Текст книги "Лирика Золотого века"

Сборник стихов
Лирика Золотого века

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства.

© DepositPhotos.com / imagepluss, AndreYanush, обложка, 2020

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2020

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2020

* * *

В. А. Жуковский
(1783–1852)

Человек

A Worm, a God!

Yong[1]1
  Червь, бог! (Юнг). (англ.)


[Закрыть]

«Ничтожный человек! что жизнь твоя? – Мгновенье.

Взглянул на днéвный луч – и нет тебя, пропал!

Из тьмы небытия злой рок тебя призвал

На то лишь, чтоб предать в добычу разрушенья;

Как быстра тень, мелькаешь ты!

Игралище судьбы, волнуемый страстями,

Как ярым вихрем лист, – ужасный жребий твой

Бороться с горестью, болезньми и собой!

Несчастный, поглощен могучими волнами,

Ты страшну смерть находишь в них.

В бессилии своем, пристанища лишенный,

Гоним со всех сторон, ты странник на земли!

Что твой парящий ум? что замыслы твои?

Дыханье ветерка, – и где ты, прах надменный?

Где жизни твоея следы?

Ты дерзкой мыслию за небеса стремишься! —

Сей низложенный кедр соперник был громам;

Но он разбит, в пыли, добыча он червям.

Где мощь корней его?.. Престань, безумец, льститься;

Тебе ли гордым, сильным быть?

Ты ныне, обольщен надеждой, зиждешь стены, —

Заутра же они, рассыпавшись, падут;

И персти твоея под ними не найдут…

Сын разрушения! мечта протекшей тени!

И настоящий миг не твой.

Ты веселишь себя надеждой наслаждений:

Их нет! их нет! Сей мир вертеп страданий, слез;

Ты с жизнию в него блаженства не принес;

Терзайся, рвись и будь игрою заблуждений,

Влачи до гроба цепи зол!

Так – в гробе лишь твое спокойство и отрада;

Могила – тихий сон; а жизнь – с бедáми брань[2]2
  Юнг. (Примеч. Жуковского.)


[Закрыть];

Судьба – невидимый, бесчувственный тиран,

Необоримая ко счастию преграда!

Ничтожность страшный твой удел!

Чего ж искать тебе в сей пропасти мучений?

Скорей, скорей в ничто! Ты небом позабыт,

Один перун его лишь над тобой гремит;

Его проклятием навеки отягченный,

Твое убежище лишь смерть!»

Так в гордости своей, слепой, неправосудной,

Безумец восстает на небо и на рок.

Всемощный! гнев твой спит!..

Сотри кичливый рог,

Воздвигнись, облечен во славе неприступной,

Грянь, грянь! – и дерзкий станет пыль.

Или не знаешь ты, мечтатель напыщенный!

Что неприметный червь, сокрывшийся во прах,

И дерзостный орел, парящий в небесах,

Превыше черных туч и молний вознесенный,

Пред взором Вечного ничто?..[3]3
  Вольтер. (Примеч. Жуковского.)


[Закрыть]

Тебе ли обвинять премудрость провиденья?

Иль таинства его открыты пред тобой?

Или в делах его ты избран судией?

Иль знаешь ты вещей конец, определенье

И взором будущность проник?

В страданиях своих ты небо укоряешь —

Творец твой не тиран: ты страждешь от себя;

Он благ: для счастия он в мир призвал тебя;

Из чаши радостей ты горесть выпиваешь:

Ужели рок виновен в том?

Безумец, пробудись! воззри на мир пространный!

Все дышит счастием, все славит жребий свой;

Всему начертан круг Предвечного рукой, —

Ужели ты один, природы царь избранный,

Краса всего, судьбой забвен?

Познай себя, познай! Коль в дерзком ослепленье

Захочешь ты себя за край миров вознесть,

Сравниться со Творцом – ты неприметна персть!

Но ты велик собой; сей мир твое владенье,

Ты духом тварей властелин!

Тебе послушно все – ты смелою рукою

На бурный океан оковы наложил,

Пронзил утесов грудь, перуны потушил;

Подоблачны скалы валятся пред тобою;

Твое веление – закон!

