Текст книги "Назад в СССР"

Роковой день
(рассказ)

Маринка спешила жить. И это проявлялось во всех её действиях и поступках. Вот и замуж вышла, едва окончив школу, обескуражив своей поспешностью родных и знакомых.

«И куда торопится, ведь вся жизнь впереди? Будто не успеет, вот молодость-то глупая», – судачили соседки.

А Маринке и дела не было до людской молвы. Устроилась на работу и сразу же стала готовиться к поступлению в институт на заочное отделение. А потом и сына родила.

Павел, её муж, встречая Маринку у роддома, сказал улыбаясь:

– Ну вот, нас теперь трое.

– Паша, нам ещё четвёртого нужно, – отреагировала на его слова Маринка.

– Да ты что? – удручённо выдавил Павел. – Тебе же отдохнуть нужно, пожалей себя: и ребёнок, и учёба… Дел, что ли, мало?

– Нет, Павлуша, я всё обдумала. Обязательно ещё дочку надо. Я выдержу.

Ровно через год появилась на свет и дочурка.

Маринка, что называется, на части разрывалась, но успевала везде: и на работе, и дома, и учёбу не запускала.

Павел шутил иногда: «У моей жены повышенный коэффициент полезного действия». Но порой сам поражался этой жажде жизни, стремлению объять необъятное. И от этого жалость и боль подкатывали к его сердцу.

Однажды он не выдержал.

– Хватит! – сказал он твёрдо. – Разве тебе не надоела спешка? Остановись! Ну что ты надрываешься?

– Понимаешь, – тихо произнесла Маринка, – боюсь, что не успею.

– Чего не успеешь-то? – удивился Павел.

– Всего, – ответила Маринка и замолчала.

На том разговор и закончился. Павел больше не возвращался к нему, осознав, что жену уже, видно, ничем не остановить. Она и любила как-то взахлёб, словно прощаясь. Вихрем налетит на Павла, расцелует его и скажет: «Ах, как невозможно я тебя люблю!»

Детишек Маринка обожала, души в них не чаяла. И тут будто боялась опоздать, учила их всему. В свои четыре года Машутка уже держала в ручонках спицы, а пятилетний Миша усердно вскапывал грядки на огороде. «Пусть будут самостоятельными, мало ли что», – вырвалось как-то у Маринки.

И только когда ей исполнилось двадцать три, она наконец-то решилась рассказать мужу о том, что заставляет её так спешить. Проводив гостей, она подошла к Павлу:

– Знаешь, Павлуша, какой сегодня день?

– Конечно, твой день рождения.

– Не только. Сегодня роковой день.

– Какой? Роковой? Почему? – не понял муж.

– Я тебе, Паша, не говорила, но цыганка одна мне в детстве нагадала, что в день, когда мне исполнится двадцать три года, я погибну. Вот я и торопилась жить. Только сейчас я поняла, какая это чушь! А день этот кончается. Видишь, солнышко, заходит? Так что ничего не сбылось. Если бы ты знал, Павлуша, какая я счастливая! Пойдём прогуляемся немного.

Она резко повернулась, на ходу крикнув мужу «Догоняй!» и выбежала за калитку.

Павел вышел на крыльцо и увидел, как неожиданно из-за поворота вывернул грузовик.

Жуткий скрежет тормозов и отчаянный женский крик, леденящий душу, слились воедино, застыв в воздухе пыльным облаком…

Где найдёшь такую?
(рассказ)

Как-то перебирая старые фотографии, Лика наткнулась на письмо, написанное её рукой.

«Дорогой мой человек, здравствуй! Сейчас по радио читали стихи о любви. Слушаю и думаю о тебе. Только не говори, что всё это глупости. Такая тоска на меня нахлынула. Нет тебя рядом, и всё не мило. Ты самый близкий и самый родной. Ты – это всё. И даже больше, чем всё. Вот теперь и вникай, что ты значишь для меня и каковы мои чувства к тебе».

Прошло больше десяти лет, как она это написала, но так и не отправила адресату. А адресат, её муж, сидит сейчас в соседней комнате и смотрит телевизор. Молодая женщина вздохнула:

– Что же такое с нами случилось? Вроде живем неплохо, но что-то со временем растеряли. Ушло что-то главное. А может, просто стареем? Но разве тридцать – это годы? А ведь тогда казалось, – продолжала размышлять Лика, – что так и будем жить на одном дыхании любви. Нет, чувства какие-то остались, но это не то. Говорил кто-то, что любовь с годами переходит в привычку. Но как это грустно звучит – привычка… И почему мы должны жить по формуле привычки?

