Текст книги "Ричард Кобден"

VIII
Кобден и Брайт во время Крымской войны. Торговый трактат с Францией. Смерть Кобдена

Имя Кобдена перешло в историю Англии XIX столетия в связи с движением к уничтожению хлебных пошлин – поэтому мы и остановились несколько подробно на этом центральном факте всей жизни Кобдена, на его главной, неоценимой заслуге. Хотя и впоследствии Кобден не переставал работать на пользу общества, тем не менее никогда его труды не увенчивались таким громадным успехом, не имели такого громадного влияния на судьбы его отечества, как в описываемую эпоху. Впрочем, и в дальнейшей своей деятельности Кобден принес большую пользу своим согражданам, и если его заслуги были менее значительны, чем в описанный нами период, тем не менее сами по себе они были очень велики и могли бы составить славу для всякого другого общественного деятеля.

В 1847 году Кобден уехал с семьей за границу для поправления своего здоровья. «Я решил, – писал он своему другу, – позаботиться наконец о своем здоровье и затем сосредоточить все свое внимание на моей семье. Уверяю вас, что в течение последних лет я был так увлечен общественными делами, что не думал вовсе ни о себе, ни о счастье своей жены и детей».

Однако даже в течение своего путешествия с целью поправления здоровья Кобден не забывал общественных дел. События последних лет в Англии сделали имя Кобдена известным во всей Европе, во многих больших городах для него устраивали торжественные встречи люди, сочувствовавшие его деятельности и его идеям. Кобден воспользовался этим обстоятельством, чтобы внушать всем, с кем он встречался, и в особенности государственным людям, мысль о необходимости последовать примеру Англии и уменьшить, а если возможно, даже и уничтожить, высокие пошлины на продукты иностранных государств.

Вообще Кобден был сторонником самых широких торговых сношений между народами и видел в этом не столько материальную выгоду для всех, но и, в особенности, предохранительное средство против частого повторения войн. Кобден справедливо полагал, что войн было бы меньше, если бы народы – не только их правительства – знали лучше друг друга.

Частые торговые сношения, широкий обмен товаров и должны были, по мнению Кобдена, облегчить народам взаимное понимание, а с ним вместе способствовать взаимному уважению друг к другу; те же сношения должны связать, конечно, и материальные интересы всех стран.

По возвращении из-за границы Кобден купил небольшое имение около родной деревни и снова отдался работе в парламенте. Скоро его популярность подверглась тяжелому испытанию. Франция, т. е. собственно Наполеон III начал войну с Россией и привлек к участию в ней и Англию в качестве своей союзницы. Тщетно в 1853 и 1854 году Кобден и Брайт произносили десятки речей, в которых показывали всю неуместность предстоящей Крымской кампании; тщетно Кобден указывал на массу невежества, бедности, преступлений у себя дома, на борьбу с которыми, по его мнению, и должны были направить свои усилия все истинные патриоты, а не на поход в отдаленную страну, результатом которого могли быть лишь увеличение государственных долгов и гибель десятков тысяч ни в чем неповинных людей.

К сожалению, патриотизм, которого требовали от своих соотечественников Кобден и Брайт, даже в наше время не по плечу громадному большинству населения Европы; слишком были сильны в то время – мало ослабели они и до сих пор – национальные предрассудки и взаимное непонимание и недоброжелательство народов. Кобден потерял свой авторитет даже среди тех людей, которые так недавно возносили его. Газеты, всегда в такое время старающиеся попасть в тон общественному настроению, несомненно, шли даже дальше того, что могло одобрить общество, не стеснялись позорить имена великих патриотов всякими оскорбительными выходками: сумасброды, фанатики, изменники отечества – вот как нередко называли Кобдена и Брайта газеты того времени. Англию охватил необыкновенный прилив военной лихорадки, скоро, однако, прошедшей, когда стали известными и лишения солдат, осаждавших Севастополь, и нерадение и злоупотребления начальства.

