Текст книги "Пособники. Исследования и материалы по истории отечественного коллаборационизма"

Последующие показания Краснощекова о времени и месте окружения дивизии противником содержат в себе основательную путаницу. В первых собственноручных показаниях, написанных 20 и 25 мая, а также на допросе 25 мая указан февраль 1942 г., затем, на допросе 8 июня – конец декабря 1941 г. – начало января 1942 г. В первом варианте показаний в качестве места окружения обозначен район юго-восточнее Серпухова (!), а во втором – район Полотняного завода юго-западнее (!) Калуги. Поскольку второй вариант показаний освещает обстоятельства более подробно, попытаемся путем сопоставления с материалами о боевом пути 113-й дивизии проанализировать сообщаемую информацию и дать ей объективную оценку. Приведем соответствующий отрывок из протокола допроса:

«Находясь на службе в должности ст[аршего] следователя особого отдела 43 стрелковой дивизии, 33 армии, во время боевых действий в конце декабря 1941 г. или в начале января 1942 г. – точно не помню, в районе Полотняного завода юго-западнее города Калуги[261]261
  Так в документе. В действительности – северо-западнее Калуги.


[Закрыть], я в составе всей дивизии попал в окружение немецких войск. Вначале под командованием командира 43 стрелковой дивизии генерал-майора, по фамилии которого я сейчас не помню, пытались выйти из окружения в направлении города Москвы организованным порядком, но во время продвижения мы преследовались все время немцами, боеприпасы выходили, и дальнейшее совместное продвижение могло привести к большим потерям, поэтому было дано указание из окружения выходить отдельными группами, не на восток, а в направлении города Спас-Деменск[262]262
  В документе – Спасск-Демьяновск.


[Закрыть]. Я в то время находился в группе 20 человек, которую возглавлял начальник особого отдела 43 стр[елковой] дивизии ст[арший] лейтенант госбезопасности Кузнецов… В пути следования в направлении Спас-Деменск, дней через семь после окружения, мы были в лесу обстреляны регулярными немецкими войсками, в результате чего вся наша группа была рассеяна. Я остался с Кузнецовым, двумя солдатами из взвода особого отдела и двумя солдатами комендантского взвода дивизии…»[263]263
  ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 64532. Л. 19–19 об.


[Закрыть].

В данном отрывке обращают на себя внимание следующие два момента: 1) Спас-Деменск и Полотняный завод как основные географические пункты, связанные с окружением; 2) указание на звание командира стрелковой дивизии – генерал-майор. Если принять эти два утверждения как истинные, можно сделать вывод, что Краснощеков, скорее всего, рассказывал о первом окружении 113-й дивизии, которое имело место в начале Битвы за Москву – в октябре 1941 г. при образовании печально известного «вяземского котла». 43-я армия, в состав которой входила дивизия, выбиралась через боевые порядки наступавших на Вязьму войск немецкой 4-й танковой группы из района Спас-Деменска в направлении на Полотняный завод и далее на Малоярославец. Дивизией в это время командовал генерал-майор Иван Андреевич Пресняков, о котором известно, что 16 октября 1941 г., будучи раненым, он попал в плен, содержался в нескольких лагерях и в начале 1943 г. в Германии был расстрелян за антинемецкую агитацию. Возможно, короткое время нахождения Краснощекова в дивизии после присвоения ей нового номера и то, что в момент первого окружения она входила в состав не 33-й, а 43-й армии, как раз и объясняет возникшую путаницу. Таким образом, напрашивается вывод, что во время второго окружения 113-й дивизии в ходе Ржевско-Вяземской наступательной операции (январь – апрель 1942 г.) Краснощеков уже не служил в ее рядах, либо служил, но истинные обстоятельства, при которых он затем попал к партизанам, существенно отличаются от изложенных в показаниях.

