Текст книги "Свидетельства времени. Сборник произведений писателей Секции Художественно-документальной прозы Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России. Выпуск 11"

Густов

Густов. Да-да, именно Густов. Густов, а не «Вильгельм Густлов», хотя похожесть в фамилиях и есть. Густов Анатолий Васильевич в прошлом подводник. Лайнер «Вильгельм Густлов» он не топил. Да и потопить не мог, даже теоретически, так как не был командиром подводной лодки, да и служил всю войну не на Балтике, а на Северном флоте. Служил Густов боцманом на лодке под командованием Андрея Трофимовича Чабаненко, ставшего впоследствии командующим Краснознамённым Северным флотом.

Что касается «Вильгельма Густлова», его потопил подводник Александр Иванович Маринеско, совершив на Балтике свою атаку века. Ставший личным врагом Гитлера, врагом Германии номер один, ввергнувший весь рейх в трёхдневный траур.

Густов Анатолий Васильевич могучей комплекции человек: роста – гвардейского, косая сажень в плечах, кулачищи, что две кувалды. Одним словом – русский богатырь. Только русская земля может рождать таких могучих и бесстрашных людей. Родом он с Тверской земли. Родился в самом начале прошлого двадцатого столетия. В шестнадцать лет ухитрился стать председателем сельского совета и успешно справлялся с работой на этом посту. Работа в те времена никому незнакомая, шёл 1918-й год, а Анатолий был обучен грамоте, что не так часто встречалось в ту пору в сельской местности. Руководил сельским советом Анатолий до ухода в армию. Куда могли призвать такого богатыря? Конечно, на флот, на подводные лодки. Рост, правда, великоват для подводных лодок, но для боцманской команды в самый раз. Там такие богатыри как раз нужны, работа физически весьма тяжёлая. Служить начал на Тихоокеанском флоте. Служба нравилась. После положенных по тем временам семи лет, Густов остался на сверхсрочную службу. Тут и война подоспела. На Тихом океане неспокойно, но боевых действий нет. Пользуясь этим и данными разведки, командование ВМФ решило три лодки проекта «Л» – минные заградители – перебросить на Северный флот для его укрепления. Лодки отправились через Тихий океан к Панамскому каналу. У берегов Америки кто-то атаковал головную лодку Л-16 и потопил её. Кто совершил это преступление, так и осталось тайной. Японцы не имели права, так как с ними в то время мы не воевали. Немецких лодок в Тихом океане не могло быть. Могли, конечно, японцы, приняв наши лодки за американские. А, может, союзники?

Почем бы и нет? Они там присутствовали, а открывать «дружеский» огонь этим горе-воякам не впервой, по своим лупить. Погибшей лодкой Л-16 командовал капитан-лейтенант Д.Ф. Гусаров. В книге Моцутира Хасимото «Потопленные. Японский подводный флот в войне 1941–1945 годов» можно прочитать о событиях, произошедших в этом районе, и можно сделать вывод, что лодка Гусарова была атакована японской лодкой И-25 под командованием капитана 3 ранга Мэйдзи Тагами. И-25 возвращалась после патрулирования у берегов штата Орегон и имела только одну торпеду, а вахтенный офицер нашей лодки наблюдал два следа идущих торпед. Вот так и остались сомнения, как всё произошло. В любом случае хочется спросить у союзничков, где же было их противолодочное обеспечение? Американцы прекрасно знали о движении наших лодок и должны были обеспечить их безопасность. Но на то они и американцы, чтобы не задумываться о других, своя шкура дороже.

