Текст книги "Новая фантастика 2021. Антология № 5"

6

В каморке царил мягкий зеленоватый полумрак. Совсем крошечная комнатка, вроде его флигеля, с единственным окном. Снаружи окно заплетал девичий виноград. Солнечные лучи пробивались сюда сквозь широкие зеленые листья.

– Ты умница, Т-т-тон!..

Зубы стучали так сильно, что он боялся прикусить себе язык.

Котихальтиа блеснул с потолка своими желтыми глазами. Наградил его презрительным «бу!» и исчез.

Николас огляделся, растирая онемевшие от холода пальцы. Здесь было полно картин, просто какой-то склад. Холсты громоздились у стен неровными штабелями. Николас бродил между ними, брал в руки одни, рассматривал, вынимал из кучи другие…

Птицы, дома, деревья, животные, пейзажи. Он сразу узнал руку Мэй, точнее, ее мастихин. Кажется, она писала все подряд, без разбора. Вот какие-то цветы – настолько хрупкие и трепетные, будто живые. Вот облака – такие легкие, будто надутые ветром.

«Сначала воздушность неба. Потом – каменная суровость стен…»

Николас нахмурился. Несомненно, это писала настоящая Мэй. Вот только у всех хранившихся здесь картин была одна странность. Они выцвели, точно многие годы пролежали на ярком солнце. Хотя Николас-то помнил: с красками у Мэй было все в порядке.

– Бу! – предупредил Тон.

Николас нахмурился. Он настолько замерз, что даже двигался с трудом.

– Бу-буб!

Это означало: «Не стой, как пень, шевели мослами! Она уже на садовой дорожке!»

Николас заторопился. Совсем некстати вспомнились слова судьи Бернара: «Будь предельно осторожен. Мы не знаем, как именно она убивает».

– Тон! Проследи за ней.

У самой двери он споткнулся о какой-то ящик.

Ящик был обычным. В таких почтальоны возят почту.

Николас откинул крышку. В нос ударил запах краски, растворителя. И еще какой-то странный, тревожный… тонкий-тонкий аромат.

– Буб!

«Поторопись, – предупреждал Тон. – Она в гостиной!»

– Сейчас, – бормотал Николас. – Сейчас…

Дрожащими руками он вытащил из ящика колбу с огненной, искрящейся жидкостью. Колба была такой холодной, что пальцы тут же потеряли чувствительность. Жидкости в ней оказалось немного – где-то на треть. И точно так же – на треть, – поблек лежавший в ящике портрет.

– Где я уже видел его? – пробормотал Николас.

На картине был изображен мальчик. Худенький, прыщавый. Он широко улыбался щербатым ртом.

– Буб! – подгонял его Тон.

Это означало: «Тревога! Она идет сюда!»

Николас поспешно поставил колбу на место. Вот так-так!

– Бубуб!

«Она почти в коридоре!!!»

– Не может быть!

Николас взял из сундука второй портрет – веснушчатая девчонка с двумя небрежно заплетенными косичками. Картина тоже была яркой, поблекнув лишь по краям.

Вон оно, нашел! Семь картин – семь воспитанников детдома, семь детей лежат без сознания, но пока еще не лишились жизни. Николас торопливо закрыл ящик и пулей выскочил из потайной комнаты. Он еще на шаг приблизился к разгадке. Он обязательно узнает, как их спасти!

– Кто здесь?

Белый прямоугольник света. Со скрипом отворилась дверь, ведущая в коридор из кухни. Николас поморщился. Если его тут обнаружат… Скверно.

– Тон, сюда!

Торопливые шаги. Свет свечи на мгновение ослепил его. В последний миг Николас заорал: «Вот ты где!» – нагнулся и схватил Тона за шкирку.

– Вы?..

– Буб! – недовольно буркнул котихальтиа.

Николас прижал его к себе, содрогаясь от холода и одновременно ощущая, как горячей ответной волной в сердце поднимается ликование.

– Простите, – ответил он. – Мой домовой… Я искал его. Кажется, я забрел куда-то не туда?

– Домовой? – переспросили его.

