Текст книги "Ровесники. Немцы и русские (сборник)"

Что я помню[1]1
  Часть воспоминаний Владимира Павловича Барсукова, написанные для членов семьи, публикуются в сокращенной версии с любезного разрешения его жены Людмилы Романовны Барсуковой.


[Закрыть]
Владимир Павлович Барсуков

Владимир Павлович Барсуков родился в 1933 году. В годы войны погибли его родные, пережил эвакуацию. Окончил исторический факультет Ростовского университета. Преподавал в школах Сахалина и Ростова. Любил профессию учителя. До самой его смерти в 2007 году многие благодарные ученики поддерживали с ним связь.

С каждым годом становится все меньше людей, которые могли бы рассказать о минувшем столетии. Память в моем возрасте вещь не очень надежная. И все-таки я сажусь за стол, и подобно тысячам «воспоминателей», мне очень хочется вновь повидаться на этих страничках с родными и близкими мне людьми, коснуться веселых и грустных, обычных и трагических будней прошлого века.

Была такая страна – СССР, и жили в ней люди разные, хорошие и плохие, но хороших и честных всегда было больше, и за то, что именно эти люди сломали хребет гитлеризму, благодаря чему мы и живем сегодня, низкий им поклон и долгая добрая память.

Барсуковы

«Дедушка, мы – казаки?» «Нет, внучек, мы – миллеровские хохлы!»

Так, к моему большому огорчению, ответил мне в детстве в 194А году мой дедушка Петр Андреевич Барсуков. Мы с мамой только вернулись из эвакуации, приближался конец войны. Кроме того, что мы – советские люди, все чаще я стал задумываться: кто же я по национальности? Приближался конец войны и, как пелось в популярной песне, казачьи кони собирались снова проехаться по берлинской мостовой, как в XVIII и XIX веках.

Итак, кто же я такой, Барсуков Владимир Павлович, 1953 года рождения, образование высшее, член ВЛКСМ с 1948 года, член КПСС с 1958 года, офицер запаса, старший лейтенант, артиллерист, русский по паспорту и по моему русскому отцу Барсукову Павлу Петровичу? Моя мама – еврейка Жак Рахиль Константиновна. В 1949 году, когда я получал паспорт, национальность, как правило, определялась по отцу вопреки правилам ортодоксальных еврейских националистов и шовинистов, определявших национальность по матери, видимо, по принципу: «Кто мать – мы знаем, а кто отец – верим». Это был самый разгар антисемитизма в стране, но, кроме того, была еще одна причина: я не мог предать память отца, и об этом расскажу потом. Итак, мой отец русский, но его мать, моя бабушка Мищенко Елена Ивановна, судя по фамилии, была украинкой. Будучи из Грозного, возможно, она была из казачьего украинского кубанского рода, хотя ее бабушка была горянкой, скорее всего, чеченкой или ингушкой.

Дедушка Петр Андреевич Барсуков (1879–1965)

Родился дедушка в семье бывшего крепостного крестьянина уже после отмены крепостного права, но хорошо помнил барина-помещика. Родился он на хуторе, населенном крестьянами – выходцами из Слободской Украины. Он был прекрасным рассказчиком, и юмор у него был с украинской хитрецой, хотя говорил он чисто по-русски, лишь часто вставляя украинские поговорки или анекдоты. Например, «Как хохол кашу в степу варил». «Варил-варил, да и опрокинул в костер. И стал ругаться: «О, це мне эта теснота проклятая!» Или «Как цыган приучал свою лошадь обходиться без еды. На 5-й день она издохла. Огорчился цыган: «Прожила бы еще денек и привыкла бы, вот ведь упрямая животина». Или поговорки: «Хавай так, як я ховал. Потом три дня искал, так и не знайшов».

Семья деда, как часто бывало в то время в селе, фамилии не имела, а деревенская кличка семьи была Силаевы. И дед деда, и его отец славились здоровьем и силой. Если волы не могли вывезти воз, завязший в грязи на степной дороге, дед деда выпрягал волов, впрягался сам и вытаскивал воз на сухое место, приговаривая: «Где уж волам справиться? Я и сам-то еле-еле сумел выволочь».