Две оставшиеся лодки пересекли Атлантику, прибыли на Северный флот и сразу включились в боевые действия. Все четыре года войны провёл Густов в прочном корпусе, преодолевая минные поля, атакуя противника, сопровождая наши конвои. Работёнка не из лёгких. Особенно большое напряжение наступало, когда минреп (трос донной мины) начинал скоблить корпус. На лодке объявлялось полное молчание, прерываемое только докладами: первый отсек прошёл, второй отсек прошёл и так далее. Когда скрежет доходил до последнего отсека, напряжение достигало высшего накала: не зацепится ли минреп за винты? Тогда точно конец и лодке, и всему экипажу. На лодке или все побеждают, или все погибают, как любил говорить герой-подводник М. Гаджиев, погибший вместе с лодкой у мыса Норд Кап. Суровая служба, и война суровая шла. Выдюжил русский мужик. Дошёл до Победы. Дошли, однако, далеко не все. Но А.В. Густов дошёл. А дальше что? Предложили пойти на офицерские курсы. С таким богатым опытом ветераны были нужны. Так думали многие, но не те, которым думать положено. В ту пору правил страной деятель, так и хочется назвать – мелкий политический деятель эпохи Эдиты Пьехи. Очень он кукурузой увлекался. Хобби такое было у него. Насадил её до полярного круга и, кажется, дальше. Что же флот, корабли? А зачем они нужны? Людей военных опытных разогнал, много кораблей порезал. Как рассуждал этот «умник»? Кнопку нажал и полмира снёс. А то, что, нажав кнопку, вся спина в мыле, об этом и не думал. Чтобы кнопка сработала, скольким людям потрудиться надо. Короче, попал наш подводник в эту мясорубку и был уволен в звании капитан-лейтенанта, как и более полутора миллионов других опытных офицеров. Надо чем-то заниматься, зарабатывать на пропитание. Хорошо в ДОСААФе (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту) такими людьми не бросались, пригласили на работу молодёжь к службе готовить. На набережной Лейтенанта Шмидта поставили лодку проекта «С». На этой лодке и приходилось нести дежурство Густову. Корабль без дежурной службы существовать не может. Дежурили сутками, по очереди. Однажды вечером, уже стемнело, да и завьюжило – зима была, находящийся внутри лодки Анатолий Васильевич услышал шаги на трапе. Кто бы это мог быть? Проверяющий какой-нибудь? Поднялся Густов по трапу на мостик. С берега по деревянному трапу на лодку двое гражданских пробираются. Первый идущий, увидев дежурного, обратился к нему:

– Командир, разреши зайти, хочу я товарищу лодку показать, я как раз такой командовал во время войны. Правда, у меня была «С-13».

– Как «С-13»?

В темноте-то не рассмотреть было гостей. Но «С-13» говорило само за себя.

– Неужели это вы, Александр Иванович?

– Да, да! Я Маринеско.

– Вот это встреча! Так проходите же, проходите!

Спустились через кормовой люк в отсек. Густов по лодке их ведёт, пытается что-то рассказывать. Да что там рассказывать, командир знает её лучше, чем собственный дом, которого, кстати, у Маринеско в то время и не было. Наши «деятели» пытались скрыть подвиг этого лихого, горячего, иногда непредсказуемого командира. Однако славу не скроешь. Она передаётся из уст в уста, обрастая легендами.

Дошли гости до каюты командира, больше похожей на шкаф. Маринеско заглянул в неё и говорит своему другу:

– А вон там, в углу, у меня всегда канистра шила стояла (спирта, для незнающих). Густов ему и говорит:

– Оно и сейчас там стоит, правда, не в тех количествах, не по нормам военного времени. Можно пробу снять, шило, как всегда, хорошее.

Маринеско и сам знал эту флотскую поговорку – шило плохим не бывает, бывает хорошим или очень хорошим.

– А почему бы и не снять пробу? – отозвался легендарный командир, зело «нелюбивший» выпить.

Сняли пробу. Вспомнили дни былые и помянули друзей боевых. Довольные гости в приподнятом настроении покинули лодку. А память осталась. Память о хороших добрых и мужественных людях.

Нет уже и Маринеско, нет и моего дядюшки Густова Анатолия Васильевича, добравшегося до своего девяностолетнего рубежа. Нет героев, осталась только благодарная память о них и легенды.

