Текст книги "Удивительные истории о котах"

Светлана Волкова

Чапайка

У старой Анфисы всю ее жизнь водились только собаки. Жили псы, сменяя друг друга, во дворе, в сколоченной еще покойным мужем, дедом Василием, будке, а когда будка развалилась – то под крыльцом или в низенькой сараюхе. Зимой, но только в самые лютые морозы, собачье племя допускалось в избу, в сени. Анфиса их любила, звала всех до единого Шариками – и лохматых ширококостных барбосов, и мелких коротконогих шавок, и приблудившегося породистого терьерчика, – без разницы, кобель то был или сука. Шарики жили нескучно, умеренно сыто, лаем отгоняли от Анфисиного дома деревенскую пьянь и прочую нечисть, гадили в огороде – все возле редиса – и уходили в свой собачий рай в общем-то по-песьи счастливыми.

Когда же Шариково кладбище за огородом размерами переросло сам огород, Анфиса сказала:

– Хватя.

Тогда и появилась Чапайка.

Сначала имени у нее не было вовсе. Кошка и кошка. Сама пришла к Анфисе, попросилась в дом, та поохала и пустила, выделила ей старую наволочку вместо подстилки, достала с полки Шарикову миску.

Кошка была трехцветной, с рыжей искрой на черно-белых патлах густой шерсти и желтым рваным пятном возле носа – будто ела что-то да не потрудилась умыться. Характер ее напоминал поставленную на ночь опару для пирогов: дремлет что-то внутри до поры до времени, безразлично ей все вокруг, хоть избу подожги – ухом не поведет. А потом как попрет из нее котеночий демон, полезет опара из крынки, и не остановить: занавески изорвет в клочья, метлу раскулачит на прутики, выцарапает когтями из одеяла ватин, перевернет все банки-склянки, и ну носиться ведьминым колесом: лавка – стол – шкаф – печь – пол. И снова по кругу раз по сто. Перебесится, сядет в углу, вся в перьях от подушки и в луковой шелухе, и ну умываться. Не иначе как кто выключил в ней одним поворотом заводной мотор.

Анфиса звала кошку «фулюганкой», подмешивала ей в еду пустырник от бесячести – правда, без толку – и не без гордости говорила соседям, что животинка, мол, настоящий Чапай.

– Тот тоже гадил? – удивлялись соседи.

– Моя не гадит! – защищала кошку Анфиса. – Не надо на нее зазря татарить!

И, пряча в карман передника ладони в кошачьих расцарапах, гордо удалялась.

Так и родилось само собой имя – Чапайка. Анфиса его выговаривала на деревенский лад – сильно выделяя «а» и причмокивая на «ч».

Чапайка исправно приносила в дом мышиные головы, клала их ровненько, по парадному ранжиру: сперва толстые и большие, затем мелкие. Вторым рядком выкладывались мышиные хвостики – тоже сообразно длине и толщине. Анфиса бранилась, выметала расчлененку веником, но в глубине души понимала, что кошка так благодарит хозяйку за постой.

В ленивые дни, когда Чапайка с утра до ночи валялась на печке, Анфиса журила ее за барство, обзывала буржуйской мордуленцией и вычесывала ей шерсть самодельной чесалкой. В период Чапайкиной линьки густого подпушка хватало на пару носков, и Анфиса хвасталась кошкой перед односельчанами особенно пламенно. Чапайка чуяла это и наглела: распускала связанные вещи, вырывала рассаду из баночек, а шерсть ее можно было найти не только в кастрюлях с едой, но и, как казалось Анфисе, в запаянных консервных банках.

Почему-то именно в дождливую погоду Анфиса любила вспоминать своих собак. Наливая Чапайке в блюдце молоко, она смотрела на кошку как на ущербную и приговаривала:

– Ды хоть бы ты псиной была, все ж отрада! Огород сторожить от нюгодяев. Своего привечать, чужака гнать. Пужать. А от твоего мявка какой толк, фулюганка?

Чапайка не особо слушала. Лакала молоко, потом урчала, как трактор, и Анфиса оттаивала. Гладила ее узловатым пальцем по желтому пятну на морде, а однажды сослепу промахнулась и ткнула Чапайке в глаз. Кошка взвизгнула и так укусила Анфису, что та обиделась на Чапайку совсем как на человека и долго не разговаривала. Чапайка тоже ни разу не подала голос – дулась.

