Текст книги "Не говори маме"

Овсянка с мясом

Он из тех, кто в курсе. Красивый мальчик из хорошей семьи со стрижечкой гитлерюгенд, айфоном предпоследней модели и Оксимироном[3]3
  Минюст признал иноагентом.


[Закрыть] в наушниках. Такие читают новости, находят профили убийц и их девушек в соцсетях и, возможно, украдкой лайкают самые старые – чтобы никто не увидел – посты. Он мог бы писать в комментариях, что я сосала психу перед тем, как тот брал нож и шел резать бездомных. И мог дрочить на мои фотки, представляя себя на его месте. Усредненное лицо с аватарок всех моих хейтеров. Опасность.

– Привет! Ты куришь? – говорит он дружелюбно. Я киваю, потом еще раз, чувствуя себя расстрельным, по которому промахнулись палачи. – Составишь компанию?

Мы выходим в шумный коридор. Я все еще ошарашена неожиданным позитивным вниманием и забываю испуганно озираться по сторонам, но это и не нужно: никто не тычет в меня пальцем и не свистит вслед. Мой спутник машет кому-то, отвечая на приветствие. На лестнице нас перехватывает девчонка с прижатой к груди толстой книжкой, я мельком смотрю на обложку и узнаю «Дом, в котором…» – еще одна записка из прошлого ныряет прямо ко мне в карман.

Ты хочешь сказать, что я все делаю правильно? Ты именно это пытаешься мне сказать, Март?

– Привет, Джон! – выпаливает девчонка и вся светится. Она передает ему книгу. – Я дочитала.

У нее забавный вязаный джемпер с оленями и полные бедра, тесно обтянутые джинсами.

– Расскажешь потом, как тебе, ладно?

Она согласно встряхивает волосами и убегает, а мне вдруг становится хорошо. Я совсем не помню, как это бывает с людьми – хорошо.

– Можно?

Новый знакомый по прозвищу Джон вкладывает книгу в мою протянутую руку, и я поспешно обнимаю увесистый томик. Я не привезла с собой книг – все они остались дома, и сейчас новые квартиросъемщики в лучшем случае смахивают с них пыль, а в худшем – не смахивают.

– Я уже читала ее. Просто хочу вспомнить.

– Ты из Москвы? – интересуется он внезапно и несколько в лоб.

– Да.

– Заметно.

Я мысленно отметаю возможные альтернативы и просто принимаю его слова за комплимент, хотя могла бы поспорить. Прежде чем стать тварью из новостей, я вела небольшой блог: писала обзоры на спектакли, фильмы и прочитанные книги. Ничего особенного. У меня было около тысячи подписчиков – моих ровесников, с некоторыми из них мы общались: переписывались и даже встречались, когда они приезжали в Москву, – чудесные люди из таких крошечных городов, названий которых я никогда не слышала. Возвращаясь домой, я думала о том, что благодаря соцсетям, мессенджерам и блогам все мы живем в одном мире и то, каков он, зависит не от города, а только от того, что ты сам выбираешь в него включать. Я не ощущала никакой разницы между собой и этими ребятами: мы получали схожую информацию и делали из нее схожие выводы. Слово «провинциал» давно утратило смысл. Разве что в Красном Коммунаре беда с интернетом.

– Масочки не забываем! – трубит охранница возле гардероба. Я послушно надеваю свою – так даже легче. Джон отмахивается и идет к выходу. Никакой маски у него, как и у многих здесь, просто нет.

На улице ветрено, а моя куртка осталась в гардеробе. Я все-таки достаю из кармана рюкзака айкос и вставляю в него стик. Джон наблюдает за мной с интересом:

– Дашь попробовать?

Они тут вообще про ковид не слышали, что ли? Хотя обижать его не хочется. Джон едва касается губами фильтра и возвращает обратно. Заключает:

– Вкус так себе, но привыкнуть можно.

Еще один подарок Марта. Он расставался с вредной привычкой тяжело. Просил меня последовать его примеру, но я оказалась слабее. Запах сигарет – даже от волос и одежды – очень его раздражал. Поначалу я просто не курила, пока мы вместе, а потом он купил мне айкос. Для него это было действительно важно, и я не видела причин возражать.

