Текст книги "Точки. Современный рассказ"

Автобус

Автобус закрыл двери и тронулся к следующей остановке. У водителя не оказалось сдачи с крупной купюры, и я, перешагнув через турникет, направился в глубь салона. В этот ночной час пассажиров было немного: парень с девушкой в темных одеждах, оба с подведенными глазами, мужчина с рюкзаком, что-то пишущий в большой тетради, и девочка, сидящая закинув ноги на соседнее кресло. Лицо она укутала шарфом, а шапку натянула практически на глаза. Из-под шапки выбивались светлые волосы. Пройдя в середину салона, я встал за креслом, в котором сидел мужчина с тетрадью. По его резким движениям, грязному воротнику и одержимостью, с которой он царапал ручкой в тетради, было понятно, что он находился в высшей степени возбуждения, может быть, даже на грани помешательства. Я заглянул в эту тетрадь. Она была разделена на три части. В первой находились цепочки формул, во второй какие-то рисунки, а в третьей, самой большой, шло описание. Его ручка выводила мелкий, но аккуратный почерк, правда, слабо читаемый из-за плохого освещения. Я разобрал только: «…структура времени вовсе не однородна, в разных зонах она имеет разную плотность. Человек – как биологическое существо, обитает во времени только определенной для него плотности. Именно это и определяет его движение в материи. Он подобен рыбе, что, пересекая океан, движется в подводном течении комфортной ей температуры. Но это совсем не значит, что человек не может нырнуть…» Мужчина ощутил мой взгляд, с негодованием посмотрел на меня и пересел на другое место. Автобус продолжал двигаться по сонной Москве. Скрежет ручки усилился, и тогда уже я ощутил чужой взгляд, неприродно зеленые глаза смотрели на меня из щелки между шарфом и шапкой. Почему-то я смутился и отвернулся. На секунду показалось, что все объединены каким-то тайным сговором и украдкой следят друг за другом.

– Есть! – воскликнул мужчина с тетрадью, и в тот же миг свет в салоне стал более тусклым, а шум работающего двигателя перестал слышиться совсем. Я повернул голову в сторону мужчины и удивился вязкости этого движения. Будто весь автобус заполнили каким-то застывшим желе. В то же время сквозь закрытые двери в салон вплыло странное существо, похожее на морского окуня, но с человеческими руками и ногами. Такими же медленными движениями оно приблизилось к мужчине и стало засовывать его себе в рот. От этой медлительности мне стало тошно, а мужчина был крайне удивлен, он даже выронил ручку. Когда существо поглотило его, то так же, неспеша, уплыло прочь.

Яркость света восстановилась, мотор заработал, автобус тронулся дальше.

На полу догорала упавшая ручка, распространяя по салону неприятный запах.

– Зря он про рыбу написал, – подумал я и вышел на следующей остановке, чтобы избавиться от этого надоедливого запаха.

Точки

Окно выходило на замусоренную, пыльную улицу, одну из тех, каких так много в этом городе. Подобные районы оставляют легко узнаваемый отпечаток на своих обитателях. В здешней паутине переулков следует ходить осторожно, следует опасаться за свои вещи и здоровье.

Лампочка горела в пластмассовом абажуре. Скрипучий стол был застелен прожженной клеенкой, а над старым холодильником менял картинки плоский телевизор. Снаружи было пасмурно и ветрено.

За столом сидели два повзрослевших одноклассника. Саша – худой, сгорбленный, с разоблачающими его глазами. И Костя – высокий, полноватый, короткостриженный.

– У тебя тут мало что изменилось, – сказал Саша, и его глаза показали тоску.

– Кое-что все-таки изменилось, – ответил Костя, поглядывая на новый телевизор. – А ты как, все ищешь запасной выход?

– Типа того, давай еще выпьем.

Коньяк кончался, но разговор так и не клеился.

