Текст книги "Эрик. Эрнест. Эрнест Наумович. Книга об Эрнесте Серебренникове"

Рудольф Загайнов

С Рудольфом Загайновым мы знакомы с юности. Вот характерная для Рудика история. Давным-давно идем на концерт Райкина. Дворец культуры в Кировском районе. Я здоровенький парень, но миролюбивый. Загайнов – сухощавый, интеллигентно одетый. Тут подкатывают четверо поддатых. В то время это было нормально, обычные послевоенные дела. Каждую субботу в Ленинграде дрались! В моем Фонарном переулке дня без мордобоя не проходило, как в деревнях. Сегодня вообще не пьют по сравнению с тем, что было. Тогда-то накатить в субботу – святое дело. Интеллигенция выпивала дома, под патефон. Кто попроще – тот отправлялся во двор кулаками махать. Вот мы попали как раз под таких. Никакой двусмысленности, подходят: «Ты, б…ь!»

Я начинаю: «Ребята, заканчивайте. Мы вас даже не знаем!» Ожидая, что вот ударят – а я отвечу. Договорить не успел. Бум! Бум! Бум! Бум! И они катятся по лестнице, как в американском фильме. Это Рудик! Не задумываясь! Четыре коротких удара – четыре лежачих. Он же мастер спорта по боксу. Вторая похожая история была в магазине. Парень что-то не так сказал – моментальный удар! Всё, тот лежит. Рудик принимал решения за секунду.

Его ценили в среде боксеров. Но главное, он был прекрасным детским тренером! Я приезжал снимать его во Дворец пионеров. Наблюдал, как Рудик учит мальчишек расслабляться. Проводил аутогенные тренировки. Я смотрел – и сам учился.

Мне это не так легко – а Рудик мог задремать когда угодно и где угодно. Годы спустя еду в такси, парень отрывается от руля: «Вы Эрнест Серебренников?» Я к такому привык, из-за телевидения физиономия известная. Он продолжает: «Наверное, не помните, как снимали нас у Рудольфа Максимовича? Увидите – передайте ему спасибо. Это он научил расслабляться…»

Я делал фильм про всемирно известного физиолога Юрия Высочина. Он защищал диссертацию как раз на эту тему. Столько интересного скрыто! Вот в ГДР, где для победы были готовы на все, до чего додумались? Если перед стартом делать атлету минет – тот возбудится. Прилив сил. Да! На Олимпиаде в Москве! Я это доподлинно знаю! Американцы называли восточных немцев «фабрика рекордов»…

Это часть их системы. Высочин изучал способность расслабляться. Кто умеет – у того нет инфарктов, инсультов.

Я знаю, что такое «расслабляться». Что такое «выдержать паузу». Потому что это прямая дорога к умению концентрироваться. Помню, записывал с Аркадием Райкиным интервью под Ригой. Потрясающий человек, фантастический. Поражал тем, что выходил на сцену расслабленным от кончиков пальцев до головы. Это тонкие вещи, которые глубоко заложены. Был уверен, Райкин знает секрет. Прихожу к нему в номер. С этим самым вопросом. Райкин уже старенький. Задумался и произнес слова, которые я вообще не оценил. Позже вскользь обмолвился при Лёве Додине об этом – тот воскликнул: «Обязательно расскажу актерам!»

А услышал я от Райкина: «Мне кажется, я сегодня, выходя на сцену, волнуюсь точно так же, как и в первый раз». Когда ты расслаблен, у тебя, как у актера, растет диапазон.

К психологам в нашем спорте всегда относились настороженно. Евгений Красильников, в 70-е руководивший женской сборной СССР по конькам, рассказывал мне, как привлек в команду известного психолога, доктора наук. Чтобы перед стартом успокоил девочек, снял напряжение. Тот оглядел их, начал вкрадчиво: «Вот представьте – голубое озеро. Рядом лес, березы. Синее небо. А там – медленно летят белые лебеди…» Пауза. Продолжить не успел. Татьяна Аверина, двукратная олимпийская чемпионка, сказала громко: «Да пошел ты со своими лебедями!» Вскочила, хлопнула дверью. За ней потянулись остальные. Больше психологов в сборную не приглашали.

Загайнов уверял меня, что с подобной реакцией не сталкивался. Рудика уважали. Он чувствовал наличие положительных сторон человека, через которые на него можно воздействовать. На нескольких Олимпиадах, где он официально входил в состав делегации, к нему выстраивалась очередь из спортсменов. У них же накануне старта одно-единственное желание – поскорее погрузиться в сон и проснуться свежим. Рудик умел это как никто, сочетая гипноз с массажем. А я воспользовался его советом, когда полетел с «Зенитом» на товарищеский матч с «Норвичем».

