Текст книги "Город"

Александр Буйницкий
Дедушка и бабушка

Николай Андреевич на кухне. Он подходит к тумбочке, открывает ее медленным угловатым движением руки. Берет банку с медом.

– Как у нас с погодой? – говорит дедушка.

Пальцы, покореженные артритом, открывают пластмассовую крышку и погружаются в тугую массу. Затем они взлетают вверх ко рту старика. Указательный и средний пальцы поочередно касаются губ Николая Андреевича.

Дедушка с минуту стоит перед тумбочкой, втирая липовый мед в трещины в уголках рта.

– Ты слышишь меня? – говорит он и поворачивается к выходу из кухни.

– Что ты там хочешь? – раздается недовольный голос Марии Владимировны.

– Я спрашиваю, какая там погода?

Николай Андреевич подходит к раковине, смывает остатки меда с руки.

– Снег выпал.

– Вот и я о том же. Где такое видано, чтобы снег выпал 11 мая?

Дедушка идет в спальню. Он говорит:

– Губы совсем потрескались.

– Знаю я.

– Знаю, не знаю… Толку от этого мало! Пора что-то делать.

Бабушка недовольно сжимает губы. Она выключает планшет и произносит:

– Ну, ладно, что ты там хотел мне показать?

Лицо старика расплывается в улыбке. Губы в свете вечерней лампы блестят. Движения становятся увереннее.

Николай Андреевич подходит к компьютеру, двигает мышку. На мониторе появляются закладки интернет-сайтов. Дедушка делает несколько по-черепашьи медленных кликов и останавливается на одной из страниц с объявлением. Затем он недовольно смотрит на жену, которая пытается встать с кровати.

– Попробуй сама, – говорит он.

– Не могу я сама! – нервно дергает плечом Мария Владимировна. – Видишь же, что сложно подняться из-за боли.

Николай Андреевич вздыхает и подходит к старушке. Берет ее под руку и ведет к столу. Придвигает ей под ноги мягкое кресло. Мария Владимировна с опаской и напряжением в мышцах присаживается, пухлую руку кладет на край стола, смотрит в монитор.

– Что это? – удивленно говорит она.

– Литературный конкурс.

– И зачем это?

– Хочу снова писать.

Бабушка после секундного замешательства откидывается на спинку кресла и широко улыбается.

– Ну, ты совсем уже на старости лет свихнулся, – говорит она и отворачивается от экрана. – Как можно писать, если годами перо в руках не держал? Будет, как с той рукописью, что еле-еле продал Мише Войничу в двенадцатом году. Конкурс? Ты хочешь в конкурсе поучаствовать? Ой, ну не смеши меня!

Мария Владимировна смеется и переводит взгляд на кровать в углу комнаты.

Николай Андреевич отходит в сторону, поочередно трогает корешки книг на полке.

– Ты куда пошел? – вскрикивает бабушка. – Психовать вздумал, старый? С тобой, как с маленьким ребенком. Ты еще с парашютом прыгни для полного счастья!

Она говорит:

– Быстро помог мне встать!

Николай Андреевич подходит к Марии Владимировне и помогает ей добраться до кровати.

* * *

Утром следующего дня бабушка нарезает толстыми ломтями колбасу. На столе лежит лук, рядом с ним масло на блюдце под стеклянной крышкой, чуть поодаль – хлеб и сыр. Стоит и уже остывшая кружка чая.

Старушка озлобленно смотрит на унылую сутулую спину мужа. Он сидит на табуретке у окна, курит сигарету и смотрит вдаль.

Мария Владимировна дорезает колбасу и берется за масло.

– Если ты не начнешь со мной разговаривать, то я это масло размажу по твоей лысине.

Николай Андреевич молчит.

Бабушка вскрикивает:

– Есть захочешь – попросишь! – она вонзает нож в масло. Лезвие отсекает большой кусок и громко ударяет о стол.

– Губы потрескались, – спокойно говорит дедушка. – Поэтому есть не захочу. Поэтому и разговаривай сама с собой. Я уж как-то обойдусь. А если и прижмет поесть, то я и сам справлюсь – ходить умею, в отличие от некоторых.