– Так вот, про нимфеток, – начал Костя. – К соседям на лето приезжала племянница. Я ее плохо помню, но теперь она подросла и ничего себе. У нее совсем небольшая грудь, белая-белая кожа и очень тонкая шея, прямо вижу, как руки ложатся. Ты, кстати, не пробовал удушение? Очень рекомендую. Ровно до той грани, пока она не начнет подозревать, что это не игра. У них такие лица тогда. Вообще все эти штуки очень будоражат. У меня есть целая система. Самое главное – все делать поэтапно. От простого к сложному, от невинных забав к самой жести. Постепенно у них стирается граница между нормой и патологией, и можно эксплуатировать по полной.

Пока Костя говорил, глаза Саши выдавали в нем последовательно раздражение, страдание, стыд и снова раздражение.

– Чего ты краснеешь, расскажешь лучше что-нибудь новое про свои осознанные сны, куда ты там еще проник?

– Ты иронизируешь, а я много думал и понял кое-что.

Костя усмехнулся:

– Я вот замутил с Гариком новый проект. У него сейчас два СТО для «бомжей», а мы хотим лечь под дилера. Под их вывеской открываем салон и официальный сервис, все красиво, девочки, блузочки. А ковыряются работяги Гарика. Я – финансовым директором. Плюс еще пару полусерых схем. Там же и подержанные тачки толкать будем. Из-за бугра битые сюда – чик! У Гарика их трали-вали-пассатижи, и ценник, как у «слегка б/у». Вот это, блядь, нормальная работа, а не твои астралы!

– Ты припомнил «астралы», да, этот опыт закончился не вполне удачно. Но он не был лишним, он тоже был необходим, как этап постижения, который в итоге привел меня к нынешнему пониманию.

Костя заржал.

– Твой поиск всегда приведет тебя в тупик, потому что того, что ты ищешь, – нет!

– Хорошая формулировка, если бы не твой контекст. С прошлой встречи прошел год, в течение которого я решил, что зря так категорично отрицаю некоторые твои техники. Гипноз, например, очень может помочь. Приблизить тебя к первоисточнику, если ты позволишь, конечно.

– Валяй, обещаю, что не буду тебя поправлять.

– Итак, смотри внимательно на стакан и просто слушай меня.

Каждый из нас замечал, что мы редко генерируем собственные мысли, чаще всего мы жонглируем чужими мнениями и понятиями. А если взять концепцию «мира сотворенного», то и наша физическая жизнь есть продукт чужой мысли, мысли Творца.

– Не ново, дальше.

– Бог-создатель, после завершения своего творения самоустранился. А мы продолжаем жить. Почему? Потому что другая сущность наделяет нас жизнью. Назовем ее Буддой. Слышал выражение «мир существует только в сознании Будды». Именно сознание Будды вселяет в созданный мир жизнь.

Вот хрустальный стакан, принято считать, что он изготовлен на фабрике безымянным рабочим, но на самом деле стакан только что возник в голове Будды. Смотри внимательно на игру света в хрустале, дотронься и ощути маленький скол, здесь, сбоку. Все это существует только одно мгновенье, и в следующее, когда Будда перестанет о нем думать, стакан исчезнет.

Постарайся сейчас представить все, что ты видел, знаешь о мире и о себе самом, все, что ты называешь «я» и «не-я»; представь все это чем-то одним, очень простым и понятным.

Костя, ты очень близко. Чувствуешь, изменилось?

И два последних откровения для тебя.

Будда на самом деле

Читатель,

а мы всего лишь точки

типогра

фской

кра

ск

и

.

Екатерина Осорина

Родилась в г. Сургуте Тюменской области. Работает в сфере информационных технологий. Выпускница ВЛК при Литературном институте им. А. М. Горького 2011 г., семинар прозы А. В. Воронцова. Автор рассказов и повестей. Публикации в составе сборника «Путь мастерства», в журнале «Смена», в сетевых изданиях.

Пятилистник сирени

1

Я стала программистом из-за Арчи. Только так я могла спасти его. В последнее время он редко выходит на связь. Его приходится вызванивать, выискивать в сети.

Коммуникатор пискнул, я рванулась к экрану в надежде увидеть Арчи, но это была мама:

– Привет, Кэсси!

Теперь в моде имена, созвучные с названиями галактик и звездных систем. Меня назвали Кассиопея. Моего брата – Арчибальд, в честь загадочной, слабо изученной системы, в которую еще не ступал ни один человеческий звездолет, и известна она была лишь по изображениям с телескопов.