Все бедствия твои – мечты воображенья;

Оружия на них судьбой тебе даны!

Воздвигнись в крепости – и все побеждены!

Великим, мудрым быть – твое определенье;

А ты ничтожны слезы льешь!

Сей дерзостный утес, гранитными плечами

Подперши небеса, и вихрям и громам

Смеется, и один противится векам,

У ног его клубит ревущими волнами

Угрюмый, грозный океан.

Орел, ужаленный змеею раздраженной,

Терзает, рвет ее в своих крутых когтях

И, члены разметав, со пламенем в очах,

Расширивши крыла, весь кровью обагренный,

Парит с победой к небесам![4]4
  Цицерон. (Примеч. Жуковского.)


[Закрыть]

Мужайся! – и попрешь противников стопою;

Твой рай и ад в тебе!.. Брань, брань твоим страстям! —

Перед тобой отверст бессмертья вечный храм;

Ты смерти сломишь серп могучею рукою, —

Могила – к вечной жизни путь!

1801

Сельское кладбище
Элегия

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает…

Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;

Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,

Лишь слышится вдали рогов унылый звон.

Лишь дикая сова, таясь под древним сводом

Той башни, сетует, внимаема луной,

На возмутившего полуночным приходом

Ее безмолвного владычества покой.

Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,

Которые окрест, развесившись, стоят,

Здесь праотцы села, в гробах уединенных

Навеки затворясь, сном непробудным спят.

Денницы тихий глас, дня юного дыханье,

Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,

Ни ранней ласточки на кровле щебетанье —

Ничто не вызовет почивших из гробов.

На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,

Их в зимни вечера не будет веселить,

И дети резвые, встречать их выбегая,

Не будут с жадностью лобзаний их ловить.

Как часто их серпы златую ниву жали,

И плуг их побеждал упорные поля!

Как часто их секир дубравы трепетали,

И потом их лица кропилася земля!

Пускай рабы сует их жребий унижают,

Смеяся в слепоте полезным их трудам,

Пускай с холодностью презрения внимают

Таящимся во тьме убогого делам;

На всех ярится смерть – царя, любимца славы,

Всех ищет грозная… и некогда найдет;

Всемощныя судьбы незыблемы уставы;

И путь величия ко гробу нас ведет!

А вы, наперсники фортуны ослепленны,

Напрасно спящих здесь спешите презирать,

За то, что гробы их непышны и забвенны,

Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.

Вотще над мертвыми, истлевшими костями

Трофеи зиждутся, надгробия блестят;

Вотще глас почестей гремит перед гробами —

Угасший пепел наш они не воспалят.

Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою

И невозвратную добычу возвратит?

Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;

Надменный мавзолей лишь персть их бременит.

Ах, может быть, под сей могилою таится

Прах сердца нежного, умевшего любить,

И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,

Рожденной быть в венце иль мыслями парить!

Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,

Угрюмою судьбой для них был затворен,

Их рок обременил убожества цепями,

Их гений строгою нуждою умерщвлен.

Как часто редкий перл, волнами сокровенный,

В бездонной пропасти сияет красотой;

Как часто лилия цветет уединенно,

В пустынном воздухе теряя запах свой.

Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный,

Защитник сограждáн, тиранства смелый враг;

Иль кровию граждáн Кромвель необагренный,

Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.

Отечество хранить державною рукою,

Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,

Дары обилия на смертных лить рекою,

В слезах признательных дела свои читать —

Того им не дал рок; но вместе преступленьям

Он с доблестями их круг тесный положил;

Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям

И быть жестокими к страдальцам запретил;

Таить в душе своей глас совести и чести,

Румянец робкия стыдливости терять

И, раболепствуя, на жертвенниках лести

Дары небесных муз гордыне посвящать.

Скрываясь от мирских погибельных смятений,

Без страха и надежд, в долине жизни сей,

Не зная горести, не зная наслаждений,

Они беспечно шли тропинкою своей.

И здесь спокойно спят под сенью гробовою —

И скромный памятник, в приюте сосн густых,

С непышной надписью и рéзьбою простою,

Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.

