Текст книги "Эрик. Эрнест. Эрнест Наумович. Книга об Эрнесте Серебренникове"

Юрий Морозов

Дружба с Морозовым была глубже, чем с Садыриным. Юра постарше. Я сделал много передач о нем в трудные для Морозова времена. Его то снимали, то возвращали. А я внимания не обращал – делал и всё!

Юра был невероятно страстный. Потрясающе чувствовал ритм футбола. Сколько мы смотрели вместе матчи – кричал: «Вовремя отдай!», «Раньше!» Вот этого ритма всегда пытался добиться. Морозов любил глубокие разговоры. Я кое-что смыслю в физиологии – чем, судя по всему, и был ему интересен. Мы могли сидеть подолгу.

Морозов дружил с Лобановским, и это была верная дружба, но он часто спорил с Валерием Васильевичем: они были соратники, но их понимание игры могло различаться. Я был уверен, что в киевское «Динамо» в 1983 году Морозова отправили по просьбе Лобановского. Юра говорил мне, что ничего подобного: первый секретарь Коммунистической партии Украины Щербицкий позвонил тогдашнему руководителю Ленинградского обкома Романову с просьбой отпустить Морозова в «Динамо», а Лобановский к этой комбинации был совершенно не причастен.

Э. Серебренников и Ю. Морозов

У меня в памяти остался последний день рождения Морозова в 2004 году. Гостей было человек двенадцать – только близкие друзья, никого из футболистов. Кто был, не стану рассказывать, скажу только, что присутствовал Кирилл Лавров, с которым Юра очень дружил. От футболистов пришел только Миша Бирюков, но, вручив подарок, сразу ушел. Юрий Андреевич про каждого из гостей говорил и выпивал за каждого из нас. Это были очень лестные слова.

Это умение – и стремление – сказать доброе слово роднило их с Садыриным. Хотя, конечно, Юра был гораздо сильнее как футбольный аналитик. Садырин добился боґльших успехов как клубный тренер, потому что был ближе к игрокам. Они его называли «Паша», а Морозова – только по имени-отчеству. У Садырина были любимчики, например защитник Геннадий Тимофеев, который знал, что Павел Федорович ему многое простит. Или Валерий Брошин, которому, как мы помним, тоже прощалось очень многое. Но отношение Садырина к таким футболистам было искренним и открытым, он не делал из этого особенной тайны, и поэтому на такой «фаворитизм» никто не обижался.

Когда команда завоевала бронзовые медали, Юрий Андреевич одел ее в представительские костюмы и привел в БДТ. И перед спектаклем весь театр игрокам аплодировал. Юрий Андреевич понимал, что «Зенит» – это такой же символ Ленинграда, как и Большой драматический театр, и он должен соответствовать великому городу…

Я хотел сделать двойное интервью с Кириллом Лавровым и Юрием Морозовым, чтобы они параллельно отвечали на сходные вопросы: находка в футболе – находка в театре; новая драматургия – тактическая новинка в футболе; предательство в театре – предательство в спорте. Главным условием было: говорить всю правду, если отвечающий не хочет, чтобы зритель что-то сейчас услышал, – мы не будем это давать в эфир, на много лет спрячем. Но чур – говорить всю правду. К сожалению, эта идея так и не была реализована. Когда мог Юра – Лавров был в отъезде. Когда был готов Кирилл Юрьевич – Морозову проводили тяжелые медицинские процедуры… Помню, когда я только выступил с этой идеей, жена Морозова мне тихонько сказала: «Вы не успеете…» Увы, так и вышло.

Перед кончиной ему уже были нужны наркотики – глушить боль. Он чувствовал, что умирает, но держался мужественно. Человек сильный, волевой. Многие говорили, что грубый, – и зря! «Кричит, ругается…» Юра был намного тоньше. Ему хотелось познать все из этого мира. Если что не знает – спрашивал не стесняясь!

