Текст книги "«Нам было только по двадцать лет…» Стихи поэтов, павших на Великой Отечественной войне"

«У эшелона обнимемся…»

 
У эшелона обнимемся.
Искренняя и большая,
Солнечные глаза твои
Вдруг затуманит грусть,
До ноготков любимые,
Знакомые руки сжимая,
Повторю на прощанье:
«Милая, я вернусь».
Я должен вернуться, но если…
Если случится такое,
Что не видать мне больше
Суровой родной страны, —
Одна к тебе просьба, подруга:
Сердце свое простое
Отдай ты честному парню,
Вернувшемуся с войны.
 

Декабрь 1942 г.

«Проходит поезд через лес…»

 
Проходит поезд через лес,
Колесами стучит.
По крепким шпалам льются рельс
Тяжелые ручьи.
 
 
И, к небесам стремясь пустым,
Средь сосен и берез,
Летит такой же русый дым,
Как прядь твоих волос,
 
 
Да пляшет, утомляя взгляд,
Деревьев хоровод:
Все ближние бегут назад,
А дальние – вперед.
 

1942 г.

Девять ноль-ноль

 
Не жизнью – патронами дорожа,
Гибли защитники рубежа
От пуль, от осколков мин.
Смолкли винтовки… и наконец
В бою остались: один боец
И пулемет один.
В атаку поднялся очередной
Рассвет. Сразился с ночной мглой,
И отступила мгла.
Тишина грозовая. Вдруг
Матрос услышал негромкий стук.
Недвижны тела,
Но застыла над грудою тел
Рука. Не пот на коже блестел —
Мерцали капли росы.
Мичмана, бравого моряка,
Мертвая скрюченная рука,
На ней – живые часы.
Мичман часа четыре назад
На светящийся циферблат
Глянул в последний раз
И прохрипел, пересилив боль:
«Ребята, до девяти ноль-ноль
Держаться. Таков приказ».
Ребята молчат. Ребята лежат.
Они не оставили рубежа…
Дисков достаточно. С ревом идет,
Блеск штыков выставляя вперед,
Атакующий вал.
Глянул матрос на часы: восьмой.
И пылающею щекой
К автомату припал.
Еще атаку матрос отбил.
Незаметно пробравшись в тыл,
Ползет фашистский солдат:
В щучьих глазах – злоба и страх.
Гранаты в руках, гранаты в зубах,
За поясом пара гранат…
Матрос с гранаты сорвал кольцо,
Дерзко крикнул врагу в лицо:
«Ну, Фриц! Взлетим, что ль,
За компанию до облаков?»
…От взрыва застыли стрелки часов
На девяти ноль-ноль.
 

1942 г.

Возвращенье

 
Два шага от стены к окну,
Немного больше в длину —
Ставшая привычной уже
Комнатка на втором этаже.
В нее ты совсем недавно вошел,
Поставил в угол костыль,
Походный мешок опустил на стол,
Смахнул с подоконника пыль
И присел, растворив окно.
Открылся тебе забытый давно
Мир:
Вверху – голубой простор,
Ниже – зеленый двор.
Поодаль, где огород,
Черемухи куст цветет…
И вспомнил ты вид из другого жилья:
Разбитые блиндажи,
Задымленные поля
Срезанной пулями ржи.
Плохую погоду – солнечный день,
Когда, бросая густую тень,
Хищный «юнкерс» кружил:
Черный крест на белом кресте,
Свастика на хвосте.
«Юнкерс» камнем стремился вниз
И выходил в пике.
Авиабомб пронзительный визг,
Грохот невдалеке;
Вспомнил ты ощутимый щекой
Холод земли сырой,
Соседа, закрывшего голой рукой
Голову в каске стальной,
Пота и пороха крепкий запах…
Вспомнил ты, как, небо закрыв,
Бесформенным зверем на огненных лапах
Вздыбился с ревом взрыв.
… Хорошо познав на войне,
Как срок разлуки тяжел,
Ты из госпиталя к жене
Все-таки не пришел.
И вот ожидаешь ты встречи с ней
В комнатке на этаже втором,
О судьбе и беде своей
Честно сказал письмом.
Ты так поступил, хоть уверен в том,
Что ваша любовь сильна,
Что в комнатку на этаже втором
С улыбкой войдет жена
И руки, исполненные теплом,
Протянет к тебе она.
 

1942 г.

Дмитрий Вакаров
(1920–1945)

«Не помогут нам стоны…»

 
Не помогут нам стоны,
Нас не выручит плач, —
Их не знают законы,
Их не слышит палач.
 