О том, что же произошло на самом деле, можно только гадать. Либо Краснощекова просто подвела память, и он перепутал обстоятельства двух окружений, и его дальнейшие показания в общем и целом соответствуют действительности, либо он скрыл факты своего пленения, попытки сдачи в плен или даже перехода на сторону противника и сотрудничества с ним в качестве агента, внедренного в партизанское движение. В последнем случае все показания Краснощекова о событиях, происшедших с ним до лета 1943 г. являются сплошным вымыслом. К сожалению, никакими другими материалами, способными пролить свет на эти события, мы не располагаем. Посему нам придется вновь обратиться к показаниям Краснощекова, не забывая о том, что относиться к приводимым им фактам следует с величайшей осторожностью. Все дальнейшее изложение событий основано на показаниях подследственного, уточненных показаниями свидетелей и дополнительными материалами.

В конце января 1942 г. группа окруженцев из шести человек во главе со старшим лейтенантом госбезопасности Кузнецовым вышла в район Спас-Деменска, где встретилась с тремя партизанами, очевидно, отправлявшимися на выполнение некой поставленной им задачи. Не зная, поначалу, с какими людьми им приходится иметь дело, окруженцы представились военнопленными, отставшими от основной группы и ищущими дорогу в лагерь. Партизаны предложили им присоединиться к своему отряду, снабдили продуктами, и на следующий день на обратном пути взяли с собой. В отряде Кузнецова, Краснощекова и бывших с ними красноармейцев встретил командир с петлицами сержанта РККА, который отправил их отдыхать. Шесть дней спустя Кузнецов с Краснощековым, как командиры Красной армии, были переданы в десантный отряд майора Осипова, действовавший в 30 км от того отряда, где они оказались вначале. Чтобы сопроводить их на новое место, из отряда Осипова прибыли четыре человека, одетых в красноармейскую форму.

В течение трех дней особисты жили в землянке вместе с десантниками. За это время Кузнецов заболел и был отправлен в партизанский госпиталь, а затем эвакуирован самолетом на «большую землю». Краснощеков же через три дня был вызван к Осипову, которому подробно рассказал свою биографию и обстоятельства прихода к партизанам, а также сообщил о том, что является сотрудником особого отдела. «Ну, хорошо, – сказал Осипов, – будете сколачивать отряд, а сейчас можете идти отдыхать, и когда потребуется, тогда вызовем»[264]264
  ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 64532. Л. 21.


[Закрыть]. Еще около шести дней Краснощеков томился вынужденным бездельем, а потом был вызван Осиповым, который сообщил, что в 30 км от места расположения десантной группы в 12 часов ночи самолет должен сбросить с парашютами груз (агитационные материалы, посвященные дню Красной армии) и радистку. Краснощекову было указано место выброски и поручено возглавить группу из 48 десантников для розыска и доставки сброшенного груза и радистки. Задание было выполнено: все материалы, сброшенные с самолета, доставлены в штаб, а радистка, как оказалось, в тот раз не была сброшена. Также, по словам Краснощекова, он с другими десантниками несколько раз выполнял задания разведывательного характера.

21 марта 1942 г. ему со взводом десантников было поручено заминировать железную дорогу в 5 км от станции Демидовка. Однако при выполнении задания десантники были обнаружены немецкой охраной, завязавшей с ними перестрелку, которая продолжалась до темноты. Не выполнив задания, Краснощеков со своим взводом возвратился к месту расположения десантной группы в 15 км от железной дороги, однако там уже никого не было, и взвод отправился по следам группы, надеясь разыскать ее. Пройдя несколько километров, десантники встретились с партизанским отрядом «Дяди Вани» и были представлены его командиру, который рассказал им, что он имеет задачу занять станцию Демидовка, чтобы захватить оружие. Краснощеков решил присоединиться к ним со своим взводом, преследуя цель, «во-первых, участвуя в боях против немцев, завоевать доверие Осипова, и, во-вторых, – искупить вину по невыполнению своего задания по взрыву железной дороги»[265]265
  Там же. Л. 21 об.


