Текст книги "Город"

Глава 4. Туннели, ведущие в неизвестность

– Фу… Тут воняет, – скривился Джил.

– А ты что хотел? И перестань светить мне в лицо.

– Ладно, ладно… Идем, что ли. Так сказать, навстречу неизвестности, – рассмеялся мой друг.

Дальше мы шли по темным туннелям в полном молчании. Периодически нам встречались маленькие трупики крыс, отчего становилось еще страшнее. Минут через сорок мы дошли до первой развилки.

– Куда пойдем? – спросил Джил.

– Направо, – сказал я, немного помедлив.

– Почему?

– Не знаю…

Пройдя таким способом еще четыре развилки, мы остановились и вслушались в давящую на уши тишину. Вдруг послышались хлюпанье и чья-то возня. Метрах в десяти возникло нечто.

– Т-ты тоже это видишь? – спросил меня Джил.

– Д-да…

Нечто приблизилось и показало себя, это была огромная рука, занимающая весь туннель. Ее пальцы были толщиной с мою талию, а ногти были грязные и обломанные.

– Бежим! – взвыл Джил и рванул в противоположную сторону.

Я не заставил себя ждать и последовал примеру своего друга.

– Куда же ты, Блэр? Я тебя предупреждал, – разнесся по канализации скрипучий голос. – Теперь ты тоже мой!

– Эта штука еще и разговаривает?! – вскричал Джил. – Это перебор!

– Беги молча! – сказал ему я. – Иначе выдохнешься!

Мы бежали долго, чувствуя присутствие этого «нечто». Джил бежал впереди меня и периодически, падая, полностью скрывался в этой жиже. Спрятавшись в небольшой выемке в трубе, мы перевели дух.

– Нет, ну ты видел? – прошептал мне Джил – Пальцы… разговаривает… огромная вся такая. Это вообще, что?

– Да откуда мне знать! Я сам впервые ЭТО вижу! – тихо сказал ему я.

Несколько минут мы сидели молча, глядя на жучка, ползающего по куче тряпок.

– Но… что делать-то будем? – прервал молчание я.

– Это ты у нас детектив… Тебе решать.

– Ладно… Он сказал, что «ты теперь тоже мой»…

– Значит, мы не первые, может, эта штука и крадет детей, – перебил меня Джил.

– Зачем?

– Не знаю… Просто как вариант.

Вдруг мы услышали легкую вибрацию стены, о которую мы облокотились.

– А это ч-что? – начал заикаться мой друг.

– Не знаю, – напрягся я.

Вибрация стала сильнее. Мы отошли от стены. Через пять минут посыпалась мелкая каменная крошка, через еще три – маленькие камни. Дальше посыпались камни примерно с кулак, и в конце концов послышался треск, и перед нами появился небольшой темный проем. В нем стоял маленький худенький мальчик с чем-то похожим на кирку. Немного помедлив, он вышел на свет, это был паренек лет двенадцати с длинными темными, скорее от грязи, волосами, его глаза были тусклыми, и в них была глубокая, многим не знакомая в его возрасте грусть. Одет он был в тряпье, обуви не было. Все это время мы стояли и в исступлении смотрели на мальчика.

– Кэрри? – спросил я.

Мальчик встрепенулся:

– Да, сэр. Вы пришли забрать меня?

– Да, Кэрри, пора домой. Но как ты попал сюда?

– Сэр… Меня… выманили… и это огромное грязное существо уволокло меня в канализацию! Нас там много… спасите! – мальчик не выдержал и заплакал.

– Джил, уведи его.

– Но…

– Джил!

– Хорошо, – он взял мальчика за руку.

– Кэрри, последний вопрос. Где остальные?

– Идите прямо по этому туннелю, дальше увидите, – мальчик снова заплакал и уткнулся в грудь Джилу.

– Удачи, Джил.