– Не знаешь, можно ли где-то купить такие? – На моей ладони лежит последняя оставшаяся пачка.

– В «Праздничном». Большой торговый центр. Я покажу. – Движением головы он отбрасывает с глаз челку. – Итак, ты – Майя. Всю жизнь маешься?

Точно так же говорила моя бабушка, но слышать это от ровесника как минимум странно.

– Вроде того.

Мы стоим друг напротив друга. От него пахнет можжевельником. В детстве у меня была можжевеловая подвеска – вырезанная из дерева гитара. Запах напоминал о советских фильмах, которые показывали по телевизору в новогодние каникулы.

Я смотрю на Джона и невольно представляю нас за столиком в Brasserie Lambic на Чистых – себя и его, одетого в те же серо-кофейные тона, и, если только он не вздумает повторять свою эскападу про извечную маету, никому и в голову не пришло бы, что он «не оттуда».

Спрашивает:

– Замерзла? – И только тогда я понимаю, что да. – Преля! Сюда иди.

Илья с готовностью выскакивает из-за моей спины, будто только и ждал, когда его подзовут. Он довольно высокий – выше меня на голову – и какой-то марионеточный. Если Джон само спокойствие, то его приятель буквально вибрирует обреченностью потерявшего руль и ветрила корабля.

– Куртку давай.

Сомнительного вида толстовка перемещается с плеч Ильи в руки Джона, а оттуда – ко мне. Я предпочла бы обойтись без нее, тем более что нам действительно пора возвращаться, но из-за угла возникают и решительно направляются к нам две девушки, которых я уже видела в аудитории: подруги, сидели рядом. Как зовут темноволосую, с круглым лицом и наращенными ресницами, я не знаю, а вторая, светленькая, такая принцесса в пластиковых стразах, – Стася, так к ней обратился преподаватель, когда попросил убрать телефон. На долю секунды мне кажется, что они узнали меня и готовы к расправе, однако две пары подведенных черным глаз удостаивают мою персону едва ли бо́льшим вниманием, чем зябко мнущегося неподалеку Илью.

– Катиного папку нашли, – говорит Стася, а ее подруга повисает у Джона на шее и целует его в губы – я вижу это сквозь ее распущенные волосы и тут же смотрю вниз, на грязные мыски своих ботинок.

– Черт, – отзывается Джон, пытаясь разжать ее руки. – Ну, Вик, ладно…

Ему неловко передо мной, что ли?

– Ага, на болоте. Он там мертвый лежал.

– Рядом валялся его велосипед, – подхватывает Вика и смотрит на меня так, словно именно я на нем и ехала. – И рюкзак. Ни за что не догадаешься, что было внутри.

– Страпон, – неожиданно включается дерганый Илья, но лучше бы он этого не делал.

– Отсоси. Парик!

Илья истерично всхлипывает и принимается ржать, но напарывается на пристальный взгляд Джона и замолкает.

– Это был Катин отец, идиот, – тихо произносит Джон, и этого достаточно, чтобы все резко засобирались на лекцию. Я с облегчением возвращаю Илье толстовку. За нашими спинами переговариваются чуть отставшие Джон и Стася.

– Вечером идем? – Это она.

– Планы изменились. Не получится. – Это он.

– Опять с Викой будешь? – Она.

Джон не отвечает.

– Я вас в прошлый раз видела.

– Стейс, ты за нами следишь, да?

«Стейс» звучит стыдновато, как в тех романах, где главную героиню зовут Николь по фамилии Кузнецова, а влюблена она в Алекса, и все это происходит в местечке вроде Красного Коммунара. Стася догоняет меня и зачем-то хватает под локоть, как давнюю подругу.

– А ты правда из Москвы?

– Пра…

– Класс! Тоже скоро туда поеду, – громко заявляет она и оглядывается. Красивое лицо – тонкое, вытянутое, с чуть раскосыми глазами, но мне мучительно хочется смыть с нее грим и увидеть ее настоящую. Почему-то кажется, что тогда с Джоном у нее было бы больше шансов.