[Закрыть]. 23 марта 1942 г. в 3 часа утра отряд «Дяди Вани» со взводом Краснощекова начал наступление на станцию Демидовка, которое было немцами отбито. В бою Краснощеков получил два ранения: штыковое в грудь и пулевое в левую руку, и ранним утром следующего дня в бесчувственном состоянии был взят немцами в плен, очнувшись в деревянном бараке на окраине станции. Вместе с ним было пленено около 20 партизан.

Из Демидовки пленных отправили в Смоленск, где Краснощекова поместили под стражу при лагере военнопленных на Краснинском шоссе. Здесь он пробыл примерно месяц, пока выздоравливал после ранений, и за это время один раз (26 апреля 1942 г.) вызывался на допрос, когда сообщил о себе установочные данные, изменив при этом отчество на «Александрович», год рождения на 1914-й, скрыв факт своей принадлежности к госбезопасности, но назвавшись помощником начальника разведотдела штаба дивизии. Последнее вызвало интерес к личности Краснощекова со стороны немецких спецслужб, и несколько дней спустя через Брест-Литовск он был направлен в Варшаву в управление Службы безопасности СД. Здесь его вначале поместили в одиночную камеру при СД, продержав там два дня, очевидно, в целях карантина, а 2 мая 1942 г. перевели в тюрьму «Павьяк». В своих показаниях Краснощеков утверждал, что содержался в этой тюрьме 14 месяцев – до июля 1943 г., однако более вероятно, что этот срок следует отсчитывать с момента его пленения (24 марта 1942 г.), в противном случае выстраиваемая хронология противоречит объективным фактам. Так, Краснощеков свидетельствует о том, что в офицерском лагере в деревне Нидерлибке, где действовал «Политический центр борьбы с большевизмом», он оказался еще до ликвидации немцами этой организации, что в действительности произошло в начале июня 1943 г. Следовательно, показания Краснощекова о его пребывании в немецких тюрьмах – в Варшаве, а затем в Берлине, можно принимать лишь с соответствующей хронологической поправкой, конечно, если только они не являются полным вымыслом.

В показаниях от 8 июня 1945 г. Краснощеков подробно освещает допросы следователем СД. Разумеется, подследственный не приводит никаких компрометирующих его фактов, однако в связи с этим становится непонятно, почему он избежал суда и отправки в концлагерь и к нему вдруг проявили интерес более высокие инстанции германских спецслужб. По всей видимости, в мае (согласно показаниям – в июне) Краснощекова переводят в Берлин, в тюрьму на Александерплац, где ему было суждено провести еще около 20 дней. За это время его снова вызывали на допрос и предлагали сотрудничать с германской разведкой, осуществляя шпионаж за представителями русской белой эмиграции. Возможно, немцы предполагали внедрить Краснощекова в одну из эмигрантских организаций, однако он, по собственным словам, отказался, сославшись на состояние здоровья, подорванное длительным содержанием в тюрьмах. Работавший с Краснощековым офицер якобы пришел к выводу, что его подопечный нуждается в «перековке» в антисоветском духе и решил ввести его в круг военнопленных офицеров, которые под патронажем СД уже занимались планированием организации в глубоком тылу Красной армии массового повстанческого движения.

Речь идет о группе во главе с бывшим комбригом И.Г. Бессоновым, известной как «Политический центр борьбы с большевизмом» (ПЦБ). Она была образована осенью 1942 г. в особом сборном лагере специального органа СД «Цеппелин» на территории концлагеря Бухенвальд и действовала первоначально в районе Бреслау (монастырь Лейбус), а весной 1943 г. была переведена в район г. Линсдорф. Восстание планировалось инициировать путем заброски в северные районы СССР (от Северной Двины и Печоры до Енисея) диверсионных групп, сформированных из антисоветски настроенных военнопленных, и освобождения сотен тысяч заключенных ГУЛАГа. Одновременно с разработкой плана восстания, группа Бессонова занималась формированием бригады из трех усиленных батальонов, правда деятельность в этом направлении шла крайне медленно, и к лету 1943 г. общая численность членов организации не превышала 300 человек[266]266
  См.: Колесник А.Н. РОА – власовская армия. Харьков, 1990. С.73–74; Решин Л.Е. Судьбы генеральские. // «Военно-исторический журнал» (Москва). 1993. № 3. С. 32–33; Структура и деятельность органов германской разведки в годы Второй мировой войны. Симферополь, 2011. С. 514.