Это был 1992 год. Вячеслав Мельников тренировал «Зенит», а Вячеслав Гусев был президентом клуба. Прилетели, закинули вещи в гостиницу. Говорю: «Сегодня надо обязательно на стадион заехать». Идея не вызвала энтузиазма: «Да что там смотреть. Стадион как стадион. Завтра на игру приедем – всё увидим. Сейчас ребята хотят отдохнуть, пройтись по магазинам…» Я к Гусеву: «Слава, как же так?» – «Ладно, заскочим». А там игроки подошли к полю и замерли.

Поле – шикарное! Ровнее, чем бильярдный стол! Они переглянулись, сняли ботинки, носки и пошли по траве босиком. Все это на камере есть. Я почему на стадион рвался? Из головы не выходили слова Рудика: «Футболист должен заснуть с образом завтрашней игры. Думая о том, как в этой игре будет выглядеть. А тренер – последний человек, которого нужно увидеть перед сном». Вот я и предложил Мельникову: «Может, вечером установку проведете?» – «Да нет, завтра. Как обычно». Зато разрешил мне записать с игроками интервью. Я шел по номерам, задавал вопросы.

Главный сформулировал так: «Каким вы хотите запомниться здесь, в Англии, на родине футбола?» Каждый задумывался, прежде чем ответить. Фраза Загайнова про сон с образом игры и навеяла вопрос. Но ребят надо было аккуратно подвести к этой теме. Глупо же спрашивать в лоб: «Какие мысли о завтрашнем матче?»

Сыграли 1:1. «Норвич» тогда занимал в чемпионате четвертое место, а «Зенит» в высшей лиге стоял на вылет. Но в тот день играл как никогда! Страстно, вдохновенно, самоотверженно. Возможно, есть в этом и моя крохотная заслуга. Точнее, Рудика с его психологическими приемами.

Рудик был разный. Я видел его слезы. Еще подумал: какая же тонкая натура!

Он работал с «Пахтакором», когда команда разбилась. Дочка Юры Загуменных, игравшего прежде за «Зенит», не хотела отпускать его в тот полет: «Папа, не надо!» Загайнов рассказывал – и плакал. Юру я тоже неплохо знал. Красивый парень, артистичный.

Карьеру Загайнова в 2007-м разрушила гибель велогонщицы Юлии Арустамовой. В квартире, где они жили, ее нашли повешенной в ванной. Всё раздули! Писали: мол, он виноват, довел до самоубийства… Полная чушь! Рудик очень любил Юлю, молился за нее. Чувство, которое их связывало, ценил до конца жизни. Для него это были святые воспоминания. К сожалению, девочка оказалась со странностями, мягко говоря, склонная к суициду. Наверное, генетическая предрасположенность. Периодически ему звонила: «Я на сборах. Стою в гостинице на двадцатом этаже у открытого окна. Рудик, давай вместе покончим с собой». За пару лет только при мне это было раза три!

Загайнов успокаивал. Потом сокрушался: «Не знаю, что делать. У Юли навязчивая идея». Пережил он ее на семь лет. Умер от рака.

Я навещал Рудика в больнице. Он неплохо выглядел, но понимал, что уже не выкарабкается. Даже бросил в сердцах: «Достань мне пистолет. Сколько можно мучить – себя и других?!»

Котэ Махарадзе

Во время работы в 1980 году на Олимпийских играх в Москве я подружился с Давидом Асатиани, режиссером спортивных трансляций из Тбилиси. Я отвечал за показы плавания и даже написал целую концепцию, мы репетировали каждый день в соответствии с программой Олимпийских игр, Давиду очень понравилось, как мы работали, и он часто говорил мне: «Эрик, помоги мне справиться с моими охламонами…»

Давид же отвечал за бокс и работал вместе с Котэ Махарадзе, с которым они жили в одном номере. Давиду из Грузии регулярно присылали замечательные напитки, и как-то раз, получив очередную партию бутылок, они с Котэ сели играть в шахматы. Играли на интерес: взявший пешку выпивал вина, фигуру – рюмку коньяку. И к концу сицилианской защиты наши любители шахмат были уже очень хороши. Доигрывая, они зачем-то вышли в коридор и, двигая фигуры и темпераментно обсуждая позицию, стали двигаться по коридору в неизвестном – по-моему, даже им самим – направлении.