– Не, ну ты точно давно носил шапку из масла, – говорит Мария Владимировна и поддевает кончиком ножа отсеченный кусок. Она делает замах и бросает его в сторону мужа. Целит в лысину. От резкого выброса руки масло срывается с лезвия чуть раньше, чем хотелось бы старушке. Кусок делает в воздухе дугообразный пируэт и летит на пол – к ногам мужа.

Тело Николая Андреевича оживает.

Дедушка мгновенно откидывается назад, словно юный азиатский танцор показывает сотни раз отрепетированное движение. Старик выгибает спину так сильно, что сейчас он похож на ручку от наполненного ведра. Его левая кисть взлетает еще дальше – за голову, а его ноги, словно якоря, врезаются в стену под батареей, создавая всему телу точку опоры.

Какой-то миг – и Николай Андреевич снова принимает сутулую позу. Он смотрит в окно. В его руке кусочек масла. Дедушка берет его пальцами другой руки и смазывает потрескавшиеся губы.

* * *

Ближе к полудню по просьбе жены Николай Андреевич снова загружает сайт с объявлением о конкурсе. Он читает ей вслух о том, что российское издание объявило тему «Ужас».

Мария Владимировна слушает мужа, прикрыв глаза.

Дедушка добавляет, что никаких ограничений нет по месту жительства автора, что можно писать о чем угодно, лишь бы было страшно.

– А ты сможешь написать страшно? – бурчит бабушка. – Да и о чем писать? Неужели хоть о чем?

– Хоть о чем пиши ты, а мне нужно изюминку придумать!

Старушка молча открывает глаза.

Николай Андреевич продолжает:

– Что если я напишу о жизни? Конечно, не обязательно всю правду раскрывать…

Жена перебивает мужа:

– Я так понимаю, ты уже давно решил, что хочешь рассказать о своей охоте. Сразу говорю – остановись! Лучше вот посмотри, какой у нас красивый правнук.

Мария Владимировна берет планшет и показывает фотографию. На ней малыш играет с мячом. Она произносит:

– Дай Бог, чтобы рос здоровеньким и счастливым. Не таким, как ты, дед.

– Все у него будет хорошо! – говорит Николай Андреевич. – Послушай, ну правда, давай я напишу о той поездке, когда мы гнали зверя всю ночь. Помнишь? Аркадий Иванович тогда еще плечо выбил себе.

Дедушка встает и расхаживает по комнате, он что-то невнятное бормочет под нос.

– Ерундовая та история, – отмахивается Мария Владимировна. – Не включат ее в сборник.

Старик останавливается и смотрит на жену.

– Почему это не включат?

– Сюжета нет.

– Предсказуемо?

– Ну да. Гнали вы этого зверя и гнали, а дальше что? Словили – убили. Так это все и так ясно. Нет кульминации, развязки необычной. Ты же читал в условиях конкурса, что победителями станут те, у кого будет самый интересный герой, сюжет или концовка. Или я не так тебя поняла?

– Что ты предлагаешь?

– Не герой должен гнать зверя, а зверь героя. Герой должен быть в беде. Зверь должен застать его в самый неудобный момент. И вот тут будет ясно, кто кого сильнее.

– Так ведь я всегда гнал зверя, а не он меня.

– Вот и думай над этим, а я пока фото посмотрю…

Николай Андреевич не слышит последние слова. Он стоит, окутанный ворохом мыслей о прошлом. Его губы раскрываются под впечатлением ярких воспоминаний. Язык высовывается из глубокого старческого рта и облизывает губы.

– …Не смей! – издалека доносится крик жены.

Мария Владимировна вскакивает с кровати, превозмогая боль в ноге.

– Не смей об этом думать! – кричит она.

* * *

Вечером того же дня Николай Андреевич сидит на кухне и обматывает голень широкими, толстыми лоскутами телячьей шкуры, которые соединяет между собой металлическими крючками. Бедра дедушки, его плечи и запястья уже туго перетянуты таким же образом.

Покончив с обмоткой, дедушка встает и подходит к зеркалу. Крутится с минуту, похлопывает себя то по локтям, то по коленям. Затем Николай Андреевич идет в спальню, где поверх кожи натягивает широкие шерстяные брюки и кофту. Воротник кофты доходит ему до самого подбородка, где изгибается и образует гармошку, закрывая шею. Дедушка возвращается в прихожую, ищет туфли.