Юра был устремлен в будущее футбола! Мы много с ним об этом говорили. Я вот вспоминаю свое интервью с Товстоноговым… Мы обсуждали «современный театр». Георгий Александрович произнес: «Не знаю, как в футболе, но главное в театре – это тема, которая будит фантазию зрителя». В точку! Тема не волнует? Ты провалишься! Вот Морозов все это очень хорошо понимал.

Э. Серебренников и К. Лавров

Когда в 1991-м он тренировал «Зенит», быстро разругался с первым президентом клуба Владиславом Гусевым. Бывшим комментатором. Гусев терпеть не мог Морозова. А тот просто презирал Славу. Презирал! Видел, что Гусев занимает не свое место. Не может принести деньги в клуб. А для Славы была важна эта должность – президент. Полная взаимная неприязнь.

Была печальная история – защитник «Зенита» Алимжон Рафиков дал по физиономии президенту клуба… Когда Славу из «Зенита» убрали, мы с Геной Орловым поддерживали его как могли. Но вскоре его и с телевидения уволили. Он уже был не в порядке. К концу жизни вообще потерял память. Как-то иду с внучкой – навстречу Слава. Отлично выглядит, красиво одет. Очень следил за собой. Говорит: «Мечтаю работать». Я предлагаю: «Давай сделаем передачу. Ты же кандидат наук. Вот что-то о скоростных качествах в детской команде. Посидим, выпьем по рюмке, набросаем сценарий. Я выберу оператора». Тот обрадовался: «Шикарная идея!»

Была среда – договорились пересечься в следующий понедельник. Звоню: «Слава, мы договаривались». – «О чем?» – «Передача…» – «Какая передача?» Рассказываю заново. Обижать-то нельзя. Гусев в восторге: «Скоростные качества в детской школе? Интересная тема!» Снова договариваемся.

Тема и впрямь любопытная – считается, повышать скорость можно исключительно в детском возрасте. Хотя Слава Метревели в зрелые годы так натренировался, что пробегал стометровку за 11 секунд.

Слева направо: В. Гусев, Э. Серебренников и Г. Орлов

А с Гусевым это все повторялось раз пять. Он уже жил в другом мире. Мог набрать Орлова: «Слушай, тебе Володя не звонил?» – «Какой Володя?» – «Путин!» – «По поводу?» – «Как? Мы должны были встретиться…»

Была у меня знакомая – красивая девочка, юрфак закончила, стала крупным следователем. Сейчас на пенсии, наверное. Зазвала: «У нас интересная лекция, идем в психиатрическую больницу». Выходит доктор, рассказывает: на знаменитого генерала посыпались «телеги» в Министерство обороны, Совмин и ЦК. Будто ворует, вагонами возит краденое, нарушает то и это. Причем написано очень здорово. Проверяют каждое письмо – ничего не подтверждается! Стали искать автора, кто пишет. Прошерстили всех полковников рядом, которые могли завидовать. Выяснилось – все это сочиняет его супруга, которая генерала обожает, ухаживает за ним. Интеллигентнейшая женщина.

«Сейчас вы ее увидите», – говорит доктор. Она уже лежала в психиатричке. На сцену выводят элегантную даму. Та начинает излагать с хорошими интонациями: «Я рада видеть будущее поколение юристов. Знаю, вы заканчиваете университет. Именно потому, что вы юристы, должна сделать заявление. Меня силой поместили в клинику. Вам, как юристам, должно быть понятно – это противозаконно. Чувствую себя великолепно. Могу ответить на любые вопросы. Надеюсь, поможете мне избежать горькой участи». Ну, так бойко! Просто песню поет!

Доктор рядышком спокойно слушает, не перебивает. Наконец: «Спасибо за интересный рассказ. А как поживает ваш локатор? Покажите, где он?» Она покосилась в сторону зала: «Мне неудобно показывать. Здесь слишком много мужчин». – «А мужчин я попрошу отвернуться». Поднимает юбку: «Вот здесь!» – «Что сообщает?» – «Локатор – удивительное существо! В последний раз он мне сообщил, что…» Таким же прекрасным языком пересказывает, что ей было сообщено. Доктор ее выпроводил и вздохнул: «Не сразу поймешь, что имеешь дело с нездоровым человеком. Они складно говорят, способны на чудеса».

