Текст книги "*Цена прошлого#"

Наши родные и близкие, дай им Бог здоровья, привезли нам много вкусного, Новый год все-таки. Стол ломился от угощений, для его подготовки каждый из нас подключил весь свой кулинарный опыт. Конечно, для классических салатов некоторых продуктов не доставало, но тут на помощь пришла смекалка, которая, как я заметил, в тюрьме работает лучше, чем на воле. Что-то заменили консервами, что-то убрали вовсе. Добавили то, что на первый взгляд вообще не подходит к этим продуктам, поэкспериментировал с приправами и пожалуйста – салат с неизвестным названием, но зато очень приятным вкусом готов. Нарезали сырокопченую колбасу, домашнее сало, сыр, фрукты, а таджик даже умудрился на самодельной конфорке сварганить некое подобие плова из «быстрого» риса, овощей и говяжьей тушенки.

Покончив с чаем, мы схватили ложки и принялись с аппетитом поглощать приготовленные блюда.

– Ай, да Федя! Молодец! Плов отменный, как настоящий.

– Я не Федя, я Файзуллох!

– Пока выговоришь, язык сломаешь!

– Точно, точно! Федей будешь! – подхватила камера.

На том и порешали. Федя сначала противился – дул губы и громко возмущался, но потом ничего, даже заулыбался, видимо понял, что ничего обидного в «Феде» нет.

Домик, который не пил крепкий чай вообще, сделал один символический глоток и в основном налегал на рыбу.

– Помню, встречал я один Новый год в БУРе, – начал он, – холод собачий, аж пар изо рта идет. Мы там с одним пареньком сидели. Хороший паренек, сейчас уже ворует. Так вот, у нас не было ничего: ни чая, ни курить, ни тем более ничего съестного. Хлеба полпайки оставалось с ужина и все. Настроение, как сами понимаете, непраздничное. Разговаривать даже неохота – сидим молчим. Я от скуки встаю и начинаю тусоваться. Тут слышу, что пол в одном месте как-то странно скрипит. Подхожу туда, ногой проверяю – точно, одна доска забита неплотно. А как присмотрелся, вижу – около забитых гвоздей, вокруг самых шляпок, доска покарябана, вся в царапинах. Ну, ясно, что гвозди выдирали. Мы с корешом немного попотели, пол вскрыли, а когда подняли доску, нашли под ней три «шпули» – одна с табаком, две с чаем. Вот тут праздник и начался! Сразу настроение появилось, и поговорить захотелось, короче, славно тот Новый год отметили. Даже то, что ради чая сожгли мою последнюю рубаху, меня нисколько не расстроило.

– А рубаху-то зачем было жечь? – не понял я.

– Как зачем? Там нет ни чайника, ни кипятильника, даже розетки нет. Воду кипятили на огне, моя рубаха вместо дров пошла.

– Да ладно, и че нормальный чай получился?

– А почему нет-то? Костром пахнет!

– Ну да, скажешь тоже, – усмехнулся я. – Я одного не могу понять, как он там оказался, чай с табаком?

– Привет из прошлого. Тот, кто сидел до нас в этой камере оставил.

– Зачем под пол-то прятать?

– Чай, сигареты там под запретом были, если мент найдет – отберет, да еще и отдубасит. Вот он и зарыл. А воспользоваться почему-то не успел.

Я посмотрел на тлеющую сигарету, медленно затянулся и долго не выпускал дым из легких. Как же мы все-таки никчемны – начинаем ценить что-то лишь тогда, когда нас этого лишают. Мое праздничное настроение сразу куда-то подевалось, и я, отмахиваясь от предложений «съешь еще вот это», вышел из-за стола и лег на шконку, аппетит пропал тоже.

По телевизору шел какой-то новогодний концерт, очередная вариация «Голубого огонька» – звезды отечественной эстрады исполняли свои новые и старые популярные песни, в перерывах поздравляя страну и друг друга с Новым годом: широкие объятия, поцелуи в обе щеки, поклоны до земли. Лицемеры. Такая наигранная любезность и благодушие! Это же все читается на лицах, как они этого не видят? Сидят в зале и аплодируют. Ну, ладно, это на камеру, это статисты, могу понять. Но люди перед экраном телевизора, добрая половина этой страны, куда они смотрят? Голубой огонек. Лучше бы просто пели, так хотя бы не врут.

