Текст книги "Город, где умирают тени"

Почти час они шагали через внутренний двор, то и дело меняя направление под диктовку бегущей через джунгли тропы, и наконец подошли к высоким узким воротам в дальней стене и проследовали через них, оставив за спиной буйство зелени. Ворота выводили в широкий коридор, ярко освещенный невидимым источником света. Коридор был с балочным потолком и высокими стенами из неполированных каменных плит. Голд быстренько оглянулся и отметил, что теней они оба по-прежнему не отбрасывали.

Моррисон уверенно шагал по коридору, глядя вперед, словно бывал здесь так часто, что ему не было нужды таращить глаза, как туристу-новичку. Голд прибавил шагу, чтобы поравняться с ним, но каждая минута путешествия приносила новые чудеса. Время от времени прямо из стен появлялись эльфы, будто рождались из камня и исчезали в нем, растворяясь, как в объятиях гипосульфитной ванны. Твердыня камня тут же намертво смыкалась за ними. А эльфы оставались живы, неглубоко и размеренно дыша и порой провожая широко распахнутыми глазами проходивших мимо Голда и Моррисона. Один раз навстречу попался эльф, подошел к ним, медлительный и величавый, будто человек на ходулях. Моррисон отвесил низкий поклон, но эльф даже ухом не повел, не заметив его.

– Где мы? – прошептал Голд, понизив голос не из боязни быть услышанным, но скорее просто из-за неодолимого чувства благоговения. Невероятные размеры коридора заставляли его ощущать себя мальчишкой, впервые в жизни вторгшимся на территорию мира взрослых.

– Это Каер Ду, последний оплот Фэйрии, прибежище Двора Унсили и всех существующих видов эльфов. Это страна-под-горой, стезя, по которой нельзя пройти дважды. Не спрашивайте меня, сколько ей лет, я не уверен, что даже эльфы об этом знают. Это место древнее Шэдоуз-Фолла. Древнее человечества. Фэйрия была мечтой самой природы, но оставалась такой недолго: она была слишком образцовой для остального мира и он прошел мимо – своим путем.

Они продолжали идти. По-прежнему всюду маячили массивные статуи – людей, эльфов и удивительных созданий, тревожащих и пугающих своими формами и деталями, существ, словно пришедших из снов, которые поутру не хочется вспоминать. Невиданные механизмы стояли брошенные в своих закутках, громоздкие и загадочные, недоступные пониманию человека.

Голд и Моррисон повернули за угол и неожиданно натолкнулись на группу эльфов, собравшуюся вокруг большой ямы в земле. Безмолвно немигающими глазами они смотрели на то, что скрывалось в яме. Остановившись, Моррисон жестом предложил Голду тоже взглянуть. Эльфы не обратили ни малейшего внимания на то, как он, осторожно пройдя между ними, подошел к краю ямы и заглянул вниз. На дне два эльфа, зажав по ножу в каждой руке, калечили друг друга. Их тела раздувались, сокращались, мгновенно вырастали и уменьшались, следуя прихоти бойцов. Оба не делали никаких попыток защитить себя, получая ужасные раны, которые через несколько мгновений затягивались.

Два эльфа бились в полном молчании, и лишь горячее дыхание и постоянные глухие звуки ранящей плоть стали неслись из ямы. Наблюдавшие эльфы тоже молчали, однако с каждой новой атакой и контратакой Голд чувствовал растущее напряжение поглощенных схваткой эльфов. Все зрители улыбались, но ничего похожего на веселье не было в их лицах. Голд начал пятиться от края, охваченный почти болезненным и почти осязаемым чувством жажды крови, звеневшим в воздухе. Интенсивность этого ощущения была всеобъемлющей и достигала нечеловеческого порога. Он выбрался из толпы, мелко дрожа, как будто только что стал свидетелем жуткой дорожной аварии. Один из стоявших с краю толпы эльфов повернулся к другому и протянул руку. Тот достал нож, взял протянутую руку и отхватил ножом один из пальцев. Голд отшатнулся, не в силах отвести глаз от хлынувшей из раны крови. Моррисон ухватил его за локоть и вытянул на свободное место.