 
Не помогут молитвы,
О, поверь мне, бедняк!
Ты готовься для битвы,
Крепче стисни кулак!
 
 
Без борьбы нет победы,
Нет иного пути, —
За отцов и за дедов
Отплати, отомсти!
 
 
Без борьбы нет свободы,
Нет иного пути, —
За все кривды народа
Отплати, отомсти!
 

«Отдает уже гнилью могильною…»

 
Отдает уже гнилью могильною
Разложившейся каторжный строй…
С жизнью пошлой, горбатой, бессильною
Мы выходим на бой.
 
 
Как вода с водопада искристого,
Как над бездной гремящие льды,
На акул мы нагрянем неистово,
Что других пожирают труды.
 
 
Разгромив угнетателей начисто,
Мы – рабочих товарищей класс —
Песню жизни так грянем размашисто,
Чтоб и звезды услышали нас!
 

1941 г

«Немного лет пройдет…»

 
Немного лет пройдет,
И люди дружно, смело
Оковы сокрушат
И сбросят царство тьмы.
О, как бы мне
Дожить до этого хотелось,
Чтобы не знать ни гнета,
Ни тюрьмы!
 

1942 г. Будапешт

Леонид Вилкомир
(1912–1942)

«Жизнь моя не повторится дважды…»

 
Жизнь моя не повторится дважды.
Жизнь не песня, чтобы снова спеть
Так или иначе, но однажды
Мне придется тоже умереть.
 
 
Как бы я ни прожил свои годы,
Я прошу у жизни: подари
Вкус воды и запах непогоды,
Цвет звезды и первый взлет зари.
 
 
Пусть и счастье не проходит мимо,
Не жалея самых светлых чувств.
Если смерть и впрямь неотвратима,
Как я жить и думать разучусь?
 

1935 г.

«Мы победим. Мои – слова…»

 
Мы победим. Мои – слова,
Моя над миром синева,
Мои – деревья и кусты,
Мои – сомненья и мечты.
 
 
Пусть на дыбы встает земля,
Вопит, и злобствует, и гонит
Меня к своим ногам не склонит,
Как в бурю мачты корабля.
 
 
Я буду жить, как я хочу:
Свободной птицею взлечу,
Глазам открою высоту,
В ногах травою прорасту,
 
 
В пустынях разольюсь водой,
В морях затрепещу звездой,
В горах дорогой пробегу.
Я – человек, я – все могу!
 

1941 г.

Мирза Геловани
(1917–1944)

Жди меня

 
К тебе вернусь я поздно или рано,
Развею я туманы и дожди,
Своей улыбкой залечу все раны,
Ты только жди меня, родная, жди.
 
 
Я соберу друзей легко и скоро,
Их выстрелы с ветвей стряхнут росу.
Сниму я небо, раскачаю горы
И в дар тебе, родная, принесу.
 
 
И ты услышишь медленные песни
Своих подружек, названных сестер,
О юности, что скрылась в поднебесье,
О витязе, к тебе пришедшем с гор.
 
 
Зурна начнет твою улыбку славить,
Ей басом отзовется барабан,
И каждый, кто придет тебя поздравить,
От знойного маджари будет пьян.
 
 
На скатерти небес я справлю свадьбу,
Но чтоб ее не омрачила ложь,
Мне лишь одно вдали хотелось знать бы,
Что ты меня не уставая ждешь.
 

1942 г.

Простите

 
Меня умчала тряская теплушка,
А вы вдали остались на заре…
Но помню я печальную улыбку
И волосы, что листья в сентябре.
 
 
Я обещал, что возвращусь,
Что с фронта
Меня вернет к вам
Глаз печальных власть,
Но эти дни осенние,
Как воры,
Ту клятву собираются украсть.
 
 
И если сердце встретит пулю вражью
И упаду вперед я, как бежал,
Уж вы меня простите,
Да, простите,
Что не пришел и слова не сдержал.
 

1942 г.

Ты

 
Ты помнишь,
Мины рвались то и дело
И вся земля вокруг была черна?
Ты помнишь, пуля мимо пролетела,
Но сердце друга встретила она?
Лежал он у ограды церкви бывшей
В шинели непомерной ширины,
Еще не знавший счастья,
Не любивший,
Неделю не доживший до весны.
Взрывной волною сплющен был и погнут
Его видавший виды автомат…
И ты сказал, что главное —
Не дрогнуть
От скорби, испытаний и утрат.
Идем с боями…
Медленные метры!
В глазах убитых – злых пожарищ медь…
Ничто и нас не оградит от смерти,
Коль не сумеем смерть мы одолеть.
 