Музей, в котором я никогда не был

Когда-то, давно уже, после войны, открыли в Ленинграде музей. Потом в Ленинграде его и закрыли. Закрыли тоже вскоре после войны, и после его открытия. Прошло лет сорок, и музей вновь открыли тоже ещё в Ленинграде. После открытия я, конечно, побывал в нём. Очень любопытно посмотреть на наш спортивный клуб. Как его переделали. Дело в том, что до музея, до его вторичного открытия, там находился спортивный клуб Ленинградской Военно-морской базы. Там-то мы и играли всей кафедрой в волейбол. Натренировавшись в волейбол, в этом же зале по два часа без передыха, гоняли в баскетбол. Гоняли, забыв о времени. За грудки хватали, если казалось, что атаковали не по правилам. Правда, за правилами никто и не следил. Играли без судьи. Судил сам играющий, начальник кафедры, как лучший игрок, а с начальником не поспоришь.

Зашёл я посмотреть, как музей организовали в спортзале. Всё детство об этом музее мечтал. Да, это далеко не тот музей, что был вначале. Первоначально размещался музей на Фонтанке, в Партикулярной верфи, которую ещё Пётр I создал, на углу улицы Пестеля (Пантелеймоновской) и набережной Фонтанки. Создал для маломерных судов, типа яликов и шлюпок. Здесь их и строили, здесь и хранили. Отсюда и выходили в Неву вельможи и приближённые царя. Заставлял Пётр и адмиралов, и графов самих погрести, да на волне покачаться, чтобы плесень в души не закрадывалась.

Музей занимал и следующее большое здание, теперь там размещается какой-то военный исследовательский институт. Дальше он поворачивал на Гангутскую улицу и ещё дальше – на Соляной переулок. На Соляном и был наш клуб, где открыли музей вновь. Занял он всего два зала: большой, где мы играли в баскетбол, и поменьше – для пингпонговых столов. Конечно, это был мизер по сравнению с тем, что было.

После войны, когда музей занимал все перечисленные здания, мы мальчишками ходили, чтобы попасть в него. Обычно ходили мы туда с Игорем, сыном лучшей подруги моей мамы. Он приезжал к нам, а жили мы на Рубинштейна, рядом с Невским проспектом. Приезжал, как правило, с ночёвкой на воскресенье. Утром мы отправлялись в путь по Фонтанке. Однако, дойдя до музея, всегда натыкались на закрытые двери и объявление: «Закрыто». Долго ходили туда, пока не объявили, что музей закрылся навсегда. Потом какое-то дело раскрутили. Объявили, что Попков, председатель Ленсовета, и Кузнецов, секретарь горкома, оказались врагами народа. Правда, во время войны они добросовестно разделили участь всех горожан. Выстояли в блокаде, город не сдали, и со всеми вместе победили. Были они, разумеется, коммунистами, и далеко не худшими. Ну, враги, так враги, не привыкать. Верили мы тогда всякой ахинее и приветствовали все решения. Мы же с Игорем регулярно, почти каждое воскресенье, ходили к закрытым дверям музея. Музей было жалко. Говорили, что там стояли настоящие танки, настоящие пушки и настоящие самолёты. Вот бы полазать, а это там разрешалось. В один из самолётов разрешали входить, и, если посмотреть в иллюминатор, можно было видеть землю, на которой идёт бой. Именно этот самолёт очень хотелось увидеть. Но не случилось. Не получилось. Назывался этот музей – Музей Обороны и Блокады Ленинграда. Музей доблести, славы и стойкости ленинградцев и защитников моего города. Музей моей бабушки, жившей всю блокаду в городе. Не просто жившей, а работавшей и дежурившей на крышах во время тревог. Приходилось сбрасывать и зажигательные бомбы с чердаков, спасая дом от пожаров. Кому-то очень не хотелось делить славу с городом-героем. Кому-то не хотелось показывать свою беспомощность. Хотелось забыть и саму цифру 900 дней. 900 блокадных дней. Кому-то хотелось забыть те «125 грамм со слезами и кровью пополам». Хотелось спрятать далеко-далеко листочки из дневника Тани Савичевой, которые обличали фашистов на Нюрнбергском процессе. Кому-то хотелось забыть, что жители блокадного города все 900 дней голодные и холодные мечтали о двух вещах. Нет, возможно, не о двух, а о трёх. Всё-таки очень хотелось наесться досыта. Тем не менее, мечтали, как после войны они создадут парк и назовут его Парком Победы, и очень хотели запечатлеть героизм защитников в музее. Парк создали и даже два. Прекрасный Московский Парк Победы и очень милый и живописный Приморский. Создали и музей – музей Обороны и Блокады Ленинграда. После второго открытия музея я немедленно пошёл в него. Об этом я всё детство мечтал. Посмотрел и понял, что моим детским мечтам не суждено уже никогда сбыться. Большинство экспонатов, видимо, утрачено, и площадь для музея выделили маловатую. В моей памяти так и останется музей на Фонтанке и на Соляном переулке – музей, в котором я так никогда и не был.