– Что за чертовщина здесь происходит? – дрожащим голосом спросил Голд, когда они с Моррисоном двинулись дальше по коридору.

– Дуэль, – беззаботно ответил бард. – На самом деле все не так драматично, как это кажется с виду. Эльфы не могут умереть, разве что под действием сильных чар или при полном уничтожении. Их раны заживают в считанные секунды. Они испытывают настоящую боль, но ни один эльф не обращает на это внимания. Главное – честь. Мне приходилось видеть, как подобные дуэли длились часами, когда у обоих дуэлянтов сил совсем уже не оставалось.

– А зачем пальцы резать?

– Проигранное пари. Эльфы ребята азартные, но золото и серебро здесь в малой цене. Они бьются об заклад на боль, услугу или унижение. Палец – мелочь. Ставка будет расти.

– Идиотизм. Они просто больные!

– Нет. Это человеческие критерии, а эльфы – не люди. Неспособность умереть меняет взгляд на многие вещи. Боль и раны суть преходящи. Потеря собственного лица и чести может длиться веками. Вот поэтому-то мы никогда толком не понимали жителей Фэйрии. Они гораздо дальновиднее. Они мыслят масштабами столетий, и отдельно взятый текущий момент значит для них гораздо меньше, чем для нас.

Голд попытался мысленно представить жизнь, спланированную в масштабе столетий, свободную от страха смерти, и не смог – ему стало не по себе.

– А сколько в среднем эльфы живут? – наконец спросил он.

– Они сами это решают. Единственное, что может убить их, это мощное колдовство и волшебное оружие, а и то и другое – большая редкость.

– Секундочку. А как же дети? Если они все-таки смертны...

– Детей нет. Новые эльфы рождаются взрослыми, при помощи волшебства, и заменяют эльфов умерших. Да, да, понимаю, это порождает ворох новых вопросов, но ответов на них у меня нет. Некоторые аспекты своей жизни эльфы ни с кем не обсуждают, в том числе и происхождение своего вида. Чувствую, если б мы когда-нибудь это и выяснили, удовольствия бы не получили.

Оставшуюся часть пути они продолжали молча, каждый занятый своими мыслями, и наконец пришли ко Двору Унсили, попав на Дворянское собрание Фэйрии. Обе створки больших дверей сами собой распахнулись настежь при их приближении, открывая взору обширный зал, от стены до стены битком набитый эльфами самых благородных кровей. Высокие, худощавые и импозантные, облаченные в замысловатые одеяния неистовых и ярких расцветок, у каждого на бедре меч, лица всех – само совершенство, без изъяна или какого-нибудь дефекта. Грациозные и важные, пылкие и чувственные – эльфы были красивы. Одно то, что они здесь присутствовали, было сродни ощущению горячей волны из открытой печи. Все эльфы стояли не шевелясь, замерев не по-человечески – так замирает изготовившееся к броску насекомое или хищное животное, наблюдающее, куда метнется выслеженная им жертва. На одних были маски из металла с искусной чеканкой, закрывающие половину лица, на других – звериные шкуры с мордами, покоящиеся на плечах хозяев. Необычные запахи парфюмерии витали в воздухе – густые, душные и пьянящие, будто кто-то растолок целое поле цветов и наполнил воздух получившимся из цветов экстрактом. Но больше всего потрясала тишина – тишина полная, не нарушаемая ни вздохом, ни шелестом случайного жеста. Голд и Моррисон глядели на собравшихся эльфов, а знать Фэйрии смотрела на них – и казалось, что это мгновение будет тянуться вечность.

И тут стоявшие в середине эльфы подались назад, открывая проход к центру Двора. Спокойный и уверенный, Моррисон двинулся вперед, Голд – за ним. Эльфы медленно поворачивали головы, провожая взглядами двух людей, и Голду с большим трудом удавалось подавлять в себе дрожь. Их взгляды на себе он ощущал как физическое давление, и ничего напоминающего дружеское расположение в этих взглядах не было. Ранее Моррисон ясно дал понять: никаких гарантий безопасности в этом месте не существует. Что бы ни делали эльфы, ничто и никто не в состоянии призвать их за это к ответу. Может, Моррисон и бывал здесь раньше в качестве барда и почетного гостя, но это могло происходить и по требованию эльфов. Сегодня же он заявился без доклада и без приглашения, да еще привел с собой незнакомца.