Любовь на камне сем их память сохранила,

Их лета, имена потщившись начертать;

Окрест библейскую мораль изобразила,

По коей мы должны учить умирать.

И кто с сей жизнию без горя расставался?

Кто прах свой по себе забвенью предавал?

Кто в час последний свой сим миром не пленялся

И взора томного назад не обращал?

Ах, нежная душа, природу покидая,

Надеется друзьям оставить пламень свой;

И взоры тусклые, навеки угасая,

Еще стремятся к ним с последнею слезой;

Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;

Наш камень гробовой для них одушевлен;

Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,

Еще огнем любви для них воспламенен.

А ты, почивший друг, певец уединенный,

И твой ударит час, последний, роковой;

И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,

Чувствительный придет услышать жребий твой.

Быть может, селянин с почтенной сединою

Так будет о тебе пришельцу говорить:

«Он часто по утрам встречался здесь со мною,

Когда спешил на холм зарю предупредить.

Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,

Поднявшей из земли косматый корень свой;

Там часто, в горести беспечной, молчаливой,

Лежал, задумавшись, над светлою рекой;

Нередко к вечеру, скитаясь меж кустами —

Когда мы с поля шли, и в роще соловей

Свистал вечерню песнь, – он томными очами

Уныло следовал за тихою зарей.

Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,

Он часто уходил в дубраву слезы лить,

Как странник, родины, друзей, всего лишенный,

Которому ничем души не усладить.

Взошла заря – но он с зарею не являлся,

Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;

Опять заря взошла – нигде он не встречался;

Мой взор его искал – искал – не находил.

Наутро пение мы слышим гробовое…

Несчастного несут в могилу положить.

Приблизься, прочитай надгробие простое,

Чтоб память доброго слезой благословить».

Здесь пепел юноши безвременно сокрыли;

Что слава, счастие, не знал он в мире сем;

Но музы от него лица не отвратили,

И меланхолии печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою —

Чувствительным творец награду положил.

Дарил несчастных он чем только мог – слезою;

В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;

Он в ней нашел приют от всех земных тревог;

Здесь все оставил он, что в нем греховно было,

С надеждою, что жив его спаситель – Бог.

1802

Милосердие

«Перун мой изостри, – сказал Юпитер Мщенью, —

Устал я миловать! погибель преступленью!»

Но Милосердие, услышав приговор,

Украдкой острие перуна притупляет.

С тех пор

Он только лишь страшит, но редко поражает.

1805

Опустевшая деревня

О родина моя, Обурн благословенный!

Страна, где селянин, трудами утомленный,

Свой тягостный удел обильем услаждал,

Где ранний луч весны приятнее блистал,

Где лето медлило разлукою с полями!

Дубравы тихие с тенистыми главами!

О сени счастия, друзья весны моей, —

Ужель не возвращу блаженства оных дней,

Волшебных, райских дней, когда, судьбой забвенный,

Я миром почитал сей край уединенный!

О сладостный Обурн! как здесь я счастлив был!

Какие прелести во всем я находил!

Как все казалось мне всегда во цвете новом!

Рыбачья хижина с соломенным покровом,

Крылатых мельниц ряд, в кустарнике ручей;

Густой, согбенный дуб с дерновою скамьей,

Любимый старцами, любовникам знакомый;

И церковь на холме, и скромны сельски домы —

Все мой пленяло взор, все дух питало мой!

Когда ж, в досужный час, шумящею толпой

Все жители села под древний вяз стекались,

Какие тьмы утех очам моим являлись!

Веселый хоровод, звучащая свирель,

Сраженья, спорный бег, стрельба в далеку цель,

Проворства чудеса и силы испытанье,

Всеобщий крик и плеск победы в воздаянье,

Отважные скачки, искусство плясунов,

Свобода, резвость, смех, хор песней, гул рогов,

Красавиц робкий вид и тайное волненье,

Старушек бдительных угрюмость, подозренье,

И шутки юношей над бедным пастухом,

Который, весь в пыли, с уродливым лицом,

Стоя в кругу, смешил своею простотою,

И живость стариков за чашей круговою —

Вот прежние твои утехи, мирный край!