Он узнал ее голос. Он узнал ее взгляд. Она подняла свечу повыше. Настоящая Мэй стояла перед ним.

Она молчала, недовольно поджав свои коралловые губы, и смотрела ему прямо в глаза.

7

– Так вы говорите, путешествуете, Базиль? И возите с собой своего тонтту?

Он кивнул. Уже несколько минут он наблюдал за ее белыми, безукоризненными руками. Как они умело двигаются, разжигая плиту. Как подхватывают чайник, наливают в него воду. Маленькими щепотками отмеряют чай.

Мэй – настоящая Мэй! – слегка прищурившись, смотрела на него.

На миг ему стало не по себе. Этот проницательный взгляд не смогут обмануть ни накладные усы, ни фальшивая борода. Теперь, когда он в шаге от разгадки, будет скверно, если она рассекретит его.

Правда, Тон мог спасти положение. Инквизитор, который везде таскает с собой домового – пожалуй, такого еще не было в природе.

– Ах, как интересно! Натуральный домовой! – восхищалась ее сестра.

Николас никак не мог уловить суть этой комбинации. Ложная Мэй и настоящая были похожи, как две капли воды. И одновременно отличались друг от друга, как небо и земля. Настоящая называла себя Эвелиной, а сестру величала почему-то Завитушкой. Та склонилась над сундуком Тона, постучала согнутым пальцем по крышке:

– Эй, милашка! Выходи!

– Буб! – огрызнулся Тон.

Это означало: «Руки прочь! Вали, откуда пришла!»

– Кажется, он тебя боится, Завиток, – сказала настоящая Мэй, разливая по чашкам чай.

– Ах, какая ерунда! – закудахтала та. – Ну же, милое создание! Вылезай! Я тебя поглажу.

– Буб!

Николас ухмыльнулся. «Милое создание» только что послало Завитушку далеко и надолго.

– Фу какой злюка! А как его зовут?

– Котий Тон, – ответил Николас неохотно. – Котихальтиа из рода тонтту.

– Ах, это просто великолепно! Сестра давно мечтает нарисовать котихальтию!

– Завиток! – настоящая Мэй закатила глаза.

– Все-все-все! – воскликнула та. – Ухожу. Вы тут пейте чай. Я понимаю: вдвоем, все такое…

И, мерзко хихикая, она исчезла за дверью. Мэй в театральном жесте закрыла лицо ладонями.

– Кхм… – прокашлялся Николас.

Она устало посмотрела на него.

– Пейте чай, Базиль. Он на травах. Мне не нравится, как вы кашляете. Так недолго и заболеть.

– Бу?

Тон осторожно выполз из сундука. Уселся, показательно расчесывая ершик-хвост. Николас заметил: он изо всех сил пытается обратить на себя ее внимание.

– Здравствуй, Котий! – сказала Мэй. – Ты позволишь мне себя погладить? Я тебя не обижу, не бойся!

Тон посмотрел на нее, как на законченную дуру. «Это я-то боюсь?» – читалось в его взгляде. Однако и пяти минут не прошло, как он перекочевал к ней на колени. Мэй гладила его, приговаривая:

– Какой ты замечательный! Какая у тебя гладкая шерстка! Мне казалось, на лапках должна быть чешуя?

– Бу-бу-бу! – передразнил ее Тон, что означало: «Сама ты чешуя!»

На его вечно хмурой морде было нарисовано блаженство.

– Ты не возражаешь, если я тебя нарисую?

– Котий! – сказал Николас предостерегающе.

Он не знал, как еще намекнуть Тону об опасности. Но котихальтиа даже ухом не повел. Еще бы! Мэй нянчилась с ним, как с младенцем, чуть ли не баюкала, носила на ручках! Он то и дело торжествующе поблескивал на Николаса своими янтарными глазами: «Вот, она меня ценит! Вот как надо комплименты говорить! Учись!»

– Тон, веди себя как следует! – начиная злиться, сказал Николас.

Но котихальтиа выругался: «Бу-буб!!!» и, слопав из рук Мэй огромный кусок колбасы, прыгнул в стену, задрав хвост.

