Текст книги "Полная хрестоматия для начальной школы. 1-4 классы. Книга 1"

Жуковский Василий Андреевич родился 29 января 1783 года в Тульской губернии. Из тульского пансиона был отчислен за неуспеваемость. Но в 1797 году 14-летний Жуковский поступил в Московский благородный университетский пансион, который окончил с серебряной медалью.

В 1812 году Жуковский вступил в московское ополчение и участвовал в боях. В конце 1812 года Жуковский получает награду за Бородино – боевой орден Святой Анны 2-й степени. В это же время он публикует поэму «Певец во стане русских воинов», которая прославила имя Жуковского по всей России больше, чем все его предыдущие труды. Царская семья высоко оценила произведение и в 1815 году пригласила поэта сначала на должность чтеца, а затем – учителя русского языка к невесте будущего императора Николая I. В июле 1824 года Жуковский назначается воспитателем 6-летнего наследника российского престола, великого князя Александра Николаевича. Жуковский был прекрасным преподавателем и воспитателем.

 
На солнце тёмный лес зардел,
В долине пар белеет тонкий,
И песню раннюю запел
В лазури жаворонок звонкий.
Он голосисто с вышины
Поёт, на солнышке сверкая:
Весна пришла к нам молодая,
Я здесь пою приход весны;
Здесь так легко мне, так радушно,
Так беспредельно, так воздушно;
Весь божий мир здесь вижу я.
И славит Бога песнь моя!
 

 
Родного неба милый свет,
Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
И первых лет уроки,
 
 
Что вашу прелесть заменит?
О родина святая,
Какое сердце не дрожит,
Тебя благословляя?
 

 
Жил маленький мальчик:
Был ростом он с пальчик,
Лицом был красавчик,
Как искры глазёнки,
Как пух волосёнки.
Он жил меж цветочков;
В тени их листочков
В жары отдыхал он;
И ночью там спал он;
С зарёй просыпался,
Живой умывался
Росой, наряжался
В листочек атласный
Лилеи прекрасной;
Проворную пчёлку
В свою одноколку
Из лёгкой скорлупки
Потом запрягал он,
И с пчёлкой летал он,
И жадные губки
С ней вместе впивал он
В цветы луговые.
К нему золотые
Цикады слетались
И с ним забавлялись,
Кружась с мотыльками,
Жужжа, и порхая,
И ярко сверкая
На солнце крылами;
Ночною ж порою,
Земля покрывалась
И в небе с луною
Одна за другою
Звезда зажигалась,
На луг благовонный
С лампадой зажжённой
Лазурно-блестящий
К малютке являлся
Светляк, и сбирался
К нему вкруговую
На пляску ночную
Рой эльфов летучий;
Они – как бегучий
Источник волнами —
Шумели крылами,
Свивались, сплетались,
Проворно качались
На тонких былинках,
В перловых купались
На травке росинках,
Как искры сверкали
И шумно плясали
Пред ним до полночи.
Когда же на очи
Ему усыпленье
Под пляску, под пенье
Сходило – смолкали
И вмиг исчезали
Плясуньи ночные;
Тогда под живые
Цветы угнездившись
И в сон погрузившись,
Он спал под защитой
Их кровли, омытой
Росой, до восхода
Зари лучезарной
С границы янтарной
Небесного свода.
Так милый красавчик
Жил мальчик наш с пальчик…
 

Иван Андреевич Крылов родился 13 февраля 1769 года в Москве в семье бедного армейского капитана. По долгу службы семья часто меняла место своего жительства. Вскоре после рождения сына семья переехала в Оренбург. А когда отец вышел в отставку, семья поселилась в Твери.

Грамоте выучился дома, французским языком занимался в семействе состоятельных соседей. Отец очень рано умер. Мать с двумя маленькими детьми осталась без средств к существованию.

Крылову с десяти лет приходится работать – его определяют переписчиком казённых бумаг. Став постарше, он любит бродить по торговым площадям, любит кулачные бои, народные забавы. Народная речь, пересыпанная прибаутками, ему особенно нравится, легко и надолго запоминается.

Первые произведения Крылова проходят не замеченными большой публикой. Однако в 1801 году в Петербурге впервые была поставлена на сцене пьеса Крылова «Пирог», которая имела успех. В это же время появляются первые переводы басен Лафонтена.

В 1809 году вышел в свет первый сборник басен Крылова, принесший ему известность. Язык его басен был таким ярким и остроумным, что многие строки стали поговорками.