Из этих размышлений меня вывел Большой:

– Игнат, айда сюда!

Сев рядом, я увидел, что он держит в руках зажженную сигарету и пластиковую бутылку.

– План куришь?

– Да, – сказал я после секундной паузы.

– Братва угостила. Хороший говорят, на, держи.

Я взял бутылку, наполненную дымом, с боку которой было небольшое прожженное отверстие.

– Тяни… Да че ты делаешь?! Пробку открути!…

Я закашлялся, из глаз брызнули слезы. Дым был таким крепким и таким тяжелым, что я не мог держать его в легких.

– О-о-о, а говоришь, что куришь. Че первый раз?

– Да не… – выдавил я, вытирая слезы, – план просто хороший.

– Ну да, тувинский! – Большой открутил пробку и быстро вдохнул.

Он не выпускал дым долго, а потом широко открыл рот и медленно выдохнул его большим серым облаком. Как Змей Горыныч. Только голова одна. Я попытался сдержать улыбку, но у меня это получилось плохо, и я прикрыл рот рукой, а изо рта стали вырываться короткие сдавленные смешки. Большой смотрел на меня и улыбался во весь свой широкий рот. Или пасть.

– Во, другое дело! А то ходишь смурной, голову повесил. Отдохнуть хоть маленько надо.

В голове зазвучало что-то похожее на гул. Или не на гул. Слова Большого отдавали эхом. Сидеть стало тяжело.

– Расслабься, иди полежи. Ну, в смысле не полижи, а полежи! – сказал Большой и дико расхохотался.

Я, не очень поняв юмора, на ватных ногах встал и поплелся к себе. Упав на шконку, я поправил под головой мягкую подушку. Как хорошо. Каждая моя мышца, каждый мой мускул расслабился, легкость в теле была такой, что я был готов взлететь. Улыбка отказывалась покидать губы, а под закрытыми веками расцвела красочная палитра. Не знаю, сколько времени я пролежал, наслаждаясь этим волшебным моментом, как вдруг услышал до боли знакомую мелодию. Пульс начал биться быстрее и отчетливей, жар вспыхивал пламенем где-то между животом и сердцем. Каждая строчка, каждое слово песни пробуждали во мне все новые и новые воспоминания. Память рисовала яркие, отрывочные картины и кружила меня в своем водовороте.

«…давай вот так посидим до утра! Не уходи – погоди, мне пора, и если выход один впереди, то почему мы то холод, то жара…»

######

Время. С начала сотворения этого мира, с момента как мировые часы начали свой ход, оно движется с одинаковой скоростью. Человек не в силах его ускорить, замедлить или остановить. Но человек существо поистине хитроумное, он найдет выход из любой ситуации. У нас есть одно замечательное свойство – восприятие. Оно способно творить чудеса. Оно может день превратить в месяц, а месяц – в годы или наоборот – год покажется нам одним днем.

Праздники, что интересно, тянутся очень медленно. Не единичные дни рождения, а длинные майские или новогодние недели. После двух-трех дней веселья время как будто останавливается – сбивается привычный ритм жизни. Мы, сидя в камере, хоть и не ходили на работу, и праздники мало чем отличались от наших будней, все равно чувствовали, что что-то идет не так. Изменилась однообразная телепрограмма, изменился ставший уже привычным график дежурств надзирателей – здесь обращаешь внимание на все.

Я сидел и щелкал пультом от телевизора, не зная, чем себя занять, и, судя по скучным лицам сокамерников, их настроение мало чем отличалось от моего. Когда я понял, что пошел уже по третьему кругу, то бросил эту пустую затею и отдал пульт Руслану. После недолгих раздумий я решил почистить и без того чистую раковину.

– Пойду пошоркаю светланку! – сказал я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

– Сильно не зашаркивай, девка общая, – кисло улыбнувшись, поддержал Домик.