Хотя, как мы видели, Кобдену и Брайту не удалось помешать англичанам принять участие в Крымской кампании, однако слова их не пропали бесследно для страны. Впоследствии многие поняли, что оба «сумасброда» были, пожалуй, правы, и этому сознанию надо в значительной мере приписать то обстоятельство, что Англия с тех пор никогда не вмешивалась – иначе как путем дипломатии – в ряд войн, разорявших Европу в течение последних пятидесяти лет.

По мере того как внимание англичан более и более сосредоточивалось на внутренних вопросах, к Кобдену возвращалась прежняя его популярность. Уже в 1859 году его влияние было настолько велико, что лорд Пальмерстон, взявшись за составление нового «кабинета», предложил Кобдену занять пост министра. Кобден отказался наотрез, имея в виду свое несочувствие иностранной политике лорда Пальмерстона. Никакие просьбы друзей не могли сломить его решимости: он утверждал, что может быть более полезным своему отечеству в качестве простого члена парламента.

Кобден не ожидал, конечно, и сам, что ему действительно скоро удастся оказать большую услугу стране и что ему при этом много поможет его положение совершенно частного человека. Часть зимы 1859/60 годов Кобден рассчитывал по некоторым семейным обстоятельствам провести в Париже. Один из его французских друзей предложил ему воспользоваться этим, чтобы склонить французского императора Наполеона III уничтожить высокие пошлины на английские товары и вообще заключить с Англией торговый договор, так чтобы между обеими странами завязались деятельные коммерческие сношения.

После совещания с Гладстоном – в то время министром финансов в кабинете лорда Пальмерстона – и с самим Пальмерстоном Кобден решил употребить все свое красноречие, чтобы убедить французского императора и его министров в необходимости заключения торгового договора для взаимных выгод и Франции, и Англии. Кобден заручился от Гладстона обещанием уничтожения пошлин на французские товары, если только Франция значительно уменьшит свои пошлины на товары английские; при этом Кобден должен был действовать лишь как частное лицо, пока не узнает, есть ли надежда на согласие французского правительства.

В то время Кобден пользовался такой популярностью в Европе, что ему было весьма легко получить аудиенцию у Наполеона III. Какого, однако, великого труда стоило Кобдену добиться согласия Наполеона III на заключение договора, какое нужно было красноречие, чтобы убедить французских министров в выгоде предлагаемых условий для самой Франции, как тяжело было Кобдену несколько месяцев подряд обсуждать каждую статью предполагаемого договора с представителями различных отраслей французской промышленности, вызванными для этой цели Наполеоном III, – обо всем этом могут дать понятие лишь письма Кобдена из Парижа, из которых видно, что он работал в этом случае едва ли меньше, чем в самый разгар деятельности Лиги.

Как бы то ни было, но Кобден добился согласия Наполеона на торговый договор, стал затем официальным делегатом английского правительства и выработал вместе с французскими делегатами проект договора.

Когда Гладстон в качестве министра финансов докладывал этот проект для утверждения парламенту, он заключил свою речь следующими знаменательными словами: «Редко случается, господа, чтобы человек, оказавший однажды великую услугу своему отечеству, через 14 лет снова оказал услугу едва ли менее значительную и, надо прибавить, человек, не украшенный ни титулом, ни каким-нибудь высоким званием, одним словом, ничем, кроме своих великих заслуг, не отличающийся от массы народа, которому он так преданно служит».

В самом деле, значение этого торгового договора было очень значительно для Англии, оно оказалось значительным даже для всей Европы, так как по примеру Франции и Англии и другие государства стали одно за другим заключать такие же трактаты, к общему благополучию договаривающихся.

Для характеристики Кобдена надо прибавить, что в то время, когда он убеждал Наполеона III согласиться на торговый договор для пользы обоих народов, материальное положение его самого сделалось снова критическим, так как большая часть национального подарка, полученного им, пошла на уплату долгов, сделанных братьями при управлении делами фабрики. Когда между друзьями и почитателями Кобдена сделалось известным его положение, они частным образом составили подписку и принудили его взять собранную сумму – около 80 000 фунтов стерлингов. Велик тот народ, среди которого так легко находятся люди, готовые поддержать благородного человека, в чрезмерном увлечении мыслями об общественном благе забывающего и самого себя, и свою семью, рискующего очутиться однажды без средств к существованию!!!