Но где они? Где вы, луга, цветущий рай?

Где игры поселян, весельем оживленных?

Где пышность и краса полей одушевленных?

Где счастье? Где любовь? Исчезло все – их нет!..

О родина моя, о сладость прежних лет!

О нивы, о поля, добычи запустенья!

О виды скорбные развалин, разрушенья!

В пустыню обращен природы пышный сад!

На тучных пажитях не вижу резвых стад!

Унылость на холмах! В окрестности молчанье!

Потока быстрый бег, прозрачность и сверканье

Исчезли в густоте болотных диких трав!

Ни тропки, ни следа под сенями дубрав!

Все тихо! все мертво! замолкли песней клики!

Лишь цапли в пустыре пронзительные крики,

Лишь чибиса в глуши печальный, редкий стон,

Лишь тихий вдалеке звонков овечьих звон

Повременно сие молчанье нарушают!

Но где твои сыны, о край утех, блуждают?

Увы! отчуждены от родины своей!

Далеко странствуют! Их путь среди степей!

Их бедственный удел – скитаться без покрова!..

Погибель той стране конечная готова,

Где злато множится и вянет цвет людей!

Презренно счастие вельможей и князей!

Их миг один творит и миг уничтожает!

Но счастье поселян с веками возрастает;

Разрушившись, оно разрушится навек!..

Где дни, о Альбион, где сельский человек,

Под сенью твоего могущества почтенный,

Владелец нив своих, в трудах не угнетенный,

Природы гордый сын, взлелеян простотой,

Богатый здравием и чистою душой,

Убожества не знал, не льстился благ стяжаньем

И был стократ блажен сокровищей незнаньем?

Дни счастия! Их нет! Корыстною рукой

Оратай отчужден от хижины родной!

Где прежде нив моря, блистая, волновались,

Где рощи и холмы стадами оглашались,

Там ныне хищников владычество одно!

Там все под грудами богатств погребено!

Там муками сует безумие страдает!

Там роскошь посреди сокровищ издыхает!

А вы, часы отрад, невинность, тихий сон!

Желанья скромные! надежды без препон!

Златое здравие, трудов благословенье!

Беспечность! мир души! в заботах наслажденье! —

Где вы, прелестные? Где ваш цветущий след?

В какой далекий край направлен ваш полет?

Ах! с вами сельских благ и доблестей не стало!..

О родина моя, где счастье процветало!

Прошли, навек прошли твои златые дни!

Смотрю – лишь пустыри заглохшие одни,

Лишь дичь безмолвную, лишь тундры обретаю,

Лишь ветру, в óсоке свистящему, внимаю,

Скитаюсь по полям – все пусто, все молчит!

К минувшим ли часам душа моя летит?

Ищу ли хижины рыбачьей под рекою

Иль дуба на холме с дерновою скамьею —

Напрасно! Скрылось все! Пустыня предо мной!

И вспоминание сменяется тоской!..

Я в свете странник был, певец уединенный! —

Влача участок бед, Творцом мне уделенный,

Я сладкою себя надеждой обольщал

Там кончить мирно век, где жизни дар принял!

В стране моих отцов, под сенью древ знакомых,

Исторгшись из толпы заботами гнетомых,

Свой тусклый пламенник от траты сохранить

И дни отшествия покоем озлатить!

О гордость!.. Я мечтал, в сих хижинах забвенных,

Слыть чудом посреди оратаев смиренных;

За чарой, у огня, в кругу их толковать

О том, что в долгий век мог слышать и видать!

Так заяц, по полям станицей псов гонимый,

Измученный бежит опять в лесок родимый!

Так мнил я, переждав изгнанничества срок,

Прийти, с остатком дней, в свой отчий уголок!

О, дни преклонные в тени уединенья!

Блажен, кто юных лет заботы и волненья

Венчает в старости беспечной тишиной!..

1805

Вечер
Элегия

Ручей, виющийся по светлому песку,

Как тихая твоя гармония приятна!

С каким сверканием катишься ты в рекý!