Лика ещё раз с грустью перечитала письмо. Память вернула в счастливое прошлое.

Она тихонько вошла в комнату, в которой Денис смотрел телевизор.

– Денисыч, – как-то робко произнесла она, – я тебя люблю.

– Что? Я не ослышался? – переспросил удивлённо муж.

– Не ослышался, – улыбаясь, ответила Лика. – Дорогой ты мой человек, какими же мы стали «сухарями». Ходим по квартире и друг друга не замечаем, до того друг к другу привыкли! Как к мебели в комнате. Знаю, что здесь стоит шкаф, рядом с ним стол, неподалёку кресло, на котором сидишь ты и смотришь телевизор, а там – диван, на котором спит кот. А на кухне холодильник, плита, у которой постоянно нахожусь я. У нас примерно так, как в сказке «Дом, который построил Джек». Всё отлажено, всё по полочкам разложено, только синицы нет.

Лика обняла мужа и прижалась щекой к его лицу.

– Денисыч, ты разве не заметил, что мы с тобой совсем перестали говорить о любви? А когда ты в последний раз мне цветы дарил?

В ответ муж изобразил смешную гримасу на лице и жалобно произнёс:

– Лик, не отвлекай от фильма! Самое интересное! А я исправлюсь. Ты бы лучше пока кофейку сварила.

Когда Лика молча ушла на кухню, Денис мысленно пожурил себя за невнимание к жене.

«Нужно исправить ошибку, – решил он. – Преподнести жене какой-нибудь презент».

Ну а любовь… В любви он третий год объясняется сотруднице Валентине – вот тебе и синица. Денис усмехнулся:

– Да, чуть маху не дал! Жену-то забывать нельзя! Где ещё такую найдешь?

Старый Маяк
(сказка)

Старый отшельник Маяк добросовестно нёс свою службу. Он был вечен и давно забыл, сколько лет, а может, веков стоит на этом скалистом одиноком острове среди бушующих морских волн. Его каменные стены, замшелые и обветренные, походили на панцирь старой черепахи. Маяк светил судам, малым и большим, указывая верный курс и поддерживая тем самым их, как бы говоря, мол, вы не одни, я с вами в этой кромешной тьме. Они, приветствуя, сигналили ему в ответ. Маяк весело ухмылялся:

– Ну кто сказал, что я одинок? Вон, какие эскадрильи идут на мой свет! И что бы они без меня делали? Радуются при встрече, как отцу родному.

Днём, когда отступала ночная тьма, старый Маяк отдыхал, слушая щебетанье птиц, которые на своём птичьем языке рассказывали новости со всего света.

И вновь старый Маяк, ухмыльнувшись, подумал про себя: «Да разве ж я одинок? Вон, сколько пташек навещает меня. Да и что такое одиночество?»

Яна Варшавская

Окончила Томский государственный университет.

Член Российского союза писателей и Интернационального союза писателей.

Лауреат второй Премии национальной литературной премии «Писатель года» (2013).

Автор восьми книг, является соавтором в более чем шести десятках авторских сборников.

Лауреат Московской, Лондонской Премий, имеет титул «Дама фантастики и детской литературы» за 2020 год по результатам конференции РосКон.

Награждена медалями и дипломами.

Главы из книги «Секретики»

Вместо пролога

 
Старым стоптанным ботинком, грубым швом
                                                         на рюкзаке,
чёрно-белою картинкой и творожником в ларьке…
Детство дарит нам Секретик: в ямке – битое стекло,
бантик, брошка и билетик – всё, что под руку пришло…
Сколько выплакав слезинок, ты спешило повзрослеть,
без жевательных резинок всё мечтало посмотреть:
и кино про Фантомаса, и про кортик, и орла…
Время было… И с запасом: целый день и дотемна…
Только вот куда-то делось, не зовёт уже играть…
Как-то быстро повзрослелось… Детство!
                                               Вот бы наверстать!
 