– И тебе удачи, Блэр…

Я, как и сказал мальчик, пошел по этому туннелю в неизвестность. Передвигаясь на ощупь, я увидел впереди свет и пошел на него. Я вышел на станцию метро, она была заставлена клетками, в которых кучами было навалено сено и тряпье. Освещали это место факелы. Пройдя немного вперед, я увидел детей… Их было около двух десятков, худые и грязные, они, визжа, бегали по станции. Увидев меня, они остановились, закричали и побежали врассыпную, прячась. Единственное, что я смог различить, – это крик одного мальчика: «Отец, помоги!» Я стоял в шоке: все те, кого оплакивали родители, решив, что они мертвы… были здесь! Вдруг все подо мной задрожало, и я услышал скрипучий голос: «Блэр! Выходи! Ты мой!» Я побежал по станции, ища убежище. Увидев маленькую овальную выемку, я залез туда.

– Блэр! Ну куда ты?!

И я увидел ЭТО… Оно ощупывало всю станцию, плавно приближаясь к моему укрытию.

– Блэр! Ты мой!

Я молчал.

– Молчишь? Хорошо… Я уже рядом с твоими друзьями… Они это чувствуют и боятся, а я люблю страх… Хочешь, я их оставлю в покое? Выходи!

Я молчал.

– Я уже рядом… Я могу схватить их и утянуть во тьму, из которой никто не возвращается! Выходи!

Я сжал кулаки, но молчал.

– Хочешь, я отпущу всех? Выходи!

– Хорошо! – немного подумав, сказал я. – Выхожу!

– Мне это уже не требуется, я знаю, где ты! – рука рывком приблизилась ко мне и схватила.

– Ты мой!

– Но ты обещал! Все будут свободны!

– И я сдержу свое обещание…

Рука тащила меня по непроглядной тьме, я не знал, сколько времени прошло, где я, выбрались ли мой друг и Кэрри, свободны ли дети… Меня перестали тащить, отпустили.

– Зачем я тебе нужен? – крикнул я во тьму. – Зачем?! Кто ты?!

– Я великий Кэрмот! Я и есть… этот проклятый город. Ты слишком много знаешь… Твой друг алкоголик, а детям и подавно некто не поверит. А ты другое, ты детектив, с твоим мнением считаются люди, тебе верят. Я не могу тебя отпустить. – Голос умолк.

– Я могу тебя успокоить. Твой друг и мальчик выбрались, дети тоже свободны… Кэрри обнимает своего отца, не зная, что его мать поглотил подземный мир, и она бродит по бесконечным туннелям, пытаясь найти выход… Которого нет! – Голос вновь умолк.

– Ты выиграл… Но не всегда история заканчивается для всех «хэппи эндом» … Не всегда можно выйти из игры сухим… Не всегда можно выжить в аде… Ты выиграл, но какой ценой? Позволил тьме поглотить себя? Герой? Ты слепец! – Голос умолк… навсегда.

Больше я его не слышал… Я ничего не слышал. Я бродил во тьме, долго и… бессмысленно. Ведь из города великого Кэрмота нет выхода.

Глеб Боярчук
Потереть тебе спинку?.

Уровень адреналина в крови постепенно приходил в норму, нервное волнение и пугающе холодящее сердце возбуждение медленно отступало, оставляя после себя лишь озноб, противным ледяным комом скатывающийся в район желудка.

Его длинные пальцы слегка подрагивали, словно подчиняясь неведомому электрическому импульсу, прокатившемуся по ним несколько минут назад. Осторожно, стараясь не делать резких движений, он поднес почти дотлевшую сигарету к губам и глубоко затянулся. Сквозь сизые клубы сигаретного дыма, витающие в салоне машины, он посмотрел на свои пальцы. Те самые пальцы, что не более десяти минут назад беспощадно сомкнулись на ее шее.

Медленно, боясь того, что может открыться его взору, он повернулся. Она сидела неподвижно: голова чуть откинута назад, каштановые кудряшки в беспорядке разбросаны вокруг бледного лица, рот приоткрыт, так, что мелкие зубы поблескивают в свете одинокого уличного фонаря. Этот же свет поблескивал и в глубоких темных омутах широко раскрытых глаз. Могло показаться, что она впала в какой-то мистический транс, но четкие, пусть еще и не налившиеся болезненно-лиловой синевой отпечатки на ее шее говорили о том, что из этого транса ей уже не выйти.