В качестве собеседницы я для нее не существую, но это лучше, чем если бы у меня на лбу висела табличка с надписью: «Сучка убийцы. Стреляй».

– Парик, – говорю я, чтобы хоть немного оживить беседу. – Интересно, что можно делать в лесу с париком?

– Ваще-е! – тянет она, округлив глаза. – Катин папа сразу после похорон пропал. Может, он извращенец?

Слово «похороны» совпадает в пространстве и времени с тем, что мы проходим через гардероб и я снова вижу фотографию с траурной лентой: она стоит на низком столике между двумя скамейками в скромной компании искусственных гвоздик. Чудак с париком и попавшая под поезд староста моей группы – отец и дочь. Все это волей-неволей наводит на размышления о тайнах одной семьи из железнодорожного городка Красный Коммунар, которые, скорее всего, на деле гораздо мрачнее любой моей фантазии.

– Майя, ты идешь?

Я выныриваю из болота, мимо которого катит на велосипеде человек с развевающимися по ветру буклями, как на портрете Моцарта кисти Барбары Крафт. Джон занял мне место рядом с собой и теперь глядит выжидающе. Илья уткнулся в тетрадь на своей галерке – вряд ли он обидится, если я не составлю ему компанию.

– Понравился тебе мой гаер?[4]4
  Гаер – балаганный шут (устар.).


[Закрыть] – шепчет Джон, пока я бесшумно достаю тетрадь и нацеливаюсь в нее ручкой.

– Кто?

– Преля, придворный шут короля Джона.

Средневековье, думается мне. Страдающее. С отчетливым душком наколотой на палку свиной головы. Бедный Илья, за кого тебя здесь держат? Поправ всеобщую глобализацию, сколотили-таки феодализм. И проблемы тут, похоже, посерьезнее, чем формулировки из лексикона моей бабушки.

Я думаю о парике. Возможность думать о парике вместо социального статуса Ильи – это свобода. Возможность думать о чем угодно вместо того, чтобы паниковать по поводу того, что думают о тебе, – свобода в квадрате. Я механически конспектирую лекцию и представляю, как Катя находит у себя дома парик. Ей очень нужны деньги: она только что узнала, что залетела от своего парня (я искоса посматриваю на Джона, который тоже что-то строчит на удивление каллиграфическим почерком, – например, такого). Никаких детей – нет, она сама еще ребенок, а он – тем более, все мнит себя властелином несуществующего королевства. Катя даже знает, где сделать аборт анонимно и быстро, недешево – ладно, вернет, придумает, как подзаработать, того же властелина можно поднапрячь. Но сейчас очень нужно, и срочно, и она трясущимися руками отпирает отцовский сейф (не знаю, был ли сейф у отца Кати, но у моего – был). Открывает, а там – он. Лежит. Напудренный и чужеродный, как мертвый котенок на стуле Романовых в Зимнем дворце. Долбаный парик. «Ты… – раздается у нее за спиной. – Да ты…» Папа еще никогда не бывал настолько зол. В него будто кто-то вселился. Катя выскакивает из квартиры, забыв про деньги. Инстинкт самосохранения гонит ее прочь. Переночевать у подруги – это приходит в голову уже по пути, а лучше к… (я снова смотрю на Джона: он продолжает писать) нему и обо всем ему рассказать – и про ребенка, и…

– Я не смогу проводить тебя сегодня. Преля проводит и все тебе покажет. Будет весело.

– Необязательно меня провожать.

– Уже темно. Обязательно.

Я оборачиваюсь на Илью. Он, видимо, еще не подозревает о своих планах на вечер. Ладно, спрошу, как добраться до «Праздничного», и расстанемся.

Небо за окном темнеет. Я по привычке представляю, как зайду в свою комнату, включу вместо люстры гирлянду с белыми огоньками, спрятанными за шторой, и настольную лампу. Возьму ноутбук, чтобы читать новости – социальных сетей в моей жизни нет уже давно. Только несколько виртуальных друзей, которые ничего обо мне не знают, но мы не то чтобы оживленно общаемся. Конечно, всегда остаются книги. Мои остались дома. Моя комната осталась дома.