Можно было ожидать чего угодно.

Голд и Моррисон наконец остановились перед широким возвышением, на котором стояли два трона. Оба были сделаны из слоновой кости и украшены искусно вырезанными фигурами и поражающими подробностями миниатюрами. На тронах восседали два эльфа. На левом – мужчина полных десяти футов высотой и с бугрящимися мощными мускулами, закутанный в кроваво-красное одеяние, подчеркивавшее бледность его молочно-белой кожи. Свободно свисающие светлые волосы обрамляли удлиненное худое лицо с огромными глазами, холодными и пронзительно-голубыми. Он был неподвижен, будто застыл в терпеливом ожидании сто лет назад и при надобности прождет еще столько же. Справа от него сидела женщина, одетая во все черное с серебряной тесьмой по краям одежды. Она была на несколько дюймов выше сидящего на троне мужчины и уступала ему в мощности мышц, а кожа ее отливала такой белизной, что на висках отчетливо просматривались голубоватые вены. Волосы ее были черными, в тон одежде, коротко и грубо обрезанными, и темные глаза смотрели задумчиво с сердцевидного овала лица. В руке женщина держала красную розу, не обращая внимания на шипы, коловшие ей ладонь. Ореол благородства и величия окутывал их обоих, будто старая мантия, обветшавшая от длительного использования. Голд не нуждался в пояснении, кто они. Их имена были легендой. Моррисон до земли поклонился королю и королеве Фэйрии, и Голд тут же последовал его примеру.

– Милорд и миледи, наиблагороднейший Оберон и прекрасная Титания, я приветствую вас от имени Шэдоуз-Фолла! – Моррисон помедлил, будто бы в ожидании ответа, но пауза затягивалась, и он обворожительно улыбнулся и продолжил, буквально источая шарм и дружеское расположение: – Приношу извинения за вторжение, за этот наш незваный визит, однако дела крайне безотлагательные послужили тому причиной и привели меня сюда в надежде на ваше благородство и помощь. Если вы позволите, я хотел бы представить своего друга Лестера Голда, героя.

Голду не надо было подсказывать, чтобы он снова согнул спину в низком поклоне, причем сделал это со всей возможной благопристойностью. К подобным телодвижениям герой, естественно, не привык. Голд подумал, что это одна из тех немногих вещей, в которых надо практиковаться задолго до момента их успешного применения.

Выпрямившись, Лестер заметил, что Король и Королева как сидели не шелохнувшись, так и продолжали сидеть, в своем высокомерии даже не замечая гостя. Моррисон молча улыбался, вероятно, все еще ожидая ответа. В зале по-прежнему висела тишина, приобретавшая некий внутренний заряд, и это было волнующим и пугающим одновременно. Неотрывный взгляд битком набившейся в зал знати казался все более и более угрожающим, и Голду пришлось усилием воли сдержаться и не позволить руке потянуться к заплечной кобуре. Впервые в своей долгой карьере он сознавал, что оказался перед лицом чего-то такого, что невозможно было остановить мужеством или метким выстрелом. Моррисон продолжал легко улыбаться Оберону и Титании, но Голд чувствовал, каких усилий стоила ему эта улыбка. Бард был готов к категорическому отказу, но гнетущее молчание, отрицающее само его существование, невероятно терзало его душу.

– Милорд, миледи, вам нечего мне сказать? Много лет я был вашим бардом, пел историю Фэйрии и хвалу ее правителям перед аудиториями людей и эльфов. В свою очередь вы оказали мне честь, подарив дружеское расположение и внимание, и сегодня я нуждаюсь в них как никогда остро. Ежели я злоупотребляю вашим терпением, так только оттого, что необходимость вынуждает меня к этому. Появилось нечто, несущее угрозу как человечеству, так и Фэйрии, и я боюсь, город не в силах дать отпор в одиночку. Ваши величества, неужели вы не поговорите со мной?