Не нужно быть психологом, чтобы понять, что все наши привычки, какие-то уникальные способности, черты характера закладываются в раннем детстве. А потом либо мешают, либо помогают жить.

Я обладаю прекрасной памятью: помню различные мелочи, запахи, особенно хорошо запоминаю даты. Конечно, не те даты, что нужно заучивать из учебников по истории, а те, которые связаны с любыми обстоятельствами нашей жизни. Ещё я, как никто другой, умею хранить чужие тайны. Мои приятельницы обожают делиться со мной своими секретами, потому что уверены, что о них никто, кроме нас, не узнает… Но не потому что я такая высоко нравственная личность и ни за что на свете не поделюсь ими или случайно не проболтаюсь. Нет. Дело в другом… Как только я узнаю о чужой тайне, я тут же, автоматически, о ней забываю. Вспоминать бесполезно. Так что выгода очевидна: человек выговорился, облегчил душу, а я гарантированно забыла о чьём-то ужасном секрете.

В нашем детстве не было ни персональных компьютеров, ни сотовых телефонов, ни пятидесяти телевизионных каналов, да ещё много чего… Зато были игры! Не виртуальные компьютерные, а настоящие детские забавы. Впрочем, многие из них – как бы это помягче сказать? – с налётом жестокости, что ли…

Играли мы и в «Садовника», и «Из круга вышибала», и «Цепи кованные». Но самое приятное и трепетное занятие для девчонок той поры было создавать – именно создавать – свои Секретики… Что это такое? Попробую объяснить. За нашим домом начинался лес, причём не какая-то берёзовая колка, а настоящий, нетронутый густой лес. Даже старшие мальчишки редко отваживались углубиться туда одни, без сопровождения взрослых. И не потому, что были какие-то страшные истории, связанные с ним. Просто лес тот настолько густой и тёмный, что в нём довольно трудно было продираться сквозь сплетённые ветвями деревья и кустарники. Поэтому мы ограничивались лишь его опушкой…

Для того чтобы сделать Секретик, каждой девочке нужно было время, но самое главное, чтобы никого не оказалось поблизости. Ведь самое страшное горе, которое могло случиться в то время, – увидеть, что твой Секретик разорён. Мальчишки, понятное дело, не играли в эти девчоночьи игры, зато разграбить или сломать чужой Секретик для них считалось чуть ли не геройством или огромной заслугой. Они хвастались друг перед другом о своих недавних находках. Часто тайком подглядывали, как кто– то из девочек старательно маскирует свои сокровища, чтобы, как только она уходила, вломиться и завладеть чужой собственностью.

Я всегда уходила чуть дальше остальных, проползала сквозь запутанные ветки и, остановившись где-нибудь около большого дерева, выкапывала небольшую ямку между его корнями. Потом цветными стёклышками обкладывала её. Если не было стекла, можно было использовать фольгу от шоколадки или яркие тряпичные лоскутки. Главное, как-то закрепить стенки ямки, чтобы земля не засыпала её обратно… Потом в это надёжное углубление торжественно помещались самые дорогие для любой девочки вещицы: старинные броши (взятые, например, из дальнего ящичка маминого комода), бусы, заколки, монетки, да ещё много чего можно было положить… Сверху всё это «богатство» накрывалось осколком прозрачного оконного стекла. Затем насыпалась земля, или возвращался кусок дёрна, аккуратно вырванный вместе с травой, или тайник маскировался с помощью веточек и листьев. Для чего? Всё очень просто, если твой Секретик никто не найдёт, то можно было иногда прийти и, убрав верхний слой земли, аккуратно проведя ладошкой по прозрачному стеклу, вновь любоваться своими сокровищами. Вот так создавался Секретик.

Когда я довольная возвращалась домой, мама лишь укоризненно качала головой:

– Бог мой! Посмотри на свои руки! Опять копалась в земле?

Да уж! Хоть я и старалась отмыть их на старой колонке, но под ногтями всё-таки остались предательские чёрные полоски.

– Милая! Я не запрещаю тебе играть. Просто это опасно. Ты можешь подцепить какую-нибудь заразу! – в сердцах поговаривала она.

И вот однажды я не выдержала и показала свой Секретик новенькой девочке, которая была очень хорошенькой. Просто куколка! Она появилась в нашем дворе месяц назад и ещё ничего не знала о наших играх, а самое главное, она пока не стала чьей-то близкой подругой. Катя ахнула, увидев содержимое моего Секретика, потом она помогла мне всё тщательно укрыть, и мы вместе вернулись во двор.