Так они и жили. Ссорились, мирились, Чапайка пару раз сбегала от хозяйки, и, жмурясь на карнизе соседского чердака, спокойно наблюдала, как старая Анфиса в галошах на босу ногу, в кухонном переднике (тесемки развязаны, болтается тряпкой на шее, снять некогда, беда ведь) таскалась по всей деревне, трубно выдыхая «кыс-кыс» и речитативом, как молитвой, громко прощая Чапайке все грехи – прошлые и будущие. Тогда Чапайка, выждав еще пару часиков, царственно спускалась, потягивалась, изогнув дугой гибкую спину, демонстративно зевала и шла к своей миске, заранее возмущенным ором ругаясь, что молока в ней не налито или налито мало, или не молока ей подать, а рыбину. Анфиса кидалась к ней, целовала в наглую морду, кормила всем, что имелось в доме (оголодавшая Чапайка не брезговала и огурцами), и кошка неделю жила королевной.

Когда же из Анфисы выпаривалась сентиментальность, она снова начинала ворчать и причитать, что лучше бы Шарика завела, а не скотину-Чапайку, которая намедни опять набезобразничала в сенях. Чапайка чуяла подобное бабкино настроение в самом его изначалье и всегда забиралась на антресоль: и обзор маневров лучше, и презирать сверху удобнее, и мокрым полотенцем – излюбленным Анфисиным аргументом – ее оттуда шиш смахнешь.

Иногда Анфису навещал племянник Илюха с женой Ксанкой, и каждый свой приезд заводил разговор о продаже дома.

– А мене ж куда? – возмущалась Анфиса.

– Так в комнату нашу, – в который раз устало объясняла Ксанка, – а мы вам еще санаторию оплатим. А в городе-то горячая вода, газовая плита, красотень!

– Не поеду! – упиралась Анфиса. – Здеся всю жизнь прожила, здеся и помру!

Илюха смурнел.

– А сгорит изба если?

– А чоб ей гореть?

– А ну если?

– За наследство пужаетесь?

Перебранка могла длиться долго, пока Анфиса не хваталась за сердце.

– Езжай домой, Илюха! Сил моих на тебя нет! Езжай подобру-поздорову!

– А то что? Собачек на меня спустите? Нету собачек-то!

– Кошка зато есть, – зыркала в сторону свернувшейся клубком Чапайки Анфиса.

– И что нам кошка ваша? – хихикала Ксанка.

– А то! – храбрилась Анфиса. – Как бы злобь на вас не затаила!

Илюха с Ксанкой смеялись от души, но уходили ни с чем, и в электричке долго ругали глупую бабку, утешая себя, что даже если старая карга изменит завещание, то закон все равно на их стороне: наследников больше нет.

Анфиса померла в один день с Брежневым, когда Чапайке шел третий год. Гроб поставили на табуретах в единственной комнате. Соседки попричитали, сколько положено, потом, как водится, напились горькой и разошлись по домам беречь здоровье до завтрашних похорон с поминками. Про кошку никто не вспомнил.

Чапайка отсиживалась под лавкой, ночью же, когда изба опустела, вылезла, долго принюхивалась к гробу, наматывала круги вокруг табуретов и тихо выла, не разжимая пасти. И было в той прощальной говорильне всё-всё: и невысказанная хозяйке при жизни ее, Чапайкина, неумелая любовь, и отчаянная обида, что оставила Анфиса ее совсем одну, и жалобы, и брань, и отголоски преданного нытья многочисленных Шариков. Потом Чапайка доела все, что оставалось в доме из понятной ей еды, прыгнула в гроб, свернулась калачиком у Анфисы на животе, под объемной кофтой, и затихла.

Наутро гроб заколотили. Мужики деревенские напились, как принято, еще с утра. Когда несли гроб до погоста, два раза уронили его, и только чей-то семенящий рядом ребятенок заметил: «А баба в гробике плачет». Его поцеловали в маковку, сунули крапчатый каменный пряник, и он тут же забыл о том, что слышал.