Когда раковина сияла белизной настолько, что на ней уже не было ни единого пятнышка, развода или чего-то еще, что можно было оттереть, я вытер руки и присел на шконку к деду. Тому самому, кого все так и звали – дед. Одетый в старый заношенный спортивный костюм, небольшого роста, но с большим животом, он лежал, закинув руку за голову, и читал газету. Добродушный старичок, этакий божий одуванчик. Сломанные, перемотанные синей изолентой очки в толстой оправе дополняли образ.

– Что пишут?

– Ничего хорошего, – ответил он, с хрустом сложив газету. – Опять кризис ожидается. Сначала разворуют страну, а потом с умным видом заявляют: «Инфляция! Коррупция!».

– Проституция.

– Она самая! Политическая проституция. Ебут друг дружку, а деньги в кружку! Все довольны, один народ голодает!

– Не говори, деда, ой, не говори, – сказал я, раскрыв пачку и протягивая ему сигарету. – Самого-то за что прикрыли? Бабку свою небось того?

– Ты бабку мою не тронь! Она у меня умница. За всю жизнь ее пальцем не тронул. Она мне блинов домашних напекла – хотела сюда передать, а ей говорят: «Нельзя, не положено». Уроды. Бабка с этими блинами потом назад на электричку потащилась.

– Почему не положено-то?

– Скоропортящийся продукт. Как будто я их хранить буду. Да мы их в тот же вечер сожрем! Как будто они этого не понимают. Уроды.

– За что же тебя тогда?

– Двести двадцать восьмая. Наркотики.

– Тебя? За наркотики?! – я с удивлением уставился на деда. – Что, дедуля, балуешься иногда?

– Ты что, внучек, совсем ебанулся? Я эту дрянь за всю жизнь в руках не держал. Это вас, молодежь, сейчас от нее за уши не оторвать.

– Ну, не знаю, как молодежь, сам не любитель. Так, как тебя угораздило за наркоту влететь?

– Ой, сынок, это долгая история, слушать замучаешься.

– Ничего я не замучаюсь, рассказывай, мне интересно, – я уселся поудобнее и положил пачку сигарет между нами на шконку.

– Задумал я купить иномарку. На свое горе. Нет, ну а что? Мы с бабкой в частном секторе живем, еда – все свое, огород садим, одежда, что нам со старой – доносим уж то, что есть, а пенсии у обоих немаленькие. В общем, денег скопилось прилично. Меня мой москвиченок задолбал. Ей-богу, задолбал. Перед каждой поездкой я его минимум час уговаривал, а он, неблагодарный, через раз заводился. В итоге решили. Нашел я по объявлению тойоту старенькую. Ну, как старенькую – помоложе моего москвича будет. Вот только ехать за ней далеко надо – хозяин в Рубцовске живет.

– Деда, это все, конечно, интересно, но ты мне чего рассказываешь? При чем тут наркотики?

– Да ты слушай, не перебивай! Это… Где я остановился?

– В Рубцовске, – улыбнулся я.

– А, ну! Приезжаю я к хозяину, мы документы переоформили, деньги я уплатил, все довольны. Я нарадоваться не могу на свою красавицу – заводится легко, идет тихо, тормозит быстро. Вот тока черная вся, даже стекла тонированные, но, думаю, ничего – домой приеду, сниму.

Я уже пожалел, что начал этот разговор – старому просто поговорить не с кем, вот он и нашел свободные уши. Еще и все сигареты мои сдолбит – уже за третьей полез.

– Я довольный сажусь в машину и еду домой. Как на трассу выехал, пост проехал, вижу – за мной двое пристроились. Один окошко открыл и рукой машет, мол, остановись! Ну, я-то не дурак. Кто такие, думаю, чего им надо, и по газам. Они за мной. Подрезать хочет, слева обойти, но я не даюсь. Хорошо – трасса пустая была, так бы точно добром не кончилось. И тут на повороте – хорошо, что на повороте – я скорость сбавил, слышу взрывается что-то под капотом. Это шины разорвало, на дороге ежа растянули. Ну, и меня понесло… Ба-бах! В дерево врезался, смотрю, они бегут. Все, думаю, конец. Машину заберут, а меня под этим деревцом-то и закопают. Из салона выдернули. Мордой в асфальт – хрясь! А за спиной наручники защелкнули. Сначала меня обыскали, а потом машину давай шмонать. Я глаза закрыл, молитву про себя читаю. И тут начинается самое интересное.