Лето заканчивалось, и мне захотелось забрать свои драгоценности домой. Убрав листья и веточки, я обнаружила, что кто-то незваный успел побывать здесь раньше меня… Я села на корточки и, чтобы лучше разглядеть, прильнула щекой к стеклу, посветив вниз маленьким фонариком… Чей-то круглый глаз тоже посмотрел на меня сквозь прозрачное стекло. Я испугалась, но палочкой отодвинула его. Из ямки выпрыгнула большая тёмная лягушка. Она, с немым укором посмотрев на меня, квакнула напоследок и скрылась в высокой траве.

Ночью мне приснился странный сон. Будто бы десятки огромных и совсем маленьких лягушек выскакивают одна за другой из ямки моего Секретика, а последняя, подпрыгнув ко мне совсем близко, протянула свою крохотную лапку и произнесла:

– Разрешите представиться, меня зовут Рана Террестрис[8]8
  Rana terrestris (Rana arvalis) – лягушка остромордая, болотная. Распространена на территории Сибири и Красноярского края широко, встречается в таёжной и подтаёжной зонах, лесотундре. Обитает на суше: в лесу, лесостепи, в пойменных ландшафтах.


[Закрыть].

Я пожала ей лапку, но не смогла вспомнить своего имени, чтобы ответить ей.

Вероятно, это просто совпадение, но именно в то утро я обнаружила у себя на руке большую шипицу, или бородавку. Мама попыталась свести её карандашиком ляписа[9]9
  Ляпис (лат. lapis «камень») – нитрат серебра (азотнокислое серебро), используется в медицине (ляписный карандаш) для прижигания ранок.


[Закрыть], но это не помогло.

– Говорила я тебе, не возись с землёй! Теперь придётся обратиться к врачу!

Мама позвонила своей подруге – Эмме Рудольфовне, врачу-окулисту, та позвонила своей – врачу-дерматологу… На следующий день мы пришли в поликлинику.

– Ничего страшного! – сказала приятного вида пожилая женщина и отвела меня в рентген-кабинет. – Две-три процедуры, и от твоих бородавок след простынет! – успокоила она, поместив мою ладонь на стол под аппаратом.

Возможно, именно тогда я и стала терять интерес к секретам, пусть даже к таким маленьким и невинным… Или всё дело в последнем, самом ужасном?

Помню как сейчас ту зиму…

Уже стояли ранние морозы, и выпал первый глубокий снег. Мы играли около дома. Стало скучно, и мальчишки предложили пойти в соседний двор: там и места больше, и есть, где развернуться нашей неуёмной фантазии. Солнышко пригревало, снег прекрасно лепился, а мы катали снеговика. Вдруг кто-то из ребят увидел, что из сугроба виднеется какой-то красный лоскуток. Мы подошли ближе. Самый смелый тихонько потянул тряпку на себя, и… На одеяльце лежал розовый пупсик, только уж очень сильно похожий на настоящего ребёнка. Из-под шапочки выбивались светлые волосики, а на пальчиках – настоящие ноготки…

Это просто не могло быть правдой!

Кто-то из взрослых обратил внимание на наш плотный кружок… Нас, потрясённых и притихших, отправили по домам.

Назавтра я слышала, как мама рассказывала отцу, что милиция нашла в соседнем дворе молодую женщину, которая не пожелала быть матерью, но не смогла сохранить это в тайне. Её страшный «cекретик» обнаружили, как всегда, вездесущие мальчишки…

Глава первая. На Золотом Крыльце сидели… или Шпионские страсти

Очень уютный дворик, расположенный по улице Ермака, славился тем, что жильцы дома отличались редкой сплочённостью и представляли собой по-настоящему дружный коллектив. Мужчины с наступлением первых по-весеннему тёплых деньков и до поздней осени, пока в воздухе не закружатся робкие снежинки, после работы, плотно поужинав, садились за деревянный стол, установленный посередине двора, и «забивали козла». Причём играть в домино для них было сродни какому-то священнодействию. Каждый день с семи и… пока не стемнеет. Игра сопровождалась возгласами: «Рыба!» или «Позвольте, а вот и дуплет!..» Но, играя, они не забывали и о нас… Когда наши мамы стояли у плиты, папы дружно присматривали за детьми, собирая всех в кучу строгим взглядом из-под лёгких соломенных шляп… В подвале дома они оборудовали большую комнату. Там стояли несколько бильярдных столов и столиков для игры в шахматы. С наступлением холодной погоды мужчины перебирались в подвал, но детей туда брали редко. Только «выдающихся» шахматистов. В свои неполные семь лет в двух партиях подряд я торжественно объявила:

– Шах и Мат, пап!