А когда опустили гроб в наскоро разрытую в скользком глиноземе дыру и бросили на крышку первые желтые комья, послышался из гроба вопль. И замерли разом деревенские, перекрестились – даже те, кто отродясь того не умел по твердолобой советской биографии. Тихо матерясь, подняли гроб из ямы. Один лишь сосед-почтальон, еле живой от водки, не побоялся, поддел лопатой крышку гроба, Чапайка пулей выскочила, мало кто и заметил, что произошло: будто дымок какой из Анфисы скользнул. Заголосили соседки, мужики по-быстрому заколотили крышку, опустили – кинули – гроб в мокрую яму, засыпали землей и скоренько разошлись.

Поминки справились тихими, соседи сторонились глядеть друг на друга, поели-попили и по домам. Но долго еще вспоминали, как чертик дымком из бабкиного гроба выкурился.

Чапайка с месяц бродяжничала по округе, потом вернулась в деревню – драная и беременная. Помявкала интеллигентно возле соседских дверей. Ей открыли, вынесли нехитрую еду и питье, но в дом не пустили: своих котов полно. Чапайка настаивать не стала. Люди видели, как гордо ушла она по коровьей тропе в лес и не обернулась даже, когда кто-то из старух, признав в ней Анфисину кошку, громко позвал ее.

Родила Чапайка уже к зиме, и где хоронилась все то лютое время, было неведомо. А в марте вернулась по той же коровьей тропе в деревню: шерсть от морозов стала густой, с плотным войлочным подпушком, хвост трубой. Позади, не отставая от матери ни на шаг, семенили двое ее выживших диких котят, черных, как сажа, с рыжими пятнами на мордочках. Крадучись подходила Чапайка к Анфисиной избе и принюхивалась. На снегу следов не оставляла – заштриховывала хвостом: лес научил. Потом уходила. И возвращалась вновь.

Пока котята прятались в поленнице, Чапайка тенью проскальзывала на оконный карниз, осторожно заглядывала в глубь дома и долго наблюдала, как Илюха, пьяный ли, трезвый ли, шуршит по горнице, строгает что-то Анфисиным тесаком, ругается с женой Ксанкой, а та подает на стол ужин в Анфисиных тарелках – белых, с желтыми листиками, или чай заваривает в бабкином любимом чайничке – алом, с горошинами на пухлых боках.

На третий свой визит Чапайка увидела, как Ксанка вспорола Анфисину перину – нарочно или случайно – и пестрые курьи перья кособокими бабочками разлетелись по комнате. Чапайка зашипела в заиндевелое оконное стекло, спрыгнула с карниза, шмыгнула на крыльцо и приоткрыла лапой незапертую дверь. Чужие запахи в сенях ей не понравились, она фыркнула, исцарапала Илюхину кроличью шапку, а когда Ксанка выглянула из горницы на шум, спряталась за кадкой и затихла. Ксанка огляделась, щуря глаза, сплюнула и пошла хозяйничать дальше.

Через полчаса в избу пришли гости, долго гоготали в сенях, скинули мокрые от мартовской влаги полушубки прямо на пол. Чапайка с удовольствием все это пометила, брезгливо отряхнула лапы, умылась и посмотрела на дымовую трубу. Очень внимательно посмотрела.

Гости сели за стол, хозяева подали закуску, к ней водку. Когда разговоры стали громче, бабий смех визгливей, а Илюхины матюги махористей, что-то произошло. Что – потом каждый рассказывал на свой лад, привирая с новым разом все кудрявей. Какой-то гость икнул и поднес палец к губам: тсссс! Все замолчали, прислушались. И мигом заиндевели их глаза, а осовевшие от водки лица вытянулись…

…Стены лаяли. Откуда тек этот звук, было неведомо. Со всех углов горницы, из-за печки, из подмигивающего глаза японки с модного городского настенного календаря, из оскала деда Василия с портрета, снятого со стены и служившего Ксанке крышкой на огурцовой кадке, из каждой чашки и каждого стакана, из всех щелей – тянулся вой. Будто младенчика душат. А за воем – лай. Собака ли плачет, леший ли икает, но словно ожили разом все сдохшие Анфисины Шарики и гонят нечисть из хозяйкиной избы.

Минуту сидели люди не шелохнувшись, протрезвели вмиг, и кто-то из гостей к месту вспомнил, как хныкало в гробу у мертвой бабки и как потом черный дымок вырвался, когда крышку приоткрыли. И с визгом бросились вон из избы – сначала бабы, за ними мужики. Ошалевшие Илюха с Ксанкой – в чем были, по мартовскому талому снегу в тапках – сразу за батюшкой на конец деревни, чтобы освятил дом, да прямо сию минуту, не мешкая.