Между тронами неожиданно выросла фигура сравнительно невысокого и противно ухмыляющегося эльфа. Голд вытаращил глаза: единственный эльф, который не являл собой совершенство. Правда, ростом он был вдвое превышающим человеческий, но, поскольку сидевшие на тронах царственные особы были заметно выше, казался в их обществе коротышкой. Тело эльфа было ладным и гибким, как у танцора, но горб на спине увел одно его плечо вниз и вперед, а кисть руки на скособоченной стороне была высохшей и напоминала клешню. Волосы его были седыми, кожа – пожухло-желтой, цвета старой кости, но зеленые глаза были полны озорства, дерзости, вызова и высокомерия. На висках у него имелись два выпуклых утолщения, напоминавших рога. Одет эльф был в шкуру какого-то животного, чей мех жутковато сливался с волосами, покрывавшими его тело, а ноги оканчивались раздвоенными копытами. Внезапно горбун рассмеялся, и Моррисона передернуло от нескрываемого презрения, прозвучавшего в его тихом смехе.

– Что, опять пожаловал, маленький человечек? Опять пришел докучать нам своим остроумием и своими заботами, своими скороспелыми выводами и преходящими ценностями? Снова будешь распространяться о срочности и каких-нибудь трудностях, будто безумное тикание часов, отсчитывающих жалкий отрезок вашего смертного жизненного пути, имеет для нас значение? Знай свое место, человечишка. Придешь сюда, когда тебя позовут, когда нам этого захочется и когда нам будет удобно. И не смей беспокоить Двор и отрывать нас от дел, если тебе когда-нибудь еще вздумается это сделать.

– Господин Пак[9]9
  Пак – злой или озорной дух. См., например: У. Шекспир «Сон в летнюю ночь».


[Закрыть], – спокойно заговорил Моррисон. – Ваша честь. Резкость ваших слов причиняет мне нестерпимую боль. Не я ли зовусь бардом этого Двора, этого Высокого собрания? И не я ли пел здесь для вас не далее чем шесть дней назад? Тогда вы оказали мне великую честь своей похвалой, поднесли мне кубок вина и позволили называть вас братом.

– Никогда не имел привычки любить своих братьев, – сказал Пак, беспечно крутясь на своих копытах с удивительной грацией. – Хотя я с определенной симпатией отношусь к роду человеческому. Людишки – такая легкая добыча. Они удирают с таким трогательным отчаянием и визжат так приятно, когда их загоняют в угол. Радости их ничтожны, и они готовы бесконечно лебезить перед сильными в обмен на улыбку или доброе слово. Они суют носы под хвосты, как похотливые собаки, они целуют наши благородные задницы и думают, что так можно завоевать нашу дружбу. Вы явились в неподходящее время, люди. Пользуйтесь остатками нашей доброжелательности и убирайтесь восвояси, пока не поздно.

Легкое движение пронеслось по рядам придворных, и Голд почувствовал, как до предела накалилась атмосфера. Бремя взглядов стольких немигающих глаз, смотревших неотрывно, было едва выносимо. Моррисон, похоже, никакого напряжения не испытывал, и если бы не это, Голд не устоял бы на месте: часть его готова была развернуться и бежать, бежать со всех ног до тех пор, пока благополучно не вернется в мир, который был ему понятен. Эта мысль вдруг немного его успокоила. Он не дрогнет и не побежит – ведь он герой, а герои не убегают. Ну, иногда отходят – из тактических соображений. Голд ненароком оглянулся, проверяя, как далеко до дверей и сколько эльфов было на пути к ним. Он опять вспомнил о пистолете под курткой, но не затем, что собирался его достать: эльфов здесь были сотни, а патронов у него было не больше пригоршни. К тому же какое-то неприятное чувство подсказывало ему, что этим волшебным созданиям от такой немудреной штуки, как пистолет, вреда не будет никакого. Голд решил сконцентрироваться на том, чтобы стоять неподвижно и делать все возможное, чтобы выглядеть спокойным и бесстрастным.