1942 г.

У братской могилы

 
Выстрелы, кровь и стенанья… Едва ли
Я позабуду их вечером мирным…
Как замерзали, о, как замерзали
Зори вечерние во поле минном!..
 
 
Прерваны мысли. Раскиданы роты.
Вечер похож на кровавую рану.
Финским ножом, перерезавшим тропы,
Стужа звенит на путях к Ленинграду…
 
 
Пули устали к победному часу.
Пушки охрипли. И танки застыли.
Мы подымали победную чашу —
Ты был так близко, но ты был в могиле.
 
 
Десять ранений. И возле кювета
Братский ваш холмик, неровный и голый.
Всё было немо… и только у ветра
Был твой негромкий и медленный голос.
 

1942 г.

Другу-поэту

 
Дружили…
Но язвительные фразы
Я не прощал и за людей вступался,
И, может быть, поэтому ни разу
Добром и обо мне не отозвался.
Случайные сомненья и тревоги
Я никогда не разделял с тобою.
Судьба дала нам разные дороги,
И, кажется, довольны мы судьбою.
… Где ты сейчас?
О чем сегодня пишешь
Рукою, не державшей пистолета?
Открой окно, прислушайся…
Ты слышишь
Шаги войны, гуляющей по свету?
Мне ночью, настороженной и грозной,
Идти с разведкой к вражескому краю.
Мне сумерки принадлежат и звезды,
А вот рассвет увижу ли,
Не знаю…
Но ты найди своим далеким взглядом
Моих друзей из лыжного отряда,
Что на снегу лежат со смертью рядом,
Щекой прижавшись к ложу автомата.
Из них любой тебя, поэт, осудит,
Не даст руки и не подарит взгляда,
Коль стих, тобой написанный,
Не будет
Подобен пуле снайпера – солдата.
 

1943 г.

Не пиши

 
Ты не пиши мне, что расцвел миндаль,
Что над Мтацминдой небо, как атлас,
Что Грузии приветливая даль
Согрета солнцем ласковым сейчас.
Что Ортачала, как и ты, с утра
Надела платье из степных цветов
И что вздыхает гордая Кура,
Когда Метехи видит средь садов.
 
 
С огнем я этой ночью воевал,
И все казалось мне в дыму атак,
Что за спиной Тбилиси мой стоял
И так смотрел!
И улыбался так!
А в Ортачала расветал миндаль,
Диск солнца плыл по черепицам крыш,
И ты пришла. И только было жаль,
Что вдалеке, любимая, стоишь.
Ты не пиши… Ведь знаю я и сам,
Что весь в цветах лежит проспект Шота
И кто-то ходит ночью по полям,
Их одевая в летние цвета.
И знаю,
знаю, что сиянье дня
Хранишь ты в сердце трепетном своем,
И если пуля обойдет меня,
И если весны встретим мы вдвоем,
Тогда скажу я то, о чем молчал:
Что я навек пришел к глазам твоим,
А тот, кто солнце в битве отстоял,
Имеет право
любоваться им.
 

1943 г.

Кость Герасименко
(1907–1942)

Из фронтового блокнота

Iдiть, думи на Вкраïну.

Т. Шевченко

 
Батареи всю ночь грохотали,
А когда занялась заря,
Мы раскрыли и перечитали
Милый сердцу том «Кобзаря».
Фронтовые будни суровы.
Нежность… Некогда думать о ней,
Но Тарасово светлое слово
Ощущаешь сквозь бурю дней.
Прочитаешь – и вот приснится:
Жито, поле, над полем зной…
Иль весеннее марево, птицы
Возвращаются в край родной…
О земля моя, не пристало
Нам о тихих тропах мечтать,
Но меня ты заколдовала
И теперь – не могу я спать.
Только б встретить тебя, как друга,
Вновь к тебе, дорогая, прийти,
Там, где свищут буран и вьюга,
Вечный след кобзаря найти.
Только знать бы, что здесь, у тына,
Молодая вишня цвела,
Что Шевченкова Катерина
Здесь когда-то молча брела.
Тополь стройный обнять бы в поле
И сказать, что каждый из нас
Не изменит священной воле,
Для которой страдал Тарас.
Край родимый, хоть ветром синим
Из далекой земли повей:
Ты под немцем не сгорбил спину,
Ты встаешь всей силой своей!
И Холодный Яр оживает,
На врага ополчась, как встарь,
Из концлагеря убегает
Непокорный слепой кобзарь.
Он заходит в каждую хату,
Он приносит привет от нас:
«Подымайтесь, близка расплата!
Бейте недруга, в добрый час!»
И о землю гремят оковы,
И сквозь пламя, за рядом ряд,
Партизаны выходят снова —
Это факелы их горят.
Батареи гремят, негодуя…
Край родимый, с прижатым к груди
«Кобзарем» вновь к тебе иду я,
С гордым словом родимым. Жди!..
 