 
Волк из лесу в деревню забежал,
Не в гости, но живот спасая;
За шкуру он свою дрожал:
Охотники за ним гнались и гончих стая.
Он рад бы в первые тут шмыгнуть
            ворота,
Да то лишь горе,
Что все ворота на запоре.
Вот видит Волк мой на заборе
Кота
И молит: «Васенька, мой друг! скажи
            скорее,
Кто здесь из мужичков добрее,
Чтобы укрыть меня от злых моих
            врагов?
Ты слышишь лай собак и страшный
            звук рогов!
 
 
Всё это ведь за мной». —
            «Проси скорей Степана;
Мужик предобрый он», —
            Кот Васька говорит.
«То так; да у него я ободрал
            барана». —
«Ну, попытайся ж у Демьяна». —
«Боюсь, что на меня и он сердит:
Я у него унёс козлёнка». —
«Беги ж, вон там живёт Трофим». —
«К Трофиму? Нет, боюсь
            и встретиться я с ним:
Он на меня с весны грозится
            за ягнёнка!» —
«Ну, плохо ж! Но авось тебя
            укроет Клим!» —
«Ох, Вася, у него зарезал я
            телёнка!» —
«Что вижу, кум! Ты всем в деревне
            насолил, —
Сказал тут Васька Волку. —
Какую ж ты себе защиту здесь
            сулил?
Нет, в наших мужичках не столько мало
            толку,
Чтоб на свою беду тебя спасли они.
И правы, – сам себя вини:
Что ты посеял – то и жни».
 

 
Мартышка к старости слаба глазами
            стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло ещё не так большой
            руки:
Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмёт, то их на
            хвост нанижет,
То их понюхает, то их полижет;
Очки не действуют никак.
«Тьфу, пропасть! – говорит она, —
            и тот дурак,
Кто слушает людских всех врак:
Всё про Очки лишь мне налгали;
А проку на волос нет в них».
Мартышка тут с досады и с печали
О камень так хватила их,
Что только брызги засверкали.
 
 
К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь, – цены
            не зная ей,
Невежда про неё свой толк всё
            к худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он её ещё и гонит.
 

 
Мартышка, в Зеркале увидя
            образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка, – говорит, – кум
            милый мой!
Что это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть
            была похожа.
А ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк
            пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам
            перечесть».
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума,
            оборотиться?» —
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь
            попусту пропал.
 
 
_____________
 
 
Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто себя
            в сатире.
Я даже видел то вчера:
Что Климыч на руку нечист,
            все это знают;
Про взятки Климычу читают,
А он украдкою кивает на Петра.
 

 
Случается нередко нам
И труд и мудрость видеть там,
Где стоит только догадаться,
За дело просто взяться.
 
 
К кому-то принесли от мастера Ларец.
Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался;
Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался.
Вот входит в комнату Механики мудрец.
Взглянув на Ларчик, он сказал:
            «Ларец с секретом,
Так; он и без замка;
А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
Не смейтесь так исподтишка!
Я отыщу секрет и Ларчик вам открою:
В Механике и я чего-нибудь да стою».
Вот за Ларец принялся он:
Вертит его со всех сторон
И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
Тут, глядя на него, иной
Качает головой;
Те шепчутся, а те смеются меж собой.
В ушах лишь только отдаётся:
«Не тут, не так, не там!» Механик пуще
            рвётся.
Потел, потел; но, наконец, устал,
От Ларчика отстал
И, как открыть его, никак не догадался:
А Ларчик просто открывался.
 

 
Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
«Ведь это дереву вредит, —
Ей с Дубу ворон говорит, —
Коль корни обнажишь, оно засохнуть
            может».
«Пусть сохнет, – говорит Свинья, —
Ничуть меня то не тревожит;
В нем проку мало вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею;
Лишь были б желуди: ведь я от них
            жирею».
«Неблагодарная! – примолвил Дуб ей тут, —
Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
Тебе бы видно было,
Что эти желуди на мне растут».
 
 
Невежда так же в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все ученые труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
 

 
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна;
            но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда
            отыщет уголок.
 
 
Вороне где-то Бог послал
            кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж
            собралась,
Да призадумалась, а сыр во рту
            держала.
На ту беду Лиса близёхонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках
            подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз
            не сводит
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие пёрушки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен
            голосок!
 
 
Спой, светик, не стыдись! Что, ежели,
            сестрица,
При красоте такой и петь ты
            мастерица, —
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась
            голова,
От радости в зобу дыханье спёрло, —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во всё
            воронье горло:
Сыр выпал – с ним была плутовка
            такова.
 

