Текст книги "Сто дорог к истине. Сборник участников V-ого Всероссийского фестиваля русской словесности и культуры «Во славу Бориса и Глеба»"

Я в волшебной стране

 
Я в волшебной стране! Посмотрите, какое диво!
В этом чудо-краю необычный живёт народ:
Он вчера восклицал, что страна на краю обрыва,
А сегодня кричит: «Россия, вперёд! Вперёд!»
 

На кофейном столе

 
На кофейном столе, без посуды и счёта дням,
Монотонно, как из незакрытого кем-то крана,
Утекает вода по гранёным моим краям,
Как уходит мечта из стеклянной души стакана.
 
 
А в настенных часах механизмы слегка спешат,
Раздвигая концы своего временного чрева.
Видишь шрамы в груди? Это высохший конденсат
От холодной тоски и влюбленности перегревов.
 
 
Накрывает дома и подъезды ночная гладь.
Не молчи, тишина ещё больше способна ранить.
Я на том же столе. Мне так долго ещё стоять.
Но вода утекает, и с ней утекает память.
 
 
Буду вновь в одиночестве словом марать листы,
Вспоминая закат и искусство, смотреть на волны.
Оставаться во тьме холодным, полупустым…
Но смотреть на тебя и быть вполовину полным.
 

Электричка

 
Я сижу у окна – привычка,
Спрятал руки, закрыл глаза.
Прочь со станции, электричка,
Вперёд-назад.
 
 
На прощанье от солнца – блики,
Разговоры – уже до дыр.
Я давно и не проводник, и
Не пассажир.
 
 
Если б только слова, как воздух,
Гнать по лёгким и греть во рту…
Постелите на рельсы звёзды,
И я сойду.
 
 
Что же, мало путей на свете?
Будь ты проклят, перрон-вокзал.
Знаешь, как я устал от этих
Камней и шпал?
 
 
Где вы, волосы, губы, плечи?
Так таинственны, так просты.
Если счастье очеловечить,
То это ты.
 
 
Стихли улицы, солнце сдуто.
Как же здорово здесь пройтись!
Просто чувствуя рядом чью-то
Любовь и жизнь.
 

Ирина Грицук-Галицкая

Родилась в 1939 году, проживает в Ярославле. Член Союза писателей России, член Интернационального Союза писателей. Автор исторических романов и повестей «Велесовы внуки», «Любовь и смерть Батыя», «Хан Фёдор Чермный», «Божия коровка, улети на небко», «Александр Невский. Триста лет рабства», «Мерянский роман о князе Ярославе и его мудрёных жёнах», детской приключенческой повести «Стоял Ноябрыш у двора».

Мерянский роман о князе Ярославе и его мудрёных жёнах
(отрывок из романа)

Прошло недолгое время, и дверь кельи широко отворилась. На пороге встал князь Владимир, прищурился, привыкая к свету горевших свечей.

– Здорова буди, царица моя, Анна.

Анна взглянула в глаза Владимира, брезгливо передёрнула плечами и нахмурилась:

– Опять глаза загноились у кесаря? Ах, Владимир! Даже вера Христова не исцеляет тебя! Однако, что привело Великого князя Киевской Руси в мою скромную келью?

Анна выпрямила спину и застыла, как соляной столб, о котором повествует Библия.

Дядя Владимира, Добрыня, пододвинул князю стулец, на котором только что сидела Анна. Владимир сел, расставив ноги, и упёрся ладонями в колени.

– Анна, ты просила меня об академии. Я повелел собрать юных отроков в особые палаты и приказал учить их грамоте по-гречески и по-славянски. Довольна ли ты?

– Что мой кесарь делает, то и хорошо, – отмахнулась от слов князя Анна.

– Вот только беда, грамотных людей у нас на Руси маловато. Учителей нет таких, коим сиё трудное дело доверить можно… разве что отец Илларион, – испытующе глядя жене в глаза, произнёс Владимир.

Он не видел, как вздрогнула Анна, как опустила низко голову, боясь уронить слезу.

– Я не разумею, о чём глаголет мой кесарь…

Она отвернулась от пристального взгляда мутных глаз Владимира, боясь выдать своё несчастье.

