себе! Ну, как он мог меня подслушать!? Как?!

– Себе?

– Ну да… ну да! Я, понимаешь, иногда, что думаю, молчу, вернее, говорю внутри, чтобы не ссориться с другими… Вот я сейчас чего подумал, слышал?

– Нет…

– А я услышал! – голос пропищал.

– Он слышит, медвежонок… снова слышит…

– Так может, ёжик, это… ты?

– Чего?

– Ну… слышишь сам себя…

– Как это я?

– А кто ещё тебя внутри подслушать мог?

– Он… у меня… внутри?! Он там! В меня залез! Медвед! Хватай меня! Тряси! Вытряхивай его! Давай! Скорей! Скорее!!!

И медвежонок ёжика схватил и стал трясти его, трясти-трясти, вытряхивая правду, которая, известно, всегда боится вслух заговорить.

Пока никто не видит

Когда в тебе ты сам, то уши не заткнёшь, не спрячешься под стол, не убежишь куда глаза глядят; накроешься подушкой – выйдет только хуже, то есть громче, и никуда не деться, никуда, от этого, того, «в себе себя». И ёжик пробовал не думать, вообще не думать ни о чём, совсем, и, задержав дыхание, молчал внутри себя из силы всей, и пробовал считать до десяти – «один, два, три, четыре, пять, шерсть, семь…»

– Не «шерсть», а «шесть»!

– Один-два-три… один-два-три… один-два-три…

Как будто там, внутри тебя, шпион, предатель сам себя, ужасный, честный, справедливый Зёжик… каким ты можешь… но не можешь быть! Не хочешь быть! Невыгодно тебе! Как будто носишь сам в себе врага: свободы делать то, что хочешь, нет, всё под надзором, под контролем, каждый шаг, любая мысль! Медвед в саду, а пирожок лежит… «Ведь мог же кто-нибудь другой сюда зайти и съесть его, не ты…»

– Конечно мог! Хватай и ешь! Давай скорей, пока никто не видит…

Пока никто не видит, видишь ты, и знаешь ты один, что это не сама разбилась чашка у Медведа. Вернее, нет, разбилась-то сама, никто её не заставлял, но вот упала… «Но ведь она могла… сама?»

– Конечно же могла! Ещё бы, Зёжик! Сквозняк там, или Страшный лис, пока никто не видит, забегал, а он ведь любит пирожки…

– Он любит пирожки!?

– А то! Конечно! Обожает, просто обожает пирожки! А с чем он, кстати?

– Ну… не знаю, я не пробовал его…

– Ну так попробуй поскорей! А то сейчас увидит кто-нибудь… К тому же, ёжик, ты же в дом не заходил…

– Не заходил?

– Ну да! Ты же весь день Медведу грядки помогаешь поливать, малину собирать… Да, кстати, ёжик!

– Что?

– Я тут подумал… ведь Медвед и сам мог съесть свой пирожок? Потом забыть, что съел, забыть, и всё…

– Ну… да.

– Вот именно что да! И чашку, чашку тоже сам он мог разбить, потом забыть!

– Ну… я не знаю…

– А даже если и узнает, что не он, то ничего, простит. Он не обидчивый, не жадный… Вернее, очень жадный и обидчивый Медвед! Скорей хватай и ешь! Пока никто не видит… Ну?!

И ты, себе во вред, кладешь на место пирожок, выходишь в сад, подходишь к медвежонку, говоришь…

– Медвед… я это… там… немножечко… разбил, короче, чашку. Ну, это самое… Твою.

Не сам ты это говоришь, и лапы не твои малинину кладут не в рот, а в бесполезную корзинку, и поливаешь точно уж не ты, заставили тебя, приговорили грядки поливать, посуду мыть, пропалывать! «Медвед, тебе помочь?» – такое говорить! Такое! Ни с того и ни с сего, когда ты мог на солнышке лежать, в тени сидеть у речки, когда ты мог спокойно чашку медвежонка на совок, в пакет и закопать в лесу… пока он грядки поливал…

– О, ёжик… Ты куда?

– Я так… немножко погулять…

Пока никто не видит!

Потом такие чудеса! Пропала чашка, да и всё, и пирожок пропал. Ну, был, и нет. Была, и нет. Где доказательства? Закопаны в лесу. Свидетели? В тебе! Молчи, никто и не узнает никогда… молчанье сохранить сложнее, чем сказать…

– И это, медвежонок? Ты прости… я пирожок твой съел, случайно. Не нарочно! Так как-то вышло, раз… его уже и нет. Ты зря его на стол вообще-то положил, вот съел бы сразу или спрятал… и ничего бы не случилось с ним… И это, знаешь? Он совсем невкусный был, засох, остыл… такой невкусный пирожок! Ты тоже ведь не съел его, что знал, что он невкусный… да?

– Я просто, ёжик, для тебя его оставил.

– Для меня?! А что ж ты сразу не сказал?

– Забыл…

– Ну ладно… это… Я тебя прощаю!

Ты не поймёшь!

«Ну хорошо, ну ладно, я согласен! – думал ёжик. – Сначала медвежонок грядки поливал, теперь, как видишь, я, надеюсь, ты доволен? – Зёжик промолчал. – Так вот: неважно, кто из нас их поливал, не в этом мысль, ты только не перебивай сейчас меня, а то как в прошлый раз её забуду, и…»

– Кого забудешь?