Я смотрел на него и уже не перебивал.

– Рация. Я услышал, как зашумела рация… «двести первый двухсотому – объект задержан. Двухсотый принял, оформляйте». Глаза открываю, вижу – там уже машин понаехало, народу столько, все в гражданском, но я слышу – позывные-то милицейские! Из моей машины все сиденья повыкидывали и копаются там втроем. Так, думаю, не бандиты, уже хорошо, значит не убьют. Короче, лежу я там, а они все шмонают и шмонают. Смотрю – нервничать стали, взад-вперед ходят, то к своей, то к моей машине, по рации с кем-то связываются. Тут один садится к себе и уезжает. Не было его, наверное, час. Я все лежу, ко мне уже даже никто не подходит. А когда он вернулся – рукой махнул, и все собираться стали. Меня прямо в наручниках на заднее сиденье закидывают и увозят в ментовку. Там следователь говорит, что в моей тойоте нашли мешок анаши.

– Ты что машину не проверил, прежде чем ее купить?

– Картофельный мешок! Представляешь размер? Да это с половину тебя! – дед затряс головой так, что очки его слетели на нос. – Конечно, проверял машину, не совсем уж дурной. Но никакого мешка анаши там не было, понимаешь, не было!

– Деда, ты меня, конечно, извини, но я тогда вообще нихера не понимаю. Откуда он тогда взялся?

– Я тогда тоже ничего не понял. Возмущался, кричал, скандал им там устроил, но они как будто не слышали. Двести двадцать восьмая, часть третья, в особо крупных размерах, получите, распишитесь. Когда меня в КПЗ закрыли, там конвоир молодой был, щегол еще совсем, ну, вот он и шепнул мне. Я там такой кипиш закатил – в камеру идти не хотел, вот он и пожалел старика. Короче, им поступила информация, что по этой трассе будут перевозить большую партию наркотиков. Ну, а тут я на своей тонированной тойоте. Не знаю, почему они меня на посту не остановили, а может хотели, просто я проглядел. А когда начали догонять, то увидели, что я газу прибавил. Ну, дальше ты знаешь. Никаких наркотиков у меня, естественно, не было, а у них погоня, использование спецсредств и жесткое задержание. Да еще и погоня эта заснята на камеры, которые вдоль трассы установлены. Они не могли это так оставить.

– И они решили подбросить тебе анашу, тем самым, оправдав твое задержание…

– И залатать дыры в своей работе. Настоящий-то перевозчик спокойно проехал мимо, все были заняты мной. А так – они на информацию отреагировали, перевозчик задержан, наркотрафик перекрыт. Все довольны.

– Охренеть. И нельзя ничего доказать?

– Уже два года пытаюсь, следствие все тянется и тянется. Они, наверное, уже сами не рады. Ну, там, правда, по делу черти че выходит. Утверждают, что были соблюдены все правила задержания, что на скорости сто восемьдесят километров в час они предъявили мне удостоверение работников милиции, прислонив его к лобовому стеклу, а я должен был его увидеть и остановиться.

За спиной раздался щелчок, и я вздрогнул. Это открылась «кормушка», пришло время ужина. Вот же только обедали, как быстро время пролетело. Я пошел за своей чашкой, есть хотелось ужасно.

######

Большой поехал на суд. На приговор. Увели его как обычно после вечерней проверки, но ждали мы его уже следующим вечером. Он судился в городе, а такие этапы не длились больше суток.

Наступили морозы, мы уже третий день не ходили на прогулку – за окном было реально холодно. И холод проникал в камеру через это самое окошко. Щели в нем были такого размера, что мы затыкали их кусками старого одеяла. Стало немного теплее, но все равно ходить без шерстяных носков никто не рисковал. Тридцать градусов мороза – это не шутки. Отогревались мы традиционным напитком – чаем. И согревал он куда лучше, чем спиртное. Водка – лучшее средство для согрева? Это оправдание для алкашей.