Весь мой чертов дом остался дома.

* * *

Саню Сорину я знала, как знают человека, который подписывается на тебя и молча лайкает посты, – то есть совсем не знала. У нас оказалось пять общих подписчиков, для меня это означало, что мы знакомы через пять рукопожатий. У нее были красивые фотки и подробные посты, поэтому я тоже на нее подписалась. Саня училась на социолога и много где волонтерила. Я никогда не думала, что можно совмещать учебу и бесплатную работу. Было интересно читать о поездках в приюты для животных – если бы не мамина аллергия на шерсть, после них я бы точно взяла себе котейку. А еще Саня помогала «Ночлежке», фонду поддержки бездомных. Так я узнала, что нельзя называть бездомных бомжами, потому что слово «бомж» заключает в себе социальный антагонизм, а бездомный – это прилагательное к слову «человек». Время от времени Саня сообщала, что написала новую статью о волонтерстве и ее можно прочесть на «Таких делах». Я читала их все. Судя по тому, что Саня училась на третьем курсе, разница в возрасте между нами была небольшой, но между нашими занятиями – огромной. Я думала: ладно, за два года я тоже много чего добьюсь, нужно только понять – чего. И когда новость о смерти Марта стала распространяться в медиа вместе с подробностями его участия в убийствах бездомных; когда журналисты вышли на меня и обнаружили эту несчастную машину, которую он мне подарил; когда наши совместные фото разлетелись по соцсетям, а меня атаковали так называемые неравнодушные, Саня появилась снова. Она пыталась связаться со мной в директе. Я не ответила, даже не прочла сообщение. Не хотелось узнавать, какое я дерьмо, еще и от нее. Уже здесь, в Красном Коммунаре, я стала искать информацию о «санитарах» и нашла статью Сани Сориной о жертвах Марта. Обо мне там ничего не было. Спасибо, почти знакомая Саня.

«Вот тут она все время сидела, – рассказывает мне Дамир. Он работает на радиорынке неподалеку. – Как зовут, не знаю. Училка. Стихи читала. Выпивала, когда холодно, но не очень. Своих ждала».

«Своими» для бездомной бывшей учительницы начальных классов были невестка и сын. Каждый день они проходили здесь, под железнодорожным мостом платформы «Царицыно», по пути из дома на работу и обратно. Квартиру купили, продав другую – материнскую, трехкомнатную – в городе Видное. Пообещали жилплощадь и ей, но то ли денег не хватило, то ли совести. К себе не пустили: «Старая, пахнет, еще и дурная, пожар устроит – все на улице окажемся».

На улице оказалась только «училка». Днем она просила милостыню, по ночам спала в одном и том же проверенном подвале. Пока позволяла погода, пожилая женщина предпочитала оставаться на улице: любила природу. Царицыно – парк-музей, но есть и «дикая» часть. Туристов здесь не встретишь – разве что собачников, любителей пикников и таких, как «училка».

Поздним вечером 13 сентября было тепло и сухо. Бездомная сидела на лавочке. К ней подошел Мартин Лютаев. С собой у него была чекушка водки. Он предложил отойти под деревья, чтобы выпить. Когда оба оказались достаточно далеко от пешеходной дорожки, Лютаев приемом сбил женщину с ног, а потом продолжил бить по голове. Уже потерявшую сознание, он поднял ее за руку и перекинул через плечо, а затем нанес смертельный удар ножом в живот.

«Училку» звали Анна Николаевна Нелидова.

* * *

Самый большой в Красном Коммунаре универмаг «Праздничный» оказался крытым рынком с овощными и мясными рядами. Сейчас поздно, и они безлюдны. В темных холодильниках лежат пустые подносы. Шагающий впереди Илья уверенно петляет между прилавками и выводит меня к палатке с вывеской «Табак». Внутри есть жизнь. Я трижды повторяю продавщице свою просьбу, прежде чем она достает откуда-то сверху пыльный блок стиков. Товар, видимо, непопулярный.