– Где мои туфли? – говорит он.

– А они тебе нужны? – слышно из спальни.

В ответ тишина.

– Туфли на батарее в кладовке, – говорит Мария Владимировна. – И в кого ты такой упрямый, твердолобый? Сдался тебе этот рассказ!

– Не в рассказе дело, – раздается из кладовки. – Я много чего в этой жизни повидал, но, как оказывается, можно еще хоть немного разнообразить старость.

– Полезай снова на Эверест, если хочешь разнообразия!

– Не удивила.

– Тогда подерись с Наполеоном.

– Так умер же он лет двести назад.

– А вот и не умер, – говорит Мария Владимировна и, прихрамывая на правую ногу, выходит к мужу. – Я слышала, что из той тюрьмы он бежал.

– С острова Святой Елены?

Бабушка прислоняется к входной двери. Она продолжает:

– Не помню название тюрьмы, совсем девкой была тогда. Так вот, прах Наполеона, ну который хранится сейчас в Доме инвалидов в Париже, не настоящий.

– Ага, – Николай Андреевич ухмыляется. – Говорят, царь не настоящий!

– Хочешь, верь, а хочешь – нет, но он тоже был обращен. И сейчас живет в пятом доме, кажется, во втором подъезде.

Дедушка слегка подталкивает бабушку в бок.

– Ну, давай, – он говорит. – Пусти меня уже… Пойду я. Нет времени.

– Да иди ты уже к черту! – вскипает Мария Владимировна.

Она рывком распахивает дверь. Старик от неожиданности стоит на месте. Бабушка кивком указывает ему на площадку. Николай Андреевич притупляет взгляд и робко ступает за порог. Жена смотрит ему вслед.

Вдруг дедушка оборачивается.

– Ты сказала, в пятом доме он живет?

– Да.

– Если это так, то сюжет усложнится.

* * *

Только к обеду следующего дня раздается короткий стук в дверь.

Тук-тук.

Сердце Марии Владимировны, словно у спринтера, взрывается бешеным ритмом. Кровь мгновенно приливает к лицу. Зрачки сужаются до черных точек. Нос улавливает тончайший шлейф постороннего запаха. Уши – глубокое дыхание чужака.

Тихое «Началось…» слетает с губ бабушки.

– Иду-иду! – отзывается она.

Боли в ногах нет.

– Кто там?

– Все свои, – раздается второй сигнал от Николая Андреевича.

Мария Владимировна распахивает дверь.

* * *

Вместе со стариком в квартиру заходит мужчина лет пятидесяти. Невысокого роста, с большими залысинами и длинной треугольной челкой. Нос у него с горбинкой. Глаза уставшие, невнимательные.

– Проходите-проходите, – говорит бабушка. – Не знаю, как к вам обращаться.

– Борис меня зовут.

– Ой, а мне кажется, что я вас где-то видела.

– Из пятого дома Борис Карлович будет, – за гостя отвечает Николай Андреевич.

Мария Владимировна от неожиданности оступается. Смотрит на мужа. Тот едва заметно пожимает плечами, улыбается.

– Да вы, Борис, проходите, присаживайтесь, – продолжает дедушка. – Изволите сперва чаю отведать, а потом и марки посмотреть?

– Марки? – переспрашивает жена.

– Ну да, тот альбом, что в шкафу, в средней шухлядке. Там есть три марки из Франции начала девятнадцатого века.

Она кивает.

– Давайте сразу к маркам, – говорит Борис Карлович.

Дедушка смотрит на жену и говорит:

– Маша, принеси нам их, пожалуйста.

Старушка молча разворачивается и, прихрамывая, идет в спальню. В шкафу она открывает среднюю шухлядку, достает оттуда толстую увесистую книгу. Мария Владимировна идет обратно. В тот момент, когда она входит в прихожую, Николай Андреевич говорит гостю:

– Вы раздевайтесь. Раздевайтесь и проходите на кухню. Пока мы эти марки найдем, полвека пройдет, а Мария Владимировна к тому времени нам и чай, и булки подаст.