Отец поначалу как-то сник, но некоторое время спустя плавно переключился на игру в бильярд. Вот тут он был самый лучший! Мне очень нравилось наблюдать, как трепетно укладываются шары на зелёном сукне, как выбирается наилучшая позиция…

Ужасный случай, произошедший в ту зиму, вроде бы не касался напрямую жильцов нашего дома, но, как оказалось, стал «первым камешком, вызвавшим горный обвал». А трагические события не заставили себя долго ждать…

Наш дом трещал по швам в прямом и переносном смысле. Когда обрушился потолок в нашей кухне три года назад, нас временно переселили в соседнюю квартиру. Дом был признан аварийным, но так как строительство новых домов велось крайне медленно, то грандиозное наше переселение всё время откладывали. Мои родители, скопившие небольшой капитал, решили купить недостроенный, но свой собственный кирпичный дом. Поэтому сразу после работы шли туда – на нашу стройку. Им очень хотелось при первой же возможности переехать и жить отдельно, разбив небольшой садик рядом с домом. Я старалась не думать об этом, ведь тогда придётся расстаться с моими лучшими друзьями. А значит, все наши игры и секретные экспедиции уйдут в прошлое?

– На Золотом Крыльце сидели: Царь, царевич, Король, королевич… – звонкий голос Алёнки доносится издалека. Все те, кто ещё не включился в игру, подтягивались или кричали с балкона:

– Погодите, я уже выхожу!

– …Сапожник, портной… Кто ты будешь такой? Говори поскорей – не задерживай добрых и честных людей! – будто не слыша просьбы, продолжала Алёнка.

– А вот интересно, портные всегда китайцы? – спросил Мишка.

– И с чего ты взял? – удивилась Наташа.

– А с того. Наш-то портной Семён – китаец!

– Да нет! Я же ходила с мамой в ателье. Он там один мужчина, другие закройщики – женщины. И они разные все: русские есть, и татарочку я там тоже видела, – уверенно заключила Наташа.

Семён, о котором велась речь, был самым настоящим китайцем. Когда именно он приехал в Советский Союз, мы не знали, но, сколько помнили себя, он всегда жил в четвёртом подъезде нашего дома. Китаец шил мужскую одежду, чаще всего брюки. Брался и за мелкий ремонт, подгонял вещи под фигуру. Работал он с восьми утра и до позднего вечера, но заказов на дом не брал. Если кому-то нужно было сделать что-то очень срочно, он извинялся:

– Увасаемый, я делать буду быстро. Толька нада начала прити ателье. Дома нада отыхать.

Семён действительно шил замечательно и быстро. Я не припомню ни одного случая, чтобы кто-нибудь остался недоволен его работой. Его настоящее имя Сянцзян[10]10
  Сянцзян – в переводе с китайского: крутящийся в воздухе (птица).


[Закрыть], но все звали китайца на русский манер – Семён. А он только улыбался и, казалось, не имел ничего против такого имени. Вечерами Сянцзян мастерил воздушного змея и, когда завершал клеить очередного огнедышащего дракона, звал ребятишек на его торжественный запуск. Мы бежали за ним следом на Полынное поле, широко размахивали руками и сами изображали воздушного змея. Сколько же было радости, когда именно мне Семён доверил держать леску от парящего вверху красного дракона!