[Закрыть]. Офицерский лагерь ПЦБ располагался в д. Нидерлибке, куда в начале июня 1943 г. Краснощеков был доставлен на поезде в сопровождении двух офицеров СД.

При внедрении в ПЦБ Краснощекову было предложено взять псевдоним и сочинить легенду, чтобы скрыть от новых сотрудников факт его пребывания в немецких тюрьмах. Таким образом, лейтенант госбезопасности Борис Яковлевич Краснощеков стал Борисом Александровичем Костенко, бывшим капитаном РККА, уже успевшим послужить немцам в рядах украинского батальона. Было ли все так, как излагает Краснощеков в своих показаниях, или же история с якобы придуманной легендой была запущена им для того, чтобы скрыть от советских следователей правду в отношении реальных фактов своего участия в каких-либо антисоветских формированиях – неизвестно. Во всяком случае, нельзя исключать того, что ему действительно довелось послужить в украинской части, куда он завербовался из лагеря военнопленных, назвавшись украинцем с более подходящей для этого случая фамилией – Костенко. Будучи по национальности евреем, Краснощеков, судя по всему, не имел типичной еврейской внешности, а то, что он родился, вырос и провел большую часть сознательной жизни на Украине, позволяло ему легко выдать себя за украинца. Подобные превращения в «украинцев» и «казаков» были достаточно широко распространены среди советских военнопленных, пытавшихся любым способом выбраться из лагерей, где весной 1942 г. им угрожала почти верная смерть от голода, болезней и жестокого обращения.

Нам трудно судить об истинной подоплеке введения Краснощекова в ПЦБ. Было ли это всего лишь подготовкой к вербовке с погружением в соответствующую интеллектуальную и политическую среду, или же выполнением задач, возложенных на уже завербованного агента СД, – можно только предполагать. Но, как бы то ни было, после ликвидации Центра, как не оправдавшего надежд, возлагавшихся на него германскими спецслужбами, Краснощеков-Костенко был оставлен в качестве переводчика при полковнике М.А. Меандрове (псевдоним – «Соколов»), возглавившего остатки этой организации, переориентированной на борьбу с партизанами и агитационно-пропагандистскую работу среди населения оккупированных территорий. В составе группы «Соколова» летом – осенью 1943 г. он выезжал в Себеж (район Великих Лук), а затем в Радом (Польша). Именно в районе Себежа 40 человек из состава антипартизанского отряда ПЦБ ушли к партизанам, после чего органы «Смерш» впервые получили сведения о «бывшем капитане Красной Армии» Краснощекове-Костенко[267]267
  ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 64532. Л. 47, 48.


[Закрыть].

В ноябре 1943 г. «капитан Костенко» был командирован в Витебск, где ему предложили занять должность командира формируемого батальона Белорусской Краевой Обороны, однако он отказался, мотивировав тем, что не является белорусом и не знает белорусского языка. После этого бывшего сотрудника ПЦБ направили в Лепель, где в течение двух месяцев он работал в местном отделении СД переводчиком. Лепельское отделение СД являлось, по сути дела, группой связи при Русской освободительной народной армии (РОНА) Каминского, которая в сентябре 1943 г. прибыла в Белоруссию из Орловской области вместе с гражданской администрацией Локотского округа, семьями и другими гражданскими беженцами и размещена в районе Лепель – Чашники для борьбы с партизанским движением. В феврале 1944 г. через немецкого водителя, получавшего в штабе Каминского продукты и спиртные напитки, переводчик Костенко познакомился с начальником штаба РОНА подполковником (бывшим капитаном РККА) И.П. Шавыкиным. Узнав, что Костенко – бывший капитан Красной армии, к тому же еще с опытом работы в разведывательном отделе дивизии, Шавыкин предложил ему перейти на службу в РОНА и занять соответствующую должность. Краснощеков согласился на это предложение, а немецкое начальство не препятствовало его переводу.