– Мысль!

– А где ты в прошлый раз её забыл?

– Кого?

– Ну эту, мысль свою…

– Не помню… Ты опять? Опять ты перебил! Ты можешь хоть секунду помолчать?

– Молчу-молчу…

– Ты даже говоришь когда, что ты молчишь, то снова говоришь! Ты что, не понимаешь, или ты нарочно? Ну всё, ну вот, я так и знал, опять забыл… забыл! Не помнишь, что я говорил? Эй… ёжик? Ты не помнишь, что я говорил?

Но было тихо.

Чудно́е дело – тишина, в ней слышно даже, как часы стучат за стенкой, как ветка хрустнула в лесу, как шмель гудит, как шепчется трава, как листья шелестят друг с другом, как дышишь сам, как медвежонок дышит… Чудно́е дело тишина! В ней слышно всё… «А ведь должно наоборот же быть? – подумал ёжик. – Чтоб ничего не слышно в ней? На то она и тишина… Да, ёжик? Зёжик, ты чего молчишь?»

– Чего? – спросил Медвед, который под покровом мыслей подкрался к ёжику совсем неслышно в тишине. Случалось, даже Хитрый лис и Страшный волк подкрадывались так, а после: бах! И мысли в страхе разбегутся все, потом не вспомнишь ни одной.

– Ты что-то говорил?

– Да так, я не тебе…

– Ну, мне скажи.

– Да нет, ты не поймёшь.

– Нет, я пойму!

– Нет, медвежонок, бесполезно. Ты никогда меня не понимал…

И медвежонок понял вдруг, что ёжик подружился сам с собой, что он теперь всё время ходит, говорит и спорит, мирится с собой, с самим собой на лавочке сидит, и ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля… «Не у тебя спросил, ты не поймёшь, я не тебе…» Да почему я не пойму? Не понимал? Я понимал! Всегда! А если и не понимал, то ведь терпел? Всю жизнь терпел, и думал, что друзей не выбирают. Какой же я Медвед! Ведь выбирают именно друзей! Теперь уж лучше выберу себя. Я не предам, не брошу по пути, не подружусь с каким-то… кем-нибудь ещё, кроме себя, ради какого-то себя…

И в самом деле? Кто может лучше другом быть тебе, чем сам? Играй с самим собой, читай с самим собой, прочёл и обсуди, а надоест читать и обсуждать, сходи с собой на речку, себе малину собери… Не просто так малину собери и не кому-нибудь ещё – себе! «А хочешь чаю, медвежонок?» – «Лучше бы компота…» – «Сейчас тебе сварю». – «Спасибо…» – «Не за что, Медвед! И кстати, он тебе ни разу за компот спасибо не сказал… Ни за компот и ни за что вообще…» – «Да! И тебе! Мне, знаешь, медвежонок, мне не за себя обидно, за тебя!» – «И как ты раньше мог с таким дружить?» – «Не говори…» – «Идёшь-идёшь, а он сидит, варенье ешь, а он глядит…» – «Так надоел!» – «Не говори…»

И медвежонок с медвежонком долго говорили про то, как им обоим Зёжик надоел… Так надоел! Так надоел ужасно, страшно! Что просто невозможно дальше без него…

– Пойдём посмотрим, как он там?

– Нет, не пойду, вдруг он подумает, что я пришёл дружить…

– Ну да… Ну, мимо хоть пройдём?

– Ведро возьми, для маскировки…

И медвежонок с медвежонком совершенно равнодушно мимо Зёжика, сидевшего на лавочке, прошли с ведром, с корзинкой, с тяпкой, с тазом. Чихнули и прошли… Вздохнули и прошли… Присели рядом и прошли… А Зёжик ел орехи и читал.

«А может быть, на речку сходим, медвежонок?» – «С кем?» – «Со мной…» – «Нет, знаешь, сам иди. Один». – «А может быть, тебе оладушки пожарить?» – «Не хочу». – «А может…» – «Всё, отстань! Мне скучно, понимаешь? Мне никогда ещё, мне в жизни не было ещё так скучно, как с тобой!» – «А мне с тобой!» – «Ты с ёжиком меня рассорил! Сказал, что он плохой! А он мой друг!» – «Ты тоже это говорил!» – «Да мало ли что говорил?! Я говорил, а ты так думал! Это хуже!» – «Да ты же пять минут не можешь без него! Слабак! “Ведро возьми для маскировки…” Трус!» – «Да сам ты трус! Ты сам слабак! Я лапой больше для тебя не шевельну! И больше никаких тебе борщей! Огурчиков солёных… Сам ешь оладушки свои! Всё, отойди! Дай мне пройти…» – «Ну и иди! Иди-иди… ежиный хвост! Слабохарактерный лопух! Ты никому не нужен, понял? Даже мне!»

И медвежонок топнул лапой на себя, да так, что вздрогнула земля, и в домике тарелки зазвенели, и Зёжик книжку отложил, увидел медвежонка и спросил:

– Медвед! А ты обед себе сегодня приготовил для меня?