– Что-то случилось, – решительно заговорил Моррисон. – Что-то произошло здесь, во Дворе, в этой стране, с тех пор как я последний раз приходил к вам. Но я не изменился, я все тот же. Я по-прежнему ваш друг, ваш бард, ваш голос в мире людей. Я не забыл подарков, которые вы дарили мне, а также смысла и обязанностей моего положения. А в обязанности барда входит говорить то, что должно быть сказано, независимо от того, рады этому или нет. Сегодня я пришел из города говорить с вами на тему жизненно важную, и вы обязаны меня выслушать. Страна-под-горой связана с Шэдоуз-Фоллом клятвами более древними, чем сам Дедушка-Время. Должен ли я так понимать, что на народ Фэйрии больше нельзя положиться и все соглашения аннулированы? Что понятие чести для эльфов более ничего не значит?

И снова шелест движения пролетел по Двору, и Голд уловил едва различимый переход от угрозы к гневу. Моррисон на это не обратил внимания, его решительный взгляд был обращен к Паку. Голос Шина ни на мгновение не отступился от спокойного и благоразумного тона, скрещенные руки покоились на груди. Эльф-калека подался телом вперед, раздвоенные копыта негромко цокнули по полированному полу. Он впился взглядом в Моррисона, следов улыбки и озорства не осталось у него на лице, но бард не дрогнул и не сдвинулся с места.

– Следи за словами, маленький человек, – сказал Пак. – В словах скрыта большая сила. Они соединяют воедино говорящего и слушающего. Если ты не в состоянии распознать в наших словах предостережения – лучше уходи сейчас же. Второй раз я тебе этого не предложу.

– Я пришел говорить с вами, – отвечал Моррисон. – И я буду услышан. Делайте что хотите, лорд Пак, но я не отступлюсь ни на шаг. Мне есть что сказать, и есть вопросы, которые надо обсудить, очередность не важна. Следующее па в этом танце ваше, лорд Пак. И не я буду тем, кто первым разобьет доверие между нами.

– Как смело! – хмыкнул Пак. – Как самоуверенно! И очень, очень по-человечески. Говори, начинай ты первым, бард. Какая разница. Твои слова здесь пустой звук. Мы не слышим их.

– У меня есть право на аудиторию, – осторожно заявил Моррисон. – Вы сделали меня своим бардом, к счастью или к несчастью, и что бы между нами ни произошло, этого права у меня не отнимешь. И я почтительно требую, чтобы два титулованных члена Двора выслушали мои слова и дали свое заключение тому, есть ли смысл в них и стоит ли меня слушать.

– «Право»? «Требую»? – Пак выпрямился во весь рост, отведя назад горб и плечо, насколько это было возможно. – Неужто человек осмелился произнести такие слова при Дворе, в нашей стране?

– Да. Их величества Оберон и Титания давно дали мне это право. Вы отменяете их указ?

– Только не я, – сказал Пак. – Ни в жизнь. Хотя не исключено, что когда-нибудь ты пожалеешь, что это сделал не я. – Эльф неожиданно хихикнул: странный и тревожный звук в тишине Двора. Он снова крутанулся на копытах и грациозно припал на колени в глубоком поклоне. – Мне нравится твоя дерзость, Шин. И нравилась всегда. Ты мне напоминаешь кое-кого мною уважаемого. Может, меня самого? Ну что ж, поскольку ты не внимаешь уговорам и предостережениям, пусть все будет так, как положено. Лорд Ойсин, леди Ньямх, выйдите вперед.

Из плотных рядов придворных протолкались вперед два эльфа и встали лицом к Моррисону и Голду и спиной к Оберону и Титании. Они склонились в поклоне перед Моррисоном, и тот поклонился в ответ. Голд поклонился тоже – только лишь для того, чтобы показать, что он полноправный участник событий.

Пак небрежно облокотился на трон Оберона.

– Лорд Ойсин Мак Финн. Прежде человек, теперь эльф, давний член Высокого собрания. Леди Ньямх Златовласка, дочь Маннаннона Мак Лира. Они оценят твои слова. Такая аудитория тебе по душе?