Зачарованно он продолжал смотреть на ее лицо, на отпечатки его пальцев на ее шее. Внезапно пальцы пронзила острая боль, вскрикнув от неожиданности, он потряс рукой и заметил окурок, упавший на сиденье прямо между его ног. Грязно выругавшись, он смахнул окурок на пол и впечатал его подошвой ботинка. Боль помогла немного прочистить мозги и отойти от шока.

Закашлявшись, он открыл дверцу и неуклюже выбрался из салона на свежий воздух. Не оглядываясь, прошел вперед по обочине пустынной дороги и глубоко вдохнул напоенный предгрозовой свежестью воздух. Буйство стихии пока было еще достаточно далеко, о чем свидетельствовали сухие едва различимые раскаты грома.

Он тупо уставился перед собой, вновь впав в некое подобие кататонии, – все никак не мог поверить, что она мертва, а убил ее он. Он никогда не считал себя буйным или вспыльчивым человеком, даже наоборот, скорее, его можно было охарактеризовать как человека добросердечного, но вместе с тем он никогда не умел прощать, особенно измену и предательство. А она, она… Как спокойно она говорила о том, что нашла другого, как глупо улыбалась, словно в ее словах была хоть доля шутки, как наивно смотрела на него, считая, что он сможет стерпеть все это. Она его не знала, и он не смог. Ярко-алая пелена бешенства накатила на него, заставив целиком и полностью раствориться в чувстве безудержной ярости, ревности и обиды, охватившем все его естество.

Он снова вспомнил, как затрещали ее шейные позвонки, как ее взгляд утратил наивность, наполнившись животным ужасом, как исказилась линия ее губ, которые он так любил целовать… И снова этот треск и тошнотворный хруст ломающейся и уходящей навсегда жизни. Не в силах сдерживать себя, он согнулся, и его вырвало. Его рвало очень долго, едва не выворачивая наизнанку, а где-то вдалеке, но подбираясь все ближе и ближе, гремел гром. Когда спазм прошел, он выпрямился и, ощущая горький привкус желчи во рту, провел трясущейся рукой по своим губам.

Что-то мягко кольнуло его в самое основание позвоночника, отчего ледяные мурашки пробежали по всему телу, – кто-то за ним наблюдал. Прекрасно понимая, что никого в такой глуши нет и быть не может, он тяжело сглотнул и обернулся к машине. Она по-прежнему сидела в авто все в той же позе. Тусклый желтый свет падал на ее лицо, тени укрыли ее глаза, но ему казалось, что ее зрачки двигаются там, в этой темноте, а губы кривятся в пародии на ухмылку.

На некоторые доли мгновения его сердце остановилось, а затем, словно желая нагнать упущенное, сорвалось с места в карьер, с трудом подавив крик, он отвесил себе звонкую оплеуху.

«Она мертва. Мертва, и точка, – заговорил его внутренний голос. – Ты же сам слышал хруст, чувствовал, как ломаются ее шейные позвонки, слышал, как последний хриплый вдох вырывался из ее сжатого горла. Это просто тени, всего лишь игра теней. Мертвые не могут смотреть на живых!»

Или все же могут?..

Медленно, стараясь не спускать с нее глаз, он подобрался к машине и заглянул в салон. Конечно же, это просто игра теней – вот она, все так же сидит на своем месте, мертвая.

Издав вздох облегчения, он повалился на сиденье и закурил новую сигарету. Очередной раскат грома прорезал тишину, на этот раз намного ближе, чем раньше, от неожиданного грохота его рука дернулась и ударила ее в грудь. С тихим шуршанием невольная жертва сползла на своем сидении немного в сторону, отчего один ее глаз бездумно уставился в потолок, а другой, казалось, с упреком обратился на невольного убийцу.

Его сердце в очередной раз дернулось, а затем он сделал то, чего совсем от себя не ожидал, – закричал на нее:

– Ну и чего ты уставилась, сука?! Я не виноват! Ты сама меня довела!