Дядя Добрыня, наблюдавший за разговором, не выдержал:

– Похоже, княгиня, учили тебя мало! – загремел голос воеводы под потолком царской кельи. – Уж, сколько лет на Руси живёшь, а языка, коим муж твой глаголет, всё ещё не разумеешь! Мой господин говорит тебе, что академию сотворил для обучения отроков, как ты повелела.

Для пущей убедительности Добрыня жестикулировал руками и пальцами.

– Пусть кто-то из твоих грамотеев потрудится на благо Киева и его земель. Вон, хоть святитель Илларион!

– Нет! – коротко отрезала Анна.

Випсания всё это время внимательно прислушивалась к разговору. Она рано обучилась славянскому языку и понимала, о чём шла речь:

– Вот раскричался! – желая поддержать совсем растерявшуюся Анну, прикрикнула Випсания на Добрыню. – Госпожа! Слуга князя говорит, что приказали обучать безграмотных отроков грамоте и называется это академией!

– Растолмачь, Випсания, мужам варварским: то не академия, то низкая школа будет. И отцу Иллариону мало чести быть в ней ритором! – в голосе Анны зазвучали металлические нотки.

Владимир резко поднялся на ноги:

– Не сметь! Не сметь! Анна, я разумею, что ты произнесла! Да, моя царица, мы не Византия, мы, как ты любишь говорить, страна варваров, мы не можем равняться роскошью с Константинополем. Тыном обнесены наши пределы, а в двух поприщах от Киева мы вынуждены возводить защитную линию от диких кочевников. Это всего-то земляной вал с несколькими городками-башнями, куда я согнал мужей из племени чуди, воинственных и осторожных кривичей и новгородских ушкуйников, но Русь – не та земля, которую следует ненавидеть, и русичи – не тот народ, перед которым можно голову высоко задирать. Нет, Анна. Ты уже не первый год госпожа всем нашим землям и нашим людям.

Владимир перекрестился на иконостас греческих ликов в широкой и роскошной келье царицы:

– Грех тебе перед Богом отстраняться от дел державных. Ты думаешь, мне город Корсунь был нужен или на богатства Константинополя я позарился! Или ты думаешь, я захотел твоего греческого тела познать!? Не то, Анна, не то! Не разумеешь, хоть и многой мудрости обучена. Мне государыня нужна от самого Бога единого! Чтобы мир опустился на нашу землю русскую и объединил все племена. Чтобы заедино мы жили по глаголу Божьему, оборонялись и молились Богу единому! И грамоту, и мудрость постигали ту, что ты, государыня, сочла нужным принести в пределы наши. А ты за монастырскими стенами укрылась и….

У Владимира перехватило горло, и он сокрушенно махнул рукой.

– Теперь-то поняла ли, царица, что изрёк тебе муж твой!? – Добрыня держался за рукоять меча.

– Разумею, – кротко произнесла Анна, поникнув головой.

Владимир крутил в руке безделушку из нефрита со стола царицы. Он делал попытки над собой, чтобы успокоить взыгравшее гневом сердце.

– Кесарь мой, уж, коли ты сам заявился в Божию обитель, позволь слово молвить о моих кручинах, – Владимир почувствовал по тонкому аромату, подошедшую близко Анну.

– Говори. Ты моя госпожа, – кивнул головой князь.

– Кесарь мой, сыновья мои, Борис и Глеб, уже в силу вошли. Они потомки византийских кесарей, пора их на княжение определить. Хочу, чтобы наследовали они власть в Киеве один за другим по русскому лествичному праву, когда бы власть от старшего брата Бориса к младшему Глебу перешла!

Владимир не удивился такой просьбе царицы. Он хорошо понимал и её желание утвердить тип византийской власти на Руси, и пристроить княжичей на трон при жизни её, Анны, и обеспечить детям своим безопасность жизни в этой варварской стране с её грубой силой и беззаконием.

– Ты, царица, просишь, чтобы власть в Киеве наследовали твои сыновья. А как быть с моим сыном Святополком, что родила мне болгарыня Юлия, такая же христианка, как и ты… Она, когда умирала, молила о сыне, и глаза её цвета зрелой сливы были наполнены слезами, – видно было, что тоска Владимира по первой своей любви вновь заполнила сердце.