– Деваска! Крепка-крепка дерши! – он легонько хлопал меня по плечу, тоже радуясь, словно ребёнок, что всё так хорошо вышло…

В доме было только четыре подъезда. Однако лучше всего я знала те семьи, которые проживали в нашем, третьем. На первом этаже в квартире номер девятнадцать жил Павел Евгеньевич Мостовой. Это был одинокий моложавый мужчина. Где и кем он работал, мы лишь догадывались… Строили предположения, и все они сводились к одному: Павел Евгеньевич – шпион. А как иначе объяснить тот факт, что он то надолго исчезал, то вдруг сидел безвылазно дома и что-то непрестанно печатал на своей старенькой печатной машинке? У него была такая неброская внешность. Лицо Павла Евгеньевича, как говорила моя мама, очень пластичное. Допустим, если наклеить бородку и усы плюс круглые очки – вот тебе и профессор! А если надеть ему на голову кепку, а поверх одежды фуфайку и на ноги сапоги – тракторист. Он с лёгкостью мог быть кем угодно! Да только видели мы его во всевозможных серых костюмах различных оттенков, а поверх них – неизменный, тоже серый, китайский габардиновый плащ. На голове – шляпа. Туфли или ботинки всегда чёрные и тщательно начищенные. Время от времени за ним приезжала светлая «Волга» – машина довольно редкая для нашего небольшого городка. Только проследить, куда уезжает этот автомобиль, не удавалось даже моему брату на велосипеде. Так что легенда о специфической профессии нашего жильца только росла и крепла. А когда мальчишки, начитавшись книг о советских разведчиках, научились видеть разницу между шпионом и разведчиком, Павел Евгеньевич сменил свой статус в наших глазах.

– Шпион – это враг! А тот, кто шпионит д-д-для наших, на-называется разведчик! – просветил нас Игорёк.

– Ого! Значит, наш Павел Евгеньевич настоящий разведчик! Интересно, а какой у него пистолет? – с восторгом выдохнула Алёнка.

– Не-неизвестно. Да только у разведчиков всё самое но-новое! – продолжал делиться с нами Игорёк почерпанными из книг знаниями.

Он даже на время забыл, что заикается и очень стесняется девчоночьего общества. Мы смотрели на него с неподдельным интересом, потому что очень хотели поподробнее узнать о жизни настоящих разведчиков.

– А видали, какой у Мостового аккуратненький че-чемоданчик? В него, я ду-думаю, он и складывает всё-всё необходимое, – Игорёк вздохнул: – Жа-жалко, что никак нельзя об этом спрашивать! Ведь-ведь, если Павел Евгеньевич до-догадается, что его тайну раскрыли, то-то он сразу же сменит квартиру. То-только мы его и-и видели!

– Вот и не пяльтесь больше на него. Пусть себе думает, что мы такие глупыши! – заключила Вероничка.

Так и решили. Тайну эту никому не выдавать и слежку за Павлом Евгеньевичем прекратить, а песню, доносившуюся из его окна, считать позывными.

Дело в том, что у таинственного жильца квартиры номер девятнадцать имелась одна очень странная особенность. О ней знали все, даже жильцы соседних домов… Каждое воскресенье, если Павел Евгеньевич был дома, ровно в десять утра из его открытого окна доносилась мелодия, причём всего одна, но звучала она не менее пяти раз подряд. Когда мы были маленькие, то ещё не понимали значения слов из той песни, но годы шли, мы подрастали и уже с нетерпением ожидали воскресной побудки, начинающейся словами: «Хотят ли русские, хотят ли русские, хотят ли русские войны?»[11]11
  «Хотят ли русские войны» – популярная советская песня. Автор музыки – Эдуард Колмановский, автор слов – Евгений Евтушенко. Впервые исполнена в 1961 году Марком Бернесом.


[Закрыть]. Особенно торжественно это звучало на Девятое мая, именно тогда песня приходилась к случаю. Баба Таня, бабушка соседских Сашки и Наташеньки, выпекала огромное количество домашних булочек и хвороста. Выставляла полные тазы этой вкуснейшей сдобы на стол во дворе. Она радушно угощала ребятишек, слетающихся на пир, как голодные воробьи… Угощала и приговаривала:

– Кушайте-кушайте, деточки. Ведь такую войну пережили! Вот уж столько годков минуло… Да кто ж их считает!