1941 г.

Песня

 
Нас атака ждала ночная,
А пока, дожидаясь тьмы,
Затянули, с чего – не знаю,
Невоенную песню мы.
 
 
В песне Ятрань-река петляла
И куда-то во мгле плыла.
Загляделся на реку малый —
Видно, в сердце тоска была.
 
 
Пули тихую песню скосили.
Ночь дымилась в разрывах бомб.
Мы в огонь и в воду ходили,
Мы со смертью сходились в лоб.
 
 
И трава под ногами билась
Там, где вражья сочилась кровь.
Песня нам на рассвете снилась,
Мы потом ее пели вновь.
 
 
Я прошел за врагом по следу
Много верст и в метель, и в зной,
И всегда, как вера в победу,
Ходит песня со мною в бой.
 
 
Так иди по спасенным селам
Нежной песнею соловья,
Гневной, ласковой и веселой,
Боевая отрада моя.
 
 
Ну, а если паду от раны,
Если сердце замрет в груди,
Ты на поле среди тумана,
Ты меня на жнивье найди.
 
 
Не веди ты меня к кринице,
Только весело зазвени,
Только словом простым, сестрица,
Ты тогда на меня дохни.
 
 
Расскажи мне, как Ятрань вьется
Там, на Киевщине родной,
Птицей сердце мое забьется,
Встану я и пойду на бой.
 
 
Встану я и от боя к бою
Понесу свой крылатый стяг.
Песня, будь же всегда со мною,
Будь подругой моей в боях!
 

1941 г.

Захар Городисский
(1923–1943)

Милая моя

 
Мы с тобою у реки,
Только ты да я.
Собираем васильки,
Милая моя.
В волосах твоих цветы…
Только ты да я…
Весело смеешься ты,
Милая моя.
Никого – кругом лишь лес,
Только ты да я…
Слышен речки тихий плеск,
Милая моя.
Солнце путь свой совершит…
Только ты да я…
Отдохнем в лесной тиши,
Милая моя.
Отдохнем – пойдем домой…
Только ты да я…
Мы счастливые с тобой,
Милая моя!
 

11 марта 1940 г.

«Здесь все по-прежнему…»

 
Здесь все по-прежнему:
Смеющиеся лица…
Жара и пыль… Красавцы тополя,
А где-то там,
На западной границе,
Перемешались небо и земля…
 

1941 г.

«Серый пепел выжженных полей…»

 
Серый пепел выжженных полей,
Камни разоренных деревень…
Пни и угли – вместо тополей,
Вместо солнца – сумрачная тень…
Здесь забыли отдых и покой,
Здесь все время в воздухе висит
Черный дым разрывов над рекой,
Над густыми ветками ракит.
Здесь не знают, что такое сон.
Вверх взлетает рыхлая земля.
Здесь огонь и смерть со всех сторон
И травой заросшие поля…
Ночью от ракет светло, как днем,
Днем темно от дымовых завес.
Люди под губительным огнем
Роют блиндажи, таскают лес.
Зорко смотрит часового глаз,
Спорит с пулеметом пулемет.
Все готовы к бою, каждый час
Ждут приказа двинуться вперед!
 

12 апреля 1943 г.

«Если мне смерть повстречается близко…»

 
Если мне смерть повстречается близко
И уложит с собою спать,
Ты скажешь друзьям, что Захар Городисский
В боях не привык отступать,
Что он, нахлебавшись смертельного ветра,
Упал не назад, а вперед,
Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметра
Вошли в завоеванный счет.
 

9 августа 1943 г.

Татул Гурян
(1912–1942)

Возвращение

 
Отдав поклон больнице и палате
И медсестре, отнянчившей меня,
Пришел я вновь на линию огня,
Где льется кровь моих отважных братьев.
 
 
Как вражеская пуля ни лиха —
Невмоготу ей одолеть поэта,
Чья жажда жить теперь так велика,
Что смерть ничто в сравненье с жаждой этой.
 