После военной службы дедушка женился на жительнице Грозного или одной из ближайших станиц, моей будущей бабушке Елене Ивановне Мищенко. В семье было трое детей. Старший сын – Павел, младший – Василий и приемная дочь – Лида. Попала она в семью в голодном 1920 или 1921 году, а может быть, и в гражданскую. Жили они в обычном домишке в железнодорожном поселке Грозного. Держали они корову, которая однажды подцепила на рога бабушкин фартук, сушившийся на веревке, и на радость мне разгуливала в таком виде по двору.

Дедушка, как железнодорожник, мобилизации не подлежал ни в первую войну, ни при красных, ни при белых, но бедствия этих пяти лет их, конечно, не миновали. Голод, разруха, нищета. Приходилось ездить «на мену». Привозить из этих небезопасных поездок домой зерно и муку. Ведь детей-то трое и все мал-мала меньше.

Когда деду было под 70, он завел тачку и стал таскать на ней грузы с Большого базара. Много раз встречал я дедушку, тащившего в гору тяжелогруженую тачку, как это делают на подъеме ломовые лошади, идя зигзагом. Иной раз я подпрягался, помогая ему одолеть подъем. Дедушка никогда не забывал выделить мне «на семечки» деньги, которые ему так тяжело доставались. Как раз в это время на дедушку свалилось очередное горе. Погиб, пройдя всю войну, дядя Вася, гибелью нелепой и страшной, Дедушка тяжело переживал его смерть. У него обнаружили рак груди, его прооперировали, и здоровый организм его долго сопротивлялся. Он по-прежнему раз в неделю приезжал к нам. Обедал, играл со мной в шашки. Играл он великолепно, почти всегда громил меня без жалости, получал от этого большое удовольствие и говорил при этом: «Это тебе, Воленька, не шахматы, тут головой думать надо!» (правда, в шахматы он не играл). Конечно, я и мама забегали к нему, но для старого человека это было слишком редко. Раз в месяц я заносил ему немного денег из своей маленькой полунищей учительской зарплаты. Но одиночество добило его. Летом 28 июля 1965 года дедушка умер. Было ему 86 лет.

Бабушка Елена Ивановна

Дату ее рождения я не знаю, а погибла она в первый же день войны, 22 июня 1941 года. Она была моложе дедушки, но обладала сильным характером и в семье быстро стала играть первую роль: домострой ввести в семье дедушке не удалось, хотя он и требовал, чтобы дети и жена называли его на «Вы».

Была бабушка из старого кубанского рода, то ли украинско-казачьего, то ли украинско-солдатского. Фамилия ее девичья была Мищенко. Еще при Николае I в ходе Кавказской войны, солдаты отслужившие 25-летнюю службу, получали право поселения на завоеванных горских землях на весьма льготных условиях. Их поселения становились опорными пунктами царизма при колонизации Кавказа. Жила семья бабушки то ли в Грозном, то ли в одной из станиц под Грозным. Стычки с горцами были частым явлением. Теперь их называют террористами бандформирований, а тогда их именовали просто абреками. Новым поселенцам нужны были жены. Поэтому обычным явлением были невесты из горянок – чеченок и ингушек. Тем самым приобретались и кунаки в горских аулах из числа родственников невесты. Во всяком случае, семья бабушки жила в этих краях, видимо, с XIX века, т. к. ее бабушка была горянка (из чеченского мирного аула или из ингушского селения). Дедушка познакомился с ней уже в Грозном, где они и поженились. Если дедушка был осторожен и остался вне политики, то бабушка в ходе гражданской войны и после нее, несмотря на то что у нее на руках было трое детей, приняла активное участие в общественной жизни советского Грозного. Была депутатом то ли горсовета, то ли райсовета, по рассказам мамы ходила в красной косынке по тогдашней моде советских активисток. Дедушка не очень это одобрял, но тут уж решала бабушка.