А у нас было три службы охраны. Стерегли нас милиция, КГБ и служба безопасности телевидения. В обеспечение нашей безопасности были вложены большие средства, организаторы соревнований опасались – и не без основания – каких-то провокаций. Ведь и вправду могло случиться все что угодно, учитывая бойкот Олимпиады западными странами, недавний ввод наших войск в Афганистан и проч. Следили, в частности, чтобы мы ночевали в нашем общежитии.

В общем, шахматистов наших забрали, поместили в специальную комнату и все три наши службы безопасности зафиксировали в протоколе, что любители древней благородной игры грубо нарушили распорядок и спортивный режим.

А тогда среди комментаторов Главной редакции спортивных программ шла нешуточная борьба за эфиры и утопить человека, который комментировал футбол, было для многих коллег большим счастьем. Котэ иногда давали комментировать футбол на центральных каналах, он был серьезный конкурент – обаятельный, узнаваемый, многими любимый комментатор, а тут такая история… Константина Ивановича вызвал к себе заместитель главы Гостелерадио Энвер Назимович Мамедов, достойнейший и очень интересный человек, прошедший школу ГРУ.

– Много ли у вас друзей в Москве, Константин Иванович? – начал издалека Мамедов.

– О, очень много, – ответил Махарадзе.

– Как к вам относятся на Центральном телевидении?

– О, прекрасно. Здесь работают превосходные люди, – сказал Котэ, недоумевая, к чему клонит начальник.

И тут Мамедов достал бумагу, где в подробностях было расписано увлечение Махарадзе шахматами и изложена просьба к начальству отстранить от работы на Олимпийских играх К. И. Махарадзе, своим поведением позорящего звание советского журналиста. Котэ увидел много знакомых фамилий среди подписантов, и надо сказать, что его представление о дружбе несколько расширилось.

– Видите, Константин Иванович, какие у вас замечательные друзья в Москве, – произнес Мамедов, порвал эту бумажку и гостя отпустил, – идите работайте.

Это была настоящая реабилитация, и мы поехали с Давидом, Котэ и еще одним нашим товарищем отмечать это событие в ресторан «Прага» – в то время лучший в столице. За рулем был я, у меня тогда была машина в Москве. В зале было пусто, иностранцев в городе из-за бойкота находилось немного, метрдотель и официанты откровенно скучали, и поэтому нам мгновенно принесли меню и винную карту, не уступавшие по объему томам «Войны и мира». Котэ эти два тома не глядя небрежно отодвинул и сказал официанту: «Дорогой, всё самое лучшее…»

Отведав всё лучшее, что было в «Праге», мы вернулись в общежитие, и Котэ и его приятели выглядели еще живописнее, чем когда играли в шахматы. Я как самый трезвый подошел к начальнику смены охранников и, как Мамедов, начал издалека:

– Скажите, вы офицер?

– Офицер, – ответил спокойно наш цербер.

– У меня к вам прямой вопрос, как к мужчине и как к офицеру. Мои друзья сейчас не совсем в форме. У нас есть два выхода: либо они сейчас с вашей помощью поднимаются к себе в комнаты, и охрана не замечает нашего состояния и никому ничего не будет говорить, либо мы сейчас, не заходя к себе, поедем к нашим веселым подругам продолжать. Только давайте начистоту, как офицер: либо – либо.

Начальник охраны, несмотря на всю свою чекистскую бдительность, понял, что может проявить себя как благородный человек, приказал своим сотрудникам помочь нам добраться до номеров, и эта история был похоронена.

После этого мы с Котэ много и часто встречались и по работе, и просто как старые приятели, и, глядя на него, я всегда вспоминал его роскошную фразу, впервые мною услышанную в тот вечер: «Дорогой, всё самое лучшее».

Таким он и остался в моей памяти: веселым и щедрым человеком широкой души, любящим в этой жизни всё самое лучшее.

Владимир Казаченок

Все, кто знал Владимира Казаченка, знают, что он обладал здоровым чувством незлой иронии, и в том числе самоиронии. Юмор у него был своеобразным, но очень тонким. Отдельного разговора, и даже, думаю, целого романа, заслуживает то, как Володя разыгрывал администратора «Зенита» Матвея Соломоновича Юдковича, знаменитого на всю страну Мотю. Матвей Соломонович был настоящий Соломонович и настоящий Матвей, и поэтому обмануть его было совсем непросто, это было целое искусство (тем более что Володя с Матвеем Соломоновичем дружили, и тот Володю знал хорошо), и когда Володе все же удавалось Мотю провести, то наслаждались этим и сам автор розыгрыша, и все окружающие.

