Текст книги "«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №1"

Александр Анатольевич Перчиков

Родился в 1955 г. в России, г. Самара (тогда г. Куйбышев). В 1978 г. окончил Куйбышевский авиационный институт, специальность АСУ. С 1990 г. живет в Израиле, работает инженером-программистом.

Автор трех книг стихов и документальной прозы, вышедших в России (г. Самара) в 1987 – «Неосторожная звезда», в 2004 г. – «Город любви», в 2011 г. – «Мы уезжали навсегда». Член Международного союза писателей Иерусалима (МСПИ) и СРПИ. Член редколлегии журналов «Литературный Иерусалим», «Литературная губерния» (г. Самара, Россия).

Автор многих публикаций в периодической печати: в Москве (журнал «Студенческий меридиан», газета «Комсомольская правда», альманах «Истоки», газета «Информпространство» и др.), С.-Петербурге («Антология живой литературы»), «Русское эхо» (Самара), в США (газета «Новое русское слово», альманах «Встречи»), в Израиле (журнал «22», «Год поэзии-2008», «Звездный ковчег» – 2 том, «Литературный Иерусалим» (2008–2015 гг.), в переводах на иврит (сб. «Мадригот – 2, 3») и др.

Победитель нескольких поэтических конкурсов (им. Л. Рудина в Иерусалиме, «Самарские судьбы», г. Самара, Россия).

«На берегу Эйлатского залива…»

 
На берегу Эйлатского залива
Я отрешусь от будничных забот,
Я стану мудр, как старая олива,
У кромки моря, взглядом на восход.
 
 
Под музыку, струящуюся свыше,
У берега морского на краю,
Мы сделаемся праведней и тише,
Спокойнее и лучше, как в раю.
 
 
Себя врачуем музыкой Эйлата,
И сможет все в одно соединить
Прозрачная мелодия Булата —
Из прошлого серебряная нить.
 

«Я праздники считаю по старинке…»

 
Я праздники считаю по старинке,
Из детского беру календаря.
Я не забыл, как падают снежинки
В раскрытые ладони января.
 
 
Цветных гирлянд мерцание живое,
И этот миг, когда из мишуры,
Как обещанье чуда, в свежей хвое
Являются волшебные шары.
 
 
Но плыли мы путем своим окольным,
Подвластны тяге к перемене мест.
Вдали растаял звоном колокольным
Почти забытый русский благовест.
 
 
Здесь праздники иные на примете,
Явившиеся исподволь, как сон,
Они глядят из глубины столетий
И вложены в спирали хромосом.
 
 
Одни из них суровы, будто судьи,
В других – преданий каменная нить,
Что вплетена навеки в наши судьбы,
И с ними нас нельзя разъединить.
 
 
Все праздники, что есть у нас на свете,
Пусть продолжают петь и ворожить.
Мне дороги и близки те и эти,
И самый главный праздник – просто жить.
 

«Оживи меня, Мертвое море…»

В. Добрусину

 
Оживи меня, Мертвое море,
Чашу соли своей поднеси,
Раствори в изумрудном растворе,
От беды и от боли спаси.
 
 
Защити от борьбы и погони,
От навета и злобы пустой.
Покачай на соленой ладони
И негромкую песню напой.
 
 
Ты – слияние древних загадок
И биенья усталых сердец,
И спускается, тонок и сладок,
Синий вечер в гранитный ларец.
 
 
И выходят библейские тени
Из пещер, как в былые года,
И горит, как над царствами теми,
Над Израилем та же звезда.
 

«Иерусалим, моя столица…»

 
Иерусалим, моя столица,
Мой город, вечный и святой,
Ложится отблеском на лица
Твой свет прозрачно-золотой.
 
 
На эти каменные своды,
Соцветья башен и окон,
Ты весь – явление природы,
Ее таинственный закон.
 
 
Как обещание кому-то
Шептали глухо, как в бреду,
Среди погрома и галута —
«Мы будем в будущем году…»
 
 
И через пыль тысячелетий
Целебен воздух твой и сух,
И прорастает Храм твой третий
Надеждой, высказанной вслух.
 
 
Как сквозь века ты смотришь строго,
Печален и неумолим,
И слышу я дыханье Бога
В тебе, мой Иерусалим.
 