– …и вот мы такие едем, ночь уже, луна высоко, на улице никого, как вдруг – на, тебе! Лошара какой-то стоит на остановке, точно наш клиент, – рассказывал Руся очередной свой подвиг. – Ну, мы такие останавливаемся, к нему: «Хобана, пацанчик, есть позвонить?»…

Тут загремел «робот», и гнусавый голос объявил, что мне надо собираться к адвокату. Они там как на подбор: один гнусавый, другой шепелявый, третий вообще че-то мычит – урод на уроде, короче. Специально что ли таких набирают, или просто нормальный человек никогда не пойдет работать в эту систему, не знаю. Додумать эту мысль я не успел, потому что уже пора было выходить в коридор.

Оказавшись в комнате, предназначенной для встречи с адвокатом, я присел на свободный стул и оглядел обстановку. Помещение было большое, по центру разделенное непроходимым препятствием – стеной, половина которой была прозрачной – какой-то углепластик. Вдоль этой стены стояли стулья, на которых сидели мы, зэки, а на той стороне напротив были адвокаты, наши защитники. Мой еще не пришел, и я стал аккуратно рассматривать присутствующих.

Адвокаты были молодые, старые, дорого или просто одетые, мужчины, женщины, горячо что-то доказывающие и махающие руками или спокойные как глыба – типажей было много. В отличие от нас. Мы все были похожи, и дело было не только в бритых головах. Глаза. У всех, абсолютно у всех, более явно или более скрыто, в глазах горела надежда. У кого-то она полыхала ярким пламенем, а у кого-то уже тлели последние угли.

Спустя пару минут появился и мой защитник. Поздоровавшись, он надел на нос узкие очки и, положив папку на стол, принялся раскладывать перед собой документы.

– Ситуация сложная.

Раздался шелест сотни бумаг моего уголовного дела. Я застыл и не сводил с него глаз.

– После смерти потерпевшего дело было отдано под контроль прокуратуры, а это… несколько усложняет нашу задачу.

Я сглотнул.

– Ты уже в курсе, как они на тебя вышли?

– Понятия не имею. Как?

– Подельник.

– Степа?

– Это он тебя сдал.

Волна колющей мелкой дрожи прошла от макушки до пяток. Как обычно бывает, когда происходит то, что ты не мог себе представить. То, что считал невозможным. Это не укладывается в голове, и мозг отказывается этому верить. Я откинулся на спинку стула и тупо смотрел перед собой. Меня как будто оглушило.

Дальше все было как в тумане: он что-то говорил – я соглашался, не особо вникая в смысл. В памяти осталась лишь последняя прощальная фраза: «Ждать худшего, надеяться на лучшее». Где-то я уже это слышал.

Вернувшись в камеру, я завалился к себе на шконку и закрыл глаза. Пытался все обдумать, осмыслить, понять логику событий, но ничего не получалось. Мешало одно. Обреченность. Мне не давало покоя чувство, что с каждым днем я все меньше и меньше верю в то, что меня скоро освободят. Наверное, нечто похожее переживают люди, утратившие веру. Ничего не происходит, просто перестройка сознания. Не знаю, сколько я пролежал так, помню, что отказался от обеда, на предложение чифирнуть отвечал мотанием головы и много курил. Лежа, стряхивал пепел в пустую пачку. Подняться меня заставила только вечерняя проверка.

Зайдя назад в камеру, я увидел, что Руся суетится возле стола – раскладывает конфеты и варит чай. Точно, вот-вот должен был вернуться наш смотрящий, я и забыл. Действительно, прошло не больше получаса, как открылся «робот», и, широко шагая, в камеру зашел Большой.

– Здорово, каторжане!

– Здорово! Здорово, Большой! – хором ответила ему камера.

Сняв куртку, он быстро скинул ботинки и, пройдя до своей шконки, присел, обведя всех взглядом.

– Восемь.

Молчание длилось недолго, после которого все наперебой стали сыпать утешениями и ругать российские суды. Большой слушал все это со спокойным лицом, а когда словарный запас утешителей закончился, и банальные громкие фразы стали повторяться уже в третий раз, он поднял руку, и все сразу замолкли.

– Меня через десять дней увезут. Смотрящим за хатой я оставляю Игната.