Страшным ударом для нее был 1937 год. Погиб ее сын, мой отец, а также и родственник, герой гражданской войны, известный тогда на Северном Кавказе Мищенко. Узнав об аресте сына, бабушка писала просьбы, ездила с жалобами, ответ был один: «10 лет без права переписки» – мы тогда еще не знали, что это означало расстрел. И только когда она попыталась отправить отцу теплый свитер и его у нее не приняли, она, видимо, поняла, что отец погиб. Это очень подкосило ее. А тут началась беда с сыном Васей. После ареста отца Вася, который очень любил брата, стал основательно выпивать. И только влияние бабушки, его мамы, помогло ему все-таки окончить институт. Перед войной он женился, тоже на землячке из Грозного тете Нэле. Перед войной дядю Васю призвали в армию и, как инженера-строителя, направили на строительство укреплений в Латвию. Там у них с тетей Нолей и родилась дочка Виола. Накануне войны бабушка уехала к ним помочь с маленькой Виолкой. Помню, мы с мамой пришли к ним проститься перед отъездом. Я понимал, что расстаемся надолго, а оказалось – навсегда. 22 июня 1941 года началась война. По более позднему рассказу Ноли Вася успел отправить на машине жен, матерей и детей комсостава части. Фашистский истребитель на бреющем полете расстрелял машину, хотя прекрасно видел, что там только женщины и дети. Бабушка была убита, Виолка была у нее на руках тяжело ранена, отчего через несколько месяцев, уже в Ростове, куда сумела добраться тетя Нэля, она умерла.

Когда теперь я слышу о доблести и рыцарстве немецкого вермахта и люфтваффе, я вспоминаю первый день войны и смерть моей бабушки Елены Ивановны. Мы не знаем, где похоронили у дороги бабушку, и некому рассказать об этом. 23 июня дедушка получил телеграмму и пришел с ней к нам, «Раха, Лелю убили». Даже я – мне было 7 лет – начинал понимать, что война будет долгой, кровавой и до победы страна хлебнет много горя и будет победа стоить очень дорого.

Мой отец Павел Петрович Барсуков

Он родился летом 1910 года. Местом рождения указана почему-то Северная Осетия. День рождения отца был около или в день Петра и Павла, поэтому в семье отмечали именины и дедушки и отца в День Петра и Павла – по православному календарю 12 июля.

Детство и юность отца прошли в Грозном. То, что я знаю о нем, это рассказы мамы, родственников, уцелевших друзей отца и дедушки. Судьба отца трагична и характерна для его поколения, для миллионов советских людей, не переживших расправ 1937 года. Отцу не было и 28 лет, когда он был расстрелян. Конечно, судьба нашей семьи сложилась бы иначе и для мамы и для меня, если бы он остался жив. Правда, за 37-м годом последовали годы Великой Отечественной войны, когда люди, похожие на моего отца, спешили умереть в боях первыми, но он не дожил до этих дней.

Мои собственные воспоминания об отце – лишь один эпизод весны (май) 1937 года. В Ростове он был проездом из Хабаровска и должен был ехать отдыхать в Кисловодск, у него была путевка, а нас с мамой он отправил под Харьков. Отец уехал в Кисловодск, откуда его срочно вызвали, еще до конца отпуска, в Хабаровск, откуда он уже не вернулся.

Что же я знаю по рассказам дедушки о его детстве? Мальчиком он рос красивым и умным и общим любимцем. Дружил с мальчиками и девочками, соседями и одноклассниками. Особенно много было у него подружек среди девочек. «Бывало, только и слышно, – говорил дедушка, – Павлуша дома? Позовите Павлика».

К 4 годам он становится лидером в классе. Комсомолец, член комитета РКСМ в школе. Не знаю, был ли он до этого пионером, но в комсомоле он быстро выдвигается среди товарищей.

После гражданской войны подростком 11–12 лет он часто ездил с дедушкой обменивать вещи на продукты.