Долгие мгновения, пока Моррисон собирался с духом ответить «да», Голд рассматривал двух представленных Паком эльфов. Ойсин (прежде человек?) был ростом шести футов, отчего казался почти карликом на фоне других придворных, имел такие же живые глаза, остроконечные уши, такую же гибкую мускулатуру и природное изящество, и все же было в нем что-то человеческое. Как почти каждый эльф, он был безупречен, но, так сказать, в несколько ином измерении. Ньямх, в которой было добрых восемь футов росту, заметно возвышалась над Ойсином и двумя людьми. Ее худое лицо было миловидно, длинные светлые волосы, на голове прихваченные простым ободком, тяжелыми прядями ниспадали до самой талии и там были затянуты узлом на спине. Голд невольно поймал себя на мысли, какая же уйма времени уходит у бедной девушки на их мытье и расчесывание, но тут же одернул себя и заставил сосредоточиться на происходящем.

Ни Ойсин, ни Ньямх не проявляли признаков враждебности, впрочем, как и дружеского расположения. Но в настроении всего остального двора что-то изменилось... Атмосфера гнева и угрозы растаяла, сменившись другой, с привкусом уступки и согласия. Как будто настойчивость Моррисона вынудила эльфов собираться в дорогу, от одной мысли о которой их воротило всех до единого. Голд мысленно покачал головой: более чем вероятно, что он неправильно истолковывал молчание Двора. Конечно же, они ведь не люди, а значит, и не обязаны думать, как люди...

Он посмотрел на Моррисона. Молодой бард казался спокойным, едва ли не расслабленным. Но с другой стороны, он и всегда казался таким. Голд всю жизнь гордился собственной способностью сохранять спокойствие в перестрелке и хладнокровие в решительные моменты, но, во-первых, последний раз это было тридцать с лишним лет назад, а во-вторых, с эльфами ему встречаться не приходилось.

Моррисон поклонился Паку, едва видному из-за стоявших впереди Ойсина и Ньямх.

– У меня, как всегда, с собой инструмент. Вы научили меня, лорд Пак, как достойно применять его, и я воздам должное вашим урокам. Вот моя песня.

Будто бы сама собой появилась в его руках гитара. Голд заморгал – он готов был поклясться, что минуту назад ее не было. Моррисон легко тронул струны, и негромкие нежные звуки полетели над притихшим Двором. Сидевшие на тронах Оберон и Титания чуть подались вперед. Моррисон затянул песню сильным тенором, заставив Фэйрию слушать.

Незамысловатый мотив и ровный ритм песни завораживали сначала слух, а затем рассудок – неотступно, возвышенно и потрясающе. Все внимавшие песне были уже не в состоянии не слушать, даже если б они перестали дышать. Моррисон был бардом, и его голос и песня таили волшебство, льющееся из его сердца и души, фокусировавшееся и обретавшее форму по воле человека и его песни. Он пел, и мир, затаив дыхание, внимал ему.

Он пел о Шэдоуз-Фолле и его сказочной неповторимости. О погибших, о напуганных и умирающих, пришедших в город после того, как мир перестал в них нуждаться. Он пел о древних и благородных эльфах и о старом крепком договоре, на протяжении стольких веков хранившем дружбу между человеком и Фэйрией. О любви, о чести, о долге и о том, как они крепили эту дружбу. И, наконец, о том, что город в час отчаяния нуждается в помощи. Об убийствах нераскрытых и убийце безнаказанном... Моррисон резко оборвал песню, и эхо еще долго летало под сводами зала, словно разнося слушателям ее последние аккорды.

Глаза Голда наполнились слезами, и сердце заныло. В этот момент он готов был простить Моррисону все на свете. Голд посмотрел на безмолвные ряды придворных, перевел взгляд на Оберона и Титанию, затем на Ойсина и Ньямх, на Пака, и будто холодом дохнуло на него. В их жарких глазах не было слез, на лицах не отразилось ни капельки того ликования, что так взволновало его самого. Наоборот, они выглядели усталыми, печальными и отстраненными, словно песня всего лишь подтвердила нужду в том, от чего они всеми силами пытались уклониться. Оберон и Титания вновь поглубже устроились на своих тронах, откинувшись на спинки, а Ньямх отвесила Моррисону поклон. Бард поклонился в ответ, и гитара из его рук исчезла.