######

Следующие десять дней я не отходил от Большого. Стоило ему только проснуться, как я уже был тут как тут со своими вопросами. Меня интересовало все: как поступать в той или иной ситуации, как вести себя при определенных обстоятельствах, что значит то, как понять это… Я старался не упустить ни одной мелочи. Даже спать стал меньше, лежал без сна, прокручивая в голове все знания.

Если честно, эта новость повергла меня в шок, но я быстро мобилизовался. Камера, к моему удивлению, отреагировала на это спокойно, я ожидал как минимум негодования или возмущения. Лишь только Домик то ли кашлянул, то ли крякнул в кулак. И все.

Большой уехал, и я перебрался на его шконку. Пересчитав общак, я сверил его количество с записями в «тачковке» – аналоге бухгалтерской сметы – и, увидев, что все ровно, сигаретка к сигаретке, облегченно выдохнул и посмотрел на сокамерников. Домик спал, отвернувшись к стенке, дед уже на пятый раз перечитывал свою помятую газету, Руслан лежал на пятаке и смотрел какое-то кино, таджик Федя пытался отшоркать от своей кружки въевшийся чифир, Коля, тридцатилетний наркоман, долговязый и сутулый, что-то искал в своем матраце и еще, и еще… Все они были старше меня, многие из них были судимые и имели не по одной ходке – и за всеми этими людьми мне предстояло смотреть.

Но страшно было только на словах. Кроме толстого, мягкого матраца и верблюжьего одеяла, которое осталось по наследству от Большого, никаких различий я не заметил. Все относились ко мне точно так же, по-свойски. Я поймал себя на мысли, что новый статус может дать мне повод зазнаться, и поэтому стал более пристально следить за собой. Медленно, но верно я входил в новый образ жизни.

Все шло своим чередом: прогулка, круглосуточный просмотр, сон в любое желаемое время, сигареты и чай, чай и сигареты. Из этой плывущей обыденности выводило, пожалуй, только одно – Домик болел. Он болел сильно, и это уже нельзя было не заметить. Я подошел к нему на прогулке, свежий воздух как-то сразу придавал ему сил и возвращал блеск глазам.

– Доброе утро, дядя Вова.

– Доброе, доброе, – улыбнувшись, ответил он.

– Что у тебя с судом, приговор скоро?

– Не-ет, ты что, еще долго прокатают, дело сложное. Да мне, в принципе, разницы нету, где сидеть… и где помирать.

– Ты помирать собрался? Рано тебе еще. Здесь же есть санчасть, врачи, в крайнем случае, на больничку вывезут – подлечат.

– Ой, Игнат, не говори, если не знаешь. Да и не дай Бог тебе узнать. Медицина здесь… Ну, вот ты сам подумай, какой нормальный врач пойдет работать в эту систему, где нет нормального оборудования, нормальной зарплаты, да еще и пациенты – зэки? Идейный? Сейчас таких нет.

– А чем ты болен?

– Гепатит це у меня с восьмидесятых годов, поймал через иголку. До сих пор помню того ублюдка, который мне тот шприц подсунул. Он в могиле давно, а я вот мучаюсь. За столько лет болезнь обострилась, и у меня уже предциррозное состояние.

– Ух… – выдохнул я, – серьезно.

– Не то слово, Игнат, не то слово. Ты, кстати, решил, чем заниматься в зоне будешь? Дальше блатовать попрешь или так, работать по-серенькому?

– Не знаю, дядя Вова, честно, – сказал я и замолчал. – А ты бы что посоветовал?

– Я? Это твоя жизнь, твоя судьба, тебе и решать. Что ты хочешь от жизни?

######

В какой-то из дней к нам в хату завели новенького. Это был молодой парень, одетый по последней сибирской моде. Прическа была еще моднее, как минимум по моде московской. Он стоял возле входа и жался к двери, боясь пройти в камеру.

– Здорово были! Не боись, заходи, чего встал? – я сидел у себя на шконке, закинув ногу на ногу.

Парень разулся и неуверенно прошел на пятак. Испуганными глазами он глядел по сторонам и после недолгих раздумий присел на пол.

– Как звать?