Отец был способным учеником, учился отлично, у него были явные ораторские способности, умел зажигать слушателей. О следующем эпизоде мне рассказал его школьный друг, будущий писатель и драматург Матвей Грин. В середине 90-х годов во время моего очередного приезда в Москву я побывал у М. Я. Грина дома. Судьба к нему была более благосклонна. Хотя все на свете относительно. Он уцелел, хотя имел две отсидки, в 1937 году и в 1948 году. Матвей Яковлевич много рассказывал мне об отце. Он говорил мне, что считает отца своим первым и главным другом, рассказал и об одном эпизоде, которым они очень гордились (до поры до времени) с отцом. Было это, скорее всего, в 1925 году. В комитете комсомола узнали, что в Грозном проездом будет вождь партии и герой гражданской войны Л. Д. Троцкий. Отец и Мотя поехали его встречать, с тем чтобы пригласить его выступить в школе перед комсомольцами. Отец был, по воспоминаниям М. Я., в кожаной «революционной» куртке. Они пробились в вагон Троцкого и минут пять уговаривали его выступить в школе. Конечно, он отказался заехать в школу. О приезде Троцкого, в то время еще популярнейшего вождя партии, узнали в городе, на перроне возник митинг. Троцкий в школу не поехал, но, стоя на ступеньках вагона, выступил с речью перед собравшимися. Говорил он с блеском, под аплодисменты, отец и Мотя слушали его с восторгом, а потом в школе выступили с рассказом о своей неудавшейся миссии и о речи Троцкого на вокзале.

После окончания школы, кажется, по рассказам мамы, по комсомольской путевке отец приехал в Ростов и поступил в пединститут, видимо, это был 1927 или 1928 год, который он и окончил. Его направили директором в школу. Но директорствовал отец там, кажется, недолго. Он быстро продвигается по комсомольской линии, вступает в партию. Не раз с успехом выступает на молодежных митингах. Рассказывают, что на одном из таких митингов он закончил свое выступление словами – призывом Ленина: «Учиться, учиться и еще раз учиться!» Следующий выступающий подхватил: «Как сказал т. Барсуков: «Учиться, учиться и учиться!».

Именно здесь, где-то в 1929 году, отец познакомился с моей мамой Рахилью Константиновной Жак. Будучи человеком веселым и коммуникабельным, он быстро завладел тогда сердцем мамы. Мамин отец, мой дед Константин Самойлович Жак, был решительно против их женитьбы. Он уверял маму: «Все равно ты будешь для него жидовкой». Но отец очень быстро сумел завоевать уважение деда и всех Жаков. Вскоре они уже сердечно беседовали с дедом и в праздники даже выпивали с ним по рюмочке. Вскоре состоялась свадьба.

В марте 1932 года в судьбе отца произошло важное событие. В это время начинается энергичное освоение Дальнего Востока. Комсомол взял шефство над дальневосточным строительством. Инициатором этого ставшего всесоюзным движения был Генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев. Косарев приезжал в Ростов, выступал перед активом. Он пользовался огромным авторитетом в стране, держался просто, носил простую солдатскую шинель и также не пережил 1937 год.

Косарев проводит мобилизацию 500 руководящих работников для работы на Дальнем Востоке. В их числе был и мой отец. Вскоре он с мамой уезжает на Дальний Восток. Отец, по словам мамы, очень любил путешествовать. «Все, что мне нужно в жизни, – говорил он, – это третья полка в жестком вагоне». Любил песни и пение. Из любимых: «Сурок» и старая шахтерская «…а молодого коногона несли с разбитой головой». Попытки мамы приобщить отца к серьезной музыке – она повела его в оперу в Москве – закончились конфузом: отец заснул и к негодованию публики начал похрапывать. Пришлось уйти.

Наверное, любовь к путешествиям я унаследовал от отца, как и непонимание, к сожалению, серьезной музыки.