Александр Белов

С Александром Беловым, как и с Юрием Морозовым, я общался до конца. Он, как и Морозов, оставался мужественным до последнего дня. Скончался от саркомы сердца. Опухоль в четыре килограмма. Откуда она взялась – непонятно. Хотя Кондрашин рассказывал мне, что не раз заставал Сашу за странным занятием. Тот записал на магнитофон выступление комментатора, который горячился: «Лишить Белова звания „Заслуженный мастер спорта“, дисквалифицировать…» Потом сидел дома и слушал эту пленку.

Кондрашин был уверен: Саша потому и заболел. В истории с иконами на таможне, когда Белова задержали за контрабанду, замешан баскетболист Арзамасков по прозвищу Зяма.

Погиб через несколько лет. Выпал из окна. По другой версии – выкинули. За долги. Думаю, Зяма и был инициатором того, чтобы Саша взял все на себя. Полагая, что уж ему-то ничего не будет, а Белова точно простят. Не случайно Саша даже в завещании написал, чтобы на его похоронах Арзамаскова не было. А ведь считались лучшими друзьями. После смерти Белова я встречался с его мамой, Марией Дмитриевной, до сих пор помню этот разговор. Женщина невысокого роста. Отца не было, скромная квартирка. Я начал делать фильм о Саше еще при его жизни. Потом скандал на таможне – и мне фильм закрыли. Как славить человека, которого выгнали из сборной – да за спекуляцию? Сказали: все снятое стереть и сжечь. Но я сохранил. В двух коробках! Сейчас хоть можем посмотреть на Сашу Белова. Иначе вообще ничего не осталось бы. Я этот фильм бесплатно отдавал куда угодно, люди снимали копии.

Александр Белов (слева). Фото из архива Э. Серебренникова

Я думал, Мария Дмитриевна произнесет какие-то пафосные слова – а она вдруг говорит такое, что каждый из нас запомнит: «Саша никогда не приходил домой с пустыми руками. Приносил или яблочко, или конфетку. Всегда звонил мне из-за границы. Я знала, это дорого…»

Через такие знаки внимания – фантастическая любовь сына. Там случилась мистическая история. Снимали для фильма профессора Воронова, который прекрасно Сашу знал. Я сказал: «Пройдет время, народ спросит: а что ж он умер-то в 26 лет? Можно ли было спасти?» Мы договорились – ставим камеру и честно, ничего не скрывая, обсуждаем, как вел себя Белов. Сопротивлялся лечению или нет. Что стало причиной болезни. Что показало вскрытие. Первая встреча. Все нормально – внезапно огромная камера падает, от нее отваливаются куски. Оператора рядом не было, а я, видимо, плохо закрепил. Тренога разъехалась! Все разбивается к черту! Заказать широкую пленку – это каждый раз подвиг. Записывали на «Нагру», лучший магнитофон. Во всей компании таких два, стоят диких долларов. Работаю в Москве на каком-то чемпионате – договариваюсь с профессором о новой встрече. Он ответил на все вопросы, дело сделано. Ночью мне уезжать «Стрелой». Звонит в панике звукорежиссер: «Эрик, кошмар! У этого магнитофона не бывает брака. А тут всё в браке, всё!» Но я – упорный человек. Проходит неделя – набираю профессора. Тот отнекивается: «У меня делегация врачей, я представляю советскую медицину…» Кое-как уболтал. Заказываю камеру. Доктор должен приехать после приема в гостинице «Европа»: «Вырываюсь – и сразу к вам».