Анна всё поняла, и ревность к умершей сопернице заставила кричать:

– О, Владимир! Ты же сам знаешь, что Святополк не твой сын! Юлия понесла его от убитого тобой брата! А болгарыню свою почто со мной, царевной византийской, равняешь!

– Анна, Анна, болгарыня Юлия первая открыла мне глаза на своего нищего Бога, который ни что иное, как любовь и сострадание к ближнему. И эта сила уже столетия предстоит перед вашим византийским могуществом и побеждает потому, Анна, что императоры твои давным-давно забыли заветы Христа и сражаются только за сладостную возможность занимать золотой трон!

Анна без стеснения прижалась к телу Владимира, провела по его бёдрам ладонями и приподняла подол его епанчи:

– Ты сам озорник и до сих пор носишь венерин набедренник.

Випсания фыркнула в кулак. Владимир отдёрнул руки царицы от подола своей свитки:

– Почто меня позоришь перед слугами!

– А потому, что в человеке дух тесно сплочен с плотью. Какова плоть, таков и дух. Тебе пора уже о душе думать, грехи свои пора замаливать, а ты нижние уды свои стянул, чтобы склонность к похоти усилить. Ты будто родился уже с врождённым грехом, и никакая вера не поможет тебе быть святым.

Випсания, продолжая во все глаза смотреть на опозоренного князя и хихикать, прошелестела:

– Задору-то, знать, много, да силушки-то нет!

Добрыня поспешил на помощь племяннику:

– Владимир! Ответь этим глупым бабам: «Да будут чресла наши перепоясаны и светильники наши горящи! Ха-ха-ха!»

– Ты что мелешь, старик! Это речь распутника! – Анна пылала возмущением.

– То не я сказал, то евангелист Лука сказал. Ха-ха-ха…

– Угомонись, дядька, – отстранил рукой Добрыню Владимир и обратился к жене:

– А что ты хочешь от меня, Анна, если ты не умеешь любить, не можешь дарить ласку, не зажигаешь огня в уставшем сердце! Ты царица! Так будь царицей передо мной, твоим мужем и господином!

Владимир, не помня себя от ярости, тряс Анну за плечи, а она пыталась вырваться из цепких и сильных рук мужа.

– Что! Испугалась грубой силы! Вот так я завоевал киевский престол! Вот так грубо я расширил пределы своих владений! Вот так я приобрёл множество врагов среди своих соседей, Анна! Всё вижу, как я, славянский варвар, нелюб тебе! Но ты ведь просишь великой власти для своих сынов на этой варварской земле!!! Готова ли ты заплатить за то любовью к мужу своему, венчанному!

Анна готова была на всё, даже на смерть, но не на любовь с постылым мужем. Не зря же она укрылась за стенами монастыря, чтобы никогда более не испытывать близость к мужу, противную её существу.

Но тут перед ней возникли образы её малолетних, ничем не защищённых сыновей, Бориса и Глеба. Она согласно качнула головой:

– Готова…

– Добро! Слушай, царица! В далёкой Залесской земле, с которой мы собираем дани, нужны наместники. Кому, как не сыновьям родным доверю я сбор дани? От моего имени будут править сыны мои по всем землям, подвластным Киеву, и твоим сыновьям, Борису и Глебу, место найдётся. Младшенького нашего, Глеба, я отправлю с дядьками в Муром…

– Муром – это окраина Руси, там, где часты набеги диких печенегов! Глебушка совсем юный, – возразила Анна.

– У нас на Руси возраст князя не имеет значения. С ним пойдут опытные наместники и добрые воины, зато Бориску возьму с собой и посажу одесную, справа от себя, и объявлю своим восприемником. Ты довольна, царица? Отвечай.

– Благодарствую, мой господин, – голос царицы дрожал, губы кривились в неестественной улыбке.

– Вот и хорошо! Иди, готовь ложе. Любить тебя буду… Всю ночь!

Этих слов Анна испугалась ещё больше. Она знала, что не сможет подчиниться нелюбимому мужу. Отвращение было слишком велико. Анна поспешно начала искать способ уклониться от близости.

– Владимир, – примирительно проговорила царица, – это противно Богу. Потому что мы в святом монастыре пребываем.