– Только наличными, – говорит она при виде карты и смотрит на мою маску с черепами.

– У тебя не будет? – спрашиваю я Илью. – Завтра сниму и отдам.

Он делает круглые глаза и мотает головой:

– Тут вроде банкомат у входа…

Мы возвращаемся. Мне отчего-то не по себе. Может, все дело в том, что я надеялась на шопинг с тележкой, в которую положила бы круассаны к завтраку и что-нибудь вроде варенья из сосновых шишек. Там такие крошечные маленькие шишечки, когда опускаешь их в горячий чай, они становятся совсем мягкими, а на вкус как елка. «Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем принимать варенье по одной столовой ложке три раза в день!» – со вкусом читал папа этикетку на баночке, прежде чем плюхнуть вишнево-шишечную массу в креманку. И уже оттуда мы принимали по одной, а потом еще по одной – до тех пор, пока не начинали скрести ложками по дну.

Все бы отдала сейчас за маленькую сосновую шишку. Ни про какой шопинг я, конечно, уже не думаю. Лампочка над банкоматом мелко моргает, но, по крайней мере, она здесь есть. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Илья продолжает наивно наблюдать за моими действиями. Я кое-как прикрываю кнопки рукой и ввожу ПИН-код: 2303. День и месяц рождения Марта. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Телефон сообщает из рюкзака о списании. Деньги у меня есть: их ежемесячно перечисляет на эту самую карту семья, которая живет сейчас в нашей московской квартире. Вернее, теперь уже моей: я единственная наследница. Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем не вспоминать о том, что сделала мама.

– Вот видишь, все в порядке! – заявляет рядом со мной жизнерадостный девчачий голос.

Я в панике поднимаю взгляд на Илью, но вижу не его.

– Ну что, пошли? – встряхивает кое-как подстриженным каре незнакомая девица, зачем-то напялившая одежду Ильи, а то и самого Илью. – Закроются же.

– Ты… – Еще никогда в жизни мне не было так страшно.

– Лол, – говорит уже Илья и двигает обратно к палатке. Я – за ним, не сводя с него глаз. – Чего уставилась?

С бешеным сердцебиением и уже не вполне понимая, что делаю, я забираю свой блок стиков, прячу его в рюкзак и очень, очень хочу на воздух.

– Илья?

Она загадочно улыбается и не отвечает. Поправляет волосы. Поводит плечом. Метаморфоза кошмарна своей молниеносностью: Илья не переодевается в платье, не красит глаза и не нахлобучивает – я пытаюсь сглотнуть, но нечего – парик. Его мимика, манеры, походка…

– Как ты это делаешь?

– У меня два голоса.

Мы наконец выходим на улицу. Я открываю и закрываю рот, будто задыхающаяся рыбка:

– У тебя – два тебя!

– Можно и так сказать. – Она отвешивает комичный поклон. Я пытаюсь втянуть шею в воротник куртки.

К нам семенит маленькая женщина с картонкой в руках – до этого она топталась возле дверей кавказского ресторана. На картонку наклеен лист бумаги с напечатанным на нем черно-белым портретом. Ниже крупно написано: «ЯНА». Черный крестик, молитва.

– Девочки! – говорит попрошайка. – Девочки!

Она тоже видит перед собой двух девочек, хотя у меня при первой встрече с Ильей никаких сомнений в его гендере не возникло.

Я достаю и не глядя протягиваю ей двухсотрублевую купюру. Илья смотрит на нас и умильно улыбается.

– Перестань, пожалуйста. Это выглядит… странно.

Это выглядит как чертово расстройство личности.

– Джону нравится.

– А мне – нет!

Некоторое время мы идем молча. Я тщетно пытаюсь уложить увиденное в голове. Пока что там уйма вопросов, один идиотичнее другого. Наконец я выбираю, как мне кажется, максимально корректный:

– Ты где-то этому учился? Театральный кружок? Может, что-то цирковое?

– Не-а. Я всегда таким был.