– Привет, мам! Прекрасно выглядишь! Ты сделала сегодня свой инфоснимок?

– Да, милая. С утра, как обычно. А ты свой?

– Да, конечно.

Мать, с лучистыми морщинками вокруг глаз и аккуратно уложенными завитками серебристых волос. И дочь в маленьких, почти невесомых очках с круглыми линзами «минус три», наспех перехваченные в хвостик пряди выбиваются тут и там «петухами». Они улыбались и смотрели друг на друга. Точнее, смотрели в экран, каждый в своей точке вселенной. Ученые говорят, девяносто процентов информации человек получает через глаза. В этом смысле общение по коммуникатору было на девяносто процентов полноценным.

Сегодня каждая из них стала на день старше, и сканер зафиксировал срез личностной активности – события за прошедший день, колебания психики, мысли, все новые, едва уловимые изменения внешности, жесты, движения глаз, уголков губ. Это резервная копия личности, на непредвиденный случай.

Перед мамой на столе дымилась кружка с чаем. На кружке фотография: я и Арчи, щека к щеке, у обоих рот до ушей. Он – уже худой, я – еще по-юношески пухленькая. Я помню этот снимок. Арчи делал его с руки, направив объектив на нас, поэтому лица вышли засвеченными, носы – крупноватыми, но в целом получилась смешная, радостная фотка. «Улыбайся шире! – командовал Арчи. – Прямо, чтоб скулы сводило!»

– Как дела на Виге? – мать сделала глоток чая, и ее интонация изменилась. Голос чуть дрогнул, обозначилась морщинка между бровей.

– Все хорошо, – я бодро улыбнулась и затараторила о мелочах, стремясь увести ее в сторону. – Погода отличная, воздух свежий, не то, что на Земле. Жаль, зона засекречена, и ты не можешь сюда приехать.

Я стараюсь чаще улыбаться. И шире, как командовал Арчи. Психологи говорят, от этого повышается настроение. Надеюсь и маму заразить своей улыбкой, но она все грустнее.

– Жаль. А у меня чай с малиной. Вкусны-ы-ый! – протянула она и умоляюще сложила руки. – Кэсси, ты уже пять лет не была дома. Приезжай! Скоро у Арчи день рождения.

Я заныла:

– Мам, ну что ты опять… Ты же знаешь, у меня работа… Отметим виртуально, как обычно. Я сделаю «комнату», все будет как в жизни. Хочешь, как на нашей старой квартире? Или нет, на даче! Ты помнишь: старый вяз, терраса с облезлой балюстрадой, кривые ступеньки…

– …с резиновыми полосками, прибитыми, чтобы не поскользнуться, и кусты сирени вокруг, – подхватила мать. – Шикарная у нас была сирень… И все же… может, ты приедешь? Я так хочу обнять тебя.

«Какая же она живая!» – думала я, глядя на мать. Морщинки, добрые морщинки вокруг глаз росли с каждым годом и делали ее лицо все нежнее, живее, красивее. Ее движения, мимика – такие привычные и все же каждый раз неуловимо иные. Наклон головы, когда она прячет слезы; улыбка – один уголок рта чуть выше другого; изгиб кисти, когда она держит сигарету.

Родная наша мама.

Чертовы девяносто процентов! Ведь это просто фотокарточка! Как же через нее можно передавать любовь и нежность? Но я не могу! Не могу приехать!

– Может… в следующий раз, – пробормотала я.

2

– Кэсси! – он возникал каждый раз, словно из небытия. «К» почти не было слышно, а «И» уже громко врывалось прямо в ухо.

– Фу ты, напугал, – фыркнула я и сразу набросилась. – Почему я вызваниваю тебя сутками? Тебе что, сложно выйти на связь, поболтать с родной сестрой?

Ему нравилось появляться с фокусами. Раньше он приходил в виде птицы Феникс или Барта Симпсона. Но его чувство юмора давно зачерствело. Теперь Арчи оборачивался то Терминатором, то огнедышащим вулканом, пожирающим жизнь вокруг. Сегодня он явился этаким ядерным джином – ядерный взрыв, в грибе которого угадываются контуры Арчиного лица.