«Спотыкается дорога о холмы Иерусалима…»

Спотыкается дорога о холмы Иерусалима…

Леонид Рудин, иерусалимский поэт

 
Спотыкается дорога о холмы Иерусалима,
То спускается полого, то взлетает в облака.
Здесь заветная долина, что влечет неодолимо,
Здесь рукой подать до Бога, здесь он есть наверняка.
 
 
Тут, под куполом небесным,
Что повис над черной бездной,
В мире шумном и железном
Он укроет нас от бед.
 
 
Мы свою заплатим цену,
Положив записку в стену,
Но цены свободе духа
И свободе веры нет.
 
 
Будут виться, как живые,
Эти улочки кривые,
Как картины вековые
В обрамленьи древних рам,
И прорежет ночь, как бритва,
В сердце тайная молитва,
Чтоб вела к победе битва,
Чтобы вырос Третий Храм.
 
 
Так живем мы, как под током,
В этом городе высоком,
Под его незримым оком
Золотую тянем нить.
Где теперь величье Рима?
А холмы Иерусалима
Были, есть и будут жить.
 

«По горной царственной дороге…»

…По горной царственной дороге вхожу

в родной Иерусалим…

С.Я. Маршак

 
По горной царственной дороге
Вхожу в родной Иерусалим.
Мой посох стерт, устали ноги,
Но голод мой неутолим.
 
 
Я припаду к его истокам
И вверю я свою судьбу
Его царям, его пророкам
С небесной меткою на лбу.
 
 
Не зря мы шли из дальней дали,
Холодных северных широт,
Чтоб утолить свои печали
У Яффских каменных ворот.
 
 
Тумана белые одежды
Укроют древние холмы,
И Третий Храм, как свет надежды,
На миг появится из тьмы.
 

Страна

 
Ее на карте нелегко найти,
Названье умещается, как сноска,
Всего лишь чуть заметная полоска,
Где все на свете сходятся пути.
 
 
И букв ее таинственная вязь,
И языка гортанное звучанье —
Из древности непознанная связь
С началом всех начал, без окончанья.
 
 
Здесь столько разных смешано примет,
Такие вплетены в картину краски,
И созданы с судьбой такие связки,
Которых крепче не было и нет.
 
 
Ее пророки выстроились в ряд,
И Книга Книг нарядна, как невеста.
Так мало ей дано на карте места,
Но все о ней на свете говорят.
 

«Самара детства моего…»

Самара детства моего, полно киосков с газировкой…

Б. Свойский

 
Самара детства моего.
Полно киосков с газировкой.
Там за трамвайной остановкой —
Театр. Площадь. Штаб ПРИВО.
 
 
Синеет Волги полоса.
Из сада Струковского – тени,
Под ними – лестницы ступени,
Над ними – птичьи голоса.
 
 
Самара, детская страна,
В вагоне старого трамвая
К тебе я еду, узнавая
Забытых улиц имена.
 
 
Пух тополиный, волжский плес,
Тот дом, где детство обитает —
Все в дымке времени, все тает
Под шум дождя. Под стук колес.
 
 
И я прошу – не уходи,
Останься запахом и цветом,
Речной прохладой, знойным летом,
Птенцом, согретым на груди.
 
 
Там жив отец. Там ярок свет.
Там мама юная с обновкой,
Полно киосков с газировкой,
И жизнь идет. И смерти нет.
 

Гал Харб

Родилась в Хабаровске. С детских лет увлекается литературой. С четырнадцати лет начала писать для городского юношеского радиожурнала «Романтики» и за активное участие была награждена премиальной поездкой в «Артек» на 45 дней на юнкоровскую смену. Первая юношеская печатная публикация была в журнале «Молодой дальневосточник».

В 1997 году переехала жить в Израиль. С 2005 году начала печататься на различных литературных сайтах. Стихи неоднократно переводились на иврит, английский и испанский языки и использовались в клипах для израильского телевидения. В 2005 году была опубликована подборка стихов в сборнике «Новая волна» № 10 в Санкт-Петербурге. В 2007 году была награждена дипломом Международного Союза писателей «Новый Современник» – «За смелую попытку раскрытия сложной темы» в конкурсе литературного портала «Что хочет автор». Опубликовала на иврите несколько профессиональных книг о музыке. В 2014 году стала дипломантом национальной литературной премии «Писатель года».