Прошло ещё с десяток лет, и заговорили о строительстве нового музейного комплекса. Вот и хорошо, всё восстановят. Однако незадача: место выбрали неплохое, но не родное, чужое. Власти прислушались к жителям города и решили восстановить музей на прежнем месте, на Соляном переулке. Военные согласились передать большую часть своего здания под музей. Вот и хорошо, значит, появится музей моего детства, в котором я ни разу не был, но теперь побываю.

Сергей рац
Жизнь как падающая звезда

Введение

Как говорят, в таких историях случайностей не бывает. Мой отец подполковник Рац Василий Васильевич, мой дядя полковник Рац Илья Васильевич, мой тесть полковник Ритт Мигнард Аврельевич – все офицеры, и все являлись участниками Великой Отечественной войны. Жизнь их была связана с военной авиацией. Отец и дядя были летчиками-истребителями, тесть – военный инженер самолетов Ил-2, участник штурма Берлина. Уйдя из жизни на 98 году, он оставил мне в наследство библиотеку военных мемуаров. Перечитывая книгу выдающегося летчика Героя Советского Союза, генерал-полковника Василия Николаевича Кубарева, наткнулся на рассказ о бесстрашном летчике Михаиле Плоткине, который в составе экипажа бомбардировщика Ил-4Т четыре раза бомбил Берлин в начале августа 1941 года, получил звание Героя Советского Союза и погиб, возвращаясь с задания, 7 марта 1942 года под Ленинградом. Прах героев экипажа Михаила Плоткина был с почестями захоронен на территории Александро-Невской лавры. Я не раз побывал на могиле летчиков-торпедоносцев и стал собирать материалы об их ратных подвигах. Жизнь летчиков, особенно периода начала Отечественной войны, была поистине как падающая звезда.

Я попытался восстановить хронику боевого пути капитана Михаила Николаевича Плоткина и его экипажа за восемь месяцев с 22 июня 1941 по 7 марта 1942 года в виде его дневниковых записей.

Дневник командира торпедоносца капитана Михаила Плоткина

21 июня 1941 года

Война не стала для летчиков 1-го минно-бомбардировочного полка неожиданностью. Как известно, приказ № 1 по всем флотам был передан Николаем Герасимовичем Кузнецовым в 23.30 по телефону. Этот приказ означал полную боевую готовность. Одного звонка народного комиссара военно-морского флота хватило, чтобы военные флоты избежали потерь в технике и личном составе. Увольнения в город были категорически запрещены. Двигатели бомбардировщиков были проверены на всех оборотах. Вылет боевых машин, как мы привыкли говорить, был «по готовности». Перед началом войны экипажи на ДБ-3Т прототип Ил-4Т (торпедоносец) совершали ежедневные как разведывательные полеты, так и тренировочные. Летчики повышали свое мастерство, так как ни у кого не было сомнения, что война вот-вот грянет. Половина летного состава полка имела опыт боевых действий во время войны с белофиннами. Многие летчики за успешное выполнение заданий командования были награждены орденами и медалями. Члены нашего экипажа были также представлены к наградам. Мне вручили в Кремле орден Ленина. Вручил его лично Михаил Иванович Калинин. К 22 июня наши экипажи знали все особенности рельефа местности аэродромов противника, наиболее удобные пути подлета. Все с нетерпением ждали команды нанести удар по врагу.