На втором этаже того же третьего подъезда проживала семья Дикольчук. У них был единственный ребёнок: Санёк – плотный, розовощёкий. Он всегда держался особняком и редко включался в наши игры. Но почему-то просто обожал играть в «Краски». Наши мамы были давнишними приятельницами. Нина Анисимовна, мама Сани, работала продавцом в большом универмаге в отделе тканей. Магазин находился в самом центре города, куда доехать можно было только на автобусе. Дорога занимала примерно минут сорок – сорок пять. Когда мама собиралась заказать себе новое платье или костюм, она брала меня с собой, и мы ехали в центр. Я считала остановки. Помню, было их ровно двадцать две. Но даже не огромное количество тканей или их чудесные рисунки завораживали меня, когда наши мамы вели неторопливый разговор, обсуждая, сколько и какой именно материи необходимо… Я слушала вибрации голоса Нины Анисимовны Дикольчук. Её прекрасный грудной голос, как пение Сирены, кружил голову, заставлял слушать и слушать…

Моей самой большой мечтой в ту пору было: «Пусть, когда я вырасту, у меня будет такой неповторимый голос!» Сколько же раз я представляла её красивое лицо в нашем чёрно-белом телевизоре. Всякий раз в моих фантазиях Нина Анисимовна исполняла арии из оперетт. Почему из оперетт? Просто её голос больше всего подходил именно для этого. А оперетты мы с мамой очень любили. Особенно «Летучую мышь» и «Мистер Икс».

Вспоминая необычные привычки и странности наших соседей, я словно вновь окунулась в ту давнюю атмосферу неподдельной дружбы, взаимопонимания и любви. Но только теперь я отчётливо вижу, что дальнейшие события, так или иначе, повлияли на всех нас, проживавших в то время, в том доме.

Глава третья. Отец

– Дядя Петя, а дядя Петь! Скажи вот, когда я вырасту, ты отдашь Янку за меня замуж? – голос Алёшки Балабушко доносился со двора через приоткрытое окно в зале. Отец поправлял кабель уличной антенны и, услышав возгласы юного Ромео, спросил:

– А ты принц, Балабушко?

– Нет, – ответил Лёшка.

– Коня белого можешь купить? – продолжал шуточный допрос папа.

– Не-а…

– Так чего же свататься пришёл? – удивился он.

– А зачем мне лошадь? – не унимался мальчишка.

Отец на минутку задумался и произнёс:

– И в самом деле – зачем? Ведь ты мою Янку на год моложе и на целую голову ниже… Зачем тебе это? Подрастёшь, приходи… Но по большому секрету тебе скажу: девчонки, все как одна, о принцах мечтают. Хорошо бы было, чтобы ещё и на белом коне, – закончил шутить отец и закрыл створку.

Алёшка тоненьким прутиком чиркал что-то на асфальте под нашим окном. Вероятно, он пытался написать печатными буквами моё короткое имя.

Отец заглянул в мою комнату и, увидев, что я уткнулась лицом в подушку и заткнула уши, понял, что во двор сегодня я не выйду, переживая за то, что кто-то всё же мог услышать это признание и будет теперь дразнить: «Тили-тили тесто, жених и невеста!»

Он подошёл, присел на краешек кровати и спросил:

– А что, дочурка, пойдём на Озеро?

– Ура-а-а! – закричала я, моментально забыв о своём недавнем «позоре»…

Если обогнуть Полынное поле, пройти через лесополосу, то как раз и окажешься на берегу огромного озера. Скорее всего, оно не являлось настоящим природным водоёмом и, вероятно, это был какой-нибудь бывший карьер… Но только было оно необычайно чистое и очень глубокое. Названия ему никакого не придумали и говорили просто – Озеро. Однако писали о нём всегда с большой буквы. В этом нашем Озере водилась довольно крупная рыба, даже несколько видов. А вот купаться детям в нём не разрешали из-за его приличной глубины: сразу, почти у самого берега… На Озере плавали резиновые надувные лодки с рыбаками. А те рыбаки, у которых не имелось лодки, сидели вдоль берега.

Для нас отцом поход на рыбалку был настоящим отдыхом, но если ещё и поймаем рыбу, то просто большим днём, когда можно было похвастаться:

– Мы во-о-о-т такую рыбищу поймали!

Кроме червей, на рыбалку отец брал обед. Это кефир для него и «снежок» – мне, булку белого хлеба и несколько толсто нарезанных кусков докторской колбасы. В сумке также оказывались, на всякий случай, прихваченные журнал «Крокодил» и газеты «Труд» и «Советская Россия»… Отец говорил, что если клевать не будет, то хоть прессу на свежем воздухе можно будет просмотреть.