– Хех, звонила? – с равнодушной ухмылкой бросил он, преображаясь в человека. – Что хотела?

– Побыть с тобой. Поболтать, пообщаться.

За его спиной на экране коммуникатора колыхалось синее море: он давно уже облюбовал обои с видами подводных глубин – справа кит, слева коралловый риф. На фоне моря его худощавое лицо казалось бледным, в темные волосы будто закрадывалась седина.

– Понятно, – он закурил. – Не надоело тебе?

– Опять в плохом настроении…

– У меня нет настроения, – раздраженно перебил он.

– А вот это что тогда за рожа недовольная? – я ткнула пальцем в монитор. – Дай-ка я у тебя в носу поковыряюсь, – я начала крутить пальцем дырку в мониторе и невольно захихикала, – что-то из него торчит. Ах, да это же огромный кусок плохого настроения!

Арчи тоже не выдержал, рассмеялся. Он часто пользовался таким приемчиком, когда я капризничала в детстве.

– Помнишь, как ты за мной на пустырь бегала?

Я помню. На пустыре у Арчи были сходки с другими мальчишками. Они дрались на деревянных мечах и называли друг друга древнегреческими именами. Мама не разрешала ему бегать на пустырь – слишком далеко от дома. А я обижалась, что брат не брал меня с собой, и кралась за ним тайком. Потом маме жаловалась, ябеда.

– Один раз ты перелезала через забор и свалилась с него. Порвала платье и коленку ободрала, – голос его потеплел. – Коленку даже не заметила, а из-за платья плакала. У тебя и правда тогда из носа ручьи плохого настроения текли.

– Коленка только потом заболела, – улыбнулась я. – А помнишь, как я тебя крапивой отхлестала? Ты из моей клумбы цветы повыдирал для девчонки какой-то.

– Хех, не меня…

Это «хех» – глухое и нервное, словно резкий выдох или спазм от недостатка воздуха, не смешок вовсе. Раньше Арчи любил похохотать. Куда все это делось?

Он помолчал немного, покрутил в руках четки, которые я ему когда-то подарила. Собрался с мыслями. А потом начал тихо, сквозь зубы, зловеще растягивая слова, говорить:

– Не меня ты крапивой отхлестала. Меня нет. Есть только чертов инфоснимок и пара дорогих микросхем. Я для тебя всего лишь фотокарточка. Тебе хочется пообщаться, вспомнить былое. А мне хочется жить в реальном мире.

– Послушай, ученые работают над этим. Через несколько лет разработают искусственные тела…

– Искусственные! – взорвался он. – Я не хочу больше слышать это слово! У меня уже есть протезы, которыми я могу здороваться с людьми и даже чувствовать теплоту их потных ладошек. У меня есть искусственные рецепторы, которыми я могу ощущать вкус картошки! Но, ты знаешь, эти ладошки – это полная лажа. А твоя виртуальная картошка – ну, как бы тебе это объяснить, – это намного-намного-намного хуже, чем вонючий «Анкл Бенс» из порошка!

Арчи уже орал во весь голос, вскочив со стула и потрясая руками в воздухе. С последней фразой четки полетели в экран и с треском ударились об него.

Кит беззвучно помахивал хвостом, яркие рыбки мягко покачивались над кораллами. Я тоже могла бы разораться подстать ему, но так с ним не сладишь. Спокойствие и улыбка на лице.

– Я надеюсь, ты не в лицо мне попал, – невозмутимо заметила я. – Так и очки разбить можно.

Он приблизил лицо к экрану, – его большие черные глаза горели огнем:

– Вот, Кэсси! – с придыханием сказал он, выставив указательный палец вверх. – Вот! Ты зришь прямо в корень. В реальности я бы такого не сделал. А здесь я медленно схожу с ума. Ведь я – просто компьютерная игрушка! Гребаная тамагочи вам на потеху! Вам хорошо, а обо мне вы подумали?