Помню, 21 июня мне передали письмо от дочери, которую я не видел и, конечно, скучал. Это письмо я хранил в кармане гимнастерки.

Тревогу объявили около 24 часов 21 июня, но никто из членов экипажа не спал. Ранним утром мой экипаж в составе звена бомбардировщиков вылетел на разведывательное задание – обследовать акваторию порта Хельсинки. Город Хельсинки горел огнями, не было видно никаких признаков подготовки к войне. Утром все услышали по радио выступление Вячеслава Михайловича Молотова о начале войны.

Командир полка полковник Евгений Николаевич Преображенский немедленно собрал весь личный состав и объявил приказ командующего Балтийским Флотом о действиях флота в условиях военного времени. Помню его фразу: «Бить врага до полного уничтожения!» и вторую: «Действовать по имеющемуся плану».

23 июня вечером Евгений Николаевич поставил задачу командующего найти и уничтожить морской десант, обнаруженный в Балтийском море, были переданы примерные координаты.

24 июня, то есть на третий день войны, ранним утром 70 самолетов в составе двух полков бомбардировщиков 1-го минно-торпедного и 57-го бомбардировочного поднялись для нанесения массированного удара. Ведущий взял курс на Запад. Я вел 3-ю эскадрилью балтийцев. Эскадрилья самолетов состоит из трех звеньев по три самолета в каждом. Бомбардировщик ИЛ-4Т – это, безусловно, грозная машина. Её экипаж в основном состоял из трех человек: летчика, штурмана и стрелка-радиста. Самолет мог нести 20 фугасных стокилограммовых бомб, одну или две торпеды в зависимости от задачи. Два или три пулемета 7,62 мм. (ШКАС) прикрывали верхнюю заднюю полусферу, дальность полета 3200 километров. У самолета был недостаток, который достаточно быстро обнаружен финскими летчиками – это незащищенность его нижней задней полусферы. К сожалению, он так и не был устранен к началу войны. По тем временам скорость ИЛ-4Т была огромной – 420 километров в час. Бомбардировщик мог летать на высоте до 8 тысяч километров. Экипаж при этом пользовался кислородными масками.

В строю нашей девятки в правом пеленге занимало место звено Ивана Гарбуза, моего закадычного друга. Это был надежный и опытный пилот. К сожалению, десант в заданном районе не был обнаружен. Ведущий группы принял решение работать по запасной цели. Полки взяли курс на порт Мемель (Клайпеда).

Ещё на подходе к Мемелю ведущий всех групп получил данные от самолета – разведчика: в порту с пришедших транспортов разгружаются танки, пушки, тягачи и боеприпасы. Тотчас последовала команда: «Атака!». Ведущие групп самолетов стали выводить девятки на боевой курс. Зенитки оказали слабое противодействие. Вражеские истребители не успели подняться с аэродрома. Гитлеровцы не ожидали такого дерзкого и неожиданного налета. По данным разведки в то утро было уничтожено более 8 тысяч солдат и офицеров противника, несколько десятков танков, бронемашин, артиллерии. Полностью уничтожен склад с боеприпасами и горючим. С нашей стороны потерь не было.

25 июня 263 бомбардировщика Северного фронта, Балтийского и Северного флотов под прикрытием истребителей нанесли удар по 19 аэродромам противника на территории Финляндии и Норвегии, где базировался 5-й воздушный флот гитлеровцев. Операция продолжалась и в последующие шесть дней. Совершив 487 вылетов, наши летчики уничтожили или вывели из строя более 130 самолетов, большое количество ангаров, бензохранилищ, аэродромов. Участвовал в этих налетах и наш 1-й минно-торпедный авиаполк. Он получил задачу нанести удар по двум вражеским аэродромам, с которых гитлеровцы поднимали свои самолеты на Ленинград.