Профессор приезжает – и видно, что он после банкета. На пленке это особенно заметно. Говорит медленно. Понятно, в эфир такое давать нельзя. Третья съемка пролетает! Рассказываю об этом Марии Дмитриевне. Тут выясняется – Воронов работает в институте усовершенствования врачей. Где умер отец Белова и сам Белов. А она там трудится бухгалтером. Сказала мне: «Знаете, за долгую службу в этом институте мне подарили хрустальную вазу. После смерти Саши захожу в комнату – и на моих глазах ваза рассыпается». Я не верю в чудеса – но это факт. Добавила: «Никаких следов института в фильме быть не должно!»

Саша Белов Кондрашина боготворил! Однажды товарищу по команде прямо во время матча в морду дал! Как думаете, за что? Тот не послушал Кондрашина!

В ситуации с тремя секундами для Кондрашина ничего удивительного не было – говорил просто: «У меня такое уже случалось на соревнованиях, мы отрабатывали». Перед броском Едешко он сказал: «Ребята, три секунды – это вагон времени». Гениальная фраза!

Сам Владимир Кондрашин картины собирал. Как-то мне звонит: «Приезжайте. Я только вернулся из Америки, сегодня будет первое занятие со штангой. Я там кое-что подсмотрел…» Когда от Владимира Петровича раздавался такой звонок, хватал оператора, камеру и мчался.

Валерий Попенченко

Был у меня друг – Валера Попенченко. На Олимпиаде в Токио стал чемпионом и получил Кубок Вэла Баркера, вручаемый лучшему боксеру соревнований. Гениальный боксер. Комментирую вместе с Геннадием Шатковым, который сам боксер классный. Правда, проиграл Кассиусу Клею. На ринге Попенченко. Шатков недоумевает: «Так нельзя держать руки! Они внизу!»

А Валера действительно руки держал внизу. Потому что реакция была запредельная, всегда успевал поднять. Общий знакомый мне рассказывал: Попенченко – единственный человек на его памяти, которому не надо было с утра продирать глаза. Он вскакивал, перевозбужденный! Изумительно талантливый человек. Думаю, в любой области был бы великим. Мама жила в Москве – а он в Ташкенте закончил с золотой медалью Суворовское училище. В биографии сотни интересных штрихов – от диссертации по регенерации до женитьбы на женщине старше себя, кандидате химических наук. Потом развелся.

Ходил слух – Попенченко убили. Дважды такое распускалось – будто убили в драке. Мне звонил: «Эрик, ты слышал?» – «Слышал. Не бери в голову…» – «Так маме названивают. Пригласи меня к себе в передачу, а?» Он приходил и рассказывал, что жив-здоров. Больше для мамы, чем для кого-то. Я все допытывался: может, действительно где-то подрался? Валера отвечал: «Что ты, никогда!»

Помню, в 1964-м делали передачу накануне Олимпиады. Вот-вот ему уезжать. Рядом с редакцией Кировский проспект, выходим на него. Попенченко говорит: «Зайдем в кафе, выпьем по бокалу?» А он был совершенно непьющий. Там могли смешать 50 коньяка и 150 шампанского. Для кого-то жуткое сочетание, а для нас – благодать! Валера поднимает бокал, говорит, слегка картавя: «Эрик, я выиграю Олимпийские игры… И брошу этот бокс к чертовой матери!» У Попенченко можно было учиться дружбе.

Приезжает из Москвы, протягивает ключи: «Эрик, у меня теперь отдельная квартира. Почти всегда пустая. Можешь останавливаться, не предупреждая…» Да кончай, отвечаю. У меня в Москве родственники, есть где переночевать. Вы представляете? Отдает ключи от своей квартиры!

Был у Попенченко секрет, который он скрывал как мог. Время от времени падал в обморок. От перевозбуждения. Многие знакомые считали, что Попенченко убили. Говорили – сбросили. Но вот Жора Саркисьянц, тоже человек бокса, не сомневался, что Валера летел с лестницы уже в отключке. У него была привычка – садиться на перила. В этот момент, возможно, потерял сознание. Попенченко претендовал на высокий пост. По линии КГБ его тоже пытались двигать. Он был выдающейся личностью! Я чувствовал в нем что-то такое, что было в Лобановском и Морозове. Хотя Лобановский – жесткий человек. Я все говорил ему: «Валерий, любая схема гениально работает до известного предела. Затем перестает приносить успех». Снова нужна импровизация. Опять должен появиться гений, который сломает систему. Кто такой изобретатель? Человек, который не знает, что так можно поступить. Все знают, а этот – нет. И он находит.