Пораженный словами, сорвавшимися с губ, и самой абсурдностью происходящего, он уставился на нее, словно в ожидании ответа. Она молчала, что и не удивительно, ведь была мертва. И во взгляде ее не было никакого упрека – там была только мертвая пустота да застывшее отражение одинокого фонаря.

Неожиданно для самого себя он расхохотался. Смеялся, как сумасшедший, смеялся, как никогда в жизни. Но смех его оборвался так же резко, как и начался, – он всегда умел мыслить рационально. Вот и сейчас рациональность взяла верх над наползающим сумасшествием – он понял, что ему надо избавиться от тела, и эта мысль, скорее, свойственная хладнокровному убийце, почему-то ни капли не потрясла его. Ну, может быть, только самую малость.

* * *

Он остановил машину у самого края поросшего редкими кривыми кустами оврага, на дне которого, укрытое белесой дымкой стелящегося по низу тумана, мирно дремало маленькое болотце. Это место он выбрал не случайно – в среде суеверных местных дураков оно считалось дурным, и, как следствие, местные, равно как и приезжие, наслушавшиеся их баек, старались обходить его стороной.

Заглушив двигатель, он нервно побарабанил своими длинными пальцами по рулю и еще раз посмотрел на попутчицу. Всю дорогу его не отпускало странное, иррациональное чувство, что она за ним наблюдала, но каждый раз, внутренне содрогаясь от своих мыслей, он бросал на нее быстрый взгляд, который убеждал его, что все это чушь. Вот и сейчас, не увидев в ее лице ничего нового, он нервно усмехнулся и протянул к ней руку.

Пальцы мягко коснулись ее уже начавшей остывать кожи. Осторожно, даже нежно, он прикрыл ее веки и еще раз внимательно всмотрелся в лицо.

Если не считать лиловых кровоподтеков на шее и восковой бледности обескровленной кожи, она бы вполне могла сойти за спящую, даже ее рот теперь, казалось, был приоткрыт не последним судорожным вдохом, а легким дыханием спящего ребенка. Только сейчас он заметил, что смерть как будто бы сделала ее более юной, унеся вместе с сердцебиением и груз прожитых лет.

Невольно он даже залюбовался ею – так, и вправду, было лучше. Никакого взгляда, а всего-то стоило прикрыть ей веки. Чертыхаясь на свою глупость, помешавшую ему сделать это раньше, он повалился на водительское сиденье и прикрыл глаза. Мысленно досчитал до десяти, после чего решил приниматься за дело.

Не глядя в сторону своей попутчицы, он выбрался из машины и неспешно ее обошел, остановившись со стороны пассажира. Что-то холодное упало ему на макушку, а затем ночную тишину разорвал грохот наступающего грома. Небо прорезала искрящаяся вспышка молнии, и он, собравшись с мыслями, открыл дверцу.

Аккуратно и предельно осторожно он потянулся к девушке и поднял ее на руки, удивившись той бескостности, которая пришла в ее тело вместе со смертью. Шумно дыша от напряжения (ему показалось, что вместе с бескостностью тело как будто бы стало еще тяжелее), он выпрямился. Ее голова безвольно упала ему на плечо, и холодные губы с влажным звуком впечатались в его шею, так, словно она хотела его поцеловать. Тяжелый полувздох-полустон вырвался из ее искореженного горла, заставив волосы на его голове встать дыбом. Испуганно он оттолкнул ее от себя и уронил на землю. Ее голова с противным глухим стуком ударилась о порожек автомобиля. Шумно дыша, с бешено колотящимся сердцем он посмотрел на нее, и, о Боже! Ее глаза! Ее мертвые глаза снова были открыты!

Парализованный страхом, словно находясь под гипнозом, он всматривался в этот немигающий взгляд, в эти крохотные точки пустых зрачков, и почувствовал, что его мочевой пузырь не выдержал напряжения, и теплая струйка мочи устремилась по внутренней поверхности бедра. Ему показалось, что на этот раз она смотрит на него с усмешкой, как бы говоря: «Ну вот только взгляните на него! Такой большой мальчик, и обмочился как малое дитя!».