В течение дальнейших лет своей жизни Кобден часто бывал болен и не мог так деятельно заниматься общественными вопросами. Однако он принимал большое участие в волнении, охватившем всю Англию во время Гражданской войны в Соединенных Штатах, и сделал все, что для него было возможно, чтобы возбудить в своих соотечественниках сочувствие к штатам, стремившимся уничтожить рабство негров в Америке.

Весной 1865 года Кобден чувствовал себя очень худо, но тем не менее, как только его состояние несколько улучшилось, поехал в Лондон, чтобы присутствовать при обсуждении в парламенте предложения министра об увеличении расходов на постройку крепостей в Канаде. Верный своему призванию проповедовать людям мир, он и теперь поехал противодействовать излишним расходам народных денег на постройку крепостей в отдаленных колониях Англии.

Судьба, однако, распорядилась иначе. Кобден, страдающий последнее время тяжелыми приступами астмы, был чувствителен к малейшим изменениям погоды. Задул холодный восточный ветер, и вместе с этим значительно ухудшилось и состояние Кобдена; он слег в постель и уже больше не вставал. Через несколько дней Кобден умер в двух шагах от парламента, где так долго раздавался его могучий и красноречивый голос для проповеди англичанам великих слов справедливости и любви не только друг к другу, но и ко всем «великим» и малым нациям, живущим на земном шаре.

Смерть Кобдена глубоко поразила и друзей, и врагов его. Все одинаково почувствовали громадность утраты, и среди ораторов парламента, поспешивших публично выразить национальное горе, особенно удачно выразил охватившее всех чувство Дизраэли, впоследствии лорд Биконсфилд. «Есть одно утешение, – сказал Дизраэли, – когда мы вспоминаем о наших невозместимых утратах; это утешение заключается в том, что не совсем погибли для нас оплакиваемые нами великие люди, что их слова будут часто приводиться среди нас в парламенте, что на их примеры будут часто ссылаться, что им будут подражать.

Есть в самом деле такие члены парламента, которые, правда, не могут более присутствовать в нем, но не перестают тем не менее быть его членами: духовно они всегда среди нас, и в этом смысле они навсегда здесь останутся, не завися более ни от каприза избирателей, ни от воли министров. Я думаю, господа, что Ричард Кобден принадлежит к таким неумирающим членам английского парламента».

Г. Афанасьев
Ричард Кобден и свобода торговли

Считаю полезным указать некоторые книги, использованные мною при составлении этой лекции. Прежде всего я укажу на подробную биографию Морли (John Morley. Life of Cobden. 1881). Это сочинение имело такой успех, что в 1882 году Морли выпустил сокращенное издание его. С этого последнего сделан перевод на французский язык Софьей Рафалович, с ее предисловием. Так как она известна своим экономическим образованием, то ей и книги в руки при переводе и комментировании этого сочинения. Она дополнила сокращенное издание биографии некоторыми частями полного ее издания. Но эта книга дает мало выдержек из речей Кобдена. Для ознакомления с ними может служить книга известного французского экономиста Бастиа, сторонника абсолютной свободы торговли (Бастиа Ф. Кобден и Лига: Движение за свободу торговли в Англии. Челябинск: Социум, 2002). Он сделал перевод наиболее значительных речей Кобдена и, главным образом, тех, в которых он говорил против хлебных законов, а также речей других деятелей лиги. Эта книга о Лиге против хлебных законов составляет третий том полного собрания сочинений Бастиа. Речи Кобдена, которые он издал, были переведены на русский язык в издании Поповой. Этому переводу предшествует очень краткое изложение жизни и деятельности Кобдена по Морли (См.: Бастиа Ф. Кобден и Лига: Движение за свободу торговли в Англии. Социум, 2002. С. 692–721). Вот те сочинения, которые могут быть полезны лицам, желающим ближе ознакомиться с предметом.