– Не волнуйтесь, – сказала Мэй. – Я сейчас его верну Николас вздохнул и закатил глаза.

8

…От горячего чая по телу разливалось приятное тепло. Стараясь не терять времени даром, он вышел на улицу, добрел до телеграфной станции и отправил весточку судье Бернару. Потом заглянул в кабак, махнул стопочку «Столичного эффекта» и, окончательно согревшись, вернулся в дом.

Итак, Мэй. Целый чулан вылинявших картин. Крошащиеся камни тюрьмы, мертвые дети… И семеро счастливчиков – еще живых.

Он остановился на пороге собственной комнаты, нутром почуяв беду. Секунду стоял в дверях, но в следующий миг… Шляпу – на пол! Плащ – долой! Он бросился к сундуку, где лежал котихальтиа.

Домовой не двигался. Хвост-ершик беспомощно вывалился наружу.

– Эй! – позвал Николас. – Котий! Эй!

Тон даже не шевельнулся. Николас открыл сундук, сделав самое ужасное – откинув крышку. Тон, который раньше воспринял бы такое вторжение в штыки, теперь никак не отреагировал. Он лежал, отвернувшись к стене, скрючившись, как дохлая крыса.

Николас вытащил наружу его вялое тельце, превозмогая холод, провел пальцами по усатой, безучастной морде. Домовой смотрел серьезно и вдумчиво, но в то же время – пугающе отстраненно.

– Допозировался, да?

Тон не ответил. Только косматые брови слегка дернулись. На морде появилось что-то вроде гримасы, беззвучное «бу-бу-бу!»

– Я же предупреждал, ей нельзя верить! – Николас скрипнул зубами. – Женщина, да? Добрая? Угостила, похвалила, ты и растаял? Ну ладно, ладно! Погоди. Согрею тебе молока.

Он положил Тона обратно в сундук. Глаза-бусины все также смотрели в одну точку. Морда сползла с его ладони и, не меняя выражения, улеглась на тряпки с тяжелым стуком.

– Не двигайся! – услышал Николас за своей спиной.

Он вздрогнул, выпрямился.

– Руки за голову! Живо!

Он покорно застыл, подняв руки над головой.

– Повернись.

Он повернулся.

– Не вздумай сопротивляться, – предупредила Завитушка. – Иначе убьем.

– А я и не думаю, – ответил Николас.

Мэй обеими руками держала тяжелый пистолет. Прямо в лицо ему смотрело черное, безжалостное дуло.

9

– Крепче, Завиток! Привязывай его крепче. Вот так.

Робкий солнечный луч был единственным, что разбавляло ледяной мрак подвала. Николаса привязали к стене, к двум чугунным, будто специально для этой цели вбитым в камень кольцам.

Как только Завитушка затянула на его запястьях последний узел, Мэй опустила тяжелый пистолет и вздохнула с явным облегчением.

«Вот теперь я не опасен, – подумал Николас. – Можешь не бояться меня. Что ты задумала? Говори».

– Давай-ка, раздень его, – приказала Мэй и повернулась к мольберту.

Николас тяжело сглотнул. В подвале царил удобный для темных дел сумрак. Но света хватало, чтобы разглядеть и мольберт, и краски, и мастихины, разложенные, будто перед пыткой.

– Это как? – деловитым тоном уточнила Завитушка. – Снизу раздеть? Сверху? Всего?

Николас прищурился. Чертовы бабы! А ну как правда вздумают его пытать?

В углу стояло еще кое-что – небольшая картина на подставке. На картине – какая-то клякса: черный, всклокоченный, вечно недовольный котихальтиа. Под портретом висела колбочка, вроде тех, что он обнаружил в сундуке. В нее капля за каплей скатывалась тягучая краска.

Изображение медленно тускнело, постепенно теряя свой насыщенный черный цвет.

«Так вот как это работает!» – понял Николас. Он сжал кулаки до боли в пальцах. Бедняга Тон!

– Что? Интересно?

Завитушка медленно расстегивала на нем рубашку, наслаждаясь каждым мигом его личной драмы.