Приди, о муза благодатна,

В венке из юных роз, с цевницею златой;

Склонись задумчиво на пенистые воды,

И, звуки оживив, туманный вечер пой

На лоне дремлющей природы.

Как солнца за горой пленителен закат, —

Когда поля в тени, а рощи отдаленны

И в зеркале воды колеблющийся град

Багряным блеском озаренны;

Когда с холмов златых стада бегут к реке

И рева гул гремит звучнее над водами;

И, сети склав, рыбак на легком челноке

Плывет у брега меж кустами;

Когда пловцы шумят, скликаясь по стругам,

И веслами струи согласно рассекают;

И, плуги обратив, по глыбистым браздам

С полей оратаи съезжают…

Уж вечер… облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает;

Последняя в реке блестящая струя

С потухшим небом угасает.

Все тихо: рощи спят; в окрестности покой;

Простершись на траве под ивой наклоненной,

Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,

Поток, кустами осененный.

Как слит с прохладою растений фимиам!

Как сладко в тишине у брега струй плесканье!

Как тихо веянье зефира по водам

И гибкой ивы трепетанье!

Чуть слышно над рекой колышется тростник;

Глас петела вдали уснувши будит селы;

В траве коростеля я слышу дикий крик,

В лесу стенанье филомелы…

Но что?.. Какой вдали мелькнул волшебный луч?

Восточных облаков хребты воспламенились;

Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;

В реке дубравы отразились.

Луны ущербный блик встает из-за холмов…

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем…

О дней моих весна, как быстро скрылась ты,

С твоим блаженством и страданьем!

Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?

Ужели никогда не зреть соединенья?

Ужель иссякнули всех радостей струи?

О вы, погибши наслажденья!

О братья! о друзья! где наш священный круг?

Где песни пламенны и музам и свободе?

Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?

Где клятвы, данные природе,

Хранить с огнем души нетленность братских уз?

И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою,

Лишенный спутников, влача сомнений груз,

Разочарованный душою,

Тащиться осужден до бездны гробовой?..

Один – минутный цвет – почил, и непробудно,

И гроб безвременный любовь кропит слезой.

Другой… о небо правосудно!..

А мы… ужель дерзнем друг другу чужды быть?

Ужель красавиц взор, иль почестей исканье,

Иль суетная честь приятным в свете слыть

Загладят в сердце вспоминанье

О радостях души, о счастье юных дней,

И дружбе, и любви, и музам посвященных?

Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,

Но в сердце любит незабвенных…

Мне рок судил: брести неведомой стезей,

Быть другом мирных сел, любить красы природы,

Дышать под сумраком дубравной тишиной

И, взор склонив на пенны воды,

Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

О песни, чистый плод невинности сердечной!

Блажен, кому дано цевницей оживлять

Часы сей жизни скоротечной!

Кто, в тихий утра час, когда туманный дым

Ложится по полям и хóлмы облачает

И солнце, восходя, по рощам голубым

Спокойно блеск свой разливает,

Спешит, восторженный, оставя сельский кров,

В дубраве упредить пернатых пробужденье

И, лиру соглася с свирелью пастухов,

Поет светила возрожденье!

Так, петь есть мой удел… но долго ль?.. Как узнать?

Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой

Придет сюда Альпин в час вечера мечтать

Над тихой юноши могилой!

1806

Песня

Когда я был любим – в восторгах, в наслажденье,

Как сон пленительный, вся жизнь моя текла.

Но я тобой забыт, – где счастья привиденье?

Ах, счастием моим любовь твоя была.

Когда я был любим – тобою вдохновенный

Я пел, моя душа хвалой твоей жила.

Но я тобой забыт – погиб мой дар мгновенный:

Ах, гением моим любовь твоя была!

Когда я был любим – дары благодеянья

В обитель нищеты рука моя несла.

Но я тобой забыт – нет в сердце состраданья!

Ах, благостью моей любовь твоя была!

1806

Совесть

Сколь неизбежна власть твоя,

Гроза преступников, невинных утешитель.

О совесть! Наших дел закон и обвинитель,

Свидетель и судья!