* * *

Приступая к беседе о деятельности Ричарда Кобдена и того общественного союза, который известен под названием «Лиги против хлебных законов», приходится говорить о споре, который завязался в Англии на практической почве в конце 30-х годов и в начале 40-х между сторонниками свободной торговли и протекционизма. Прежде чем изложить этот спор, нужно в нескольких словах остановиться на тех положениях, которые существуют в экономической науке по отношению к торговле, и на фактах, рисующих то положение дела, в каком оно находилось в тогдашнее время, т. е. во второй четверти XIX столетия в Англии. Тогда мы поймем предмет спора.

Едва ли нужно объяснять, что торговля между частными людьми обусловливается обоюдной выгодой обмена, и если бы обмен был невыгоден, то и торговли не было бы; но когда речь заходит о международных отношениях, то вопрос делается не столь ясным, и хотя давно приводилась сторонниками необходимости широких международных отношений латинская поговорка non omnis fert omnia tellus (не всякая почва приносит всё) в объяснение необходимости обмена между народами; но люди, как будто нарочно, когда речь заходит о международных отношениях, забывают выгоды свободной международной торговли и склоняются к мысли, что достаточно свободы внутренней торговли для удовлетворения нужд населения, что не нужно задаваться мыслью проводить принцип свободы и в международные торговые отношения. Между тем международные торговые отношения имеют то же основание, как и отношения отдельных лиц, т. е. они не могут не быть взаимно выгодны и без таковой взаимной выгоды происходить не могут. Даже в том случае международная торговля выгодна, когда нам известно, что нам было бы выгодно данный продукт производить самим; но тем не менее мы будем предпочитать приобретать его у других, а не будем производить его сами, если взамен получаемого мы можем отдавать продукт, который мы можем производить еще с большей выгодой. Для примера возьмем следующий существующий факт во внутренней торговле. Известно, что приуральские жители могли бы сами производить хлеб, но, однако, они его не культивируют, а предпочитают получать из Вятской губернии для того, чтобы иметь возможность сосредоточить свои силы на металлургическом производстве, которое для них представляется более выгодным, чем часть сил своих обращать на производство хлеба. Еще возьмем пример: представим себе, что данному народу, положим, придется употреблять 100 дней для выделки данного количества полотна и 150 дней затрачивать на производство сукна. Другому народу приходится затрачивать на производство сукна 100 дней, а на производство полотна 125 дней. Что из этого выходит? Если один и другой народ станет сам производить только данное количество полотна или сукна, смотря по степени выгодности, то один народ затратит на двойное количество полотна 200 рабочих дней, вместо 250, которые он тратил бы, делая и сукно и полотно; а другой народ затратил на то же двойное количество сукна 200 рабочих дней, вместо 225 на сукно и полотно; выходит, что при обмене, дающем возможность сосредоточить свою деятельность на одном, более выгодном продукте, один народ экономизирует 50 рабочих дней, а другой может выиграть 25 рабочих дней. Этот выигрыш был бы невозможен без обмена между предполагаемыми двумя нациями. Из приведенных случаев видно, что выгода вытекает из того условия, что при обмене каждый из приведенных народов занимается делом, наиболее для него выгодным, и что это сосредоточение труда возможно только при свободном международном обмене. Но мы видим еще в международных сношениях, что у каждого народа есть свои особые благоприятные условия, которые помогают ему выделывать тот или другой предмет. Кроме того, при международном обмене расширяется рынок для данного производства, а потому оно может вестись в более широком размере и воспользоваться всеми теми выгодами, которые получаются от разделения труда и вообще при ведении дела в крупном размере. Чем обуславливаются международные сношения? Чем свободнее торговые сношения, тем развитее они становятся, тем шире может быть проведено международное разделение труда и улучшение организации его внутри отдельных стран, участвующих в обмене, а при этом условии продукт становится доступнее для потребителя каждой из этих стран. Что касается выгоды производителя, то сторонники свободной торговли утверждают, что при ней производитель, занимаясь таким делом, которое ему наиболее сподручно, увеличивает производительность своего труда и, таким образом, извлекает из него наибольшую выгоду. Противники свободы международной торговли в защиту стеснения ее разными государственными мерами выставляют и выставляли немало аргументов. Они могут быть сведены к двум группам. В то время, когда еще господствовал взгляд, что главное богатство страны составляют деньги, сторонники этого взгляда – меркантилисты – рассматривали выгоду обмену или его убыточность с точки зрения прилива или отлива денег из страны. Чем более страна вывозит товаров, тем более она приобретает денег и, следовательно, богатеет. Наоборот, чем более она ввозит чужих товаров, тем она более теряет денег и, значит, беднеет. Правительство не может относиться равнодушно к тому, что страна, более сильная в промышленном отношении, наводняет его государство своими продуктами и увозит из него деньги, и потому принимает меры к стеснению ввоза и к поощрению вывоза. Для достижения такой цели надо, чтобы данная страна развила у себя обрабатывающую промышленность, а пока это произойдет, надо затруднить или вовсе запретить доступ в страну соответствующих заграничных произведений. Более полным выразителем этой системы был французский министр Кольбер, вследствие чего она называется «кольбертизмом», называясь в то же время «меркантильной». Кольбер не был создателем покровительственной системы, но он придал ей стройный вид в практическом приложении, и потому стал как бы отцом ее.