Тупой

Дома было тихо. Мама ещё не пришла с работы, а папа уехал в командировку на несколько дней. Я сидел в шкафу, не подавая признаков жизни. Я любил здесь сидеть. Темно, тихо, как будто и нет никого. Но я-то здесь, внутри. Прошло уже много времени, как я вернулся из школы. Скоро мама придёт, опять мне влетит. Но пока я в шкафу – я в безопасности. В голову лезли всякие мысли, они путались и снова разбредались в разные стороны, как нити паутины. И только бой настенных часов напоминал, что жизнь продолжается. Вот прошёл ещё один час. Я считал удары. Вначале было три, потом – четыре, сейчас прозвучало шесть. Вот-вот мама появится, лучше бы задержалась на работе, тогда я досчитаю до десяти. Но нет, сегодня, как назло, она пришла вовремя.

– Серенький, ты где?

Вопрос был излишним. Она точно знала, где я.

Открылась дверца шкафа, и свет ослепил мне глаза. Я зажмурился, потёр их, и сразу захотелось спать.

– Ну, опять ты в шкафу? И что тебе здесь так нравится?

Она не понимала, что здесь – хорошо, только стук сердца и бой часов нарушает тишину. Мне нравилось так сидеть. Это было моё убежище, где я прятался от всего и где меня, наконец-то, оставляли в покое.

– Наверное, снова двойку получил, да?

Я молчал. К чему говорить, да я и не совсем понимал, что она хочет от меня и почему двойка – плохо. Но учительница в школе тоже говорит, что двойка – это стыд и позор. И что я самый отстающий ученик в третьем классе, хоть

и учусь уже второй год и должен был хоть чуть-чуть продвинуться и хотя бы научиться писать.

Да что им нужно от меня? Я вообще эту школу ненавижу и учиться не люблю, особенно по русскому. А училка специально подходит ко мне на уроке и косит сквозь очки в мою тетрадь.

– Опять ты ничего не пишешь, – звучит её раздражённый голос.

Но больше всего меня убивает, когда она заставляет меня читать вслух, тогда все буквы, словно муравьи, разбегаются перед глазами, всё как в тумане, и я мечтаю только сбежать с урока и спрятаться в шкафу. Но нет, я в классе и должен что-то читать, и не могу, и снова молчу. Танька, что с соседней парты, начинает хихикать. По классу пробегает как ветер шорох, сопровождаемый смешками, но я словно и не я вовсе, а кто-то другой. Постояв немного, я сажусь, внезапно что-то острое вонзается в мое тело. Опять Вовка кнопку положил мне на стул. Какой же я тупой, что не проверил этого. Я слегка приподнимаюсь, точно – кнопка. Вовка все время это делает, а я как в первый раз… Он ржёт точно жеребец. Ну и пусть, я ему как дам на перемене, так у него сразу охота класть мне кнопки отпадёт. Я показываю ему кулак, а он крутит пальцем у виска. «Тупой», – слышу я скрежет его голоса.

Как же можно читать, если буквы разного цвета, да ещё и прыгают по листу, словно сумасшедшие. Кажется, что страница учебника переливается всеми цветами радуги. Но если усилием воли поднапрячься и хорошенько присмотреться, то эти смешные знаки останавливаются, а через мгновение снова начинают прыгать и разбегаться. В такое мгновение страница учебника как будто покрывается маленькими трещинами, как отживший свой век старый лист, того и гляди вот-вот распадётся на мелкие кусочки. Потрескается вдоль и поперёк и превратится в пыль. Стоит подуть ветру, и разлетятся кусочки по всему классу на головы этих «умных». Да я дышать боюсь, глядя на белый лист, весь испещрённый разноцветными прыгающими муравьями, а она хочет, чтобы я читал…

Раздаётся звонок! О! Спасение моё! Я вылетаю из класса первый под сопровождение дружного: «Тупой, тупой!» Снова позабыв врезать Вовке, я бегу из школы домой и прячусь в шкаф. Как мне объяснить это маме? Она думает, что я ленюсь.