Борис Карлович что-то одобрительное бормочет себе под нос и нагибается к ботинкам, начинает развязывать шнурки.

В этот момент бабушка быстрым движением руки раскрывает книгу и выхватывает из специальной полости альпинистский молоток, резко заносит руку над головой Бориса Карловича – почти так же, как накануне она метнула кусок масла в лысину мужа, – и со всей силы бьет гостя по затылку. Тут же Николай Андреевич ударяет мужчину в колено. Раздаются хруст и глухой звук падающего тела.

Все это происходит почти одновременно: удар молотком, перелом колена и падение бессознательного тела на пол.

* * *

На стуле в комнате сидит Борис Карлович. Его руки туго связаны за спинкой стула. Ноги и грудь тоже скованы веревкой. Через рот гостя протянута металлическая цепь таким образом, что его голова запрокинута далеко назад – за спину. Концы цепи прибиты к полу гвоздями. Волосы Бориса Карловича сбиты в липкие пряди. Из раны на затылке кровь капает в глубокую металлическую миску.

Мужчина медленно-медленно приходит в сознание. Из его рта раздаются булькающие звуки и стон.

Дедушка и бабушка сидят на кровати, молча смотрят на своего гостя.

Когда Борис Карлович открывает глаза, дедушка встает и заходит ему за спину. Он нагибается к миске и макает указательный и средний пальцы в свежую кровь. Затем дедушка касается своих губ влажными фалангами, проводит по ним из стороны в сторону, словно красит их помадой. Старик погружает пальцы в рот и с наслаждением облизывает их.

Взор Бориса Карловича устремлен на лицо дедушки. Он видит, как кровь на губах Николая Андреевича просачивается в глубокие трещины. Он видит, как эти трещины тут же затягиваются свежей кожей, заживают буквально на глазах.

Старик с блаженной улыбкой идет на кухню. Глаза гостя сопровождают его до самого выхода из комнаты.

– Я повторяю, что все это значит? – в повышенном тоне говорит Мария Владимировна.

– Что, что? – слышно из кухни. – Хотела повидаться с Наполеоном? Вот тебе, пожалуйста!

– Я же просто так сказала. Если мужик похож на Наполеона, то это еще ничего не значит.

– Да нет, Машенька, все ты правильно сказала. Обращен он давно. Его крови не менее двух сотен лет.

Николай Андреевич возвращается из кухни с ножом в руке. Глаза Бориса Карловича пялятся на лезвие. Дедушка продолжает:

– Рубец на шее почти исчез. Этой твари много лет. Странно, что до него, кроме нас, никто не добрался.

Мария Владимировна вздыхает и берет в руки планшет. В привычной для нее манере снова рассматривает фотографии своего маленького правнука.

Старик подходит к Борису Карловичу и накручивает взъерошенную челку гостя на кончик лезвия ножа.

– Я тебе говорю, это точно Наполеон. До безобразия похож на него… Смотри, какие волосы, и ростом невысокий, и полноватый он. Конечно, не полная копия того Наполеона, которого мы привыкли видеть на рисунках в учебниках, но это и не новость. Никогда не доверял художникам. То ли вот сейчас – по фотографии любого можно опознать.

Старик похлопывает ладонью по щеке мужчины. Затем запускает пальцы в его потные и испачканные в кровь волосы, оттягивает за них голову. Изо рта Бориса Карловича раздаются нечленораздельные звуки и отдаленное грудное рычание.

– О! Слышишь, Машенька? Уже не стесняется подать голос.

Николай Андреевич заносит нож за голову пленника и вонзает его в затылок. Нож скользит по черепу и остается висеть, застряв под скальпом. Мужчина резко взвывает и начинает с нечеловеческой силой выламывать обездвиженные за спиной руки. Свежая струйка крови течет по лезвию и капает в металлическую кастрюлю.

Мышцы и сухожилия Бориса Карловича надрываются в попытке высвободить тело. Зубы вгрызаются в цепь. По комнате разносится ядовитый скрежет металла.

Он перекусывает цепь.

Мужчина поднимает голову и сплевывает на пол осколок окровавленного зуба. Его желто-зеленые глаза сверкают. Он смотрит на старушку. Изо рта сочится кровь. По разорванным губам течет слюна.