Наталья Кучинская

Недавно газета «Спорт-Экспресс» опубликовала исследование. Сегодня в России 85 % болельщиков интересуются футболом, десять – хоккеем. На остальные виды спорта приходится всего пять процентов. Раньше было иначе. Когда в 1986-м в Ленинграде играли Карпов с Каспаровым, весь город говорил о шахматах. Какой там «Зенит» или СКА! Матч двух «К» – вот событие номер один! А фигурное катание? На любых соревнованиях трибуны были битком! Как и на гимнастике, которая была фантастически популярна. 1965 год. Шестнадцатилетняя Наташа Кучинская тренировалась в Ленинграде, считалась восходящей звездой. Девочка необычайно красивая, обаятельная. Перед чемпионатом страны, который проходил в Москве, я предложил отправиться туда и снять о Кучинской фильм. Поселился в той же гостинице, что и гимнастки. С тренерами сборной были хорошие отношения, они мне доверяли. Уже за полночь вышел прогуляться, поразмышлять о предстоящих съемках, и тут картина: идет Полина Астахова, пятикратная олимпийская чемпионка, лидер сборной. Рядом тренер. Что-то говорит тихо, успокаивает. Оказывается, она никак не могла заснуть. На следующий день предупредил оператора: «Астахову снимай с первой до последней секунды. Она может слететь с бревна». Так и случилось. Я же понимал, какое значение имеет для спортсмена последняя ночь накануне старта. Если не выспался – жди беды. Вот Астахова и упала. А выиграла Кучинская. Она тоже жутко нервничала, но по другой причине – подвел аккомпаниатор. Запил и не приехал в Москву.

Когда все закончилось, я вернулся в Ленинград, сел монтировать фильм. Подходит главный редактор: «Название придумали?» – «Пока нет…» – «А вы вспомните, что она говорила? Какие у нее мечты?» – «Да спросил про заветное желание. Наташа ответила: „Хочу летать!“» – «Прекрасно! Так и назовите!»

Спустя 25 лет снова встретился с Кучинской. Она уже тренером работала. Мы пересматривали фрагменты того фильма, архивные кадры с Олимпиады в Мехико, где завоевала два золота. Наташа комментировала, отмечала, что какие-то вещи за эти годы переосмыслила. Потом читали письма, которые ей слали со всего Союза. Эфиру предшествовал драматичный момент.

Заехал я за Наташей на своем «москвиче». Стареньком, после ремонта. По дороге отказали тормоза, попали в аварию. У Пяти углов нажал на тормоз и понял: тоґрмоза нет. Скорость небольшая, километров 50–60 в час. Что делать? Увидев газетный ларек, направил автомобиль в его сторону. Заорал: «Наташа, колени!» И она спокойно подтянула ноги. Молча. Я отметил про себя: «Феноменальное хладнокровие!» Вдруг из ларька выходит киоскер. Я успел резко вывернуть руль и въехал в угол бампера 21-й «волги». Клык «москвича» смялся, разрезало переднее колесо. Но мы с Наташей не пострадали. Все это время она оставалась абсолютно невозмутимой, даже не вскрикнула. Меня ни словом не попрекнула.

«Волга», как выяснилось, принадлежала полковнику, начальнику особого отдела погранвойск КГБ. Сначала-то шофер выскочил. Я ему сразу сказал: «Я виноват. Вызываем ГАИ». Следом появился полковник в папахе. Оглядел мою несчастную машину. И свою, где, как ни странно, ни царапины. Произнес: «Запишите мой адрес». Сел в «волгу», и они укатили.