Приняв дела от прежнего начальника разведотдела капитана Ф.А. Капкаева, назначенного на должность адъютанта Каминского, Костенко, получивший звание майора, начал налаживать работу этого органа, призванного обеспечивать командование РОНА информацией о дислокации, перемещениях и деятельности партизанских отрядов в зоне ее ответственности. Поскольку доставшихся по наследству от Капкаева агентов было всего трое, Костенко занялся созданием собственной агентурной сети, для чего совершал поездки по деревням, вербуя местных жителей в качестве осведомителей, информировавших разведотдел о партизанах. В ходе этой деятельности он поддерживал связь с партизанами, которую установил еще будучи переводчиком Лепельского отделения СД. Через жительницу с. Подосихи он установил контакт с Маркевичем – начальником контрразведки партизанской бригады генерал-майора Дубова (Дубровского), который при личной встрече 14 января 1944 г. представился как подполковник. Этот шаг Краснощеков объяснял следователям своим желанием поступить на службу к партизанам и искупить тем самым «вину своего пленения»[268]268
  Там же. Л. 39 об.


[Закрыть]. Вполне вероятно, что все так и было. Ход войны изменился не в пользу Германии, и Краснощеков, как и многие другие бывшие бойцы и командиры Красной Армии, оказавшиеся на службе у врага, всерьез задумался о своей дальнейшей судьбе и искал способа реабилитироваться перед советским государством. В своих собственноручных показаниях он подробно перечисляет факты своей помощи партизанам:

«На протяжении всего пребывания в Лепеле я имел связь с Маркевичем или личную, когда я выезжал к нему в лес, или через связных, которых он ко мне присылал. Я передал Маркевичу все данные об агентах, ранее засланных в партизанские бригады. Кроме того, Маркевичу передавались мною списки партизан, захваченных в плен бригадой, сообщения, благодаря чему партизанские отряды меняли места дислокации, и когда полки выходили на операцию по окружению этих отрядов – отряды заранее уходили. Мною были переданы известные мне места дислокации немецких войск, их вооружение, пути немецких колонн. В марте месяце Каминским были посланы в школу немецкой разведки в г. Минск ряд лиц из партийной организации [Национал-социалистической трудовой партии России. – Прим. авт.] с целью после школы заслать их в СССР, фамилии их и все данные о них также были переданы Маркевичу. Вся литература, которую издавал начальник политуправления бригады Бакшанский Павел, мною периодически передавалась Маркевичу… К этому времени партийный комитет Каминского имел своих представителей во многих городах оккупированной России и также и в Германии. Все то, что мне было о них известно, было передано Маркевичу. В начале марта 1944 г. начала готовиться большая операция по окружению партизан в районе Ушачи. Бригада Каминского должна была полностью принимать участие в ней. Мною было сообщено ст[аршему] л[ейтенанту]ту Васильеву (Маркевич в это время был в отсутствии) о дне начала операции и районе, в котором должна была наступать бригада…»[269]269
  Там же. Л. 15–15 об.


[Закрыть].

Насколько все это соответствовало действительности, могли бы сообщить представители самих партизан. Органы «Смерш» наводили справки о Костенко в архивах Центрального и Белорусского штабов партизанского движения, но сведений о нем в списках партизанской агентуры обнаружено не было. Что касается заместителя командира Чашникской партизанской бригады Сергея Васильевича Маркевича, выяснилось, что никаким полковником или подполковником он не был, звание «младший лейтенант» было присвоено ему лишь 1 сентября 1944 г. после освобождения Белоруссии от немецких оккупантов, после чего он отбыл по месту своего жительства в г. Чашники Витебской области[270]270
  Там же. Л. 101.


[Закрыть]. Других попыток разыскать его, по-видимому, не предпринималось, да и следователи, скорее всего, не особенно к этому стремились. На допросе 31 августа 1945 г. следователь майор Н. Бойцов заявил Краснощекову, что Маркевич его не знает. Сорок лет спустя доктор химических наук С.В. Маркевич опубликовал свои воспоминания о войне[271]271
  Маркевич С.В. Партизанский генерал // «Чырвоны прамень». 1985, № 69, 70, 72.