 
Сразимся же, друзья мои! Весь мир
Коричневой чумою атакован;
А нам… нам легче лечь в бою костьми,
Чем променять свободу на оковы.
 
 
Вот враг опять лавиной огневой
Рванулся к нам; он лезет вон из кожи…
Пренебрежем же смертью, уничтожим
Прожорливые полчища его!
 
 
За мной, друзья! Всей грудью на врага!
Вперед, на зов армянского поэта!
Да будет наша честь нам дорога!
Да сгинет враг! Да здравствует победа!
 
 
Свинцовый дым густеет на холмах,
Гремит и содрогается Малахов,
Парят орлы, не знающие страха,
Поблескивая звездами впотьмах.
 
 
И огневые наши бастионы
Позор и смерть пророчат вам, тевтоны!
И каждый наш корабль береговой
Выносит вам свой смертный приговор!
 
 
Крепки ряды друзей моих суровых, —
Они встают и падают, но снова
Встают и устремляются вперед,
Святая месть сквозь пламя нас ведет.
 
 
С победной песней, поступью широкой
Шагаешь, Севастополь наш, и ты,
Перед тобой кровавые потоки
И вражьих тел зловещие хребты.
 
 
И в этот час нам смерть не тяжела,
О нас потомки скажут без печали:
Они дрались за Родину и пали,
Чтоб Родина любимая жила!
 

1942 г.

«Снова застит завеса дыма…»

 
Снова застит завеса дыма
Крымских высей седую даль,
Стоит биться за горы Крыма,
Погибать ради них не жаль.
 
 
Как в декабрьской эпопее,
Здесь до смерти – подать рукой,
Враг беснуется, свирепеет,
Кровь сраженных течет рекой.
 
 
Враг безжалостен, нагл, бездушен,
Жизнь мраком своим накрыв,
Отовсюду – с воздуха, с суши —
Надвигается он на Крым.
 
 
Пламя мчится, преград не зная,
Мины в каждом таятся рву,
Ширь небесная и земная —
Раскаленный ад наяву.
 
 
Черноморцы грозны, как вихрь,
И неистовы в жаркой схватке,
Чужеземцы при виде их
Разбегаются без оглядки.
 
 
Не страшит нас орудий вой,
Смерть не ставит нас на колени,
Рядом с павшим встает живой,
Чтобы ринуться в наступленье.
 
 
Обессиленная в конец,
Смерть уж пятится шаг за шагом;
Наше мужество и отвага
Возлагают на нас венец.
 
 
Снова застит завеса дыма
Крымских высей седую даль,
Стоит биться за горы Крыма,
Погибать ради них не жаль.
 

1942 г.

«Хохочет ли ветер, вздымая песок…»

 
Хохочет ли ветер, вздымая песок,
Луна ли струит померанцевый сок, —
Здесь смерть и бессмертье – приветствую их!
И славлю, покамест мой голос не стих,
Того, кто и смертью бессмертья достиг.
 

1941 г.

Муса Джалиль
(1906–1944)

Каска

 
Если сердце не камень, то ясно для вас —
Не из камня и сердце солдата,
Трудно даже с одеждой расстаться подчас,
Если с нею ты сжился когда-то.
 
 
Я в сраженьях сберег свой запал боевой,
Силу рук, одалевших усталость,
И отвагу…
Но каска моя со звездой
У далекой траншеи осталась.
 
 
Перед нами песок…
Батареи врага
Навалились волной огневою,
И багровая соединила дуга
Запылавшее небо с землею.
 
 
Я привстал, чтобы лучше вглядеться в лесок,
И мгновенно две злобные пули
Просвистели, едва не пробив мне висок,
По стальной моей каске скользнули.
 
 
Значит, вражеский снайпер пробился вперед.
И следит терпеливо за целью…
Даже на две секунды, подлец, не дает
Приподняться над узкою щелью!
 
 
Снял я каску,
На бруствере перед собой
Положил ее тихо, с опаской.
И сейчас же противник мой точной стрельбой.
Поднял пыль над пробитою каской.
 
 
Погоди-ка, голубчик, напрасен твой пыл,
Проживешь ты недолго на свете!
Я успел заприметить, откуда он бил,
И без промаха пулей ответил…
 
 
А немного спустя мы в атаку пошли.
Громовое «ура» раздавалось.
А пробитая пулями каска в пыли
Возле старой траншеи валялась…
 
 
Отслужила бедняжка…
И все же, друзья,
Что-то дрогнуло в сердце солдата:
И с одеждой без боли расстаться нельзя,
Если в ней воевал ты когда-то!
 