А Чапайка вылезла из дымохода, прочихалась, прыгнула на стол да в прыжке задела хвостом настольный светильник. Лампа упала, колпак разбился вдребезги, вмиг вспыхнула скатерть. Чапайка вздыбила шерсть, схватила колбасу и пулей вылетела из дома.

Пока котята уплетали за обе щеки ломоть докторской, Чапайка, сидя на поленнице, с какой-то жадной радостью смотрела, как пляшут на оконных стеклах оранжевые сполохи и валит из форточки сизо-черный дым. Когда пламя, вырвавшись на свободу, лизнуло крытую гонтом плохенькую крышу бывшего ее дома, Чапайка спрыгнула с поленницы и гордо зашагала прочь, уже не заметая хвостом следов.

Из соседей, выбежавших на пожар и засуетившихся вокруг горящей избы, ее заметил только пьяница почтальон.

– А не Анфискина ли кошка там? И котятки с нею, – начал было он, но на него цыкнули, всучили ведро, велели черпать снег.

А больше Чапайку никто в деревне не видел. Только рано на заре приходила она с котятами к сгоревшему дотла Анфисиному дому, сидела на черных углях, нюхала головешки. И говорила что-то на басовито-тягучем, одной ей понятном языке.

Да и еще люди рассказывали, будто лает кто на пепелище. Видать, шептались, могилки Шариковы потревожили. Бедные, бедные собачки! И долго потом никто не строился на Анфисином дворе – ни Илюха с Ксанкой, бежавшие из деревни, даже не попрощавшись с соседями, ни другие, зарившиеся на хороший участок. Место, говорили, гиблое. Собачье.

Владимир Орестов

Барсик

Играть в карты с собственным котом – сомнительное удовольствие.

Мало того, что эта скотина постоянно пыталась мухлевать и то и дело бросала в мой адрес едкие замечания, так она еще требовала, чтобы я передвигал и ее карты тоже – лапы у Барсика, к счастью, остались прежними, кошачьими.

В отличие от интеллекта.

Я с тоской посмотрел в глаза кота, возлежавшего на столе передо мной, и попытался понять: осталось ли в этом инфернальном саркастическом чудовище хоть что-то от моего милого, хоть и чуточку туповатого домашнего любимца, обожавшего бегать за лазерной указкой.

Кроме лазера, дома у него особо развлечений не было – да и какие вообще могут быть развлечения у домашнего кота – поесть, да поспать, да за птичками понаблюдать…

Правда, Барсик в той прошлой жизни любил еще и карточные игры. Хотя что значит любил? Просто стоило друзьям прийти ко мне на партию в покер, он тут же запрыгивал на холодильник и проводил там весь вечер, внимательно следя за движениями карт.

– М-ряу! – раздраженно выдал Барсик и царапнул стол. – Открывай!

Я вздохнул – желтые глаза напротив были совершенно непроницаемы – и перевернул карты. С учетом лежащих на столе – получилось две пары.

Барсик довольно мурлыкнул и ударил лапой по столу:

– Теперь переверни мои!

Где-то секунду я смотрел на комбинацию кота – скотина собрала фул-хаус. В уши били пронзительные вопли Барсика – тот праздновал победу.

«Хорошо, что он не может демонически смеяться, как великий и ужасный Лешка Петров! – подумал я и тут же отметил: – Пока не может…»

Крики Барсика, достойные первого месяца весны, прекратились. Кот поднялся на ноги и лапой подтолкнул ко мне блокнот:

– Запиши! Ты опять проиграл! Еще одна когтеточка! С домиком наверху…

– Барсик, зачем тебе десять когтеточек? – рискнул спросить я. – Ты же все равно точишь когти о шкаф?

Взгляд кота выражал полнейшее презрение.

– А тебе зачем дома пять приставок виртуальной реальности? – спросил Барсик и стукнул хвостом меня по руке.

Это было не больно, но обидно.

«Главное, чтобы он не заявил, что до катастрофы у него на хвосте были ядовитые шипы. С этой скотины станется!» – подумал я.

Барсик грустно посмотрел мне в глаза и все же соизволил ответить на мой вопрос:

– Ты не понимаешь. Когтеточки нужны не для маникюра. Это luxury предметы, они отражают мою успешность…

Я с трудом удержался от желания приложиться лбом об стену.