– Сойдет, – ответил Николас. – Хотя я ждал чего-то более впечатляющего.

Он увидел, как дрогнули ее пальцы – и принялись расстегивать пуговицы с удвоенной скоростью. Изабелла Файтер – так ее звали совсем недавно. Это если Тон не соврал. Но помнит ли она свое настоящее имя?

– Изабелла, – одними губами позвал он.

Завитушка вздрогнула, подняла на него изумленный взгляд. Пару секунд он смотрел в ее красивые зеленые глаза– глаза Мэй Биррар. Каково это – носить на себе чужой облик?

– Отойди, – не оборачиваясь, приказала Мэй.

Она уже начала рисовать, стремительно набрасывая мазки и даже не заморачиваясь общим фоном.

– Если хотели, чтобы я вам попозировал, не обязательно было меня связывать, – сказал Николас. – Отличная картина получается, госпожа Биррар!

Он увидел, как снова вздрогнула, будто ее внезапно толкнули, Завитушка-Изабелла.

– Пока нет, господин следователь, – в тон ему отвела Мэй. – Чтобы эта картина стала действительно отличной, мне нужно нарисовать о вас правду.

Ее голос был ровным и спокойным, как тогда, в тюрьме. Казалось, ее ничто не способно вывести из равновесия.

Николас сардонически ухмыльнулся. Он мерз. Холод сжимал его в своих тисках все сильнее. Интересно, что будет раньше? Он замерзнет насмерть? Или просто медленно увянет, как и Тон?

– Правда – странная вещь, – согласился он. – Почему-то она неотделима от цепей, вы не заметили?

– Пожалуй. – Мэй кивнула. – И то, и другое заставляет человека сбросить маску. Это ведь самое интересное в вашей работе. Кстати, о масках. Завиток, сними с него, пожалуйста, накладную бороду и усы.

– Жаль, а они ему так идут! – посетовала Завитушка, безжалостно сдирая с него весь грим.

Николас поморщился, ощущая, как вяло, словно загнанное на тяжелой работе, стучит сердце. Ног он уже не чувствовал, пальцев рук – тоже. Совсем некстати вспомнился инквизитор, которого казнили злоумышленники, привязав к магическому зеркалу. В жилах у бедняги была не кровь – красные кристаллы льда.

– Я скоро замерзну, – сказал он. – Если хотите закончить картину, госпожа Биррар, вам лучше поторопиться.

Мэй самодовольно усмехнулась. Ее коралловые губы растянулись тонкой изломанной нитью.

– Дело не в картине, – ответила она. – Говорю же, дело в правде. Как изобразить правду о тебе, когда ты все время притворяешься? Там, в тюрьме, ты притворялся отзывчивым, лишь бы я начала говорить. Сейчас ты притворяешься смелым, потому что все еще на что-то надеешься. Мне не важно, что у тебя на уме. Мне важно изобразить твою суть.

– И что тогда? Я умру?

– Не сразу. У меня нет цели тебя казнить. Я вообще не хочу никого убивать.

– Но так получается, – подсказал Николас. – Какая досада!

– Извини. Но иначе волшебных красок не получить.

Николас изумленно приподнял бровь.

– Странный какой-то оборот красок в природе.

– Природа – вообще удивительная штука, – кивнула Мэй. Теперь она размазывала краску по холсту, работая мастихином, точно шпателем. – Вот вы, инквизиторы, очень удивительные существа. Вы тут же начинаете замерзать, когда сталкиваетесь с чем-то чудесным. Поэтому вы ненавидите чудо. Вы искореняете его из мира, лишаете мир магии, чтобы он стал серым, а потом – бесцветным. Я положу этому конец.

– Будешь убивать инквизиторов? – спросил Николас, в тон ей переходя на «ты».

Он очень старался не стучать зубами хотя бы перед смертью, но получалось, если честно, так себе.

– К чему мне ваши ничтожные жизни? – удивилась Мэй. – Я хочу спасти мир. Я хочу вернуть в него чудо – и точка!

– Да неужели?