– Опять дурака валял в школе? – звучит её гневный голос.

Ну она-то что от меня хочет? Как они все надоели! Была б моя воля, так сидел бы целыми днями в шкафу. Мама начала кричать на меня. Бегает и размахивает старым отцовским ремнём.

– Вот я задам тебе сейчас, лентяй!

Да она всегда так ругается, потом, шлёпнув меня пару раз,

уходит на кухню, и я слышу её всхлипывания. А она мои не слышит. Не хочу, чтобы она видела, как я плачу, ведь отец говорит: «Мужики не плачут». И после очередного наказания за учёбу, точнее, за полное отсутствие моей учёбы, я молча убегаю в шкаф. И плачу, когда никто не видит. Уж больно ремень жёсткий да с железной пряжкой, но я-то – мужик!

Мама звонит отцу.

– Снова Сергей двойку принёс, совсем не хочет учиться, я не знаю, что делать. Так продолжаться больше не может. Я устала. Да, он опять в шкафу прячется, молчит всё время. Придется записать его к специалисту, – слышу я из кухни голос мамы. Видно, отец с ней согласился.

И что они все хотят от меня? Вырасту – всех поубиваю. Я вылез из шкафа и стал всё крушить. Таньку с Вовкой первыми убью завтра же… Ух!..

Но утром мама сказала, что сегодня я не пойду в школу. Мы отправляемся к врачу. Ну и пусть меня обследуют. Сами-то они вон какие «умные», ни разу не видел, чтобы мама или папа что-то читали. Всё у телевизора да на кухне, едят или пиво пьют.

Мы зашли в большой кабинет. Врач стала спрашивать меня разное. Проверила мои глаза. А потом сказала:

– Левый глаз ведущий, значит – левша.

Через час беседы с нами она объявила маме:

– Ваш сын страдает дислексией в сочетании с аутизмом.

Маме, видно, понравились эти слова, её глаза заблестели сразу. Она погладила меня по голове и забормотала:

– Так он здоров? Не умственно отсталый?»

– Дислексия. Ему нужна специальная программа обучения, к сожалению, в обычной школе не занимаются такими детьми. Все воспринимают его как умственно отсталого, трудного, не поддающегося обучению ребёнка. Что, в свою очередь, способствует развитию заниженной самооценки, комплексам, а иногда приводит даже к суициду.

– Так что же нам теперь делать?

– Нужна другая, особая программа обучения. Я могу порекомендовать специальную школу, где занимаются такими детьми. Это единственное, что поможет мальчику справиться с проблемой в обучении, там его научат читать и писать.

– Я не совсем поняла, – заикаясь, сказала мама, – а в чём, собственно, проблема-то?

– Он не воспринимает информацию так, как обычные люди. Он мыслит целыми образами. А какой-то отдельный фрагмент, букву например, ему трудно воспринять. Отсюда проблемы в обучении. Он не может запомнить буквы как символы, они для него ничего не значат – безликие. По особой методике его умение читать и писать можно развить, если идти от образного сенсорного восприятия информации.

Мама молча хлопала глазами, и я почувствовал, что она тоже не понимает, о чём говорит доктор.

– Вот вам направление в специальную школу и телефон. Правда, она далековато от вашего района, но там есть автобус, который собирает детей со всего города.

– Так мой сын будет спокойней? А то он совсем озлобился. Не разговаривает ни с кем. Вчера всё в своей комнате вверх дном перевернул, покидал, даже стул сломал. А ему-то всего десять лет. Я думала, он с ума сошёл.

– Если повысится его самооценка, появится уверенность в себе, то, думаю, он будет спокойней.

Мама, довольная, вернулась со мной домой и сказала, что больше я в мою школу не пойду.

Ура!!! Больше Вовка не положит кнопку на мой стул. А Танька не будет смеяться надо мной.

Я впервые за много лет не пошёл в шкаф. Такая хорошая новость! Мне не хотелось прятаться. Я побежал на улицу прыгать по лужам и радоваться, что наконец-то закончились мои мучения, и теперь я стану настоящим мужиком и не буду больше плакать.

Вернулся папа из командировки. Мама рассказала ему о нашем визите к врачу.