 
Чижа захлопнула злодейка-западня;
Бедняжка в ней и рвался,
            и метался,
А Голубь молодой над ним же
            издевался.
«Не стыдно ль, – говорит, —
            средь бела дня
Попался!
Не провели бы так меня:
За это я ручаюсь смело».
Ан смотришь, тут же сам
            запутался в силок.
И дело!
Вперёд чужой беде не смейся, Голубок.
 

 
«Как, милый Петушок, поёшь ты
            громко, важно!» —
«А ты, Кукушечка, мой свет,
Как тянешь плавно и протяжно:
Во всём лесу у нас такой певицы
            нет!» —
«Тебя, мой куманёк, век слушать
            я готова». —
«А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я
            не дождусь,
Чтоб начала ты снова…
Отколь такой берётся голосок?
И чист, и нежен, и высок!..
Да вы уж родом так: собою
            не велички,
А песни, что твой соловей!» —
«Спасибо, кум; зато, по совести
            моей,
Поёшь ты лучше райской птички.
На всех ссылаюсь в этом я».
 
 
Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!
Хоть вы охрипните, хваля
            друг дружку, —
Всё ваша музыка плоха!..»
 
 
За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку.
 

 
Голодная кума-Лиса залезла в сад;
В нём винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы
            разгорелись;
 
 
А кисти сочные, как яхонты,
            горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним
            ни зайдёт,
Хоть видит око,
Да зуб неймёт.
 
 
Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадою:
            «Ну, что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен – ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьёшь»[53]53
  Набить оскомину – получить вяжущее ощущение во рту после употребления в пищу чего-нибудь кислого или терпкого.


[Закрыть].
 

 
«Соседка, слышала ль ты добрую
            молву? —
Вбежавши, Крысе Мышь сказала, —
Ведь кошка, говорят, попалась
            в когти льву?
Вот отдохнуть и нам пора
            настала!» —
«Не радуйся, мой свет, —
Ей Крыса говорит в ответ, —
И не надейся по-пустому!
Коль до когтей у них дойдет,
То, верно, льву не быть живому:
Сильнее кошки зверя нет!»
 
 
Я сколько раз видал, приметьте это
            сами:
Когда боится трус кого,
То думает, что на того
Весь свет глядит его глазами.
 

 
Осёл увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка,
            дружище!
Ты, сказывают, петь великий
            мастерище!
Хотел бы очень я
Сам посудить, твоё услышав пенье,
Велико ль подлинно твоё уменье?»
Тут Соловей являть свое искусство
            стал:
Защёлкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул,
            переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью
            отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще
            рассыпался.
Внимало всё тогда
Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек
            хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им
            любовался
 
 
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке
            улыбался.
 
 
Скончал певец. Осёл, уставясь
            в землю лбом:
«Изрядно, – говорит, —
            сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом:
Ещё б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко
            поучился».
Услыша суд такой, мой бедный
            Соловей
Вспорхнул и – полетел
            за тридевять полей.
 
 
Избави бог и нас от этаких судей.
 

 
Что волки жадны, всякий знает:
Волк, евши, никогда
Костей не разбирает.
За то на одного из них пришла
            беда:
Он костью чуть не подавился.
Не может Волк ни охнуть,
            ни вздохнуть;
Пришло хоть ноги протянуть!
По счастью, близко тут Журавль
            случился.
 
 
Вот, кой-как знаками стал Волк
            его манить
И просит горю пособить.
 
 
Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку в пасть
            и с трудностью большею
Кость вытащил и стал за труд
            просить.
«Ты шутишь! – зверь вскричал
            коварный: —
Тебе за труд? Ах, ты,
            неблагодарный!
А это ничего, что свой ты
            долгий нос
И с глупой головой из горла цел
            унёс!
Поди ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперед ты мне
            не попадайся».
 

 
Мужик на лето в огород
Наняв Осла, приставил
Ворон и воробьёв гонять
            нахальный род.
Осёл был самых честных правил:
Ни с хищностью, ни с кражей
            незнаком,
Не поживился он хозяйским
            ни листком
 
 
И птицам, грех сказать, чтобы давал
            потачку;
Но Мужику барыш был с огорода
            плох.
Осёл, гоняя птиц со всех
            ослиных ног,
По всем грядам и вдоль и поперек
Такую поднял скачку,
Что в огороде всё примял
            и притоптал.
Увидя тут, что труд его пропал,
Крестьянин на спине ослиной
Убыток выместил дубиной.
«И ништо! – все кричат, —
            скотине поделом!
С его ль умом
За это дело браться?»
 