– Сергей.

– Русика там толкните! Че он спать полюбил? Опять до утра какую-то шляпу смотрел, кто курсовку писать будет? – я перевел взгляд на этапника. – Первый раз сидишь? Хотя можешь не отвечать – вижу, что первый. Сам городской?

– Да, в центре жил.

– Это тоже заметно.

– Погоняло у тебя есть?

– Нет…

– А надо бы. Как в тюрьме без погоняла!

Наконец появился заспанный Руслан. Широко зевая, он протер глаза и, развернув перед собой тетрадный листок, по-турецки сел на пол. Пока он записывал данные новенького, я с интересом разглядывал этого парня. Хорошо одет, видать – из приличной семьи, в ухе виден прокол – это след от серьги, мусора ее, естественно, сняли, пальцы тоненькие, ручки худенькие, музыкант, наверное, и скорее всего, студент. Кого-то он мне напоминает. Когда Руслан закончил, я спросил:

– За что же тебя такого посадили?

– Да меня подставили. Девчонка одна наговорила.

– И что, интересно, она на тебя наговорила?

– Все так странно получилось… В общем, встречался я с одной, а переспал с ее подругой, которая мутила с нашим общим знакомым. Моя как узнала – у нас ругань, скандал. В итоге разбежались…

– Нахера мне твоя Санта-Барбара? Сидишь за что?

– Статья сто тридцать первая.

– Опа! – я хлопнул ладонью по колену. – Вот оно как оказывается! Насильник! Статья-то стремная. Знаешь, что раньше с такими делали?

– Знаю… – голос его дрожал.

– С тобой бы даже базарить не стали, – подключился Руся. – Игнат, ему чай-то варить?

– Варить, – ответил за меня Домик. – Руслан, делай все как надо, а ты, Игнат, иди-ка сюда.

– Что-то не так? – спросил я, когда присел с ним рядом, хотя уже понял, о чем он хочет поговорить. И он похоже это понял, потому что несколько секунд серьезно смотрел на меня своими голубыми глазами, а в конце улыбнулся и понимающе кивнул.

– Ну, вы даете, шпана! Накинулись на человека. Дело не в статье, а в поступке. Сам же этих куриц знаешь, что у них в голове творится, такого натворить могут. Чаще всего одних ее показаний достаточно, чтобы возбудить дело, доказывай потом, что ты не Чикотило. Никто от этого не застрахован. А так просто крест на человеке ставить нельзя, тут разобраться надо. Вот глянь на него – ну, какой из него насильник? А если даже и так, время покажет. Долго тут никто скрываться не сможет. Не упускай ничего из виду. Рано или поздно правда все равно всплывет.

Я достал из пачки сигарету и закурил, отвернув голову.

– Или есть еще один вариант – менты. Это только в кино Глеб Жеглов подкидывает карманнику кошелек, а в жизни все происходит не так живописно.

– А как? – заинтересовался я. – Расскажи.

– Ты ведь слышал, как в сталинские времена так называемых врагов народа садили по пятьдесят восьмой статье – политической. Это очень удобно: есть неугодный человек и его надо убрать, людей, которые подтвердят, что слышали, как он ругал генерального секретаря, найти несложно – хоть в очередь выстраивай. И все. Человека нет.

Я медленно курил и слушал, склонив голову на бок.

– Дальше ситуация в стране немного изменилась, так просто гробить народ уже не позволяло время. Но неугодных людей меньше не стало, и от них надо было как-то избавляться. Сто тридцать первая, в то время сто семнадцатая статья – изнасилование. Запугивают знакомую или просто находят какую-нибудь вербованную блядь – достаточно всего одной ее подписи. Раньше ведь не было никаких точных экспертиз. Да и кому это надо? Пусть она даже потом и поменяет показания, уже не важно – осудят по первым. И все. Человека опять нет.

Выпустив дым, я затушил сигарету и пристально смотрел на Домика.

– Ты хочешь узнать, как избавляются от неугодных людей сейчас? Вижу, что хочешь. Все стало намного проще, Сталин бы позавидовал – не надо искать никаких внимательных соседей или затраханных блядей, просто у тебя в кармане находят героин. И все. Человека снова нет.