Мальчик-девочка. Я вспоминаю все, что знаю о людях-андрогинах, театральном амплуа травести и, наконец, гендерфлюидности. Знаю почти ничего.

– Прости, – мямлю я, отчаянно сожалея, что не слишком компетентна. – Если не секрет, кто тебе нравится? В смысле… Если неприятно, можешь не отвечать.

– Нравится твой запах.

– Извини.

Я судорожно оглядываюсь по сторонам в поисках ориентиров и понимаю, что их нет. Слева дорога, за ней – череда гаражей, тусклые фонари, справа кусты, жилые дома, огоньки окон… Мне нужна остановка.

– Куда мы идем?

– А куда тебе надо?

Я с усилием вспоминаю:

– Электровозный проезд. Гляну по навигатору…

– Все, понял, – говорит уже точно он и тащит меня под арку. Сворачивать приходится довольно резко. К тому же Илья ускоряется. – Тут покороче.

Наши шаги гулко звучат под сводом. Прямо над головой чьи-то окна. Дом-многоножка с сотней рассеянных глаз. Во двор мы выходим уже втроем. Справа от Ильи семенит неизвестно откуда взявшееся худенькое существо в куртке не по росту. Капюшон мешает мне разглядеть лицо. Они о чем-то быстро перешептываются.

– Сорян, – говорит Илья. – У меня дела. Тут уже близко. – Он неопределенно кивает в сторону пустыря и девятиэтажек за ним. – Туда и направо. Будет твоя остановка.

Даже тот факт, что я совершенно не представляю, куда идти, не мешает мне радоваться избавлению от его двуличной компании. Я кидаю прощальный взгляд на нашу внезапную спутницу – да, это девушка, и то ли фонарь слишком неудачно отбрасывает тень, то ли половина ее лица – сплошной синяк.

Сделав несколько робких шагов, я оглядываюсь: две тощие черные фигуры, короткая и длинная, неподвижно стоят под фонарем. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед, я поставила бы на своем рассудке крест.

«Яндекс. Карты» показывают, что никакой остановки поблизости нет. Я смутно вспоминаю фразу «по требованию» и цепляюсь за нее, потому что ничего более подходящего все равно не предвидится: ну конечно, здесь вполне может существовать остановка, о которой знают только краснокоммунарцы. И она где-то там, за пустотой пустыря и доминошками домов. В крайнем случае я всегда могу вернуться к колледжу и начать сначала.

Мимо стремглав проносятся мальчик и фокстерьер. На мгновение меня ослепляет свет фар – автомобиль въезжает во двор и останавливается. Такси, конечно! Выйду к дороге и просто вызову такси.

Но я не выхожу к дороге. Я не вызываю такси. Меня уже ждут. Ждут в узком проходе между домами: их трое, и то, что они ждут именно меня, становится ясно – в горле закипает паника с привкусом желудочного сока, – как только один из них хватает меня за рукав и подтаскивает к себе.

– Я все отдам, – говорю я, едва шевеля губами. Они меня узнали. Нет, они не могут меня узнать: я выгляжу теперь иначе, живу в другом городе, Красный Коммунар, Электровозный проезд, шестьдесят. Моя фамилия – Зарецкая. Я сама себя, вашу мать, не узнала бы.

Они не могут меня узнать, потому что у них нет глаз. В щелях между черными шапками и шарфами, закрывающими лица, – пустота.

Тот, что меня держит, протягивает руку.

– К-р-р-р, – говорит он.

– С-с-с-т, – соглашаются остальные.

Я кое-как стаскиваю с плеча рюкзак, и он тут же исчезает за одной из спин, но меня не отпускают.

– Больше ничего нет.

Я дергаюсь раз, другой. С треском выдираю серебристую ткань куртки из скрюченных пальцев. Они не пытаются сбежать с добычей. Стоят и смотрят, как бегу я. А я налетаю на женщину с продуктовой сумкой:

– Помогите, меня ограбили!

Ее рыбьи глаза пусты.

– Меня только что ограбили, помогите! Они там!