Сначала он работал секретарем Могочинского райкома ВЛКСМ. Мама говорила, что ей было страшновато оставаться одной, когда отец уходил в тайгу, вокруг бродили еще белоказачьи банды, горели подожженные леса. Затем отца перебросили в Благовещенск, где он работает секретарем Амурского обкома ВЛКСМ. Осенью 1933 года мама уезжает в Ростов, где я и родился, и уже в 1934 году снова возвращается со мной в Благовещенск. Затем отца переводят в Хабаровск, где его назначают директором Дворца пионеров, и одновременно он работает в аппарате крайкома ВЛКСМ.

По-видимому, он занимался вопросами, связанными с ОСОАВИАХИМОМ, т. к. в качестве комиссара похода участвовал в шлюпочном комсомольском походе Хабаровск – Комсомольск-на-Амуре. В октябре (1934 год) отец был на совещании в Кремле, где был награжден серебряными именными часами, на которых было выгравировано: «Тов. Барсукову П. П. от Центрального Совета Осоавиахима СССР 5 октября 1934 г.». Это единственное, что мне осталось на память об отце. После этого совещания отец становится членом крайкома ВЛКСМ. Мама рассказывала, что именно тогда отец ей сказал: «Вот теперь я могу с уверенностью сказать, что ты и Волька будете материально обеспечены». Увы, это был уже 1935 год. Время начиналось страшное.

Первым секретарем крайкома партии был старый коммунист и герой гражданской войны Лаврентий Иосифович Картвелишвили (Лаврентьев). Человек был замечательный, пользовался огромным уважением. Помню рассказ мамы, что однажды он пришел без предупреждения в Дом пионеров Хабаровска, дело было новое, пионерское движение становилось массовым. Роль дворцов пионеров как методических и организационных центров движения быстро росла. Случилось так, что вахтерша не узнала Лаврентия, да и был он без свиты и охраны, и не пропустила его, вызвав по телефону отца. Тот спустился и стал, зная Лаврентия, извиняться, но тот ответил, что вахтерша поступила правильно, не пропустив не знакомого ей человека.

В 1937 году Лаврентий был арестован и расстрелян. Та же судьба ожидала и первого секретаря крайкома ВЛКСМ, по-моему, его фамилия была Листовский. Уже в 1936 году началась волна арестов. С одной стороны, непрерывные победные фанфары, с другой – вал арестов и «судебных» процессов. Поощрялись доносы. По примеру Москвы обычным явлением становились банкеты с обширными возлияниями, что очень тревожило маму. Отец, видимо понимая, что идет вал арестов, отправил нас с мамой в Ростов под предлогом моей болезни – туберкулезная интоксикация. Во всяком случае, мы благополучно, видимо в конце 1936 года, добрались до Ростова. От этого времени осталось одно письмо отца. Мама рассказывала, что положение становилось все тревожнее, шли аресты руководства крайкома ВКП(б) и крайкома ВЛКСМ. На опустевшие места избирались новые товарищи. На одной из фотографий 1936 года (еще до нашего отъезда) я сфотографирован с девочкой, дочерью тогдашнего секретаря Сахалинского обкома ВЛКСМ. Отец дружил с ним. Однажды его вызвали в крайком. Вечером, вернувшись с работы, отец сказал маме: «Черт, как нехорошо вышло», швырнув в угол пару новых валенок. Оказывается, он как-то попросил этого товарища привезти ему хорошие валенки. Тот привез их, зашел в кабинет секретаря, где был и отец, и, поздоровавшись, сказал: «Вот тебе валенки, Павлушка». В кабинете его уже ждали сотрудники НКВД. Его арестовали здесь же, и больше ни семья, ни друзья его не видели. Люди просто исчезали. Отправив нас в Ростов, отец спас и меня с мамой – ее от лагерей, как члена семьи врага народа, меня от детдома, куда попадали дети арестованных. Именно поэтому во всех документах этих лет я проходил как «ребенок Жак Воля», по маминой фамилии, она ее не меняла, тогда это было не принято, либо как Жак-Барсуков. Органы были так «измучены» и заняты великой чисткой, что до нас с мамой в связи с нашим отъездом с Дальнего Востока очередь не дошла. Отец, приехав в апреле 1937 года в отпуск (он ехал по путевке в Кисловодск через Ростов) и отправив нас в Хорош под Харьковом, уехал в санаторий. По-видимому, понимая, что его снятие только вопрос времени, он, видимо, договаривался о переводе его на работу в Ростов, но еще до конца отпуска его срочно вызвали в Москву и оттуда предложили, срочно потребовали, вернуться в Хабаровск.