Володя был очень остроумный рассказчик, и я пытался привлекать его как эксперта к спортивным репортажам. Публично оценивая того или иного игрока и тренера, он был очень сдержан и корректен, даже когда говорил вещи для кого-то не очень приятные. Казаченок прекрасно понимал, что его мнение очень важно для болельщиков и специалистов, и старался своей оценкой помочь человеку, не выбивать у него из-под ног табуретку.

Что такое спортивный репортаж? Это наложение личности на изложение событий. Володя был личностью, и я уверен, что он стал бы отличным футбольным комментатором. Я знаю, что говорю, поскольку на первых порах занимался и с Евгением Майоровым, и с Володей Маслаченко, и с Сергеем Сальниковым, обладателем Кубка СССР по футболу в составе «Зенита» 1944 года, олимпийским чемпионом Мельбурна. Не пошел Казаченок в эту сферу, думаю, потому, что хотел быть все же внутри футбола. Было время, когда Володя занимался каким-то бизнесом, думаю, это было исключительно в силу необходимости – тогда в футболе просто не было денег. Кроме того, у комментаторов, по-моему, конкуренция острее, чем в футбольном чемпионате страны, и конкуренция эта довольно злая.

Мне приходилось много раз брать у него интервью и просто беседовать не под камеру, и мне казалось, что он относится к нашим беседам всерьез. Он старался очень точно отвечать на вопросы, задумывался над ответами, не отделывался общими фразами. Возможно, дело было в том, что я старше, а может, я казался ему интересен и тоже мог ему что-то сообщить. Во всяком случае, я никогда не ощущал с его стороны небрежности, несерьезности, не говоря уже о пренебрежении к собеседнику. И я ему очень благодарен за это; он мог бы относиться к собеседникам с куда меньшим уважением, ведь у него была, как известно, сумасшедшая популярность: «Я хочу иметь ребенка от Володи Казаченка» – другим футболистам от дам таких предложений не поступало…

Володя – одно из самых светлых явлений в моей жизни, человек, обладавший неукротимым духом победителя и вместе с тем неповторимым чувством юмора. Он был тонкий человек, его можно было обидеть, и, мне кажется, случаи несправедливости, которых в спорте, как известно, хватает, всякий раз остро переживал, но этого не показывал.

Меня тут недавно спросили: Казаченок талант от Бога или он всего добился своим трудом? Мне кажется, что он не был от рождения виртуозом, и вообще высокотехничным игроком я бы его не назвал, но он постоянно работал над собой. Когда он ушел из «Зенита» в московское «Динамо», динамовцы из-за противодействия руководства «Зенита» полгода не могли его заявить. За эти месяцы Казаченок, по его словам, научился играть головой, чем раньше не мог похвастаться, то есть, тренируясь больше других (поскольку в официальных матчах участвовать не мог), вынужденный простой обратил себе на пользу.

Если у него и был дар от природы, то это постоянная заряженность, неукротимая воля к победе. Когда Володя уже закончил с большим футболом, мы нашей небольшой компанией периодически играли в дыр-дыр три на три, четыре на четыре, и я часто оказывался в его команде. И нередко было так, что договариваемся: играем до пяти – и в баню. Команда, за которую бегает Казаченок, проигрывает, и он объявляет: «Продолжаем, играем до десяти!» И так могло продолжаться долго: до пятнадцати, до двадцати – пока его команда наконец не выиграет.

Не знаю, как с его духом победителя ему работалось в последние годы в Академии «Зенита». Мне казалось, что подобно тому, как Володя резко похудел в последние недели жизни, столь же радикальные изменения ожидают его и в профессиональной сфере. Он никогда об этом не говорил впрямую, но мне казалось, что Академия стоит на пороге серьезных перемен, и я даже начал готовиться к интервью с ним как руководителем этого «зенитовского» подразделения, формулировал вопросы, меня интересовало, какие изменения в Академии будут революционными и мгновенными, какие будут осуществляться в течение нескольких лет.

Насколько верны были мои предположения, сейчас уже, к сожалению, не спросить…

Лев Гумилев

С Довлатовым мы встречались, но я к нему относился… Как бы сказать… Гонора у меня не было, но ни Довлатова, ни Бродского гениями я не считал. Да и никто их не считал гениями! Просто интересные люди, каких в Ленинграде достаточно. Рядом Товстоногов со своим театром. Стржельчик, Юрский, Лавров. Еще жива была Ахматова, я ее застал. Издали видел Зощенко на набережной неподалеку от дома, где он жил. Причем я бы не узнал, но мне указали: «Это Зощенко».