– Неужели все так просто?

– А ты знаешь, за что Большой получил восемь лет?

– …

– При задержании у него в кармане обнаружили два грамма порошка. Особо крупный размер. Что ты на меня так смотришь? Конечно, это не его. Мусора знали, кто он и чем занимается, но доказать ничего не могли, вот и нашли способ отправить его за решетку.

– Но как судья в это поверил? Большой же не колется, он спортсмен.

– Ха, ты такой наивный. Сам не колется – значит торговал. Им так даже лучше, – Домик вздохнул. – В этой стране всегда будет политическая статья.

Как я не видел? Наверное, потому что это меня не касалось. Другое дело, что и думать в этом направлении мне не хотелось. Что это? Результат работы политических институтов или я просто такой тупой?

– Ты сам то за что сидишь?

– Ну как за что, за разбой.

– Разбой, – повторил Домик. – Бакланка иными словами. По нашей жизни это тоже никогда не приветствовалось. А у вас еще и труп. Что вы натворили?

– Но я не хотел… Никто этого не хотел.

– Бог тебе судья, Игнат.

Сережа сидел на пятаке и курил тонкую сигарету. Я подошел, и он поднял на меня испуганные глаза.

– Меня зовут Игнат, – сказал я, и мы пожали друг другу руки.

######

– … а они были лучшие подруги с первого класса. Считались лучшими на курсе. Красивые телки, правда суки конченные.

Было холодно, поэтому мы двигались быстро, засунув руки в карманы. На Сереге была черная кожаная куртка, остроносые туфли и белая шапка. Ну, хоть волосы из-под нее больше не торчали – утром мы обрили его налысо.

– Они мне так отомстить решили. Насмотрелись молодежных сериалов или книжонок начитались всяких, сами бы не додумались. А может знакомый наш общий подсказал, чья подруга была… вендетта.

– А ты вообще, чем на свободе занимался?

– В институте учился. Первый курс.

– Ясно, то есть от этой жизни далекий.

– Ну, теперь-то уже нет, – попытался пошутить он. Уже хорошо.

Вернувшись домой, я сразу же поставил чайник – мы изрядно замерзли, да и хотелось уже как-то взбодриться.

– Как бы твоя история ни закончилась, до суда ты будешь здесь, так что основные моменты тебе знать надо, – сказал я, келешуя чай.

– Крепкий? Не, я не буду.

– Как не будешь?!

– Мне он не нравится, тошнит с него.

– Да это только по началу, потом знаешь, как бодрить будет!

– Блин… Да нет, спасибо, я лучше кипяточком разбавлю.

– Ну, смотри… – растерялся я.

Допив чай, мы сели у меня на шконке и закурили. Я рассказывал ему азы нашей жизни, то что когда-то объясняли мне. Он внимательно слушал и хмурил брови.

– … мужик – это опора воровского мира, на мужиках держится все. Мы должны всячески поддерживать общее и воровское. Красные или козлы – это вся остальная чесотка. Им чуждо все нашенское, они могут жарить друг друга, не снимая штанов. Ну и петухи, о них я тебе уже рассказывал. Черный с красным и тем более с петухом пить из одной кружки или курить его сигареты никогда не будет, а красный не будет с петухом. Иначе сразу замастится – масть сменит и станет таким же как он.

– Почти как в древней Индии.

– Что именно? – не понял я.

– Деление на касты. У них были брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры, между которыми существовала определенная субординация.

– Типа брахман с шудром чифирить не сядет? – рассмеялся я.

– Ха-ха! Точно! Шудры – это вообще низшая каста. Неприкасаемые. Они делали всю черную работу, как ваши обиженные. Конечно, с ними никто из одной кружки не пил.

– Прикольно. Они тогда тоже по жизни жили. А брахманы – это типа как воры?

– Брахманы были жрецами. Они имели неограниченную власть, им везде был почет и уважение. Индийский народ, зараженный этой идеей, считал их наместниками, живым воплощением богов на земле, – Серега хитро улыбнулся, – без пяти минут Бог. Все по жизни.

– В институте, говоришь, учился?

– Только поступил на первый курс. Даже полгода не отучился.