Вскоре после его возвращения уже был взят почти весь состав крайкома. По тогдашней схеме отец был снят с работы и исключен из партии. Узнав об этом, мой мудрый дядюшка Давид, понимающий, чем это все грозит отцу, предложил маме деньги, с тем чтобы отец немедленно уезжал из Хабаровска, не дожидаясь ареста. На это отец ответил маме так, как отвечал и своим тысячам партийцев, идя на заклание: «Я ни в чем не виноват перед партией, опозоренный я к тебе не вернусь, я докажу, что это ошибка». Из казенной квартиры он перебрался в общежитие «Водоканализации», где работал около двух месяцев начальником снабжения (еще 16.9.37) строительного управления. 30 сентября 1937 года он был арестован УМВД края по обвинению «в проведении работы, враждебной советской власти». Все это время после снятия его с работы он просиживал долгие часы в партархиве, стараясь доказать несправедливость и необоснованность исключения его из партии. Основным (кроме доноса) обвинением было «сотрудничество с врагами народа» – уже к этому времени расстрелянными Лаврентием и первым секретарем крайкома ВЛКСМ Листовским. Следствие явно затягивалось. Но в первой декаде апреля 1938 года по требованию Москвы были проведены массовые расстрелы арестованных. Смертные приговоры штамповались по одному образцу и немедленно приводились в исполнение. Приговор был вынесен, видимо, по списку 8 апреля 1938 года и в тот же день приведен в исполнение. В эти дни в Хабаровске и городах края были расстреляны десятки тысяч партийных и советских работников, рядовых партийцев, комсомольцев и беспартийных.

Дедушка по материнской линии Константин Самойлович Жак (1864–1932)

Мой дед знаком мне только по фотографиям и по рассказам. Он был старше бабушки, родился в 1864 году. Судя по домашним легендам, Жаки пришли в Россию с Наполеоном, кто-то из предков деда был маркитантом. Осели после разгрома Наполеона в Белоруссии, под Оршей. Возможно, отсюда и «французская» фамилия Жак. Предки по жаковской линии были якобы из Испании. Они были сефардами, насильственно крещены под угрозой смерти, затем не то в XV, не то в XVI веке изгнаны из Испании. После изгнания то ли через Португалию, то ли через Францию попали в Россию. Во всяком случае, мама всегда говорила, что вспыльчивый, взрывной характер деда, доставшийся через поколение всем моим двоюродным братьям и его внукам, корнями своими уходит в наше испанское прошлое: «Испанский темперамент», – всегда иронизировала мама, говоря о своем отце.

Характер у деда был деспотический, видимо, в детстве ему пришлось трудно и это сказалось на его характере. После революции налаженной жизни в Порт-Петровске пришел конец. Гражданская война подкатывала к Порт-Петровску. Угроза погрома нарастала. Советская власть уходила с Северного Кавказа. Дед оставил магазин своим служащим, надеясь, что это спасет его от конфискации, и с детьми ему удалось незадолго до подхода белогвардейских банд имама Гоцинского уехать через Астрахань пароходом в Царицын, откуда они уже поездом добрались до Ростова. Дедушка стал работать на лесном складе. Город был вскоре захвачен деникинцами. Власти менялись, угроза жизни еврейским семьям оставалась. Мама вспоминала, как к ним, жившим тогда при складе, забрел пьяный белый офицер. Стал размахивать шашкой, на него бросился любимец семьи маленький пес Бой (той-терьер), и офицер зарубил его. Этим офицер удовлетворился и ушел.