Когда меркантильный взгляд на деньги был оставлен, выработался новый взгляд на основание покровительственной системы и связанных с ней стеснений международной торговли.

В XIX веке мы видим немецкого экономиста Листа. По его взгляду, задачей каждого народа должно быть развитие всех производительных сил своих. Этого он достигает лишь тогда, когда он развивает не только земледельческую, но и все другие отрасли промышленности. Для этого необходимо временное покровительство. По взгляду Листа, необходимость протекционизма объясняется тем, что не все народы в одно и то же время выступили на поприще промышленности и, разумеется, один народ естественно стоит впереди другого народа в экономическом развитии, а потому надо заботиться, чтобы народ развивался, окреп, и тогда он может войти с другим народом в свободную конкуренцию. До наступления этого момента должны быть употребляемы меры для промышленного воспитания народа. Правительство создает условия, могущие оградить страну от иностранной конкуренции, и это достигается при помощи установления пошлины настолько высокой, чтобы она покрыла ту разницу в цене, которая существует между иностранным продуктом и туземным. Если иностранный промышленник продает сукно за 1 рубль аршин, а наша промышленность, как более бедная в техническом развитии, дает возможность производить сукно только в 1 1/2 рубля аршин, то нужно наложить такую пошлину на каждый аршин иностранного сукна, чтобы аршин его, будучи привезен в данную страну, стоил бы тоже 1 1/2 рубля и наш производитель мог бы, таким образом, конкурировать с иностранным. Вот в каком виде оправдывал Лист протекционизм, и в таком виде существует теория последнего и сейчас. Само собою разумеется, что можно покровительствовать иначе: можно было бы выдавать, например, премию промышленнику за каждый выделанный аршин сукна, но это представляется более сложным и составляет расход, который пришлось бы разложить на всех, не только на потребителей, но и на производителей вместе; тогда как пошлина, взимаемая на границе, доставляя доход государству, ложится на потребителя, а прибыль от повышения цены товара переходит в карман промышленника. Я наметил вкратце теорию пошлин протекционных. Но пошлины бывают не только покровительственные, но и фискальные, т. е. такие, которые взимаются только в интересах казны.