– Я вас всех сожру живьем! – кричит Борис Карлович. Каждое его слово сопровождается глухим гортанным клокотанием. Он снова сплевывает кровь себе же на колени. Осматривает туго связанные ноги и грудь.

– Я вас всех сожру живьем!

– Какое сожру, о чем ты, псина? – кричит Николай Андреевич и бьет пленника в скулу кулаком. Движение старика молниеносное, четкое.

Глаза Бориса Карловича наливаются кровью. Его скула рассечена.

– Добро пожаловать в гости, француз! – продолжает старик. – Готов потягаться с нами? Что пялишься? Готов, я спрашиваю?

– Готов! – орет француз.

* * *

Николай Андреевич одним рывком разрывает веревки, стягивающие тело оборотня. Зверь мгновенно вскакивает со стула. Вскакивает со стула. Раздается хруст костей в его сломанном колене – нога вправлена. Зверь вытаскивает из-под скальпа нож и швыряет его на пол. Кровь из раны струится по его плечам и спине. Животные глаза смотрят в пол. Изо рта оборотня доносится нарастающий рык, который тут же перерастает в оглушительный рев.

Зверь бросается на Марию Владимировну. Он вытягивается в прыжке: руки с тут же проросшими когтями нацелены в шею бабушки, пасть открыта в оскале, несущем смерть.

Николай Андреевич сбивает оборотня в полете. Он отбрасывает зверя на стену у кровати. Тут же старушка подскакивает к нему и размашистым ударом руки разрывает щеку животного, оставляя четыре глубокие раны. Николай Андреевич прыгает на спину оборотня и прижимает его к полу. Мария Владимировна по-молодому легко и элегантно подхватывает стул, на котором только что сидел зверь, и сокрушительным ударом окончательно превращает его затылок в месиво из волос, мяса и крови. Дедушка, словно борец, захватывает оборотня за шею и перекатывается с ним же на спину.

Оборотень лежит на старике с незащищенным животом. Он интуитивно извивается, пытаясь освободить горло. Он слышит, как его гортань ломается под давлением костлявой руки старика.

Мария Владимировна, отбросив в сторону то, что осталось от стула, хватает с пола нож и вонзает его монстру в грудь.

* * *

– Я что-то не понял, – слышен раздосадованный голос Николая Андреевича из-под обмякшего тела Бориса Карловича.

Мария Владимировна, широко раскинув руки в стороны, лежит на полу. Она с отрешенной улыбкой смотрит в потолок.

Старик продолжает:

– Зачем ты его ножом ударила?

– А что мне нужно было делать? – произносит спокойно бабушка.

– Ну не убивать же сразу!

Дедушка выбирается из-под оборотня. Встает. Поправляет штаны и кофту. Он говорит:

– Я же не просто так псину домой заманил, а для сюжета. Ты же сама идею подсказала. А что получилось? Минута времени, и он дохлый! Зачем я вчера эту кожу на руки наматывал? Он даже не успел укусить меня. Нам нужно было еще побороться. О чем сейчас писать?

– Вот и опиши, как мы ему живот вспороли и шею сломали.

– Не понимаю, о чем тут можно писать. Там условие было – примерно двадцать пять тысяч знаков. Не смогу я так сильно раздуть книгу. Материала мало, придется додумывать, а время-то уходит.

– Напиши кратко. Организаторы говорили, что можно хоть три слова, но лишь бы страшно. Они еще в пример приводили рассказ Фредерика Брауна про последнего человека. Так вот и ты напиши, например, «он понял, что в него целится лучший в мире снайпер…», – Мария Владимировна морщит лоб. – Ай, пиши, что хочешь! И вообще, чтоб последний раз такое было! Совсем страх потерял.

– Я подумал, что твоя идея сработает.

– Нас соседи могли услышать. Дай Бог, чтоб не услышали. Мы жизнью рискуем.

– А ты еще не устала жить сотни лет?

Мария Владимировна нервно поднимает руку и машет пухлым указательным пальцем. Она говорит:

– Но и подыхать мне не хочется без причины! Слышишь?

– А как же история?

– Что история?