После восстановления советской власти дед попал в списки «лишенцев», что означало не только лишение избирательных прав (нетрудовой элемент), но и лишало детей возможности поступления в вузы. Дед очень переживал это. Правда, с большими сложностями, но все дети получили полное или, по разным причинам, неполное высшее образование. И главное, все дети стали хорошими и честными людьми

Моя бабушка Роза Абрамовна Жак (Кулешова) (1870–1956)

Это был самый близкий и дорогой для меня человек после мамы. Бабушка вырастила меня. Все мое детство прошло под присмотром бабушки. Все мои воспоминания о детстве связаны с ней. Она родилась в Дагестане 12 ноября 1870 года в Темирхан-Шуре (Буйнакске, названном так в честь героя гражданской войны Уллубия Буйнакского). Семья ее была большая, трудовая и дружная, все потом делали себя сами, выбивались в люди, как тогда говорили. Жили трудно. Знаю, что бабушка училась в русской школе только один год. Окончила она этот год с похвальным листом за отличную учебу. Но больше в школу ее не пустили, как она ни плакала. Ей очень хотелось учиться, но так и не пришлось. Она прекрасно говорила, без всякого акцента, по-русски, у нее был светлый ум, прекрасный мягкий характер, человеком она была интересным и красивым. На бабушке лежали все заботы о домашнем хозяйстве. Бабушка сама обшивала детей. Она с детства умела шить, вязать, в доме была швейная машина, а какие цветастые коврики из лоскутов на подстилки она вязала! Потом уже даже меня она научила штопать носки, пришивать пуговицы, чистить овощи к обеду. Так и шла бабушкина жизнь в заботах о детях и быте.

Первая мировая война мало затронула Порт-Петровск: мальчики еще учились в гимназии. Первым уехал в Ростов, где и поступил на юрфак, старший сын бабушки. Это был уже 1916 или 1917 год. В Ростов был эвакуирован Варшавский университет (немцы взяли Польшу, а Ростов – не было бы счастья, так несчастье помогло – получил университет). Революция докатилась и до Порт-Петровска. Через город шли эшелоны возвращавшихся с Кавказского фронта войск. Ждали погромов. Это – весна 1918 года. А потом к городу стали подходить банды имама Гоцинского, грозя вырезать всех неверных, а заодно и евреев.

Оставив все, семье удалось сесть, кажется, на один из последних пароходов, идущих в Астрахань. Перевели дыхание и уехали в Ростов, где жили многочисленные родственники, перебрались в конце концов на квартиру в доходном доме Модиных. Двор был большой, шумный и многонациональный. Жила здесь и семья Вучетичей с сыном Евгением, будущим знаменитым скульптором. Мама вспоминала, что он в детстве сильно заикался, ребята его почему-то недолюбливали, называли «Женька-заика».

Моя мама

Ее звали Рахиль Константиновна Жак, и была она для всех, кто ее знал, а знали ее многие и считали прекраснейшим человеком, Рахой, Рахилечкой, Рахитой. Она родилась в 1906 году. По рассказам близких людей была смышленым, веселым и озорным ребенком.

Братья, особенно Давид, любили сестру и часто выгораживали ее и защищали от отца за проказы. Мама рано научилась читать. Она рассказывала, что еще до гимназии любила сидеть за столом, за которым братья делали уроки. Так, по ее словам, она начала вместе с братьями знакомиться с латынью. Память у нее была хорошая, но поскольку она сидела с другой стороны стола, то воспринимала долгое время латинские фразы «вверх ногами». Была смешливая, непоседливая, любила напевать и танцевать. Очень многие песенки тех лет я знаю с ее «напева». Она еще застала гимназию в Порт-Петровске, где училась первые три класса. С весны (ранней в Дагестане) и до поздней осени братья не вылезали из моря. Научили рано плавать и маму. Плавала она уже и после выхода на пенсию прекрасно. У нее всегда было много подруг. Рано начала читать. Благо у деда была прекрасная библиотека русской и зарубежной классики, выписывались все «толстые» журналы и лучшие детские. Когда мама пошла в первый класс, началась Первая мировая. Шли через город эшелоны на Кавказский фронт. Мама вспоминала парад войск в Порт-Петровске, который принимал командующий Кавказским фронтом князь Николай Николаевич (человек громадного роста, его называли «десять пудов августейшего мяса»). Солидная была фигура среди романовского семейства. Маме было 10–11 лет, когда произошла революция. Теперь уже шли эшелоны с фронта, который развалился. Война всем осточертела, солдаты рвались домой. На Кавказе после весны революции усиливались белые. Деникинцы захватили Кубань. В Дагестане свирепствовали банды имама Гоцинского. Как всегда, на Кавказе столкновения социальные перерастали в национальные. Шла тюрко-армянская резня в недалеком Баку. Советская власть не удержалась здесь, на Кавказе. Поговаривали о резне, которую собирался учинить красным и евреям Гоцинский.