История пошлины показывает, что она ведет свое начало со времени гораздо более раннего, чем создалась теория. Фискальная и покровительственная пошлины ведут свое начало от времени, называемого варварским. Историческим зародышем первых был грабеж. В начале средних веков, когда рыцари нападали на караваны купцов, шедших по дорогам или рекам в их владениях, и отнимали их товары, этот грабеж создал фискальные пошлины. Так как купцы в одно и то же время вынуждены были быть купцами и воинами, то и для феодалов являлся тоже риск при нападении на купцов, а потому купцы и феодалы пришли к соглашению: «Вы не трогайте нас; мы будем вам платить от товара известную часть». Таким образом явился прототип пошлин, составивших доход феодалов. Аналогичное явление мы видим теперь в Маньчжурии. Там хунгузы взимают пошлину с купцов за обещание не грабить их. Во время русской оккупации купцы, почувствовав большую безопасность, перестали платить. Когда же русские ушли, хунгузы снова потребовали и стали получать пошлину от купцов. Далее, горожане XII и XIII столетий, составив отдельные самостоятельные общины, старались защититься от нападений городскими стенами и воротами. Но в эти ворота они не пропускали не только врагов, но и мирных людей, если последние являлись конкурентами местных ремесленников и торговцев, а если и пускали, то взимали с пришельцев известную пошлину. Они оправдывали свою политику соображением: с какой стати мы будем пускать даром чужеземцев, если они будут отнимать от наших ремесленников и купцов прибыль от продажи и производства продуктов. Таков путь создания фискальных и покровительственных пошлин. Из пошлин городских, по мере создания государства, они постепенно превращаются в областные и в государственные, с городских ворот переходят на границы государства, и на пограничных заставах и таможнях они существуют вместе, как фискальные, так и протекционные. Если вы вспомните, какой процесс шел в XIX веке в Германии, где существовали пошлины, сначала в мелких государствах, а потом образовались северогерманский таможенный союз и южный, пока, наконец, не образовался общий германский тариф, то вы поймете сущность схемы развития системы пошлин. Таким образом, мы видим, что протекционная система не явилась результатом теории, а развилась из боязни конкуренции, боязни обесценить местное туземное производство; но, как всегда, люди, делая что-либо неразумное, стараются объяснить свои действия чем-нибудь разумным, так и меркантилизм, и теория Листа явились в качестве средств обосновать политику, начавшуюся и развившуюся гораздо раньше и по другим мотивам.

Но если протекционизм, как исторический факт, представляется очень древним, то теория его, в той форме, как она выработана меркантилизмом, предшествует теории свободы торговли, о которой впервые систематически заговорил Адам Смит в конце XVIII века, и под влиянием учения которого она водворилась в Англии.

Мы перейдем теперь к рассмотрению положения протекционизма в Англии во 2-й четверти XIX века. Нужно сказать, что в это время, в смысле развития ткацкой промышленности, Англия представляла страну, которая значительно опередила остальную Европу. Изобретенные машины: паровая – Уайтом, прядильная – Аркрайтом и ткацкая – Картрайтом дали сильное развитие прядильному производству и шерстоткацкой, и бумажно-ткацкой промышленности. Изобретения Фултона и Стефенсона, создав средства быстрого передвижения, дополняли промышленные изобретения могучими рычагами соответственного развития торговли. Но так как английское правительство думало, что следует придерживаться системы, которая была раньше, для ограждения себя от иностранной конкуренции, то в первой половине XIX века таможенный тариф в Англии состоял из 1200 статей, в которых разобраны были самые мелкие отрасли и поставлена пошлина на все продукты, которые могут появиться в Англии и могут оказать конкуренцию английской промышленности. Но в 20-х годах учение Адама Смита переходит в жизнь, и под влиянием его зарождается общественное течение, которое начинает пробивать брешь в системе протекционизма. Представителем этого нового течения является Гусскисон, который в 20-х годах в Англии ослабил протекционную пошлину. В 40-х годах XIX века на тот же путь вступает выдающийся политический деятель Роберт Пиль, который более решительно становится на сторону освобождения английской торговли от таможенных пут, и из 1200 статей тарифа сначала отменил 750, т. е. более чем половину, а потом из оставшейся половины уничтожил, несколько лет спустя, еще 430 статей из английского таможенного тарифа. Но Пиль вступает на почву освобождения английской промышленности односторонне, имея в виду, главным образом, оживление обмена с колониями; хотя он имел в виду также и соображение, что большему ввозу соответствует и большой вывоз, так как торговля заключается в обмене продуктов. Основываясь на этой мысли, он решил открыть больший доступ иностранным товарам. Но, тем не менее, он сохранил большие преимущества за продуктами английских колоний (главным образом, сахаром и кофе) пред иностранными.