Я поймал такси, поехал с Наташей на съемку. Брата, у которого была «волга», попросил поменять колесо и на прицепе оттащить «москвич» в сервис. Когда машину разрешили забрать, отправился по тому адресу. Мало ли, думаю, может, какие-то претензии. Или скрытые повреждения обнаружились. А мне говорят: «Товарищ полковник приказал отремонтировать ваш автомобиль». – «Спасибо, уже все в порядке», – ответил. И подумал: поразительное благородство для начальника из такого ведомства!

Олег Протопопов и Людмила Белоусова

В Ленинград на показательные выступления прилетели знаменитые американские фигуристы Пегги Флеминг и Тим Вуд. Люда Белоусова и Олег Протопопов сопровождали их. А мы с Ефимом Учителем, отцом Алексея, будущего кинорежиссера, снимали документальный фильм. Я был автором сценария и предложил заход: едем в хореографическое училище, пусть Флеминг и Вуд посмотрят, как вкалывают наши танцоры. Дальше в Золотую кладовую. С Пиотровским-старшим, директором Эрмитажа, меня связывали добрые отношения. Он обожал шахматы, был заядлым болельщиком. Позвонил ему: «Борис Борисович, приехали фигуристы из Америки. Можно сводить их в Золотую кладовую? Чтобы поняли: Ленинград – великий город». Он разрешил. Из училища всей компанией переместились в Эрмитаж. Протопопов был в мрачном расположении духа. Спрашиваю: «Ты чем-то расстроен?» – «Понимаешь, с Людой получаем тысячи писем. Благодарности, пожелания, просьбы, советы… А тут впервые вскрываю конверт и читаю, что мы не можем повысить сложность прыжков, позорим советский спорт. Ну и в таком духе». На Олега писулька произвела гнетущее впечатление. Они ведь в тот момент были на пике славы.

Многое помню из того, что Олег рассказывал: как, например, надевая на тренировку коньки, он нашел в ботинке сломанные лезвия бритвы. Как фанатично соблюдал режим. Следил за собой настолько, что даже крепкий чай не пил. Как перед побегом из СССР тайком все продавал: «волгу», мебель, аппаратуру. Уезжали они из пустой квартиры. На эти деньги купили бриллианты. Под видом блесток нашили на костюмы, в которых выступали. Никто не заметил. Олег – человек тщательный, аккуратный, любой шаг продумывал скрупулезно… Когда в 2005-м в Ленинграде праздновали 70-летие Белоусовой, попросил меня быть ведущим.

Отмечали в ресторане на углу Невского и Владимирского. В разгар вечера, когда Люда отошла к гостям, я шутя спросил Олега: «Вот у вас из года в год – тренировки, выступления, тренировки, выступления… А живешь-то ты как? Расскажи, пока жена не слышит». Протопопов усмехнулся: «Отвечу старым анекдотом. Еврей уехал из Союза в Израиль. Пожил недолго, попросился обратно. Пустили. Затем снова уехал. И опять вернулся. Когда в третий раз подал документы на выезд, потащили в КГБ: „Вы уже всех достали! Определитесь наконец, где вам лучше – здесь или там?!“ Еврей вздыхает: „И здесь хреново, и там. Зато пересадка – в Париже…“»

Осталось в памяти общее ощущение не просто доброты – радости со слезами на глазах. Гостей было много, все смотрели на Люду и Олега как на небожителей, которые подарили нам потрясающее счастье, и вспоминали собственные переживания. Когда Белоусова и Протопопов выходили на лед, люди плакали. Например, моя мама. Женщина суровая, не склонная к сентиментальности, пережившая войну. Замечательных фигуристов много, но эту пару любил весь мир. Скольжение, красота линий, пластика, отточенность движений… В свое время я сказал Олегу: «Никто так не приземляет партнершу, как ты. Обычно опускают, и все. А ты последние три миллиметра делаешь невероятно нежно». Это что-то волшебное. Особая система отношений мужчины и женщины.

Говорят, у Протопопова тяжелый характер. Но у меня с Олегом не было проблем, всегда отлично ладили.