Николас фыркнул. Скосил глаза туда, где с картины Тона – воплощенного чуда в этом сером мире – капала и капала черная краска. Как кровь.

– И каким же это образом ты собираешься это сделать?

– Очень просто, – ответила Мэй.

Завитушка предостерегающе схватила ее за рукав.

– Ничего страшного, Завиток. Он все равно умрет. Большой беды не будет, если он узнает, как я верну назад магию. Вы, инквизиторы, разрушаете этот мир. А я сделаю то, что и положено делать художнику с поврежденной картиной.

– Раскрасишь то, что стало бесцветным? – предположил он.

– Нет, – улыбнулась Мэй. – Напишу заново.

– Как?! Весь мир?!

– Конечно, – она кивнула. – И вот увидите: он еще окажется слишком крошечным для моего таланта.

10

…Он умирал. Теперь он понимал это совершенно отчетливо. Такая кристальная ясность сознания бывает только перед смертью.

Кап! Кап! Кап!

В колбу, установленную под его портретом, одна за другой падали искрящиеся серебристые капли.

Кап!

Ему хотелось выть от страшного чувства тоски, неприкаянности, одиночества. И одновременно не было сил даже поднять голову.

Правда о нем… Чего он добился в жизни? Ничего. Что он изменил в этом мире? Все осталось как есть. Ни одного человека он не сделал по-настоящему счастливым. Не женился. Не построил дом. Даже Тон – и тот пострадал по его вине!

Бесполезная жизнь. Глупая смерть.

Николас горько усмехнулся.

Правда – это тяжело. Правда – это больно. Но Мэй умеет изображать на холсте то, что больно, чтобы получать из этого волшебные краски.

Кап. Кап. Кап.

– Ты станешь материалом для новой грандиозной картины, – сказала Завитушка. Мэй поднялась наверх – привести себя в порядок и отмыть инструменты, но ее мнимая сестра осталась караулить в подвале. – По-моему, это очень почетно. Не понимаю, зачем так страдать?

Николас не ответил. Его трясло. Отчаяние, захлестнувшее его, казалось таким глубоким, что, будь у него с собой нож и свободны руки, он бы всадил его себе прямо в грудь по самую рукоятку.

Пусть это кончится! Сейчас. Скорее!

Кап. Кап.

– Что? – продолжала Завитушка. – Вспомнил теперь, как издевался над моей сестрой? Как держал ее в цепях? Взаперти? Как грозил ей?

Николас набрал в грудь воздуха. Удивительно, сколько порой требуется сил для самого решительного, самого последнего рывка.

– Она тебе… не сестра…

– Что?

Ему не успеть. Ее не убедить. Все – бессмысленно.

Кап! Кап!

– Мэй Биррар тебе не сестра! – закричал он.

Губы едва шевелились. Не голос, а какое-то жалкое подобие. Невнятное хрипение, бормотание…

– Поганый инквизитор! – всплеснула руками Завитушка.

– Да что ты мелешь?!

– Послушай…

Он не успел. Холод сделал свое дело, Николаса скрутило судорогой. Изабелла следила за его мучениями с легкой гримасой интереса и отвращения.

– Тебе… – прошептал он, когда к нему вернулась способность хотя бы шептать. – Тебе надо бежать… Она… убьет… тебя. Пока ты ей нужна… но потом…

Завитушка фыркнула. Николас сжал кулак. Все его слова – точно испорченные стрелы. Летят черти куда, ложатся мимо цели. И капает, капает с проклятого портрета то, что отнимает у него жизнь. Превращает ее в волшебную краску…

– Моя сестра – великий человек! – разозлилась Изабелла. – Она хочет создать заново целый мир! Зачем ей меня убивать?

– Это получится… само собой.

– О чем ты говоришь? Глупый дурак! У тебя совсем отморозило мозг?!

Николас сделал над собой усилие. Кап! Краски из его портрета вытекло уже достаточно много, а колба сужается к горлышку. Теперь она быстро наполнится. Счет идет на минуты.