– Если наш рассказ опубликуют, то мы войдем в историю. Книги будут распроданы, люди прочитают, проникнутся, прочувствуют то, что чувствуем мы.

– А если не опубликуют? Ты об этом подумал?

Николай Андреевич молчит.

– А если не опубликуют? – повышает голос Мария Владимировна.

– К июлю у меня снова начнут трескаться губы, – спокойно отвечает дедушка. – Поэтому если не опубликуют, то это будет большой ошибкой с их стороны.

И старик погружается в мысли. На его лице сосредоточенность. Изо рта появляется кончик окровавленного языка, которым он облизывает уже здоровые губы.

Откуда-то издалека доносится крик Марии Владимировны:

– …об этом думать! Не смей об этом думать!

Дарья Вечерова
Мертвая зона

Машина на хорошей скорости ехала по безлюдной вечерней трассе, погрузившейся в сумерки, уже почти полностью передавшие свои полномочия ночи. Дорога была неблизкой, Энрике, уставший за целый рабочий день, чтобы не уснуть, подкрутил громкость приемника, по радио крутили популярную девичью группу, под песню которой невозможно было усидеть. «Cheer Up baby, cheer up baby» – Энрике и не пытался сопротивляться, подпевал и пританцовывал на месте, отстукивая быстрый мотивчик пальцами по рулю. Впереди его ждали выходные, на которые ничего, кроме отдыха, не было запланировано, поэтому настроение, несмотря на усталость, было замечательным. За окном вдоль обочин, почти сливаясь в однородное темное пятно, проносились черные силуэты деревьев, тревожных от ветра, гипнотизирующих и отчего-то пугающих. Энрике как завороженный следил за ними, отвлекшись от дороги.

Резкий звук заставил молодого человека вздрогнуть и ударить по тормозам от неожиданности. Ремень безопасности больно впился от рывка, машина замерла. Энрике огляделся и поблагодарил небеса, что дорога оказалась совершенно пустой, и никто не влетел в его машину сзади. Звонил телефон.

– Ты где? – Немного сонный голос на том конце заставил улыбнуться. – Я уже засыпаю, еда вся остыла.

– Пришлось задержаться на работе, я уже еду. Ложись спать.

– Опять твои девичьи песни играют? – Смешок.

– Да просто по радио попались, чего сразу мои-то? – Энрике возмутился было на мгновение, но понял, что это бессмысленно, так как его словили на месте преступления.

– Ну да, не твои, потому ты наверняка опять распевал песню во весь голос. Смотри не убейся, пока будешь танцевать, держи руль, а не маши руками. – Смеялись уже оба.

– Договорились. Ложись спать. Пока.

– Пока. – Энрике отключил звонок, завел заглохшую машину и продолжил путь под задорные голоса на радио, мотивирующие взбодриться. – Уж действительно, взбодрился так взбодрился. – Молодой человек потер лицо рукой, словно пытаясь стереть остатки сонливости, оставшиеся после нервной встряски, приоткрыл окно, чтобы прохладный ветер успокоил все еще бьющееся в сумасшедшем ритме сердце.

Радио внезапно захрипело и смолкло, оставив Энрике в тишине, перебиваемой лишь шумом машины. Раздосадованный этой внезапной поломкой, он покрутил колесико настройки радиоволн в надежде отыскать ушедшую радиостанцию, но все было тщетно – экран приемника, по которому постучал пальцами, потух. «Вот же ж! Чтоб тебя!» Энрике хлопнул рукой по рулю, вернув все внимание на дорогу, гнетущая тишина не располагала к хорошему настроению, да и начинало клонить в сон, когда не было какого-то отвлечения. Ехать было еще далеко, спать хотелось все сильнее, ровная дорога убаюкивала тихим ходом машины. В какой-то момент пейзаж за окном слился в одно неразборчивое пятно, смешанное с густыми красками ночи, завладевшей окружающим. Мышцы рук расслабились, веки начали тяжелеть и опускаться, заставляя водителя незаметно терять контроль над своим телом, над ситуацией, над машиной, плавно начавшей уходить в сторону с полосы.