 
А я скажу, не с тем, чтоб за Осла
            вступаться;
Он, точно, виноват
            (с ним сделан и расчёт),
Но, кажется, не прав и тот,
Кто поручил Ослу стеречь
свой огород.
 

Михаил Юрьевич Лермонтов родился в Москве. Мама умерла очень рано. Воспитанием мальчика занималась бабушка – Елизавета Алексеевна Арсеньева. Бабушка души не чаяла во внуке: старалась дать ему всё самое лучшее, для укрепления здоровья возила на Кавказ. Но всё равно мальчик чувствовал себя очень одиноким.

В 1827 году Лермонтов вместе с бабушкой едет в Москву, где поступает в пансион. Тогда же он пишет свои первые стихи. Спустя три года Лермонтов поступает в Московский университет, однако закончить обучение не получилось – профессоры, помня его дерзкие выходки во время учёбы, срезали его на публичных экзаменах, а остаться на второй год Лермонтов не захотел.

Как вспоминали современники, Лермонтов был очень вспыльчивым и закрытым человеком, он нередко становился участником дуэлей и скандалов.

В Петербургский университет Лермонтов не попал: ему не зачли двухлетнего пребывания в Москве и предложили поступать на первый курс. По совету друзей он решил поступить в школу гвардейских юнкеров и подпрапорщиков, куда и был зачислен в звании унтер-офицера.

Смерть Пушкина глубоко потрясла Лермонтова – он пишет стихотворение «На смерть поэта». Стихотворение мгновенно разошлось по Петербургу. После чего следуют арест и ссылка на Кавказ.

Вернувшись, Лермонтов участвует в дуэли с сыном французского посланника. После чего опять следуют арест и ссылка. В сражениях Лермонтов отличался доблестью и отвагой. Он был представлен к награде и помилован.

 
Листья в поле пожелтели,
И кружатся, и летят;
Лишь в бору поникши ели
Зелень мрачную хранят.
Под нависшею скалою
Уж не любит меж цветов
Пахарь отдыхать порою
От полуденных трудов.
Зверь отважный поневоле
Скрыться где-нибудь спешит.
Ночью месяц тускл и поле
Сквозь туман лишь серебрит.
 

 
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью
            жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же,
            изгнанники,
С милого севера в сторону
            южную.
 
 
Кто же вас гонит: судьбы ли
            решение?
Зависть ли тайная? злоба ль
            открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
 
 
Нет, вам наскучили нивы
            бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды
            страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам
            изгнания.
 

 
Ночевала тучка золотая
На груди утёса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
 
 
Но остался влажный след в морщине
Старого утёса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
 

 
Москва, Москва!.. люблю тебя
            как сын,
Как русский, – сильно,
            пламенно и нежно!
Люблю священный блеск
            твоих седин
И этот Кремль зубчатый,
            безмятежный.
Напрасно думал
            чуждый властелин
С тобой, столетним русским великаном,
Померяться главою и обманом
Тебя низвергнуть.
            Тщетно поражал
Тебя пришлец: ты вздрогнул – он упал!
Вселенная замолкла… Величавый,
Один ты жив, наследник нашей славы.
 

 
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
 
 
И снится ей всё, что в пустыне далёкой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утёсе горючем
Прекрасная пальма растёт.
 

Некрасов родился на Украине. Мальчику не было и трёх лет, когда его отец перевёз семью в деревню Грешнево Ярославской губернии. В 10 лет Некрасов поступил в ярославскую гимназию, где дошёл до 5-го класса. Учился он плохо, занятия большей частью прогуливал вместе со старшим братом Андреем. Отец всегда мечтал о военной карьере для сына, и 16-летний Некрасов отправился в Петербург для определения в дворянский полк.

Однако в Петербурге встреча с гимназическим товарищем и знакомство с другими студентами возбудили в юном Некрасове такую жажду учиться, что он отказывается от военной службы и начинает готовиться к вступительному экзамену в Петербургский университет. Отец отказывается помогать сыну. Некрасов учится на филологическом факультете, терпит страшную нужду, не каждый день имеет возможность обедать, но лишения не сломили его упорство в стремлении получить образование.

I

 
В августе, около Малых Вежей
С старым Мазаем я бил дупелей[54]54
  Дупель – болотная птица с длинным тонким клювом.