– Дислексия? Хм… Так ты не лентяй?.. – он посмотрел на меня и хитро так сказал: – А я про трещины на листе тоже знаю. Я ещё с детства их заметил…

Мамочка, я так тебя люблю…

Посвящается маленькому Аврааму

Я родился на 24-й неделе беременности, почти шестимесячным. Меня назвали Брайн. Я слышал это имя ещё там… Иногда мама гладила ласковой рукой наш животик и говорила:

– Как ты там, малыш? Ты подрос сегодня?..

Да, она часто разговаривала со мной. А я любил слушать её голос. Такой добрый, тихий и очень ласковый. Я всегда радовался ему. Помню, однажды мама сказала мне:

– Малыш, мы назовём тебя Брайн. Надеюсь, тебе понравится это имя.

А случилось это после того, как мама пошла на проверку со странным названием УЗИ. Тогда-то она впервые и увидела меня. Ах, как я был рад! Даже палец изо рта вытащил от удивления.

– Смотрите на экран, – сказал врач, – у вас мальчик, – и продолжал водить по маминому животу чем-то скользким. – Да он ещё и улыбается!

– Вижу, – кивнула мама в ответ, и я почувствовал, что она меня очень любит. Как будто тонкие ниточки ещё крепче соединили меня с ней, и так тепло стало на сердце. Да, точно, она обрадовалась, увидев меня.

– Какой ты хорошенький, сынок…

Тогда-то впервые я и услышал слово «Брайн» и понял, что оно относится ко мне.

– Сынок, счастье моё! – летела как на крыльях мама домой.

Ой, как хорошо было мне в тот день! Я точно знал: мама меня любит. Я так стремился к ней, и она мне рада. Дома она стала всем рассказывать про меня. И я слышал, как бабушка с дедушкой поздравляли её. Папа даже поцеловал наш животик. Он не смог пойти с мамой к врачу из-за работы, и я чувствовал, что он очень нервничал.

– Сын, – гордо и так тепло сказал папа и обнял маму.

Как же мне захотелось поскорее быть с ними и сказать им, как я их люблю. Но всё, что я мог, – это только стучать по животику и прыгать.

Мама сказала:

– Зашевелился-то как, услышал, наверное, что о нём говорим!

Да, да, мамочка, я вас услышал, и мне так хорошо, что я готов прыгать от радости!

Это был особенный день – такой счастливый! Я долго не мог успокоиться, всё прыгал и прыгал. Как вдруг что-то сжалось и начало давить на меня. Мама сказала, что ей стало плохо и она хочет полежать.

«Мамочка, ты только не волнуйся, мы же вместе», – думал я. Но ей стало ещё хуже, и папа вызвал «скорую помощь».

Нас везли в машине с резким воющим звуком. Он так долго гудел, что я испугался и замер, прижавшись к животику. Всё давило на меня, и я напрягся от боли.

– Схватки учащаются, – услышал я в машине, – она вот-вот родит, на стол быстро!

И нас куда-то понесли. Мне стало ещё больнее. И когда совсем сдавило голову и тело, я хотел закричать что было сил, но не смог. Мама перестала стонать, и вдруг я увидел свет… Мама протянула ко мне руки и хотела взять меня, но ей не дали.

– 560 граммов, – сказал чей-то голос, – срочно в инкубатор, готовьте реанимацию.

Я заплакал от холода и отчаяния, только никто не услышал моего крика, и я чувствовал, что задыхаюсь… Не знаю, что было мне перенести тяжелее: эту боль и удушье или то, что меня унесли от мамы. Уверен, она тоже хотела быть со мной рядом, согреть своим теплом…

– Мама, мамочка… твой голос…

Всё смешалось…

– Брайн…

Холод и какие-то трубки по всему телу… Пустота…

– Сын!..

Незнакомые голоса… Я весь дрожу…

– Ты подрос сегодня?

– Какой хорошенький!

– Мы назовём тебя Брайн… назовём тебя Брайн… тебя Брайн… Брайн…

Всё медленно поплыло перед глазами… и я куда-то провалился. Мне вставили трубку в горло, чтобы я мог дышать. Вентилятор продувает грудь изнутри, чтобы отходила жидкость, и этот тикающий звук в ушах… Как больно и одиноко… Мама… Мамочка, мне страшно… Где же ты?