Он хотел сказать что-то еще, но я его перебила:

– Мы думаем о тебе, Арчи! Я и мама! Мы думаем о тебе каждый день! – я была спокойна, но голос предал меня и зазвенел от слез.

3

Арчи умер много лет назад. Он только закончил филологический факультет, поступил в аспирантуру, и вдруг – саркома мозга. Сначала это казалось мелочью жизни: доктора говорили, вероятность излечения высока – девяносто процентов. Арчи со смехом рассказывал мне о непутевом Аиде, повелителе царства мертвых:

– Прикинь, Кэсси. Геракл спер у него собаку, Орфей запудрил ему мозг своими песнями, а Сизиф просто отпросился на минуточку, якобы на разборки с женой. И чего мне бояться такого придуря?

Я согласно кивала и верила, что Аид нас не возьмет. Я тогда была еще школьницей, увлекалась ботаникой, готовилась идти на биологический. Приносила ему в больницу цветы и листья, которым потом предстояло попасть в мой гербарий. Он загадывал, что принести в следующий раз, – для меня это была занимательная игра.

На третьем году его болезни, когда мне пришло время поступать, я решила пойти в Кибернетический. Арчи уже не был таким веселым. Я смотрела, как иссохшими пальцами он перелистывает страницы моего гербария, и оставшиеся десять процентов казались мне чертовски крупной цифрой. Нужно было застраховать от нее свою семью. В Кибернетическом институте базировался проект по цифровому бессмертию, и я захотела во что бы то ни стало попасть в него. Я закончила институт экстерном, меня взяли в проект, и я добилась, чтобы Арчи вошел в экспериментальную группу пациентов.

– Кэсси, – Арчи взял себя в руки, виновато наморщил лоб, – пойми, мне хочется курить настоящие сигареты, чувствовать настоящий ветер на настоящей коже… А искусственное – я не хочу. Не жизнь это, – он безвольно опустил голову и замолчал.

Весной N-го года, когда он лежал в больнице на очередном сеансе химии, я привозила ему с дачи цветущие ветки сирени. Мама говорила, если ломать ветки, она будет цвести пышнее – вот какая у сирени воля к жизни. Ее сладкий аромат навевал мечты, заставлял нас строить планы на будущее. Арчи хотелось научиться нырять с аквалангом и попасть в Древнюю Грецию. Я мечтала отправиться в звездную систему Арчибальд, чтоб изучать ее флору. На Древнюю Грецию я тоже была согласна. И мы радовались, находя в соцветиях сирени пятилистники. Ведь это к счастью, к тому, что мечты сбываются…

Теперь сирень не такая, как раньше. Сердцевидные листья идеальной формы, без единой червоточинки, соцветия чисто лиловые, строго конусообразной формы. Постарались селекционеры и ради аллергиков – теперь сирень не пахнет. И ни одного пятилистника не найдешь.

– Дурак ты! – разозлилась я. – Ты осознаешь себя, значит, ты есть! И тебе не нужно заботиться о еде или крове! Ты не заболеешь! Ты не должен вставать в семь утра и, с трудом продирая глаза, идти на работу, – ты помнишь, как тебя бесила такая перспектива? Ты – чистая мысль! Летаешь, где хочешь! Разве это не прекрасно? Я создам тебе любой виртуальный мир, – катайся на машинах, путешествуй, узнавай новое! Декарт бы тебе позавидовал.

– Хех, ничего действительно нового я узнать не могу. Ведь я могу попасть лишь в ту виртуальную копию реальности, которая уже известна человеку, настоящему человеку. И, кстати, о Декарте, – Арчи снова усмехнулся и напустил на себя глубокомысленный вид. – Разовью его мысль. Я мыслю, значит, я существую. Но существую, не значит живу. Вывод: иди в жопу, Декарт!

Мне больно, Арчи. Говорят, я неплохой ученый, у меня много научных статей, и многие открытия в области цифрового бессмертия на моем счету. На собственные деньги я нанимала программистов, и мы работали по ночам, чтобы мои идеи претворялись в жизнь быстрее. Знаешь, мне бы хотелось вывести сорт сирени, где все цветки были бы пятилистники. Но пришлось стать программистом. Все ради тебя! А ты не оценил, что я для тебя сделала.