Владимир приоткрыл дверь кельи Анны:

– Эй, кто там из моих!? Раскиньте шатёр над Днепром! В стороне от монастыря. Разведите костры! Чтобы и света, и тепла вдосталь было! Да вина заморского, да дичи свежей! Великий князь Киевский желает пировать этой ночью и любить свою госпожу! Да зовите всех, кто пожелает мне честь оказать!

Анна возмутилась:

– Ты и здесь хочешь созвать всех оборванцев и простолюдинов!?

– Анна, разве не в милости и братской любви состоят заветы Христа!? Пока я жив, на мой пир могут явиться все: и дружина моя, и бояре, и гости заморские, и сирые, и убогие. Все!

Анна не уступала мужу:

– Это низко, Владимир! Низко! Так не принято в великой империи. Ты хочешь забрать сына моего в Киев, где на лавке рядом с ним может мужик-лапотник сидеть!

Владимир с нежностью обнял Анну за плечи, прижал к груди:

– Не тревожься понапрасну, моя госпожа. Твои дети – мои сыновья. Коли в Киеве им не место – пошлю в Ростов с владыкой Илларионом. Там тоже пора крестить людишек, грамоте обучать…

Анна вырвалась из объятий мужа:

– За что хочешь сослать сыновей моих в мерянские дикие земли! В Ростов! И отца Иллариона! Он же мой исповедник… Как я смогу без него… Не отдам на потеху варварам, на смерть лютую!

Владимир нахмурился. Он всё понял:

– Иллариона жалеешь? А народ, приютивший тебя, не жалеешь? Кто им слово Божие поведает? Кто заповедям, любви и добру обучит? Не на смерть лютую отправляю, а на славу вечную приговариваю! Бог с тобой, царица! Уйми тревоги свои! А я посмотрю ещё, как любить сегодня будешь господина своего! Меня!

Анна упала в ноги Владимиру, зарыдала в голос:

– Не смогу я… Умру… Жизни лишаешь!

– Ведь благодать Божия, как миро, как аромат лепестков розы… – бормотал Илларион, чтобы не слышать воплей царицы, доносившихся из её кельи.

Он истово крестился и ударялся лбом о каменный пол, так сильно, чтобы болью физической заглушить боль душевную и тревогу о своей Анне.

– Несчастная моя! Несчастная! – бормотал он, не замечая, что жалеет просто женщину, но не царицу, не исповедницу…

Татьяна Загибалова

Родилась в 1996 году, живёт в городе Елец Липецкой области. Студентка 3-его курса Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина.

На сцену!

Примеряя разные серьги и бусы, Ирина искала подходящий образ для своей роли в новой комедийной постановке. Мачеха, тщетно пытающаяся отбить у падчерицы жениха. Эта роль ей совершенно не нравилась. Ужасно примитивная. Каждый раз, когда девушка пыталась внести в неё что-то своё, наполнить новым смыслом, режиссёр останавливал репетицию и кричал на неё, чтобы она не смела портить его картину своей ерундой. Новая метла метёт по-новому. Директор театра не знал, куда приткнуть своего слишком самоуверенного и амбициозного племянника, а потому отдал ему режиссёрское кресло, когда Аркадий Леонидович заболел. Он проболел всего две недели, а когда вернулся, оказалось, что больше не нужен. Так и закончилось для Ирины её счастливое время. Время грандиозных пьес Грибоедова, Чехова, Горького и многих других гениальных драматургов. Пришло время низкопробных комедий, которыми режиссёр разбаловал зрителя настолько, что они, казалось, начали тупеть на глазах. Больше не над чем было думать, не из чего было делать выводы. Театр стал местом отдыха, развлечений и смеха. При этой мысли Ирина бросила все серьги и бусы на стол и отвернулась. Уже никому не нужны настоящие душевные страсти, личные страдания человека, всем подавай бестолковых мачех и красивых дочерей, безыдейного старика и кичливого жениха. Ирина не гналась за главными ролями, ей не нужен был бенефис и громкая слава. Ей просто хотелось играть, играть так, как она чувствует. Ей хотелось не спать ночами, разгадывая душу своего героя, хотелось прожить и перечувствовать всё то, что чувствовал её герой. Она понимала, что даже в банальном сюжете можно найти новые остроты, новые мотивы. Но было бы кому искать! Андрей Дмитриевич никогда не шёл дальше сюжетной линии, никогда не выстраивал линии души.