Какой писатель – великий? Помимо всего прочего, создавший нового героя. Как Пушкин – Онегина, Лермонтов – Печорина, Гоголь – Хлестакова. А Зощенко создал электрика, которого снимают не в фокусе. Или водопроводчика, который увидел, как золотой зуб блестит. Абсолютно гениальный человек в моем понимании!

Ахматову я видел раза четыре. Очень тяжелая, пожилая женщина. С высочайшим чувством достоинства. Даже на расстоянии это ощущалось. Я мысленно сравнивал с тем потрясающим портретом, который знают все. Сам рисую. Потом познакомился в Москве с ее сыном Львом.

Свел нас товарищ, известный физик. В Москву приезжал работать. Ну и погулять любил. А я человек телевидения, ему приятно было привести меня к балеринам… В пятикомнатной квартире сына министра здравоохранения устраивали маленькие оргии. Хотя мне это не слишком нравилось. А он обожал!

Этот ученый был консультантом по его книге. Меня зазвал: «Пойдем к Гумилеву? Интересный человек!» Я все-таки сознавал, что это за фигура.

Бросилось в глаза абсолютно белое лицо Гумилева. Физик меня представил: «Это мой друг, журналист». В глазах Гумилева мелькнуло сразу: ага, стукача привели. Раз журналист, значит, из КГБ. Стоит ли вообще впускать? Заминка – и Лев Николаевич отступил вглубь коридора: «Проходите». Сидим на кухне, пьем чай. У них какой-то спор. А я ничего у Гумилева не читал, но уловил: он принимает лишь то, что совпадает с его теорией. Что не совпадает – пошло к такой-то матери. Это нормально для отсидевшего человека. Который во время отсидки что-то придумал. У таких часто ощущение, что кругом враги.

Я ему мягко сказал: «Ваш разговор для меня – другие миры! Я счастлив быть здесь. Но чтобы найти истину, надо иногда пользоваться тем, что противоречит теории. Вы выше этих противоречий! Хотя они могут подчеркнуть вашу правоту».

Он еще раз посмотрел на меня оценивающе: вроде не стукач. Усмехнулся: «Знаете, я так долго над этим думал, что мне не нужно соотносить противоречия. Я просто убежден в своей правоте».

Сергей Левин

Серега мечтал быть комментатором! Подражал Озерову. Как-то меня уговорили позволить ему провести репортаж. Была у него сестра, такая активная дама… Провел плохо. Зато Левин был знаком со многим артистами, делал интересные передачи. Когда возвращался в Ленинград из-за границы – всегда мне звонил.

Однажды я спас его. Возможно – от смерти. Не буду вдаваться в подробности, Серега не поладил с уральскими людьми, которые торговали хоккеистами. Давали 100 долларов родителям 15-летнего мальчика и отправляли его в Америку. С такими лучше было не конфликтовать. Разговор в этом бизнесе короткий.

Проходит время – я работаю на чемпионате мира. Сидим рядом – Женя Майоров, Озеров и я. Вдруг возникает Левин: «Ребята, как я рад! Всех приглашаю в ресторан!» Ну, хорошо. За язык не тянули. А Женя знал его получше, склонился над ухом: «Раз Серега пригласил – значит, больше не подойдет. Железно!»

Так и случилось. Жадность это, не жадность, кто знает… Широким человеком точно не был. Хотя в Штатах разбогател. Рассказывал, какое у него имение. Но никогда не давал свой американский адрес. Никому! Получилось по Зощенко, устами его героя: «Я ничего не хочу сказать против поляков, но одно могу заметить, что жутко подлый и сволочной народ». Поэтому про Левина много говорить не хочу. А заметки он писал под именем Серж Ханли. Так звонче. Лично я думаю, было в Штатах некое сообщество людей, которые помогали друг другу. Мне не раз об этом сообщали. Даже на центральном телевидении такое существует. Но, как сказано в анекдоте, мы Чайковского ценим не только за это. Серж – яркая фигура, но не было в нем солидности. Все делал только ради себя! Что люди высокого полета мгновенно просекают. Меня Корчной в этом смысле удивил.

Я хотел пригласить на съемки одного журналиста. Предупредил Корчного – тот посмотрел поверх очков: «Это же фуфло!» Корчной четко понимал – человек работает на идею или на себя. Вот Серж с этой точки зрения был фуфлом. Хотя самолюбив! Тщеславен!