 
Не предмет снаряженья – оружье в бою,
Ты со мною сражалась повсюду.
Друг безгласный, ты жизнь сохранила мою,
Я тебя никогда не забуду.
 

1941 г.

Счастье
(Былые невзгоды)

 
Былые невзгоды,
И беды, и горе
Промчатся, как воды,
Забудутся вскоре.
 
 
Настала минута,
Лучи засияли,
И кажется, будто
Не знал ты печали.
 
 
Но ввек не остудишь
Под ветром ненастья,
Но ввек не забудешь
Прошедшего счастья.
 
 
Живете вы снова,
И нет вам забвенья,
О, счастья людского
Часы и мгновенья!
 

1942 г.

Прости, Родина!

 
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.
 
 
Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек?
Волхов – свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берег.
 
 
В содрогающемся под бомбами,
Обреченном на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
 
 
Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
 
 
Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: – Приди! Добей!.. —
Просил: – Избавь от жестокого рабства! —
Молил медлительную: – Скорей!..
 
 
Не я ли писал спутнику жизни:
«Не беспокойся, – писал, – жена.
Последняя капля крови капнет —
На клятве моей не будет пятна».
 
 
Не я ли стихом присягал и клялся,
Идя на кровавую войну:
«Смерть улыбку мою увидит,
Когда последним дыханьем вздохну».
 
 
О том, что твоя любовь, подруга,
Смертный огонь гасила во мне,
Что родину и тебя люблю я,
Кровью моей напишу на земле.
 
 
Еще о том, что буду спокоен,
Если за родину смерть приму.
Живой водой эта клятва будет
Сердцу смолкающему моему.
 
 
Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла – прошла стороной.
Последний миг – и выстрела нет!
Мне изменил мой пистолет…
 
 
Скорпион себя убивает жалом,
Орел разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?
 
 
Поверь мне, родина, был орлом я,
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть.
 
 
Что делать?
Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след…
 
 
… Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
 
 
Вновь заря над колючим забором,
Будто подняли знамя друзья!
Кровавой ненавистью рдеет
Душа полоненная моя!
 
 
Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к отчизне
Выйдут из плена вместе со мной.
 
 
Есть одна у меня надежда —
Сердце стремится к одному:
В ваших рядах идти на битву.
Дайте, товарищи, место ему!
 

Июль 1942 г.

Воля

 
И в час, когда мне сон глаза смыкает,
И в час, когда зовет меня восход,
Мне кажется, чего-то не хватает,
Чего-то остро мне недостает.
 
 
Есть руки, ноги – все как будто цело,
Есть у меня и тело и душа.
И только нет свободы! Вот в чем дело!
Мне тяжко жить, неволею дыша.
 
 
Когда в темнице речь твоя немеет,
Нет жизни в теле – отняли ее,
Какое там значение имеет
Небытие твое иль бытие?
 
 
Что мне с того, что не без ног я вроде:
Они – что есть, что нету у меня,
Ведь не ступить мне шагу на свободе,
Раскованными песнями звеня.
 
 
Я вырос без родителей. И все же
Не чувствовал себя я сиротой.
Но то, что было для меня дороже,
Я потерял: отчизну, край родной!
 
 
В стране врагов я раб, тут я невольник,
Без родины, без воли – сирота.
Но для врагов я все равно – крамольник,
И жизнь моя в бетоне заперта.
 
 
Моя свобода, воля золотая,
Ты птицей улетела навсегда.
Взяла б меня с собою, улетая,
Зачем я сразу не погиб тогда?
 
 
Не передать, не высказать всей боли,
Свобода невозвратная моя.
Я разве знал на воле цену воле!
Узнал в неволе цену воли я!
 
 
Но коль судьба разрушит эти своды
И здесь найдет меня еще в живых, —
Святой борьбе за волю, за свободу
Я посвящу остаток дней своих.
 

Июль 1942 г.

Платочек

 
Простились мы, и с вышитой каймою
Платок родные руки дали мне.
Подарок милой! Он всегда со мною.
Ведь им закрыл я рану на войне.
 
 
Окрасился платочек теплой кровью,
Поведав мне о чем-то о родном.
Как будто наклонилась к изголовью
Моя подруга в поле под огнем.
 
 
Перед врагом колен не преклонял я.
Не отступил в сраженьях ни на пядь.
О том, как наше счастье отстоял я,
Платочек этот вправе рассказать.
 

Июль 1942 г.