Так я лежал, подключенный к приборам, под прозрачным куполом не знаю сколько… наверное, долго…

Потом подошла мама и тихо-тихо что-то сказала, но я не смог разобрать, что. Вскоре меня повезли на проверку.

– Кровоизлияние мозга 4 степени, – донеслись до меня странные слова, – могут быть очень тяжёлые последствия. Церебральный паралич или сильная умственная недостаточность. Тяжёлый случай.

И я почувствовал, как сжалось мамино сердце от этих слов, потому что моё тоже сжалось.

«Да нет, я сильный, я справлюсь, только бы быть рядом с мамой», – думал я.

А она словно окаменела и смотрела на меня немигающим взглядом. Ещё я слышал, как задрожал голос папы.

– Какой выбор у нас есть? – спросил он.

– Отключить приборы жизнеобеспечения, – сказал голос, – мы сделали обследование и обнаружили сильное мозговое кровоизлияние. Шансов выжить один из ста. Если выживет, то полная инвалидность гарантирована… Вы можете подумать до завтра.

Тишина и только тиканье приборов. «Как я хочу к маме», – думал я, преодолевая боль в груди. Всё было как в тумане. Я плохо различал слова, всё, что я хотел, – это только чтобы мама взяла меня к себе. Вдруг я услышал всхлипывание папы. Почему он плачет, ведь я наконец-то здесь и мы можем быть вместе – я, мама и папа, как мы и мечтали. Только почему-то никто не радуется. Может, они уже не хотят быть вместе и я им не нужен? Эти мысли разрывали моё маленькое сердечко. Холодно… Страшно… Стало темно и тихо… Где мама?.. И только монотонный звук работающих приборов в ответ…

– Мы согласны, – сказал папа утром и снова всхлипнул…

«Ну вот, наконец-то они согласились, и теперь меня отдадут маме», – отлегло у меня от сердца.

– Ну что ж, – сказал кто-то в белом, – будем отключать постепенно.

И вдруг перестал пикать прибор и шуметь вентилятор. Из меня вытащили все трубки, завернули в белое и впервые положили на руки маме, на её такие добрые и тёплые руки… Вот наконец-то мы и вместе! Как долго я мечтал об этом, мамочка…

– Мальчик мой маленький, – сказала мама.

У меня закружилась голова… Её слеза упала мне на щеку.

Я почувствовал удушье и… полетел… полетел… «Мама… мамочка, я так тебя люблю…» – таяло в моей голове.

Любовь и музыка

 
Любовь и музыка сплелись
Под звуки грусти в тишине.
Я им уже давно молюсь,
Лишаясь сил, росой в траве,
Мечтой во сне, слезой
На дне ручья любви…
Звездой в ладони упади,
В объятиях моих усни.
Пусть лунный ветер принесёт
Твоё дыхание сквозь века.
Всегда, всегда, всегда, всегда…
Лишь эхо вторит. Тишина.
 

«Смотрю я в зеркало и вижу тишину…»

 
Смотрю я в зеркало и вижу тишину,
Твоей любви несбывшейся аккорд,
Отчаянную боль судьбы,
Опять свернувшей там… за поворот.
 
 
Весенний дождь омоет небосвод,
Травы зелёной сонные сердца…
Листвы новорождённой первый вдох
Семь разноцветных стрел запустит в небеса.
 
 
А ты идёшь из глубины зеркал
Навстречу отражению любви.
Смывая все неясные слова,
Дождём весенним в этот миг приди.
 

Гитара

Посвящается Висенте Амиго

 
Из бесконечной суматохи дня
На звёздных крыльях кружит ночь.
Шесть струн души моей
Опять покой уносят прочь.
 
 
Пусть с острых кончиков ногтей
Слетает страсти безрассудной взрыв
И тонким кружевом любви
Сжимает сердце сладостный порыв.
 
 
Ты расскажи мне о полёте птиц,
О разноцветных облаках,
Слезой скатившись по щеке,
Поведай о несбывшихся мечтах.
 
 
И пусть под тремоло любви
Родится новый черно-красный день,
Гитара, плачь, гитара, пой,
Гитара – без тебя я тень.