Ты просишь подумать о тебе, а о нас ты подумал? Захочет ли мама жить без тебя? Смогу ли я жить без тебя?

У меня в запасе много аргументов, я каждый день прокручиваю их в голове.

– Мама хоронила мое тело. А ты… – он ласково улыбнулся и провел рукой по экрану, словно коснулся моего лица, – ты слишком впечатлительная. Переживешь!

В палате Арчи надолго поселилась хитрая аппаратура, он часами лежал, опутанный проводами и электродами. Я говорила ему, что мы тестируем новую технологию лечения. Если бы он узнал тогда, что происходит на самом деле, он бы убил меня. Так и вижу, как он говорит: спасибо, сестренка, что заранее меня похоронила. Но я никогда не хоронила его. Просто однажды я представила, что он умер, и чуть не умерла сама. Падая в обморок, головой зацепила хрустальную вазу и угол стола.

Голову зашили, а страх потерять его остался.

И вообще, я не врала ему. Оцифровка личности – действительно лекарство от всех болезней. За ту весну мы успели описать характер Арчи, модель поведенческих реакций, снять копию с его памяти, сделать детальный визуальный образ. Я верила, что смогу создать для него вторую жизнь, хотя и без тела. Со временем мы разработали для цифровых бессмертных – этернитов – тактильные ощущения, виртуальные города, в которых они могли жить. С помощью специальных виртуализационных капсул обычные люди могли оказываться в искусственном пространстве и общаться с этернитами.

Наш проект взорвал мир. Газеты восторженно трубили о победе над смертью, люди стояли в очереди за инфоснимками, капсулы были нарасхват. Правда, пока это могли себе позволить только богачи и малая доля онкобольных, поступающих к нам по государственной программе.

Я тоже поначалу увлеклась капсулами, зачастила в гости к брату, а потом перестала, – мне было там немного не по себе. Я боялась, что однажды перепутаю виртуальный мир с реальным. Нет, конечно, Арчи был прав, ощущения в виртуальном мире менее яркие, чем в жизни. Но и в жизни иногда, как посмотришь вокруг, – блеклое все, безжизненное. Люди в немаркой одежде, вжав головы в плечи, спешат на работу, проводят там в механических действиях целый день, вечером торопливо поглощают безвкусные полуфабрикаты, потом пару часов бессмысленных телепередач, не оставляющих ни малейшей зацепки в памяти, и спать, – для нового бесцветного трудового дня. А виртуальный мир можно раскрасить по своему вкусу и заниматься там, чем хочется. Так что неизвестно еще, где лучше.

Другие этерниты никогда не жаловались на недостаток ощущений. Понятно, что человеку, которому подарена вторая жизнь, не свойственно придираться. Но Арчи не был обычным человеком. Он слишком хорошо помнил себя живого.

На моем столе в цветочном горшке рдели алые орхидеи – редкий вид. Интересно, растет он на Арчибальде? Лучше бы это была сирень, но для нее сейчас не сезон. Я устала с ним спорить. Сняла очки, протерла идеально чистые стекла:

– Ты не ценишь то, что у тебя есть. Просто подумай об альтернативе…

Он отозвался голосом, еще более усталым, чем у меня:

– Я думаю о ней каждый день.

4

Я помню тот день, когда тело Арчи умерло, и я впервые вступила в контакт с его инфоснимком. Мама стояла позади меня и плакала, а я сбивчиво объясняла Арчи, что теперь он цифровой бессмертный, и рисовала его дальнейшие перспективы. Мои щеки горели от волнения, руки дрожали. Он, бледный как полотно, недоверчиво смотрел на нас с экрана коммуникатора и слушал. Когда я закончила, он лишь улыбнулся уголком рта и сказал:

– Прикольно!

Поначалу Арчибальду нравилась его новая сущность. У него захватило дух от открывшихся перед ним просторов. Человек, которому не нужно ни есть, ни спать, который не стареет! Каких интеллектуальных высот он мог достичь! Он мог заниматься творчеством, наукой, бизнесом, и все это без ограничений во времени. Он был на вершине пирамиды Маслоу. А то, чего он не мог, казалось просто физиологическими потребностями. Рудиментом, от которого организму, перешедшему на следующую ступень эволюции, давно следовало избавиться.