Парень в синей спецовке ускоряет шаг.

– Помо… Пожа…

Подпрыгивая на ухабах, меня огибает коляска с ребенком. Молодая мама невнятно ругается, а ее сын, свесившись набок, вдруг смотрит прямо на меня. Крошечное лицо с бессмысленно приоткрытым ртом удаляется.

Те, между домами, все еще чего-то ждут. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед.

Апрелев, тварь двоедушная!

Его нет ни под фонарем, ни около, нет и его избитой подружки, но я совершенно уверена, что они поблизости – потрошат мой рюкзак и делят на пятерых сдачу со стиков для айкоса, беспроводные наушники, тетрадь с конспектами, содержимое косметички. Телефон.

Твои голосовые сообщения – пошел мужик в лес на охоту, никакого вещества не принес, – дурацкие селфи, – только сказку – наши лихорадочные диалоги обо всем, что мы видели и пытались понять, – с очень дурным концом. То немногое, что от тебя осталось.

Я прячу руки в карманы и нащупываю прямоугольник банковской карты. Забыла убрать в кошелек. Всегда убираю, а сейчас – забыла.

Лампочка над банкоматом мелко моргает. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Ввожу ПИН-код. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Телефон сообщает из рюкзака о списании (кому-то, но не мне).

Будто сбой в матрице, со стороны кавказского ресторана ко мне спешит маленькая женщина с картонкой в руках.

– Я уже давала вам денег.

Она растерянно хлопает светлыми ресницами и не уходит.

– Мне нужно на Электровозный проезд. Как туда доехать?

Она молча поднимает картонку и тычет ею мне в лицо. Там по-прежнему «ЯНА», крест и молитва.

– Я знаю, я давала вам денег. Электровозный проезд…

– Да вон же маршрутка! – бросает через плечо проходящий мимо парень. – Беги!

Убивай или жги, смотри, все бессмысленно и бесполезно-но-но[5]5
  Из песни Mujuice «Беги, кролик, беги».


[Закрыть].

* * *

Тети-Полина связка ключей от квартиры тоже осталась в рюкзаке, вспоминаю я, набирая по карманам восемнадцать рублей за билет. И «Дом, в котором…» – книга, которую я обещала вернуть.

Очередная догадка толкает меня в грудь и усаживает на продавленное сиденье: Джон. Джон, который настоял на том, чтобы Илья непременно пошел меня провожать. И Джон, который сказал: «Он все тебе покажет. Будет весело».

Повеселился?

Всю дорогу я сжимаю пальцы в кулаки. Неподалеку от дома за мной увязывается мужик в черной одежде с надвинутым на лицо капюшоном. После того как мы сходимся, а затем расходимся, он зачем-то разворачивается и тащится следом до самого подъезда, потом обгоняет. Черт с ним. Я вдавливаю три кнопки кодового замка. Яростно топая, поднимаюсь на свой этаж и сажусь на ступеньку: дверь заперта, тетя Поля на смене. Еще неизвестно, что она скажет, когда узнает про потерянные ключи.

Какой-то кошмарный непреходящий сюр.

Март, что мне делать? Что сделал бы ты на моем месте? Ах да. Ты избил бы его и пырнул ножом.

Прислонившись плечом к стене, я закрываю глаза. Просто не верится, что все это действительно со мной происходит. Кажется, совсем недавно мы ходили на «Мешок без дна» в клуб «Фитиль» – такой старенький кинозал на первом этаже сталинского дома. Я его обожаю, всегда запоминается не только что, но и где, а там кажется, что показывают только тебе снятое специально для тебя; было снежно и ветрено, мы грели друг другу руки и губы, в баре оказалось дешевое пиво, и мы набрались этим пивом еще до начала сеанса. Целовались как ненормальные. После кино ты спешил домой, мы разошлись по разным веткам, и тогда уже я достала телефон. А там тринадцать пропущенных от мамы и эсэмэска, что папа умер.