[Закрыть], в которых ни словом не обмолвился о Краснощекове, упомянув лишь о том, что в конце апреля 1944 г. разведка Чашникской партизанской бригады раздобыла «указ фашистов о физическом уничтожении партизан всей Полоцко-Лепельской зоны», что позволило партизанам подготовиться к прорыву из окружения. Лишь в 2005 г. увидели свет воспоминания Маркевича, в которых Краснощеков персонально упоминается в связи с передачей партизанам этого важного документа[272]272
  Маркевич С.В. Рейсы бессмертия // Авиация – партизанам: 1941–1944. Документы и воспоминания. Минск, 2005. С. 228–229.


[Закрыть].

В воспоминаниях двух других ветеранов той же бригады[273]273
  Шлык Ф.Е., Шопа П.С. Во имя Родины. Минск, 1971. С. 209–212.


[Закрыть] подробно рассказывается о контактах с «майором Борисом Краснощековым», не раз оказывавшим партизанам реальную помощь. Их версия несколько отличается от той, что приводит в своих показаниях сам Краснощеков. По словам Ф.Е. Шлыка и П.С. Шопы, Маркевич отправил в Лепель партизанскую связную Л.П. Парахонько с заданием – сделать так, чтобы ее задержали разведчики Краснощекова-Костенко, после чего Парахонько должна была сознаться, что она связная партизан, и согласиться «работать» на фашистов, дабы таким образом войти в доверие к Краснощекову. После этого предстояло заставить его работать на партизан. Этот план был выполнен: Краснощеков завербовал Парахонько и освободил ее. Разведчица время от времени приходила к Краснощекову и приносила кое-какие сведения о партизанах. Вскоре Краснощеков попросил Парахонько познакомить его с Маркевичем. Тот согласился, предварительно написав Краснощекову письмо с перечислением больших услуг, якобы сделанных им для партизан («чтобы отрезать начальнику разведотдела все пути для отступления, если он вдруг вздумает финтить. Только за одно письмо подобного содержания гитлеровцы повесят кого угодно»)[274]274
  См. Жуков Д., Ковтун И. Бургомистр и палач. Тонька-пулеметчица, Бронислав Каминский и другие. М., 2017. С. 385–386.


[Закрыть].

После встречи Маркевича с Краснощековым последний стал передавать партизанской разведке данные о замыслах противника, численном составе и вооружении германских и коллаборационистских частей, их передвижении. Ф.Е. Шлык и П.С. Шопа по достоинству оценили деятельность Краснощекова в пользу партизан, отметив, что он держал свое слово. В том, что ядро партизанских соединений Полоцко-Лепельской зоны в апреле – мае 1944 г. сумело вырваться из кольца и избежать уничтожения, очевидно, есть немалая заслуга начальника разведотдела штаба РОНА.

Краснощеков показывал следствию, что опасаясь разоблачения, он поднимал вопрос о своем переходе в партизанскую бригаду, но в этом ему было отказано, поскольку внедрить на место Костенко нового агента было трудно. Его убедили продолжать работу и дальше, обещая, что Родина не забудет того, что он для нее сделал. В мае 1944 г. бригада была переведена из Лепеля в Дятлово в Западной Белоруссии, и связь с Маркевичем прервалась. «В июле месяце, – сообщает Краснощеков, – я связался в Дятловском районе с комиссаром Ленинской партизанской бригады Макаровым. Я просил Макарова сообщить в штаб обо мне и получить для меня дальнейшую установку… В большинстве была переписка через одного связного из Ленинской бригады. В это время в СССР была заслана партийная группа около 20 человек под руководством Хомутова – редактора газеты “Боевой путь”… О засылке этой группы мною также было сообщено Макарову. С Маркевичем Макаров не связался, но советовал мне не прекращать моей работы»[275]275
  ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 64532. Л. 16.