Глубоко вдохнув и подавив чувство животного ужаса, он непроизвольно перекрестился и склонился над ней. В какой-то статье он читал, что у покойников в легких иногда остается немного воздуха, постепенно понимание случившегося приходило к нему, возвращая былое рациональное спокойствие.

«Ну конечно же! Это просто воздух! Никакой это не стон. Она же мертва! МЕРТВА! – напутствовал его внутренний голос. – А ее глаза – это всего лишь мышечная память, веки открылись сами собой, застыв в том положении, в котором находились в момент смерти!»

Слегка успокоив себя внутренним диалогом, но все еще испытывая некое чувство страха, он достал из кармана маленький фонарик и, включив его, зажал цилиндрический корпус между зубами, чтобы освободить руки. После этого он снова поднял ее с земли и, развернувшись, начал осторожно спускаться к болоту.

Склоны оврага были скользкими. То тут, то там из влажной земли торчали корни. Не грохнуться в таких условиях и не свернуть себе шею было делом достаточно сложным. Но он был осторожен, хотя пару раз все же едва не загремел вниз – тогда на дне оврага могло бы оказаться два трупа, а не один.

Достигнув цели своего «путешествия», он остановился у края топи и опустил свою ношу. Очередной раскат грома прокатился по округе, а вслед за ним яркая вспышка молнии выхватила из ночной тьмы пугающие очертания скрюченной болотной растительности. Где-то вдалеке испуганно вскрикнула ночная птица. Болотный смрад – смесь сероводорода и гниющих растений – настойчиво лез в нос. Достав фонарик изо рта, он посветил на бесформенную груду у своих ног. Болотный туман, словно призрачно-аморфные щупальца неведомого чудовища, тянулся к растрепанным волосам покойницы, как будто бы играя с ними, подобно тому, как легкие волны играют с водорослями на морском дне.

Выбросив из головы глупые сравнения, он снова зажал фонарик в зубах и поднял тело с земли. Она стала еще холоднее, словно впитав в себя мороз, идущий от самой почвы. Ее растрепанные волосы щекотали его шею.

Осторожно следуя краю топи, он добрался до того места, куда еще мальчишкой приходил, чтобы побросать камнями в лягушек, – в отличие от большинства местных обывателей, он не боялся суеверий, по крайней мере, так было раньше. Ступая по скользким кочкам и чувствуя, как холодная и мерзкая болотная жижа затекает в его ботинки, он прошел вглубь болота и остановился. Насколько ему помнилось с детских лет, здесь глубина была достаточно большой, по крайней мере, двухметровая коряга, которой он тогда тыкал в топь, ушла в болотную грязь полностью, навсегда сгинув в ее пучине. Как теперь он надеялся, что сгинет и его страшная ноша. Напрягшись всем телом, он бросил ее в топь, разлетевшиеся брызги болотной мерзости окатили его с головы до ног. С трудом сохранив равновесие, он выпрямился и принялся наблюдать за тем, как ее тело медленно погружается в трясину. Топь издавала противное хлюпанье и чавканье, словно она была живой и с жадностью пожирала то, что мертво.

Наконец, когда тело девушки полностью скрылась в трясине, оставив после себя лишь мутную рябь на грязной поверхности болота, он с прежней осторожностью двинулся в обратный путь.

Он перескакивал с кочки на кочку, не обремененному тяжким грузом это было делать намного легче. Временами ему казалось, что сзади что-то или кто-то движется, но понимая, что все эти звуки – лишь голос жадной трясины, он упорно гнал от себя страхи и двигался вперед. Выбрался на твердую землю он как раз вовремя – долгожданная гроза наконец-то разыгралась не на шутку. Тяжелые холодные капли нещадно лупили по земле, напитывая ее дождевой водой. Ботинки скользили по влажной почве, отчего подъем по склону показался ему даже сложнее, чем спуск. Луч фонаря, словно маятник, ритмично двигался из стороны в сторону, выхватывая из тьмы скрюченные силуэты кособоких деревьев и кустарников.