Пройдясь по столу кругом, кот остановился прямо перед моим лицом.

– Играем еще раз. На… – на мгновение кот задумался, – на лазерную указку!

Я закатил глаза:

– А это тебе зачем?

– Когда захочу, буду с ней играть, – невозмутимо ответил кот, возвращаясь на свое место.

– А кто будет тебе ее направлять?

– Ты и будешь. Но теперь это будет моя указка.

Я вздохнул и молча начал мешать колоду.

– Будешь хорошо себя вести – по возвращении на Землю налью тебе мисочку виски, – цинично пообещал кот, не отрывая взгляда от мельтешения карт в моих руках.

Не рискуя прокомментировать слова Барсика, я с тоской посмотрел за окно. Серый дождь медленно капал вверх (как я успел узнать за последние двое суток, привычное явление для этой планеты). Шли третьи сутки моей «второй» жизни.

Над головой раздалось шипение, ретранслятор заговорил голосом синтезатора речи:

– Его высокоблагородие Барсик приглашается на аудиенцию к верховному Ы планеты. Вы можете взять с собой своего питомца. Делегация встретит вас у дверей вашего номера.

Кот торжествующе воззрился на меня.

– Потом доиграем! Пошли… питомец, – резким движением лапы Барсик выбил из моих рук карты. Те веером разлетелись по комнате.

На условном пороге (дверь фактически материализовалась в стене – похожий на пластик материал сам по себе разошелся в стороны, стоило нам подойти к нему) кот обернулся:

– И перестань дергать ушами, когда блефуешь! – назидательно сказал он.

– Что?!

Барсик совершенно по-человечески вздохнул.

– Когда у тебя плохие карты или когда ты нервничаешь, ты начинаешь шевелить ушами – вот так вот, – от демонстрации ничего понятнее не стало, кошачьи уши были не слишком похожи на человечьи. – Отлично видно всем. Даже и не с холодильника! – ехидно добавил он.

Я зачем-то потрогал свои уши. Они действительно подергивались – мелко-мелко.

– Что… всем видно?! – переспросил я.

– Особенно когда лежишь на холодильнике.

* * *

– Возьми с собой кота, – предложил мне Лешка Петров, наливая еще по одной стопке.

Я пожал плечами:

– Зачем? Что он будет делать на маленьком астероиде? Там жилых помещений – раз-два и обчелся. А у родителей – дача в Бразильской сельве. Птички, солнышко, свежий воздух…

Лешка придвинул ко мне стопку.

– Я не за кота беспокоюсь! – мой приятель покосился на Барсика, невозмутимо наблюдавшего за происходящим с высоты холодильника. – А за тебя…

– За меня так за меня! – перебил я Лешку и хлопнул стопку превосходного марсианского виски.

Лешка вздохнул:

– Вот что ты будешь делать год на абсолютно безлюдном астероиде?

Я пожал плечами:

– Следить за добычей руды. Там знаешь сколько возни каждый день с роботами! Включи, отключи, исправь критические ошибки, проведи ручную проверку манипуляторов…

– А по душам ты тоже с роботами говорить будешь? – саркастически спросил Леша. – Представь: целый год один на маленьком астероиде, а вокруг только роботы. А так – кот, живое существо. И погладить можно, и вроде как не один… – собеседник вновь наполнил стопки. – И вообще, с какой стати ты, простой биоробототехник, перечишь мне, великому и ужасному хфизику-трансъядерщику?! – он зашелся демоническим смехом.

Спустя полбутылки я полез в компьютер, чтобы оформить документы на вывоз кота за пределы Солнечной системы.

* * *

…Через несколько лет эту дыру в структуре гиперпространства назвали в мою честь.

Но, стоит признаться, в тот момент, когда мой корабль, вместо того чтобы выйти из гипера в астероидное поле, затрясся и провалился в какой-то синий тоннель, мыслей о том, что я открыл проход в Дальний Космос, у меня не возникло. Ну как минимум потому, что я умер. Так же, как и Барсик.

Не приспособленный к таким перемещениям корабль попросту взорвался на выходе в неизведанную человечеством часть космоса.

Взрыв, к моему счастью, заметил патруль камийев.

Они – камийи – оказались славными ребятами… или девчатами… вечная путаница, когда речь заходит о расе гермафродитов. Особенно если вдобавок они выглядят как лягушки.