1807

К Филарету
Послание

Где ты, далекий друг? Когда прервем разлуку?

Когда прострешь ко мне ласкающую руку?

Когда мне встретить твой душе понятный взгляд

И сердцем отвечать на дружбы глас священный?..

Где вы, дни радостей? Придешь ли ты назад,

О время прежнее, о время незабвенно?

Или веселие навеки отцвело

И счастие мое с протекшим протекло?..

Как часто о часах минувших я мечтаю!

Но чаще с сладостью конец воображаю,

Конец всему – души покой,

Конец желаниям, конец воспоминаньям,

Конец борению и с жизнью и с собой…

Ах! время, Филалет, свершиться ожиданьям.

Не знаю… но, мой друг, кончины сладкий час

Моей любимою мечтою станови´тся;

Унылость тихая в душе моей хранится;

Во всем внимаю я знакомый смерти глас.

Зовет меня… зовет… куда зовет?.. не знаю;

Но я зовущему с волнением внимаю;

Я сердцем сопряжен с сей тайною страной,

Куда нас всех влачит судьба неодолима;

Томящейся душе невидимая зрима —

Повсюду вестники могилы предо мной.

Смотрю ли, как заря с закатом угасает, —

Так, мнится, юноша цветущий исчезает;

Внимаю ли рогам пастушьим за горой,

Иль ветра горного в дубраве трепетанью,

Иль тихому ручья в кустарнике журчанью,

Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,

К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю —

Во всем печальных дней конец воображаю.

Иль предвещание в унынии моем?

Или судил мне рок в весенни жизни годы,

Сокрывшись в мраке гробовом,

Покинуть и поля, и отческие воды,

И мир, где жизнь моя бесплодно расцвела?..

Скажу ль?.. Мне ужасов могила не являет;

И сердце с горестным желаньем ожидает,

Чтоб промысла рука обратно то взяла,

Чем я безрадостно в сем мире бременился,

Ту жизнь, в которой я столь мало насладился,

Которую давно надежда не златит.

К младенчеству ль душа прискорбная летит,

Считаю ль радости минувшего – как мало!

Нет! счастье к бытию меня не приучало;

Мой юношеский цвет без запаха отцвел.

Едва в душе своей для дружбы я созрел —

И что же!.. предо мной увядшего могила;

Душа, не воспылав, свой пламень угасила.

Любовь… но я в любви нашел одну мечту,

Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья

И невозвратное надежд уничтоженье.

Иссякшия души наполню ль пустоту?

Какое счастие мне в будущем известно?

Грядущее для нас протекшим лишь прелестно.

Мой друг, о нежный друг, когда нам не дано

В сем мире жить для тех, кем жизнь для нас священна,

Кем добродетель нам и слава драгоценна,

Почто ж, увы! почто судьбой запрещено

За счастье их отдать нам жизнь сию бесплодну?

Почто (дерзну ль спросить?) отъял у нас Творец

Им жертвовать собой свободу превосходну?

С каким бы торжеством я встретил мой конец,

Когда б всех благ земных, всей жизни приношеньем

Я мог – о сладкий сон! – той счастье искупить,

С кем жребий не судил мне жизнь мою делить!..

Когда б стократными и скорбью и мученьем

За каждый миг ее блаженства я платил:

Тогда б, мой друг, я рай в сем мире находил

И дня, как дара, ждал, к страданью пробуждаясь;

Тогда, надеждою отрадною питаясь,

Что каждый жизни миг погибшия моей

Есть жертва тайная для блага милых дней,

Я б смерти звать не смел, страшился бы могилы.

О незабвенная, друг милый, вечно милый!

Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,

Почто, лобзая их горящими устами,

От сердца не могу воскликнуть к небесам:

«Все в жертву за нее! вся жизнь моя пред вами!»

Почто и небеса не могут внять мольбам?

О безрассудного напрасное моленье!

Где тот, кому дано святое наслажденье

За милых слезы лить, страдать и погибать?

Ах, если б мы могли в сей области изгнанья

Столь восхитительно презренну жизнь кончать —

Кто б небо оскорбил безумием роптанья!

1808