Внезапно он почувствовал, как его нога с чавканьем заскользила по грязи; судорожно взмахнув руками в тщетной попытке сохранить равновесие, он повалился на землю. От удара его зубы громко клацнули, а фонарь, вращаясь в воздухе, отлетел в сторону. Распластавшись на склоне оврага, словно лягушка, он с трудом приподнялся и, ощущая саднящую боль в отбитых коленях, сплюнул комья набившейся в рот грязи и едва слышно простонал. Предпринял попытку встать на ноги и понял: что-то его удерживает. Что-то крепко сжало его щиколотку, не желая отпускать.

Ужасная мысль пронеслась в голове: «Это она! Она выбралась из трясины и вернулась за мной!» В панике он обернулся, все еще стараясь высвободить ногу из чьей-то хватки, но не смог, равно как и ничего не увидел в кромешной тьме позади себя. Его бьющееся в припадке ужаса сознание уже рисовало картину – вот она, облепленная болотной грязью и водорослями, распространяя вокруг себя смрад сероводорода, держит его за щиколотку, на ее извивающихся, словно бледные черви, губах играет зловещая улыбка, а мертвые глаза сверлят ему спину своим обжигающе холодным взглядом. Взглядом, который зовет его остаться здесь, вместе с ней, чтобы они смогли стать любовниками, скованными смертью в объятиях друг друга на веки вечные! Ведь там, на дне трясины, среди разлагающихся растений и трупиков мелкого лесного зверья так скучно и одиноко. Так грустно и страшно чувствовать, как твои навечно открытые глаза пожирают черви, а затем пустые глазницы заполняет вонючая болотная жижа! Он не только ощущал ее прикосновения на своем теле, но и слышал ее вкрадчивый мертвый голос, который говорил ему: «Останься здесь, любимый! Останься со мной, я готова простить тебя. Ведь смерть – это только начало!»

Почти обезумев от ужаса, чувствуя, как слезы катятся из глаз, смешиваясь с дождем и грязью на его лице, он рванулся из последних сил и освободился от мертвой хватки. Росчерк молнии осветил за его спиной что-то мокрое и бесформенное – всего лишь одинокий куст, но ему уже не было до этого никакого дела. Теряя последние капли человечности и поскуливая, словно испуганное животное, он на четвереньках преодолел оставшийся участок пути и бросился к машине.

Весь перепачканный грязью, продолжая жалобно поскуливать, лишь с третьей попытки он сумел повернуть ключ зажигания, и машина рванула с места.

* * *

Немного успокоившись, но все еще продолжая судорожно всхлипывать и вздрагивать от каждого раската грома, он свернул на подъездную дорожку к дому и остановил машину. Неуклюже выбрался из авто и проковылял к крыльцу своего дома. Дверь долго не поддавалась и не желала отпираться, не слушаясь его дрожащих пальцев. После нескольких минут безуспешных попыток ему все же удалось попасть в дом. Шумно дыша и оставляя за собой на полу грязные мокрые следы, он прошлепал прямиком в ванную и включил свет. Из отражения в зеркале на него смотрел какой-то незнакомец – грязный, с взъерошенными волосами и красными широко раскрытыми от всего перенесенного глазами.

Испытывая одновременно и чувство жалости, и чувство отвращения к своей персоне, он сбросил провонявшие болотом вещи прямо на пол и шагнул под душ.

Горячие струи воды приятно прогоняли из напряженных мышц напряжение, влажный пар, поднимающийся в душевой, давал отдохновение уставшему разуму, словно окутывая его мягкой пелериной, заставляя отрешиться от забот и пережитых ужасов. И лишь одно не давало ему покоя – запах. Этот противно-омерзительный запах сероводорода и гниющей болотной травы никак не могло перекрыть нежное благоухание лавандового мыла. Он продолжал с остервенением и докрасна растирать свое тело мочалкой, но запах все никак не уходил, а, напротив, казалось, становился только сильнее и сильнее.

Слишком увлеченный своим занятием, за шумом работающего душа он не услышал ни легкого скрипа незапертой входной двери, ни влажных шлепков босых ног по полу, не увидел он также и силуэта, возникшего за мокрой занавеской душевой, он чуял только запах. Но он услышал безжизненный и скрежещущий голос, доносившийся из израненного горла.

Ее голос:

– Любимый, не потереть ли тебе спинку?