[Закрыть]. Примерно тогда же Костенко решил обзавестись новой семьей и сошелся с 20-летней локотчанкой Ниной Холодковой, работавшей корректором в газете «Боевой путь». Холодкова оставалась с ним до конца войны и в мае – июне 1945 г. допрашивалась органами «Смерш» в качестве свидетеля. Ничего конкретного по поводу связи Краснощекова с партизанами она показать не могла.

Тем временем, в Белоруссии уже полным ходом шло наступление Красной Армии. РОНА и сопровождавшие ее гражданские беженцы были выведены через Польшу и Словакию в Венгрию. Окончательно потеряв связь с партизанами, Краснощеков, по его словам, изменил характер своей деятельности: «Я сообщал Каминскому и Процюку [или Працук – начальник военно-следственного отдела РОНА. – Прим. авт.] ложные сведения, добытые мною якобы от моих агентов, о вражеской по отношению к Каминскому деятельности некоторых лиц. Был снят с работы и расстрелян Терехов, в прошлом был командир роты в партизанском отряде. Был снят с работы командир гвардейского батальона капитан Бурыгин. Арестованы три водителя танков и переданы в СД два доктора Кандзиба и Несмеянов. Все эти люди были ярые противники советской власти. Я клеветал Процюку на офицеров бригады Каминского, а Процюк уже докладывал потом Каминскому… Офицерам я говорил, что Процюк за ними следит и, таким образом, складывалась атмосфера слежки друг за другом, доносов, клеветы…»[276]276
  Там же. Л.16–16 об.


[Закрыть]. После эвакуации началось развертывание бригады в дивизию под обозначением 29-я гренадерская дивизия войск СС (русская № 1). В связи с реорганизацией соединения Костенко получил назначение на должность командира гвардейского батальона, на основе которого, а также остатков бронедивизиона РОНА, в составе дивизии предполагалось сформировать разведывательный дивизион. Этим планам не суждено было сбыться из-за последовавших вскоре событий.

В начале августа 1944 г. польская Армия Крайова начала восстание в Варшаве, на борьбу с которым немцы бросили все имевшиеся у них под рукой военные и полицейские силы, включая сводный полк из состава РОНА под командованием подполковника И.Д. Фролова (бывший командир гвардейского батальона). В ходе подавления восстания солдаты РОНА отличились убийствами, грабежами и насилиями в отношении гражданского населения, что препятствовало, по мнению германского командования, достижению соглашения о капитуляции повстанцев. Этот предлог был использован немцами для устранения Каминского, фигура которого становилась неудобной в связи с принятым в сентябре руководством СС решением признать и поддерживать генерала А.А. Власова в качестве единственного лидера всех русских вооруженных формирований, действующих на стороне Германии. Каминский и его начальник штаба Шавыкин были вызваны в Лодзь в ставку обергруппенфюрера Э. фон дем Бах-Зелевского, руководившего подавлением восстания, обвинены в мародерстве подчиненных им частей и неисполнении приказов немецкого командования и расстреляны, а их гибель была представлена как результат нападения партизан. Судя по всему, в эту версию мало кто поверил, слишком уж явными были истинные причины, о чем сообщил в своих показаниях и Краснощеков[277]277
  Там же. Л.16 об.


[Закрыть].

За расстрелом Каминского последовало расформирование его армии, часть личного состава которой была передана на формирование 1-й дивизии РОА (600-й пехотной, по немецкой номенклатуре). В декабре 1944 г. эшелоны с каминцами прибыли в Мюнзинген, где солдат и офицеров распределили по формирующимся частям. Подчиненные Костенко составили кадровую основу 1600-го разведывательного дивизиона, а именно танковой роты и части эскадрона тяжелого оружия. Личный состав двух конных эскадронов набирался из других восточных частей и непосредственно из лагерей военнопленных. О своей работе по разложению РОА изнутри подробно рассказывает в своих собственноручных показаниях:

«Батальон [разведдивизион. – Прим. авт.] я начал формировать в январе, но окончательно я его не укомплектовал, так как большинство солдат я отослал обратно и набирал в большинстве людей из лагерей, необученных и необмундированных. Батальон был самым недисциплинированным в дивизии: процветали пьянство, самоувольнения, грабеж немцев, а так как бывшие военнопленные были необмундированные, а солдаты, приходившие из немецких частей, были хорошо одеты, то между ними часто происходили столкновения. Естественно, что при таком положении, когда солдату все прощалось, а офицерам я не позволял обижать солдат – солдаты меня любили (это легко проверить). Мною был выгнан из батальона русский эмигрант, казак – капитан Шпаковский (немецкий подданный), вместе с его братом. Был уволен из батальона нацмен – капитан (очень трудная фамилия, не мог запомнить), он был членом комитета Власова (этот факт тоже легко проверить)[278]278
  Возможно, Б.А. Краснощеков подразумевает Г.Н. Чавчавадзе, который командовал одним из конных эскадронов 1600-го разведдивизиона, однако, если это так, утверждение о его увольнении не соответствует действительности.


[Закрыть]. В батальоне происходил очень большой падеж лошадей – из-за плохого ухода. В солдатах искусственно разжигалась ненависть к немцам. Не знаю, кто сообщил в немецкий штаб о моей ненависти к немцам, но результатом этого было то, что Власов, бывший в это время в дивизии при командире дивизии генерале Буняченко, предупредил меня, что если он еще раз услышит, что я проявлю себя чем-нибудь против немцев, он меня уволит»[279]279
  ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 64532. Л. 17–17 об.


[Закрыть].

Все же для командования РОНА и 1-й дивизии РОА заслуги «майора Костенко» казались, по-видимому, более весомыми, чем причиняемый им вред. Сослуживцы Краснощекова сообщили следствию о его награждении Железным крестом 2-й степени, одной серебряной и тремя бронзовыми медалями знака за храбрость и заслуги для восточных народов (в РОНА), а также золотой медалью этого знака и часами (в РОА). Однако сам он признал награждение только Железным крестом и одной медалью, а остальные, по его словам, повесил себе сам. Офицер по особым поручениям разведдивизиона поручик И.Г. Акусок высказался о деятельности своего командира следующим образом: «Мне казалось, человек не простой, но, разумеется, я видел в нем человека двоякого – советского и немецкого. Почему? С одной стороны, он усиленно формировал и укомплектовывал личным, конским составом и вооружением дивизион, но на деле этого не получалось – лошадей не хватало, автоматов и пистолетов также, а медаль и часы получил. С другой стороны, поднимал политику, и дивизион был недисциплинированным, за что ему много попадало от командира дивизии и даже от Власова»[280]280
  Там же. Л. 66.


[Закрыть].

Последнюю из своих наград – золотую медаль знака для восточных народов – Костенко получил в начале апреля 1945 г. за организацию переброски дивизиона из учебных лагерей на Одерский фронт. Здесь в районе г. Фюрстенберга дивизии предстояло в первый и последний раз вступить в бой с советскими войсками, атакуя удерживаемый ими плацдарм на западном берегу Одера. Ирония судьбы Краснощекова-Костенко заключалась в том, что с советской стороны здесь действовали части 33-й армии, в рядах которой он недолгое время служил осенью 1941 г. Для участия в атаке плацдарма были выделены батальоны из 2-го и 3-го полков дивизии, а из состава разведдивизиона Костенко – три танка Т-34 и минометный взвод. Действия танков, поддерживавших атаку пехоты, оказались неудачными: один из них застрял в грязи и был оставлен экипажем, еще один подожжен, в личном составе потерь не было. В целом же атака 13 апреля 1945 г. не достигла поставленных целей, и власовцам ценой больших потерь удалось овладеть лишь первой линией окопов. Любопытно отметить, что на следствии Краснощеков пытался опровергать данный факт, зафиксированный оперативными документами 33-й армии, а историю о том, как посредством захваченной радиостанции он общался с советским офицером, относил на счет собственного вымысла с целью отчитаться перед немцами[281]281
  Там же. Л. 92.


[Закрыть].