Мне хорошо был знаком этот фашистский аэродром. В годы войны с белофиннами я не раз с моими боевыми товарищами обрушивал на него бомбовый груз. В этот раз на аэродроме было уничтожено около двадцати самолетов противника. Самолеты стояли не зачехленные, готовые к вылету на задание, но наш налет опередил их. Запоздалые разрывы зенитных орудий не смогли отклонить удар сталинских соколов.

Времени не остается даже написать короткое письмо дочери. Сегодня получили новый приказ: поставить минное заграждение. До поздней ночи с моим штурманом разрабатывали маршрут полета.

27 июня Балтийцы не только бомбили, но и ставили мины. Такое грозное оружие на Балтийском флоте мы применяли с первых дней Великой Отечественной войны. С 30 июня 1941 г. в устье Финского залива было поставлено семь линий мин, свыше трех тысяч штук. Ставились они и на выходе из баз противника, в акватории Хельсинки.

30 июня В конце июня 1941 года войска противника вышли к Пскову и Порхову, а к середине июля подошли к Лужскому оборонительному рубежу.

Враг имел численное и тактическое преимущество.

С 30 июня 1941 г. 1-й минно-торпедный полк, как и вся авиация Балтийского флота, наносил удары по живой силе и технике врага на сухопутном фронте в районе города Двинска.

Никогда не забуду эти суровые дни. Наши бомбардировщики уходили на задание группами – шестерками, восьмерками, девятками. К сожалению, шли без сопровождения истребителей. С одной стороны их ограничивала большая дальность полета бомбардировщика – в данном случае до 1000 километров, а с другой – просто отсутствие самолетов прикрытия. Моя эскадрилья получила приказ уничтожить неприятельские танки и бронетранспортеры, помешать им переправиться через водную преграду. К сведению скажу, что максимальная дальность полета истребителя И-16 в 1941 г. составляла 440 километров.

На Двинск наши бомбардировщики шли на высоте 50-100 метров.

«До цели десять минут», – сообщил штурман. Эскадрилья перестроилась в колонну звеньев. Штурманы стали выводить машины на боевой курс. Отчетливо вижу – внизу дорога забита танками, машинами, пехотой. Наше звено разрядилось по голове колонны. Штурман Ивана Гарбуза положил бомбы по центру скопления танков. Третье звено атаковало бронетранспортеры. Задача, казалось, выполнена. Но тут на девятку бомбардировщиков набросилось около двадцати «мессершмиттов». Завязался воздушный бой.

Увидел, как вспыхнул самолет летчика Чевырева. Приказал войти в облака, оторваться от «мессершмиттов». Самолет Ивана Гарбуза был подбит немецким летчиком. Один мотор его машины дымил. Стрелок-радист старшина Вышинский меткой очередью из пулемета сразил фашистский истребитель. Иван Гарбуз сумел посадить горящий самолет на поляне в лесу, на своей территории в 70 километрах от линии фронта. Экипаж быстро выбрался из обреченной машины. Через трое суток экипаж Гарбуза вернулся в эскадрилью. Мы его уже похоронили и помянули героев… Вдруг в столовую входят трое: комбинезоны разорванные, лица закопченные. Ребята для нас вернулись с того света. Конечно, обнялись, выпили теперь за нашу победу.

30 июня из девяти самолетов, участвовавших в бою под Двинском, вернулись только три: мой, летчиков Хорева и Громова. Полк потерял больше половины самолетов. Но унывать не было времени. Каждый день войны ставил перед полком новые задачи. Мы тоже делали выводы: война – учитель строгий. Я говорил вновь прибывшим летчикам: «В любом полете надо добиваться внезапности удара по врагу. Внезапность же достигается умелым использованием метеоусловий, высоты полета, выбором маршрута, обеспечивающего скрытность действий».

Враг в том бою также понес серьезные потери. Со стороны наших летчиков были отмечены факты массового героизма и самопожертвования.

Когда гитлеровский истребитель поджег самолет младшего лейтенанта Петра Игашова, пилот направил свой бомбардировщик на самолет противника и таранил его. Вторым тараном П. Игашов и члены его команды обрушились на танки и бронетранспортеры врага. Экипаж балтийцев погиб, совершив первый в истории авиации на бомбардировщике двойной таран.