– На сцену! – вдруг раздался крик за дверью.

Звучало как «на эшафот». Ирина вновь повернулась лицом к зеркалу. Ей ужасно не нравилось это вульгарное платье и жуткий грим. С отвращением глядя на себя, она надевала серьги и бусы багряного цвета в тон своим искусанным губам.

Каждый выход на сцену давался тяжело. Не удавалось прожить, только сыграть, думая о том, когда же закончится действие. Андрей Дмитриевич за игрой почти не наблюдал, разговаривая вслух со своим знакомым. Они сидели на первых рядах. Свет не падал на них, и лишь по контурам тела можно было догадаться, что там кто-то сидит. Когда репетиция закончилась, режиссёр поднялся по ступенькам, как всегда приобнял молодую актрису, игравшую дочь, что-то шепнув. На остальных он почти не обратил внимания, сказав, что сегодня они играли чуть лучше, но всё равно ужасно. Ирина усмехнулась и пошла в гримёрную. Репетиция была поздняя, а потому соседние столики пустовали. Это было огромным счастьем. Ирина переоделась, несколько раз умылась, смывая косметику, забросила все украшения в ящик стола и поспешила удалиться.

Была уже осень, и вечереть стало раньше. Ирина запахнула пальто плотнее и направилась к дому, низко опустив голову.

– Ирина Львовна! – Вдруг услышала она знакомый голос позади.

Девушка обернулась и увидела Аркадия Леонидовича. Будь она чуть более мягкой, она бы наверняка расплакалась, потому что не видела этого доброго старика вот уже больше трёх месяцев. Аркадий Леонидович подошёл к ней и взял под руку.

– Что это вы так поздно из театра уходите? И вставать, небось, завтра рано. Так ведь недолго и заболеть, не говоря уже о том, что цвет лица испортится. Вы же должны понимать, как это вредно для актёра, а тем более для такой молодой актрисы как вы.

– Я уже не так молода, – улыбнулась Ирина, – есть актрисы и помоложе.

– Да тут дело не в годах, Ирина Львовна! Но это, в общем-то, долгий разговор и требует больше времени, чем у нас есть. У меня к вам будет просьба, совсем небольшая, но я пойму, если вы откажете, ведь уже так поздно…

– Говорите, Аркадий Леонидович, что за просьба, – встрепенулась Ирина, ведь для неё не было большего счастья, чем помочь человеку, который так помог ей.

– Видите ли, ко мне приехал мой сын с женой. Они недавно сходили в театр и ужаснулись. Придя домой, они мне заявили, что в театре нет ни одного приличного актёра. Я ушам своим не поверил, говорю, неужели Ириночка моя ушла. Они тебя, конечно же, не знают, не смогли ответить. Я вот решил сегодня прийти и подождать тебя. Ты же знаешь, я старик азартный, а потому поспорил с ними, что приведу им такую актрису, от которой они ахнут! Ты уж извини меня, глупца, но я на тебя поспорил. Звучит это некрасиво, и мне стыдно за это, но уж не могу назад повернуть. Скажите, Ирина Львовна, не согласитесь ли вы прочесть монолог из «Чайки», ваш любимый монолог?

Ирина расцвела буквально на глазах. Даже дыхание у неё сбилось.

– Что за глупости? Даже извиняться не следует! Мне это за честь. Так приятно, что вы выбрали именно меня. Я… даже слов больших не могу подобрать… Когда?

– Если вы позволите, то прямо сейчас у меня дома, – улыбнулся старик.

Ирина занервничала.

– Прямо сейчас… Мне бы хоть повторить, а то вдруг запнусь, вас опозорю…

– Что вы! Я уверен, что вы всё хорошо помните, это же ваш любимый монолог! И не переживайте, я вас провожу потом до дома.

Об этом-то Ирина волновалась меньше всего. Она так давно не читала монолог, как бы не запнуться, не перепутать… Ирина начала вспоминать и проговаривать его про себя, почти не слушая Аркадия Леонидовича. Но они подошли к дому слишком быстро, чтобы Ирина могла повторить весь монолог. Ирина и Аркадий Леонидович уже поднимались по порожкам, а в её сознании обрывками мелькали отдельные куски, фразы.