Из того, что осталось на месте взрыва, они сумели восстановить не только меня и Барсика, но и собственно корабль.

До сих пор не люблю вспоминать момент моего второго «рождения». Брр!

Единственная проблема была в том, что кое в чем камийи ошиблись.

* * *

Верховный Ы, больше всего похожий на огромную сиреневую жабу с крылышками, встретил нас в огромном зале, половину которого занимал своего рода бассейн, заполненный зловонной болотной жижей.

Запрыгнув на большой искусственный камень в дальнем конце зала, Верховный Ы заквакал. Тут же над моей головой загнусавил автоматический переводчик (тоже одно из неоспоримых доказательств превосходства технологий камийев над земными).

– Мы рады приветствовать его высокоблагородие Барсика на нашей скромной планете. Осмелюсь, прежде всего, похвалить великолепный внешний вид и интеллект вашего питомца! Ваше животное практически разумно!

Я покраснел и (во всем виноват проклятый кот!), разумеется, почувствовал, как заходили ходуном мои уши. Барсик, напротив, приосанился.

– Я надеюсь, что наша встреча окажется лишь первой кочкой в том бескрайнем болоте дружбы, которое наши цивилизации выкопают совместно. Позвольте задать вам несколько вопросов о вашем мире, ваше высокоблагородие?

Следующие сорок минут стали для меня кошмаром. Схватившись за голову, я слушал, как Барсик рассказывает верховному Ы о Земле.

О расе кошек, создавших полуразумных питомцев-людей, об автоматизированных фабриках по производству пустых картонных коробок, о Святом Марте и других сложных ритуальных таинствах…

Кот вещал, переводчик что-то квакал. Я в ужасе представлял встречу камийев с землянами, как вдруг…

– Прошу прощения! – немного смущенно заквакал верховный Ы. – Я совсем забыл представить вам представителя дружественной нам цивилизации Пляма, присутствующего в зале. В отличие от нас с вами, ваше высокоблагородие, плямчане давным-давно утратили органические тела и существуют в виде лучей энергии…

В центре зала из ниоткуда появилась маленькая красная точка и быстро направилась в нашу сторону.

– Нет! – успел выкрикнуть я, но было уже поздно.

С диким мявом его высокоблагородие Барсик прыгнул на представителя цивилизации Пляма…

Спустя тридцать лет я готов с уверенностью констатировать – в итоге все закончилось хорошо.

Плямчанин не пострадал: энергетические сущности не боятся даже самых острых и длинных когтей.

Сам же инцидент позволил мне наконец-то донести до своих спасителей, кто в нашей паре кем является. До этого они только снисходительно кивали мне и тихонько шептались между собой. Барсик объяснил мне еще в первый день, что они восхищаются интеллектом полуразумного существа (то есть меня!) и одновременно умиляются тому, насколько сложны и продуманны мои фантазии. Черт его знает, может, так все и было, а может, Барсик мерзко шутил… У него, к сожалению, уже не спросишь.

Как оказалось, искусственно «разогнанный» интеллект не мог быть вечен. На самом деле Барсик начал деградировать уже в день аудиенции с верховным Ы – откуда иначе взялась вся эта тяга к когтеточкам и указкам? Первые дни после разоблачения я списывал его нежелание говорить на то, что он был расстроен раскрывшимся обманом, но, когда однажды ночью он залез мне на грудь и разбудил меня отчаянным мурлыканьем: «Корррм! Корррм! Баррсик хочет корррм!», я все понял окончательно. Спустя еще два дня передо мной предстал мой старый добрый кот.

Честно говоря, мне до сих пор немного грустно.

Но, когда мы собираемся у меня на партию в покер (уже много лет как без Лешки Петрова – Большая катастрофа на Марсе семьдесят шестого года не пощадила даже нашего великого и ужасного хфизика-трансъядерщика), я то и дело поглядываю на Барсика.

Барсик – моя личная жемчужина биоробототехники, кошачий мозг в идеальном селенциево-кадмиевом теле, – всегда пристально смотрит на меня и подмигивает правым глазом – мол, блефует противник, или часто-часто левым – сбрасывай карты, да поскорее.

А иногда он бросает выразительный взгляд на мои уши и демонстративно дергает своими – сигнал, что я слишком заметно блефую.

Когда игра заканчивается, он спрыгивает с холодильника и идет в комнату, к одной из своих десяти когтеточек.