Главным принципом английского тарифа была защита интересов земельной аристократии. Земельная аристократия владела большей частью территории Англии, и в XIX веке мы почти не видим мелких землевладельцев, как это было раньше; все то, что касалось защиты интересов землевладельческой аристократии, для ограждения ее от конкуренции было обложено высокой пошлиной. Между тем товаром, который составлял главный интерес населения, был хлеб, и мы видим, что чем более увеличивается значение поземельной аристократии, тем более становится высокой покровительственная пошлина на хлеб. Так, в конце XVIII столетия и затем в начале XIX, а именно в 1815 году, издаются хлебные законы, запрещающие ввоз иностранного хлеба в таком случае, если цена квартера пшеницы в самой Англии стоит ниже 80 шиллингов. Понятно, что хлеб потому облагается высокой пошлиной, чтобы защитить интересы землевладельцев. С ослаблением протекционизма в 1828 году запрещение ввоза хлеба заменяется системой, которую так и прозвали: «подвижная лестница».

По этому новому закону хлеб допускался к ввозу при минимальной внутренней цене в 64 шиллинга за квартер, при которой он был обложен пошлиной в 23 шиллинга, при цене 63 шиллинга за квартер – 23 шиллинга, 60–26 3/4, 56–30, и при цене 50 за квартер – 38 1/2 шиллинга. Наоборот, при цене в 70 шиллингов пошлина опускалась до 10 1/4 шиллинга и до одного шиллинга при цене 73 шилингов за квартер. Таким образом, мы видим целую лестницу пошлин, которые изменяются обратно пропорционально к цене хлеба: чем выше цена хлеба, тем ниже пошлина, чем цена хлеба ниже, тем пошлина выше; цель ясна: надо, чтобы хлеб стоял на высокой цене, при которой обеспечивал бы ее хороший доход землевладельцам. Это воззрение на необходимую высоту цены хлеба менялось. Сначала находили, например, цену в 80 шиллингов обеспечивающей хороший доход землевладельцам, и в 20-х годах правящие классы и землевладельцы клялись и божились, что если цена будет ниже 70 шиллингов за квартер, то они разорятся; в конце 20-х годов минимальная цена определена была в 64 шиллинга. Когда Роберт Пиль в 1841 году взялся за изменение лестницы пошлин и понижение их, то, в силу только внутренней конкуренции, цена хлеба колебалась между 54 и 56 шиллингами за квартер. Они приняли эту цену за минимальную, при которой иностранный хлеб должен был облагаться пошлиной, и от этой цены выше он установил новую подвижную лестницу пошлин, которую провел через парламент в 1842 году. В сущности говоря, эта последняя не удешевляла хлеба, ибо на уровне 56 шиллингов за квартер, при обычных условиях, пошлины стояли в силу внутренней конкуренции; в силу того же обстоятельства понижение пошлины при ценах хлеба выше этого уровня было безвредно для землевладельцев, ибо они все равно не могли получить более 56 шиллингов за квартер, при среднем урожае. От падения же цены, в силу иностранной конкуренции, ниже 56 шиллингов они были защищены ввозной пошлиной в 16 шиллингов, которая раньше понижалась по мере повышения внутренней цены хлеба.

Лестница пошлины Роберта Пиля представляется в таком виде – причем мы приводим параллельно пошлины по закону 1828 года:

Хлебные пошлины

Понижая бесполезное покровительство отечественному земледельцу, эта система пошлин мешала, однако, удешевлению хлеба. Вот почему реформа Пиля не удовлетворила общество и не отвергала тех экономических отношений, которые установились в стране под влиянием развития промышленности. Я остановил ваше внимание на хлебных законах потому, что они составляли центральный пункт в обеспечении интересов английской аристократии. Роберт Пиль ослаблял эту сторону только по-видимому. Такой же характер имели отношения в колониях. Целью правительства было дать материальные выгоды колониям, в которых, при господстве системы майората в Англии, находили себе поприще деятельности младшие члены аристократических семей; правительство, более покровительствуя ввозимым колониальным продуктам, сравнительно с иностранными, тем самым оказывало покровительство и английской аристократии. Младшие члены английской аристократии поступали в духовенство; тут они тоже встречали покровительство государства. В Англии существовала в пользу духовенства десятина, причем она разлагалась не только на одних протестантов, но и на других. В Ирландии, например, ее платили католики. И здесь, как всюду, имелись в виду только интересы аристократического землевладельческого класса.