«Погиб», – поправляю я себя и снова вслушиваюсь в звуки. Поначалу их немного: скрип куртки, которая трется о стену, мое собственное дыхание, далекий собачий лай. Постепенно в этой монотонности начинают звучать голоса: их два, и они переругиваются. «Хочу овсянки, – ноет женский. – Овсянки, овсянки, овся-анки-и…» «Мясо! – перебивает мужской. – Сегодня мясо!» «Овсянки-мясо-овсянки-мясо-овс-яс-о-я…» – талдычат они уже хором. Если бы у меня были один рот и желудок на двоих, я бы тоже, наверное, до посинения спорила.

– Это ты мясо?

Я вскакиваю быстрее, чем успеваю открыть глаза. Из-за двери тринадцатой квартиры выглядывает старушечка в ярко-синем платке.

– Ты, говорю, что ли, Майя? – Узнала. Ту самую «тварь из новостей». Я готова спасаться бегством, косулей перепрыгивая через несколько ступеней сразу. – Полинина племянница?

Мой вздох облегчения вполне мог бы стать причиной цунами на другом краю света.

– Это я! Ключи потеряла.

Внезапная фея-крестная с готовностью выпархивает на площадку и отпирает оба тетушкиных замка. Не веря удаче, я устремляюсь в квартиру, но не успеваю поблагодарить, как дверь за моей спиной захлопывается. Щелк-щелк.

– А вдруг ты не Майя! – торжествующе звучит ее голос. И пусть. Я все равно никуда больше не собиралась.

Куртка, джинсы и свитер летят на пол, сама я забираюсь под одеяло и сворачиваюсь в комок. Впервые за долгое время я доверилась. Думала, сможем общаться и даже дружить. Я видела в глазах Джона интерес. Теперь понятно, что его вызвало: приезжая, другая.

– Сама во всем виновата, – шепчу я в темноту. В ответ вдали вскрикивает электричка.

Несколько месяцев подряд я засыпала под твои голосовые сообщения. Включала самое раннее и далее, далее, далее. Ты болтал и смеялся. Вот уже второй раз тебя крадут у меня, выхватывают из рук и уносят. Но кое-что еще осталось.

Я шарю возле кровати и подтягиваю к себе дорожную сумку. В ней, под нижним бельем, носками и пижамами, лежит твой дневник.

Единственная возможность услышать твой голос. Последняя такая возможность. Говори со мной.

* * *

Ждал на улице, ел чипсы, внутрь не заходил, хотя вряд ли меня бы запомнили: рюмочная в спальном районе, пиво и водка за копье – вот маргиналы и сползаются. Неподалеку, возле метро, – стройка, но работы не ведутся, все стоит без движения. Раньше на этом месте был сквер. Прохожих почти нет. Около часа ночи вышел мужик, на ногах едва держался, попросил закурить, я ответил, что не курю. Нужно было отвести его на стройку. Я предложил вызвать ему убер. Он согласился. Мы постояли, как будто ждем такси. Я спросил, кто он по жизни. «Стихи пишу». Тогда я спросил, чем он зарабатывает на жизнь. Ответа не получил. Посмотрел в телефон, соврал, что машина подъехала, но водитель заблудился и нужно дойти пешком. Мы пошли. Мне пришлось взять его под руку и тащить. Воняло от него жутко. Пока шли, я попросил его что-нибудь прочесть. Он замычал, и его стошнило прямо на себя. Ни в один убер такое дерьмище не посадили бы. Я завел его на территорию стройки и толкнул. Он упал. Заныл: «Брат, за что?» Я поднял с земли арматуру и несколько раз ударил его за то, что он назвал меня братом. После этого он уже лежал молча лицом вверх и не шевелился. У него в кармане была пачка самой дешевой поваренной соли. Пачка лопнула, и соль из нее просыпалась. Мне в голову пришла странная идея с этой солью. Просто захотелось посмотреть, что будет. Я посолил ему глаза. По щепотке на каждый, а остальное всыпал в открытый рот. Он застонал – значит, еще чувствовал. Мне стало его жалко, я сказал, что скоро все закончится и он перестанет страдать. Достал нож и несколько раз ударил не глядя. Домой вернулся пешком.