На подходе к цели самолет лейтенанта Пономарева 73-го бомбардировочного полка атаковали и подожгли вражеские истребители. Комсомолец Пономарев направил горящий самолет на скопление танков и автомашин. Это факты одного боя.

Боевое крещение на сухопутном фронте прошло для нас в тяжелых условиях. Мы понесли серьезные потери. Сухопутный фронт надолго стал главным направлением нашей деятельности. 1-й минно-торпедный полк под руководством Е. Н. Преображенского, как и вся авиация Балтики, бомбардировочными и штурмовыми ударами уничтожал врага в местах сосредоточения и на переходах. Экипажи выполняли по три-четыре вылета в день, летчики спали в коротких перерывах, пока техники заряжали и готовили машины к очередному вылету.

1 августа поздним вечером командир полка Евгений Николаевич Преображенский срочно вызвал командиров эскадрилий в штаб. Он был как никогда строг, и в его голосе звучали торжественные ноты.

«Товарищи, партия и правительство нашему 1-ому минно-бомбардировочному полку доверили сверхсекретное и ответственное задание. – Он сделал паузу. Было видно, командир волновался. – Нанести удар по фашистскому логову, короче, мы летим бомбить Берлин!». Мы радостно переглянулись, пожимали руки друг друга, хотя понимали, что не все вернемся с задания. Как летчики с опытом, мы также осознавали, что от Ленинграда до Берлина на наших лучших самолетах ИЛ-4Т долететь невозможно из-за технических данных бомбардировщика этого класса. То есть у командования был какой-то план. Командир полка приказал тщательно подготовить 15 экипажей, проверить состояние двигателей, ходовых и немедленно вместе с техническим персоналом под покровом ночи вылететь на остров Эзель (Сааремаа) в Эстонии. На острове был военный аэродром с ограниченной взлетной полосой. На нем базировался полк истребительной авиации с плотным прикрытием зенитной артиллерии и хорошим запасом топлива. Вся операция протекала в условиях повышенной секретности. Все 15 экипажей уже 3 августа благополучно приземлились на остров. Гитлеровцы в эйфории первых побед на суше совершенно забыли о существовании этого аэродрома. В ту же ночь началась подготовка к налету на Берлин. Штурманы не отходили от карт, уточняя наиболее удобный маршрут до цели, высоту полета, расход топлива. Оказалось, что весь путь в оба конца составляет 1800 километров и займет 6 часов полетного времени. Оговорюсь, из расчета крейсерской скорости бомбардировщика 300 километров в час. Решили, чтобы снизить степень риска быть обнаруженными на ближайших подступах, лететь над морем на самой низкой высоте 50-100 метров, выйдя к побережью, набрать высоту до 8000 метров. Командование приказало сделать разведку и осуществить пробную бомбардировку запасной цели. Выбор пал на города Свинемюнде и Данциг. Ночью 5 августа на военные объекты этих городов были сброшены бомбы. Аэрофотосъемка показала высокую результативность этих вылетов. В это же время все другие экипажи с нетерпением ждали приказ на вылет бомбить Берлин. Ставка приняла решение нанести бомбовый удар по Германии 7 августа 1941 года. Конкретный приказ на основании решения Ставки отдал командующий Военно-морской авиацией генерал-лейтенант С.Ф. Жаворонков. Приказ был зачитан участникам операции за час до вылета. В нем говорилось: «Первому минно-торпедному полку Балтфлота произвести налет на Берлин, деморализовать политический и промышленный центр Германии».

7-го августа в вечерних сумерках перегруженные бомбардировщики группами поднимались над аэродромом. Каждый в своем чреве нес груз возмездия. Ведущим этой стальной несокрушимой стаи был командир 1-го минно-торпедного полка Евгений Николаевич Преображенский, его опытным штурманом был капитан Петр Ильич Хохлов. В составе экипажа командира полка были радист Владимир Кротенко и стрелок Рудко.