Как она разделась в прихожей, как её встретили сын, невестка, как она с ними знакомилась – всего этого Ирина совсем не запомнила. Осознание происходящего пришло к ней только в тот момент, когда она села напротив своего режиссёра и его сына с женой. Девушка глубоко вздохнула, успокоила свой нервно бившийся пульс, закрыла на секунду глаза и начала читать.

– Я – чайка. Нет, не то. Я – актриса.

Она читала вдохновленно, вставала и ходила. Каждое движение было полно смысла. В каждом мускуле было напряжение, а лицо менялось так, будто она действительно разговаривает с Костей, будто всё происходит в реальности… Речь её была плавной, она ни разу не запнулась, как вдруг строчка оборвалась на половине, и она замолкла. В голове образовалась пустота, руки сразу задрожали. Ирина беспомощно посмотрела на Аркадия Леонидовича, в лице которого она прочла настоящую муку.

– Извините, я… забыла.

Она сорвалась с места и помчалась в прихожую. Аркадий Львович остановил своих детей, которые со словами утешения уже готовы были бежать за ней. Старик, забыв о своём пальто, выбежал за ней на улицу и остановил на дорожке.

Ирина плакала. Он слегка приобнял девушку, и тогда она совсем упала духом. Она уткнулась ему в плечо, чтобы Аркадий Львович не видел её заплаканного лица.

– Ирина, успокойтесь, с кем не бывает. Вам нужно только повторить, и всё будет…

– Не будет! – Выкрикнула она и вырвалась из объятий. С диким выражением боли она решила сказать всё, о чём болело сердце, – это мой любимый монолог, который ещё три месяца назад я читала каждый вечер, а теперь открываю только в редкие дни. Каждое слово этого монолога я чувствовала, как своё родное, словно бы я сама его говорила! А теперь… все эти жуткие комедии, фарсовые постановки, они сгубили меня! Нет, я сама позволила им меня сгубить! Не сопротивлялась, не боролась – и вот результат… Забыла! Не провожайте меня, я хочу быть одна…

С этими словами она развернулась и быстрым шагом пошла к дому. Аркадий Леонидович остался стоять около дома и наблюдал за ней, пока она не скрылась за поворотом.

Сначала девушка всё никак не могла справиться со слезами, потом они закончились сами, и в итоге наступило полнейшее безразличие к происходящему. Ей стало всё равно, актриса она или нет, играть в «Грозе» или бестолковом фарсе. И само ремесло актёра вдруг стало ей казаться чем-то ничтожным. Нужно лишь делать движения, правильные движения, и хватит. Никому не нужны твои душевные страдания. Зачем сопротивляться, если всё равно ничто от твоего бунта не изменится. Ирина подумала, что отныне будет делать на сцене только то, чего хочет новый режиссёр. Она подумала, что вся её вера в великое предназначение театра – ничтожество, театр лишь для развлечений.

Вера…

Ирина уже поднималась по лестнице, как вдруг вспомнила:

– Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – всё равно, играем мы на сцене или пишем – главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веру. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни. Я верую.

Девушка зашла домой, закрыла за собой дверь. Она разулась, сняла пальто, устало прошла в комнату. Прямо перед ней висело зеркало. Ирина подошла к нему, посмотрела на красное заплаканное лицо и вдруг сказала:

– Я верую! Пусть правит нами ничтожество, пусть играем мы убогие комедии, но я верую! Верую, что театр не убили, его только ранили. Ранили глубоко, но если я сдамся, то эта рана станет только ещё глубже… Нет, театр не в здании, театр в актёрах. Пока я верю в силу театра, в его могущество, я даю ему силы жить.

Сказав это, Ирина еще несколько минут молча смотрела на себя. Затем она усмехнулась. Сказать – это мало, теперь дело за главным – не дать умереть всему, что ей так дорого. Девушка подошла к книжной полке, которая уже порядком запылилась. Не обращая на это внимания, она взяла «Чайку» и начала читать. С самого начала, с самых первых строк.