Наш проект получил безоговорочную поддержку правительства. Все необходимые законы для уравнивания прав этернитов с обычными людьми были приняты в считанные месяцы.

У Арчи был паспорт, карта социального страхования и вполне реальный банковский счет, на который работодатель мог перечислять зарплату.

Арчи быстро освоился со своим новым статусом. Через программы-адаптеры он мог подключаться к электронным библиотекам, общаться с людьми, писать курсовые работы, сдавать экзамены, управлять своими деньгами в банке – в общем, вести вполне социальную жизнь.

Я была в эйфории от того, что у меня все получилось.

Целыми днями мы с Арчи ныряли в виртуальные морские глубины и путешествовали по Древней Греции, над которой я кропотливо работала во время его болезни. Мне казалось, что и Арчи счастлив. Он улыбался и хохотал, как прежде. Бился на мечах с самим Гектором и воочию видел Трою.

Мама долго не могла привыкнуть. Ей все казалось, что вместо сына ей подсовывают суррогат. И когда она в виртуальной комнате обнимала Арчи, гладила его по щеке, ее не покидало ощущение какого-то дурного сна, полусумасшествия. Она все мучила его расспросами о нашем прошлом:

– Ты помнишь, что ты сказал после первого дня школы мне на ушко?

– Ты помнишь, какой велосипед мы тебе на семь лет подарили?

Это превратилось в какую-то болезненную, захватывающую, непрекращающуюся викторину, в которую включилась и я. «Ты помнишь?..» – спрашивали мы то и дело, словно проверяли друг друга на настоящесть.

За полгода Арчи проглотил программу трехлетней аспирантуры и начал преподавать древнегреческую литературу. Он появлялся перед студентами на большом мониторе с поворотным механизмом, которым сам управлял. Студентам это было не в новинку, – телемосты и видеоконференции существовали еще в двадцатом веке. Многие даже и не знали, что Арчи – этернит. Деньги он тратил на нас с мамой или вкладывал в мои изыскания. Вслед за мной увлекся кибернетикой, потом принялся за философию, потом бог знает, за что еще…

Однажды мы с Арчи прогуливались по нашему дачному поселку, точнее, его виртуальной копии. Все было, как в жизни: белый гравий мягко хрустел под ногами, с обочины к дорожке тянул настырные лапки клевер, ветер доносил едва заметный аромат цветущей сирени. Только георгины на клумбах цвели чересчур пышно. Арчи в тот день больше молчал. Небритый, в потертом твидовом пиджаке, на голове дурацкая вязаная шапочка, – прямо сумасшедший ученый на пороге открытия. При каждом шаге Арчи зарывался носком ботинка в гравий и выбрасывал вперед маленький залп камешков.

– Ну, хватит! – прикрикнула я на него, раздраженная шаркающим звуком.

Арчи снял с ноги ботинок и внимательно рассмотрел его.

– Хех, царапины от гравия – почти как настоящие, – ухмыльнулся он. – И как это вам удается все так детально проработать? Боги вы, что ли…

В последней фразе звучала издевка. Он потряс у меня перед носом ботинком и добавил:

– Представь на минуточку, что какую-то частичку меня вы все-таки упустили… И моя, скажем, «душа» сейчас уже бродит по царству Аида, а я и не знаю… Ты понимаешь, какого удовольствия ты меня лишила? – он состроил огорченную гримасу и закинул ботинок далеко в кусты.

С этого момента Арчи словно подменили. Внезапно ему захотелось власти, и за пару лет он вытеснил из кресла старого ректора. Потом занялся политикой и даже начал предвыборную кампанию в одном округе, но ему это быстро наскучило. Он подсел на компьютерные игры, стал спускать деньги на казино и виртуальные наркотики, которые подпольно разработали какие-то негодяи.

В университете свои часы по Древней Греции он сбагрил другому преподавателю, а сам начал читать собственный курс лекций «Философия смерти». Я была на одной из них, – с бледным лицом и бегающими глазами Арчи скороговоркой произносил отрывистые фразы, потом надолго замолкал и взрывался речью снова.