Резко ожившее радио взорвало глухую тишину натиском звука и, разбудив уставшего водителя, отключилось вновь, погрузив салон машины в гнетущее безмолвие, нарушенное лишь криком молодого человека, разобравшего, что его уносит с трассы, и вывернувшего руль резко вправо, чтобы суметь удержаться на дороге и не съехать в кювет, по своей крутости грозящий серьезными повреждениями. Машина, наехав на обочине на мокрую от опустившейся на нее росы траву, забуксовала, и ее повело в сторону боком, не давая до конца выбраться на спасительный асфальт. Энрике изо всех сил пытался выровнять машину и, газуя, не перевернуть ее. Еще один резкий удар по педали газа, бессильный рык водителя, и машина вылетела с обочины, почти полностью развернувшись в обратную сторону, перегородила дорогу на пустынной встречной полосе и остановилась, заглохнув. Молодой человек бессильно опустил дрожавшие руки на руль, склонив к ним голову и пытаясь унять страх, охвативший его. Не стоило ему отправляться в такую дальнюю поездку в ночь, нужно было остаться и переночевать в городе, но так хотелось поскорее попасть домой и чуть растянуть такие скоротечные выходные. И вот результат – мог ведь и вовсе не доехать домой! Энрике выровнял дыхание, со второго раза завел сопротивлявшуюся машину, закрыл окна и выкрутил кондиционер на минимальную температуру, надеясь, что в холоде ему будет легче оставаться бодрым и вновь не уснуть, а после этого развернулся в обратную сторону и перестроился в свою полосу, чтобы не оказаться ни для кого помехой на пути на этом не освещенном участке дороги.

Молодой человек остановил машину на обочине и, захватив бутылку с водой, упавшую с соседнего кресла на пол, вышел, не глуша двигатель. Став в свете фар перед капотом, еще немного дрожащими руками раскрутил бутылку и, наклонившись, щедро полил холодной водой себе на голову, надеясь, что это поможет прийти в себя поскорее. И действительно, вода остудила напряжение, разбавила тревожные мысли и, прохладными струйками проникнув за шиворот, отвлекла на себя, быстро охлаждая водителя на пробиравшем до костей ночном ветру, забиравшемся под футболку, прилипавшую от влаги к телу. Энрике взъерошил мокрые волосы, отряхивая их, провел руками по лицу, вместе с водой смывая остатки сонливости, и наконец огляделся, чтобы понять хотя бы, где он, черт подери, сейчас находится. Единственным источником света были лишь фары его машины, бьющие вдаль и захватывающие каменную кладку арки какого-то совершенно незнакомого тоннеля, потонувшего в непроглядном мраке, таком густом, что даже свет практически не проникал сквозь него, чтобы хоть чуть больше осветить неизвестно откуда взявшееся препятствие на дороге. Молодой человек, досконально знавший дорогу домой, сейчас боязливо поежился – этого тоннеля он никогда не видел и совершенно не представлял, где оказался, пока умудрился задремать и, видимо, съехать со своей дороги. Что-то зловещее таилось в кромешной тьме этого места, казалось, словно кто-то наблюдает за путником, сбившимся с дороги. Энрике, вдруг охваченный какой-то тревогой, стал оглядываться вокруг себя и, не заметив никакой явной опасности, все равно не смог успокоиться, решив забраться обратно в машину, урчание мотора которой действовало на него успокаивающе, немного смягчая безжизненный пейзаж снаружи, давящий своей мрачностью и будоражащий ночными кошмарами среди ночи воображение.

– Пора выбираться отсюда, пока я еще не напридумывал себе никаких ужасов, отлично подходящих этому месту. – Энрике встряхнул головой, словно выбрасывая из нее ненужные волнения, и потянулся за телефоном.

Сети не было, а время на экране показывало второй час ночи, что означало, что молодой человек незаметно для себя потерял почти час времени, и одному богу было известно, как и когда он съехал со своей дороги и где сейчас находился. Навигатор в машине не мог подгрузить карты, и выбираться предстояло практически наугад. С ним уже бывало такое, когда от сильной усталости, возвращаясь домой, он, отключившись, с открытыми глазами продолжал ехать по дороге, проезжая немыслимые расстояния, сворачивая на нужных поворотах, тысячу раз уже приводивших его домой. Когда липким ужасом приходило осознание, какой опасности подвергал себя, к горлу подкатывала тошнота от страха, сжимавшего желудок и сковывавшего все внутренности, каждый раз обещал себе больше никогда не садиться за руль измотанным и уставшим, но каждый раз словно забывал свои собственные обещания. Но никогда, еще никогда не сбивался с пути.