В Ростове было поспокойнее, там было много родственников деда и бабушки (их братья и сестры), и, передав кооперативу служащих свое «дело» – магазин тканей, семья снялась с насиженного места.

Морем с приключениями и страхами добрались до Астрахани, а затем и до Царицына по Волге, откуда поездом приехали в Ростов. Здесь мама продолжала учебу в сов. труд, средней школе. Подруг и друзей было много. Училась мама все годы хорошо. После окончания школы встал вопрос, что делать дальше. Дед при советской власти был зачислен в «нетрудовые элементы» и «лишенцы» (лишен избирательных прав, что затрудняло получение высшего образования). Надо было идти работать, чтобы получить «рабочий стаж», открывавший дорогу в вуз, хотя и с большими сложностями.

Мама поступила на экономический факультет университета (позднее Ростовский институт народного хозяйства) на отделение бухгалтерского учета. Но проучилась она два или три года, помешало то, что она вышла замуж за моего отца (в 1930 году). Время было трудное, но по молодости лет веселое, вокруг были интересные люди, и мама вспоминала это время как самое счастливое в своей жизни.

А потом появился приехавший сюда из Грозного Павел Барсуков, быстро выдвинувшийся как комсомольский работник. Сначала он был директором школы. Быстро отбил маму от ее поклонников, и они уже в январе 1930 года после свадьбы родственников шутливо подписали им поздравление: «Следующие». Первый ребенок у молодоженов – девочка – погиб из-за халатности персонала роддома. В ноябре 1953 года уже в частной клинике известной акушерки появился и я. Вскоре после этого отец уже работал на Дальнем Востоке, мама со мной уехала к нему Приехала туда, чтобы помочь маме с малым ребенком, и бабушка Елена Ивановна. В 1936 году мы вернулись в Ростов.

После трагедии с отцом мама работала счетным работником сначала на обувной фабрике им. Микояна, а потом перешла работать в плановый отдел треста «Ростовстрой». Нам с мамой очень повезло благодаря тому, что отец отправил нас в Ростов, и тому, что мама осталась с девичьей фамилией Жак, да и контора Ягоды, а затем Ежова не управлялась с валом Большого террора. Хотя страх тех лет мучил маму вплоть до 60-х годов, уже после посмертной реабилитации отца.

Мои воспоминания мамы до начала войны связаны с походами по врачам. Мама забирала меня после работы из детского сада. Помню, в 1938 или 1939 году в день 8 Марта женщин отпустили раньше, мама зашла за мной. Был теплый весенний день, мама была в жакетке и берете, такая молодая, веселая и красивая.

Уже явно надвигалась война. На работе у мамы шли занятия по ПВО и ПВХО, у нас хранится справка о сдаче мамой каких-то зачетов по этим «предметам». А потом она пришла. Если бы не родственники, уже перебравшиеся в Днепропетровск и забравшие нас с бабушкой и мамой, мы бы сами, скорей всего, не выбрались и оказались бы в Змиевской балке, где осталось почти все еврейское население города. Повезло, что управляющим трестом «Ростовстрой» был замечательный человек Катаев, хорошо относившийся к маме. Перед приходом немцев он ушел в полк народного ополчения и погиб в 1943 году на фронте уже при освобождении Ростова. После войны одна из улиц города получила его имя.