Над морем армада советских бомбардировщиков проскочила незамеченной для радаров противника. Полет проходил вдоль побережья на высоте более 7000 метров в условиях густой облачности. Шли по приборам. Из-за нехватки кислородных аппаратов у членов экипажей шла кровь из ушей и носа. Лоб покрывал холодный пот, который струился по спине и рукам. От перенапряжения у летчиков, сжимавших штурвал, из-под ногтей сочилась кровь. Кислородной маской приходилось пользоваться по очереди. Так как самолеты с красными звездами двигались с запада, немцы предположить не могли, что по небу движется их смерть.

Пролетая ночью над очередным аэродромом, я видел, как гитлеровцы делали подсветку вдоль взлетных полос, думая, что это летят после выполнения задания их самолеты.

Через четыре часа полета земля осветилась огромным морем сияющих огней – это был Берлин. Ни одно зенитное орудие, ни один ночной истребитель не сработал. Была тишина в эфире.

«Цель – через пять минут», – услышал я спокойный голос штурмана. Наконец, я увидел долгожданную цель – огромное здание, освещенное огнями, – международный железнодорожный вокзал. Высота полета 7500 метров. Самолет бросило вверх, для меня это значило, что мы отбомбились. Штурман сделал свое дело. Знаменитое здание вокзала в мгновенье превратилось в груду развалин. Командир полка и его звено отбомбились по заводу Сименса, была уничтожена электростанция. В Берлине погас свет. Члены экипажа вздохнули с облегчением, но с этой минуты наши самолеты сами стали активной целью. От переполнявших чувств радист Кротенко нарушил молчание в эфире, дал короткую радиограмму: «Мое место – Берлин. Задачу выполнил. Возвращаюсь на базу». Тьму ночи рассекли яркие линии прожекторов, вокруг самолетов вспыхивали разрывы снарядов, трассирующие полосы, казалось, впиваются в лобовое стекло. Над Берлином полк потерял один экипаж, вторая потеря произошла при посадке бомбардировщика. Самолет взорвался, не дотянув до полосы какие-то сто метров. От удара и взрыва погибли Дашковский, Николаев, Элькин. Это были веселые и надежные ребята. В ту ночь возмездия одна эскадрилья полка, не пробившись сквозь туман и густую облачность, атаковала запасную цель – город Штеттин. Ущерб нанесен был серьезный.

Результат налета на Берлин и Штеттин превзошел наши ожидания. Ставка приняла решение немедленно повторить налет на столицу Германии и другие города на следующую ночь.

8 августа 31 экипаж бомбардировщиков Ил-4Т поднялись в воздух. Кроме основной цели – Берлина, были атакованы Штеттин, Данциг, Кенигсберг. Ведущим данной воздушной армады был командир полка Евгений Николаевич Преображенский. Наша эскадрилья также была в первой волне.

15 августа имел место новый налет на Берлин.

В течение 28 дней наши экипажи бомбили Берлин и другие города, порты, заводы стратегического назначения. Непосредственно наш экипаж 1-го минно-торпедного полка совершил налет на Берлин 4 раза. Налеты продолжались до тех пор, пока противник не обнаружил наш аэродром, неоднократно его бомбил, высадив десант, захватил его.

С 11 августа нас поддерживала авиация дальнего действия (АДД), которая действовала с секретного аэродрома города Пушкино. В то время это были уникальные 4-х моторные гиганты ТБ-7. В первом налете на Берлин участвовало 10 таких машин. Каждая из них поднимала на борт 45 фугасных стокилограммовых бомб. Советское правительство высоко оценило доблесть летчиков дальней авиации. Все участники налетов на Берлин полка авиации дальнего действия, 1-го минно-торпедного полка были отмечены правительственными наградами. Пятерым летчикам из нашего полка Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 августа было присвоено звание Героя Советского Союза: полковнику Е.Н. Преображенскому, капитанам штурману И.П. Хохлову, комэскам М.Н. Плоткину, В.А. Гречишникову, А.Я Ефремову. Отличившимся героям ордена и медали лично вручал командующий Балтийским флотом контр-адмирал В.Ф. Трибуц.