– Твоя песня, как всегда, тронула нас, дорогой бард, – приятный вкрадчивый голос Ньямх сам напоминал песенку, неторопливую, спокойную, но неотвратимую, как прилив, накатывающий на берег. – Ты с давних пор друг нам и наш голос в мире человеческом, и, если бы это было возможно, мы хотели бы поберечь тебя. Однако ты – и по праву – требуешь правды, и ты услышишь ее, хотя она, увы, разобьет твое сердце, как разбила наши сердца. Нам известно, что происходит в Шэдоуз-Фолле. Среди вас поселился Бес. Зверь с простым человеческим лицом, которого не остановишь и с которым не договоришься, потому что такова его сущность. И ни вы, ни мы не в силах остановить его. И грядут еще более тяжелые времена. Шэдоуз-Фолл предали – в ваш город пришла измена и изнутри и извне. Несметная армия собирается, чтобы взять город штурмом. А мы... Мы не знаем, что предпринять, друг Шин. Потому как впервые за много столетий не видим выхода, не знаем, что делать. Наши жрецы предрекают поражение, истребление и гибель Фэйрии. Многие из нас собираются создать армию, мобилизовав вооружение и науки, давным-давно не применявшиеся. Остальные хотят остаться на время здесь, чтобы разрушить ваш город, предать его огню в надежде на то, что нам, возможно, удастся избежать его участи. Поэтому мы говорим, обсуждаем, спорим и не можем принять никаких решений. Мы не видим выхода. Единственное, в чем мы уверены, – это в том, что вокруг нас сгущается тьма и, похоже, как человеку, так и эльфам надеяться не на что. Нам нечего предложить вам в качестве помощи, дружище Шин: только предостережение о надвигающейся катастрофе. Пути наши отныне расходятся, и тем не менее мы хотели по возможности уберечь тебя, не разбивать твою надежду и не омрачать твою душу. Мы пытались отвратить тебя от нас, говоря резкие слова вместо страшной правды, но ты потребовал, чтобы тебя выслушали, и мы не смогли отказать тебе. Я считаю, что в конечном счете мы можем встать плечом к плечу, как бы ни обернулась наша судьба. Человечество и Фэйрия связаны договорами более древними, чем сам Шэдоуз-Фолл, и мы скорее умрем, чем останемся жить в бесчестье. Знайте, мы по-своему любим вас. Вы дети, оставшиеся для нас загадкой. Я очень верю, что мы не покинем вас в трудный час, несмотря на то что твердят пророки.

– Что касается последнего заявления: решение еще не принято, – начал Ойсин низким безжизненным голосом. – И хотя очень многие за наше сплочение на пороге беды, ровно столько же и, пожалуй, больше – за то, чтобы мы не вмешивались в судьбу города и навсегда повернулись спиной к миру людей. Мы обязаны выжить. Мы сделали для вас все, что могли, и если мир решил сойти с ума, пускай сходит. Как все дети, люди должны научиться стоять за себя в одиночку, хорошо это или плохо.

– Вы не можете отколоться, – сказал Моррисон, и в его голосе звенел не гнев, но настойчивость. – Вы очень нужны нам. Нам нужны ваши чары и ваши тайны, ваше своеобразие и ваше величие. Мир поблекнет без ваших грандиозных битв и запутанных интриг, вашей неистовой ярости и бессмертной любви. Вы – человечество с большой буквы, и жизнь кипит в ваших помыслах, душах и делах. Не уходите. Нам будет очень не хватать вашей поддержки, которая всегда вдохновляла нас, и ваш уход оставит в наших душах страшную пустоту, заполнить которую будет нечем. Вы – радость и слава мира. Вы часть нас самих.