Руки его то энергично взвивались в воздухе, то повисали плетьми. В конце, с трудом выговаривая слова, он простонал:

– Все!.. Я больше не могу… Я сдаюсь… – и обрушился всем телом на свой виртуальный лекторский стол.

…Экран коммуникатора все еще светился передо мной. Арчи не отключился. Кит за его спиной тихо вздыхал, плеск и мерцание воды убаюкивали.

– Ты помнишь Терцию? – спросил он.

Я насторожилась. Конечно же, я помню Терцию. Она была этернитка, как и Арчи. Попала к нам по государственной квоте. Считалась подающей надежды поэтессой, и ее необходимо было спасти ради ее будущего вклада в искусство. Арчи познакомился с ней на каком-то интернет-форуме. Через пару дней прогулок по виртуальным паркам он написал мне: «Как бы мне не заскучать с Терцией?» – и перевел на мой счет крупную сумму.

Моя ночная лаборатория заработала с удвоенной силой.

Через год мы смогли дать Арчи то, что он хотел. И он отправился покорять океаны виртуального секса с безудержностью капитана Блада. Одной Терцией он, конечно, не ограничился, хотя и брюзжал постоянно, что это совсем не то, что в жизни. И все же на время Арчи утешился новой игрушкой.

– Я говорил тебе, что мы расстались с ней. Но это неправда. – Арчи снова был спокоен и перебирал тонкими пальцами бусины четок. – Терция умерла.

За секунду до этой фразы я поняла, что случилось с Терцией. Я сорвала со стебля цветок орхидеи и уткнулась в его чашечку носом. Мое смятение не ускользнуло от Арчи.

– Да-да. Она удалилась. Стерла свой инфоснимок. Покончила с собой. – Он буднично и жестко чеканил фразы. – И, как ты понимаешь, вовсе не из-за того, что я ей изменял.

Значит, вклада в искусство не получилось. Как хорошо, что я оформила над Арчи опекунство и заблокировала возможность удалиться самому. А он, наивный, думал: не скажет мне про Терцию, я и не замечу, куда он двигает свою жизнь. Я уже давно не младшая сестра. А он… Он просто не успел толком побыть взрослым. Поэтому и чувствует эту разницу между жизнью и виртуальным миром так сильно.

Арчи бросил четки и снова закурил. Глаза его болезненно блестели, и я подумала: те чувства, которые он испытывает сейчас, он никогда не испытывал при жизни… поправка: предыдущей жизни… то есть жизни с телом… что-то я начинаю путаться. И, может быть, компьютерная модель не в силах правильно отразить то, что он сейчас чувствует. Ей приходится экстраполировать, додумывать за него. Если бы при жизни… снова поправка: жизни с телом… Арчи помыслил о смерти, возможно, лицо его исказила бы гримаса ненависти, и он бы начал крушить все вокруг, воя, размахивая руками. Да, так скорее всего и было бы, ведь я знаю его, а компьютерная модель лишь рассчитывает. От этой мысли мне стало страшно.

– Отгадай, почему она это сделала?

Орхидея ничем не пахла. Я рванула из вазы второй цветок – он тоже был без запаха. До противного, как кусок стерильной пластмассы. В сердцах я швырнула сорванные бутоны на пол и выпалила:

– Потому что дура и слабачка! Просрать столько государственных денег только из-за того, что у нее была депрессия, а ее богатый душевный мир никто, блин, не смог оценить. – Арчи всегда можно было взять на слабо. Но на этот раз он не поддался. Усмехнулся криво, – это «хех» доведет меня до белого каления.

– Да нет, все гораздо проще, – постепенно он растворялся в плотных клубах дыма. – Я не буду тебя грузить такими сентенциями, как «жизнь без конца теряет всякий смысл» или «бессмертный имеет право на смерть». Это все банальности… А Терция просто хотела ребенка.

5

Арчи давно уже не работал в университете. Если ему нужен был доступ к какому-то платному ресурсу – казино, девочки, компьютерные игры, – он брал деньги у меня.