Когда поплавок надолго замирал, я, потеряв к нему интерес, брала журнал и рассматривала шаржи Кукрыниксов[12]12
  Кукрыникс – творческий коллектив советских художников-графиков и живописцев, в который входили действительные члены АХ СССР, народные художники СССР, Герои Социалистического Труда Михаил Куприянов (1903–1991), Порфирий Крылов (1902–1990) и Николай Соколов (1903–2000).


[Закрыть] или пыталась сначала прочесть, а потом понять анекдоты, напечатанные в том журнале… Потом, наоборот, отец читал, а я во все глаза следила за удочкой. Домой мы приходили под вечер, уставшие, но страшно довольные. Поэтому, когда отец брал меня с собой, я всегда радовалась и с нетерпением ждала следующей такой рыбалки.

В тот день мы вернулись без улова, зато никто из детей нашего дома не смог пристать ко мне со своими дразнилками. Юркнув в свой подъезд, я быстренько поднялась на третий этаж. Когда наши сумки были разобраны, руки вымыты, отец предложил мне помочь ему в одном очень ответственном деле.

– Что за дело, папуль? – спросила я, сгорая от любопытства.

– Сегодня у нас с тобой очень важный день. Будем, наконец, завершать этажерку, – сказал отец и прихватил купленные заранее ручки и шарниры для её нижней тумбочки.

Детали были в смазке и завёрнуты в вощёную бумагу. Отец дал мне старую тряпку и сказал, что мне нужно очистить все эти грязные штуковины, пока он будет занят чем-нибудь другим.

Отец мастерил в нашем подвале, в маленьком закутке, который запирался на большой висячий замок. Я обожала бывать там вместе с ним и вдыхать запах свежеоструганных, влажноватых досок. Мне нравилось играть с кудрявыми стружками, которые выходили из-под рубанка и закручивались, как локоны у Буратино! У отца в мастерской стояли длинный верстак и небольшой стол. Висели полочки, на которых помещались баночки со столярным клеем, бутылки с лаками и краской. В жестяной высокой банке щетинками вверх торчали различные кисти и кисточки. Это и была вотчина отца, его столярная мастерская. Иногда отец подшучивал надо мной и говорил, что нам с Володькой надо было наоборот родиться – мне мальчишкой, ему девочкой…

Мой старший брат совсем не интересовался папиными рубанками и удочками. Гонял весь день на велосипеде или надоедал матери с просьбой научить его свистеть, как она. Мама, и правда, лучше всех во дворе умела насвистывать любые мелодии, даже те, которые слышала всего один раз, да и то очень давно.

Осмотрев этажерку придирчивым взглядом, отец, кажется, остался доволен…

– Ну-ка, дочка, где там шарниры? Сейчас дверцы навешивать будем! Будет к моему дню рождения для всех подарок! Мы с мамой поставим свои книги на две верхние полочки, а вы с Володькой – на нижние, – сказал отец, заканчивая работу.

Этажерка вышла замечательная: с балясинами и перегородками и солидной тумбой внизу.

– А что же будет в тумбочке лежать, а, пап? – спросила я.

– Там? Романы из журнала «Иностранная Литература» переплетём, вот там им самое место, – ответил отец. – Пойду позову Петра Корноухова. Как думаешь, дочь, вдвоём мы поднимем её? – спросил отец, выходя из мастерской.

– Думаю, да! – крикнула я ему вслед.

А сама в уме стала прикидывать, какую же именно полочку мне лучше занять, пока Володька не вернётся со двора, чтобы досталось ему то, что останется. Как говорил отец, это и есть «закон джунглей», о котором я слышала, но не имела чёткого представления, как это применительно к нашей жизни будет… Ведь джунглей-то у нас нет… Откуда тогда закон взялся?

Вот! Всё стоит на своих местах: мамины любимые книги, «Гаргантюа и Пантагрюэль» и «Собор Парижской Богоматери», отцовские военные романы…

Я даже поставила «Гум-Гама» Евгения Велтистова и томики сказок Александра Пушкина. Все большие книги и особенно свою любимую – «Волшебник Изумрудного Города», потом книги стихов Агнии Барто и Маршака… На краешек тумбочки усадила плюшевого медвежонка. Теперь совсем красиво!