– Твои слова трогают нас до глубины души, – заговорила с улыбкой Ньямх. – Как и всегда. Боюсь, однако, с некоторых пор слова не имеют такого влияния на нас, как прежде. Побудь еще с нами, Шин, и говори еще. Как знать, может быть, вместе мы найдем какой-нибудь выход. Надеюсь, ты понимаешь, что я тебе ничего не обещаю.

– Ничего, – откликнулся эхом Ойсин, и показалось, будто кто-то из придворных говорил с ним в унисон.

– К вашим услугам, – поклонился Моррисон.

– Мы выслушали твою речь, – зычный голос короля Оберона наполнил зал. – И обдумаем ее.

– А пока – будьте нашими гостями, – сказала королева Титания. – Просите чего угодно, и ни в чем не будет вам отказа.

Ньямх и Ойсин, повернувшись к королю и королеве, принялись что-то вполголоса обсуждать с ними, члены Двора тоже тихо переговаривались. Подмигнув Моррисону, Пак резко крутанулся на копытах и вдруг куда-то пропал. Моррисон наконец позволил себе глубоко вздохнуть и едва не рухнул без сил на Голда. Бард вдруг показался Лестеру меньше ростом и старше, как будто в мольбу о помощи вложил частичку себя самого и отдал ее эльфам. Голд незаметно для окружающих поддержал его за локоть. Он был твердо убежден, что обнаруживать хоть капельку слабости сейчас ни в коем случае нельзя. Поискав вокруг себя взглядом, он вдруг обнаружил под рукой удобно расположенный столик, а на нем – бутылку вина и два золотых кубка. Он потянулся к вину, желая прочитать наклейку, и тут ему в плечо больно впились пальцы Моррисона.

– Не вздумай! – яростно прошипел он. – Я же говорил, здесь нельзя ни пить, ни есть: как только питье или еда попадут тебе в желудок, они навсегда свяжут тебя с миром, в котором они были произведены. Это не наш мир, и законы здесь иные. И течение времени. Поскольку мы гости, мы можем приходить и уходить совершенно безболезненно. Мы вернемся в Шэдоуз-Фолл в то самое мгновение, в которое вошли сюда, но еда и питье свяжут нас с уже совершенно иным отрезком времени. Пробудешь здесь несколько часов, а когда выйдешь – окажется, что наверху минули годы. Так что, прошу тебя, Лестер, помни об этом. Здесь надо быть очень осторожным, ошибки будут непоправимы.

– Конечно, конечно, я все понял, Шин. А теперь, будь добр, отпусти руку, а то у меня сейчас пальцы онемеют.

Моррисон разжал хватку, и Голд коротко кивнул. Он не любил, когда ему читали нотации, но несомненно бард знал местные порядки, а он – нет, так что лучше будет послушаться. Голд кивком головы указал на ряды придворных.

– Как ты думаешь, о чем они судачат?

– Черт меня побери, если я знаю. Они же думают совершенно по-другому. Раньше, бывало, зная реальное положение дел, я строил верные догадки, однако теперь здесь так все поменялось... Я сообразил, тут что-то не так, когда Оберон и Титания не стали говорить со мной напрямую, но я понятия не имел, что наши дела из рук вон плохи.

– Постой-ка, – попросил Голд. – Разъясни мне, пожалуйста, правильно ли я все понял. Какая-то жуткая дрянь завелась в Шэдоуз-Фолле. И эльфы не только не в состоянии помочь нам вывести ее, но некоторые из них всерьез подумывают о том, чтобы стереть с лица земли свой город – на случай, если их тоже «зацепит». Я ничего не упустил?

– По сути – нет... Но, по-моему, маловероятно. Просто невозможно представить себе эльфа, нарушившего клятву. Все лишь говорит о том, как здорово они напуганы. Такими я эльфов никогда не видел.

– Они что-то говорили о жрецах. Насколько точны их предсказания?

– Почти на все сто. Ну, бывают иногда довольно туманные, однако послужной список у жрецов будь здоров. Если прорицатели говорят, что под угрозой само существование Фэйрии, значит, можно смело делать ставки.

– Неужели что-то может угрожать людям, которые не в состоянии умереть?