– А ты не понимаешь? – едва ворочая языком, прохрипел он. – Она не создает… она уничтожает все! Был котихальтиа… теперь нет. Жили люди… больше не живут. Камни, которые она рисует – рассыпаются. Листья, которые она изображает – увядают. Дура! Неужели ты не знаешь, что будет потом? Когда будут готовы все ее чудо-краски?

– И что же? – спросила Завитушка с вызовом.

– Она нарисует солнце!

Завитушка не ответила. Он видел лишь ее красивые туфельки, наполовину скрытые длинной юбкой. Не было сил поднять голову. А так нужно видеть выражение ее лица!

– Ты врешь! Сестра не такая! Это вы, инквизиторы, уничтожаете все!

– Ты же сама… в это не веришь.

Она что-то ответила ему. Ее возмущенный голос потонул в охватившем все вокруг гуле. Что это? Правда что-то гудит? Или это у него шумит в ушах?

Кап. Кап. Кап!

Николас перевел дух. Нет, надо держаться. Хотя зачем? Кому? Он вот-вот умрет!

– Кто твои родители? – спросил он. – Ты их помнишь? Как они выглядят? Как их зовут?

Завитушка молчала. Николас продолжал, машинально следуя заученной форме допроса:

– Где ты жила раньше? Где твой дом? Город? Улица? Адрес!

– Ты что, вздумал допрашивать меня?

– Нет! – разозлился он. – Я хочу, чтобы ты вспомнила! Своего мужа вспомнила! Как он умирал? Ты ведь даже этого не помнишь, правда?

Она не ответила. Солнце – пока еще живое – заглядывало в узкое оконце под самым потолком, било у неё из-за спины, превращая её в черный силуэт. Зловещий ангел, предвестник смерти.

Николас вздохнул. Голова его обессиленно свесилась на грудь.

– Я не верю тебе!

– Конечно, – прошептал он. – Потому что не помнишь. Не помнишь, как она пришла в ваш дом. Пожалилась твоему мужу, что нет денег, нечем заплатить за постой. Но она может написать его портрет… Расплатиться портретом. И этот дурак – согласился.

– Врешь!

Завитушка подошла к нему. Теперь он смог увидеть, как ее прекрасное лицо исказилось, точно скомканный и смятый рисунок.

– Ты все врешь! Мы сестры! Близнецы!

– Это она тебе сказала?

– Мы похожи, как две капли воды!

Он молчал, собираясь с силами.

– Как ты объяснишь это? Объясни!

Он поднял голову. Это надо сказать, глядя ей в глаза. Тогда она поверит. Может быть… Заклятие так просто не снимешь.

Голова казалась безумно тяжелой, будто стопудовая гиря.

– Ты ее автопортрет.

– Что?!

– Она сделала из тебя свой автопортрет, дура!

– Такого не бывает… – прошептала Завитушка.

Николас горестно усмехнулся:

– Значит, и мир нельзя нарисовать?

Кап… Кап…

Все, нет времени. Николас чувствовал это. Смерть, вот ты какая! Холодная, безразличная. С прекрасным лицом Мэй Биррар.

– Тебя зовут, – прошептал он, – Изабелла Файтер. Твой муж умер. Твой дом разрушился. Ты ушла вместе с Мэй и носишь ее облик, чтобы отправиться вместо нее в тюрьму в случае чего. На тебя наложено заклятье, поэтому любой инквизитор будет чувствовать холод.

– Да кто тебе сказал такую чушь?!

– Мой домовой, – ответил он. Голос Завитушки шел откуда-то справа. Он уже почти не видел ее. – Тон узнал тебя… Ты не любила его… Ты была плохой хозяйкой…

Она расхохоталась. А может, это был никакой не смех. Просто снова шумело в ушах.

– Нет, подлый инквизитор! Все это ложь! Вот я и поймала тебя на лжи! Все знают: домовые не умеют разговаривать!

– Просто это ты, – ответил Николас, – не умеешь их слушать.

Последняя серебристая капля упала в колбу. Колени подогнулись, веревки заскрипели от изменившейся нагрузки.

Он перестал видеть. Он перестал жить. Он перестал дышать.