Энрике поднял взгляд от приборной панели, откинув на соседнее сидение бесполезный в этом месте телефон, и внезапно увидел какой-то силуэт, мелькнувший в свете фар совсем близко от жерла тоннеля и исчезнувший в тот же миг, заставив молодого человека покрыться испариной от обуявшего его ужаса. Это все разыгравшаяся фантазия, это лишь обман зрения, расплата за измученные напряжением ночной дороги глаза, никого здесь нет! Энрике потер обеими руками лицо, сильно зажмурив глаза, надеясь, что это даст немного больше четкости его сознанию, решившему заставить его сердце выпрыгнуть из груди. Открыл глаза и огляделся, насколько позволяло скудное освещение фар спереди и габаритных огней, что в зеркале заднего вида выхватывали немного жуткий пейзаж, подсвеченный красным тусклым светом. От увиденного сердце бешено зашлось с новой силой, словно чувствуя какую-то призрачную опасность, накручивая и без того напуганного путника, прислушивавшегося к звукам снаружи, боясь услышать что-то, что могло подтвердить присутствие кого-то постороннего, кого-то, кто игрался с ним и запугивал. Энрике открыл окно на водительской двери и заглушил двигатель, решив в полной тишине развеять все свои опасения и страхи, и переключил свет фар на ближний, а затем медленно вернул дальний, будто таким способом хотел посмотреть, не подкрадется ли ближе что-то из доводившего его сердце до исступления мрака. Молодой человек было усмехнулся своим глупым страхам и хотел завести машину, чтобы поехать все-таки до ближайшего населенного пункта, чтобы хотя бы определить свое местоположение и разобраться, в какую сторону теперь ему ехать, как вдруг жуткое осознание пришло к нему – не было никаких посторонних звуков, что могли бы указать на кого-то неподалеку, но, что еще страшнее, не было вообще никаких звуков, абсолютно. Несмотря на удаление от больших городов, вместо шума автострад должна была хотя бы шуметь листва на деревьях, казавшихся теперь какими-то надсмотрщиками, молчаливыми стражниками, готовыми в любой миг схватить зазевавшегося путника, сбившегося с пути, своими скрюченными цепкими пальцами-ветками. Мороз пробежался по коже, и уже достаточно впечатленный происходящим Энрике попытался завести машину, но действовал резко, и та недовольно кряхтела и отказывалась подчиняться, что заставляло водителя нервничать пуще прежнего. И вот еще один нервный рывок ключами в замке зажигания вынудил машину лениво заурчать, включившийся кондиционер, выкрученный на минимум, показался молодому человеку невероятно жарким по сравнению с его ледяным оцепенением от страха. Пора было убираться из этого проклятого места ко всем чертям!

Энрике собрался развернуться и поехать в обратном направлении, чтобы не удаляться с дороги, с которой он и без того умудрился съехать и заплутать, взглянул по привычке в окно заднего вида, чтобы удостовериться, что ничего не препятствует его маневру, и закричал в ужасе, увидев в отражении зеркала позади его машины стремительно надвигавшийся на нее силуэт. Энрике продолжал кричать, вдавив педаль газа в пол и рванув от ужасающего видения вперед, лишь бы никогда больше не видеть его, лишь бы никогда больше не видеть пугающих глаз, что светились каким-то чудовищным дьявольским светом, словно оставив следы от своего взгляда клеймом на тянущем болью сердце, бившемся в предсмертной пляске. Машина, словно в судорогах, скачками сорвалась с места и за считанные мгновения уже мчалась по непроглядной тьме тоннеля, что еще совсем недавно казался дьявольской ловушкой, а в этот миг был единственным путем к спасению. Энрике не осознавал того, что продолжал кричать, почти срываясь на хрип и боясь взглянуть в любое из зеркал, боясь увидеть, что его продолжают преследовать, боясь поверить в то, что это все происходило на самом деле, а не было парализующим кошмарным сном.