[Закрыть].
 
 
Как-то особенно тихо вдруг стало,
На небе солнце сквозь тучу играло.
 
 
Тучка была небольшая на нём,
А разразилась жестоким дождём!
 
 
Прямы и светлы, как прутья стальные,
В землю вонзались струи дождевые
С силой стремительной… Я и Мазай,
Мокрые, скрылись в какой-то сарай.
 
 
Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,
Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его:
 
 
Летом её убирая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,
Вся она тонет в зелёных садах;
 
 
Домики в ней на высоких столбах
(Всю эту местность вода поднимает,
Так что деревня весною всплывает,
Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.
 
 
Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной[55]55
  Торный – гладкий, ровный (о дороге).


[Закрыть] дорогой ходить ему – скука!
 
 
За сорок вёрст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочём.
 
 
«Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно». – «А леший?» —
            «Не верю!
 
 
Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь – никого не видал!
 
 
За день грибов насбираешь корзину,
Ешь мимоходом бруснику, малину,
Вечером пеночка нежно поёт,
Словно как в бочку пустую удод
Ухает; сыч разлетается к ночи,
Рожки точёны, рисованы очи.
 
 
Ночью… ну, ночью робел я и сам:
Очень уж тихо в лесу по ночам.
 
 
Тихо, как в церкви, когда отслужили
Службу и накрепко дверь затворили,
Разве какая сосна заскрипит,
Словно старуха во сне проворчит…»
 
 
Дня не проводит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,
Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять[56]56
  Пуделять – (охот. простореч.) стрелять мимо, делать промахи в стрельбе по чему-либо.


[Закрыть].
 
 
Впрочем, в отчаянье он не приходит:
Выпалит дедушка – заяц уходит,
 
 
Дедушка пальцем косому грозит:
«Врёшь – упадёшь!» – добродушно
            кричит.
Знает он много рассказов забавных
Про деревенских охотников славных:
 
 
Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,
Сядет за кустом – тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит – и грянет!
Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.
«Что ты таскаешь горшок с угольками?»
«Больно, родимый, я зябок руками;
 
 
Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружьё положу,
 
 
Над уголёчками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею!»
 
 
«Вот так охотник!» – Мазай прибавлял.
Я, признаюсь, от души хохотал.
Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)
 
 
Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…
 

II

 
Старый Мазай разболтался в сарае:
«В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями её не ловили,
Кабы силками её не давили;
Зайцы вот тоже, – их жалко до слёз!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, —
Нет! ещё мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть?.. Я раз за дровами
В лодке поехал – их много с реки
К нам в половодье весной нагоняет, —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
 
 
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нём собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверкам; уж под ними осталось
Меньше аршина[57]57
  Аршин – устаревшая мера длины, равна 71 см.


[Закрыть] земли в ширину,
Меньше сажени[58]58
  Сажень – старорусская единица измерения расстояния. 1 сажень 2,1 метра.


[Закрыть] в длину.
Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами!
Прыгнули зайцы мои, – ничего!
Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой:
«То-то! – сказал я. – Не спорьте со мной!
Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!»
Этак гуторя[59]59
  Гуторить – (обл.) говорить, беседовать, болтать.


[Закрыть], плывём в тишине.
Столбик не столбик, зайчишко на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его – тягота не велика!
Только что начал работать веслом,
Глядь, у куста копошится зайчиха —
Еле жива, а толста, как купчиха!
Я её, дуру, накрыл зипуном[60]60
  Зипун – в старину – верхняя одежда у крестьян.


[Закрыть] —
Сильно дрожала… Не рано уж было.
 
 
Мимо бревно суковатое плыло,
Сидя, и стоя, и лежа пластом,
Зайцев с десяток спасалось на нём.
«Взял бы я вас – да потопите лодку!»
 
 
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я зацепился багром за сучок
И за собою бревно поволок…
 
 
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
«Глянь-ко: что делает старый Мазай!»
Ладно! Любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил – и «с Богом!» сказал…
 
 
И во весь дух
Пошли зайчишки.
А я им: «У-х!
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
 
 
А чур, зимой
Не попадайся!
Прицелюсь – бух!
И ляжешь… ууу-х!..»
 
 
Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал – и домой приволок;
За ночь больные мои отогрелись.
Высохли, выспались, плотно наелись;
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул – и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
«Не попадайтесь зимой!»
Я их не бью ни весною, ни летом:
Шкура плохая – линяет косой…»